Текст книги "Темная сторона города (сборник)"

6

Из двух фонарей один – тот, что стоял у въезда во двор, – не горел, а другой светил как будто вполсилы. Тихомиров сидел у окна и рассеянно листал книгу, которую добыла Елена. «Себе на уме: как устроен человеческий мозг». Вроде бы и просто написано, а в голову не лезет, то ли действительно поглупел за эти месяцы, то ли…

Он перевернул сразу несколько страниц, уткнулся взглядом в очередную схему. Чтобы в ней разобраться, книгу следовало читать с самого начала, внимательно. И может, даже не один раз.

Артур снова взглянул на часы: было почти одиннадцать. Елена заканчивала разбирать почту. Настена сделала уроки и теперь то ли рисовала эти свои открытки, то ли опять чатилась. Ну, главное, что все-таки здорова, температуры нет.

И еще хорошо, что окна ее комнаты выходят на улицу, а не во двор.

Надо будет, уходя, задернуть шторы, кстати. Вдруг Настена захочет ночью в туалет или воды попить – и случайно увидит… что-нибудь.

Он полистал книгу туда-сюда, зацепился взглядом за картинку, на которой какие-то волны, что ли, пронизывали человеческий мозг. В подписи речь шла об излучении, но что это за излучение, Артур так и не понял.

Но значит, в принципе такое возможно? Возможно, чтобы какой-нибудь аппарат, замаскированный в подарочной коробке, излучал, а мозг все это дело воспринимал? Вот только насчет «дурных» и «добрых» мыслей – здесь Тихомиров сильно сомневался. Может, дело тут в агрессии? В злости? Ну потому что «добрые» и «дурные» – это ж относительное понятие, да?

Как и «хороший»/«плохой», кстати. Взять того же Кузнечика… или даже Артура вот…

– Все непросто, – пробормотал Тихомиров. – Нет однозначных решений, нет.

Он понял вдруг, что минут пять как погасил настольную лампу. А верхний свет и не включал, так удобней.

Артур поднялся заварить себе еще чаю и встал у окна.

Елка возвышалась посреди двора и была похожа на присыпанный снегом памятник. Или даже нет – на живое существо, реликт прошлых эпох.

В каком-то смысле, подумал Тихомиров, она и есть реликт. Именно прошлых эпох.

– Чего сидишь в темноте?

Он вздрогнул и обернулся.

Елена неслышно прошла по кухне, но лампу включать не стала. Мельком глянула на книжку, потом положила руку ему на пояс, прижалась к плечу.

Засвистел чайник.

– Заварить тебе?..

Не оборачиваясь, она выключила конфорку. С улыбкой покачала головой и кивнула в сторону коридора:

– Настя уже спит.

Тихомиров рассеянно посмотрел в окно – так, совершенно машинально. Во дворе кто-то топтался, двое или трое, и еще что-то угловатое, похожее на грузовичок, ворочалось в арке.

Он отвернулся и с легкой досадой задернул шторы.

– Пойдем, – сказал. И поцеловал жену. – Это хорошо, что спит.

Потом, когда ходил в туалет, по дороге обратно он якобы заглянул за водой и снова посмотрел во двор. Елка была на месте, хотя сугробы вокруг выглядели так, словно в них кто-то валялся.

Или падал туда со всего размаху.

– Слушай, – полусонно сказала Елена, – ты же понял вообще, что происходит?

– М-м?

– С Настеной.

– А что с ней?..

– Девочка взрослеет, Тихомиров, балда ты этакая.

– И это ты мне говоришь после всего, что… Подожди, в каком смысле взрослеет?

– В том самом. Не дергайся, я ей все объяснила. Хотя почти наверняка она уже и так знала: Интернет, подружки… Сам понимаешь, сейчас с этим проще. А еще, – добавила Елена, – она безнадежно втрескалась в мальчика из параллельного класса.

– Чего ж сразу «безнадежно»?

– Потому что он встречается с ее подружкой, Сушимниковой. Из-за этого они сначала поссорились, теперь помирились, но только знаешь, лучше ей все-таки на Новый год в гости туда не идти.

– А что ты предлагаешь? Чтобы сидела дома, одна?

– Пусть едет с нами на студию. С Дудко я договорюсь, если начнет возмущаться.

– Ну… можно и так. А вот все-таки, знаешь, ты у меня умница!

– Все-таки?! А ну-ка, Тихомиров, руки убрал!..

Когда он снова поднимался и снова как бы между делом заглянул на кухню, елка все еще стояла и двор был пуст. Падал снег, меленький какой-то, желтоватый… а может, показалось в свете фонаря.

Тихомиров поставил чашку возле раковины и вернулся в постель.

7

Настена хотела на Новый год планшетник. Артур, в принципе, был не в восторге: и так ведь из Интернета не вылазит.

– Можно подумать, ты другой, – сказала Елена. – Не нуди, Тихомиров.

Он пожал плечами и сдался.

– Выберешь модель получше?

В двери уже звонили – явился Зубавин с новой песней. «Специально для тебя, Артур. Я решил не повторяться – кому нужна вторая «Снежинка»?» Говорил он, как всегда: отрывисто, с паузами в самых неожиданных местах. И голову склонял набок совершенно по-птичьи, как будто прислушивался к чему-то. Наверное, к музыке сфер.

Они закрылись в кабинете, Зубавин показал материал – и Артур понял, что песня действительно потрясающая. Он никогда не понимал, отчего совсем непритязательные мелодии и тексты вдруг «выстреливают». Может, успех действительно просчитывается, существуют закономерности – и просто такие, как Зубавин, умеют подсознательно подбирать мелодии с подходящим ритмом.

Артур слушал Зубавина вполуха, то и дело поглядывая в окно. Это стало у него ритуалом. Так некоторые проверяют, не пришла ли эсэмэска, или смотрят на часы. Тихомиров не видел в этом ничего дурного: просто… ну, контроль за происходящим.

Он все чаще думал об излучениях и волнах. О том, что все мы, по сути, сложные механизмы, не больше. И управлять нами можно очень легко и просто, нужно только знать, на какие кнопки нажимать.

Ему казалось, что во дворе стало меньше ворон. Вообще меньше живности, хотя раньше те же синички и воробьи так и порхали туда-сюда. В доме напротив, на втором этаже, висела кормушка, зимой туда насыпа́ли семечек, рядом насаживали на вбитый гвоздь кусок сала, и крылатая мелюзга слеталась со всей округи. Совершенно не боялись людей.

А вот теперь куда-то пропали. И дворовую кошку Нюсю – рыжую пушистую оторву, которая однажды насмерть сцепилась с приблудным кошаком и исполосовала ему всю морду, – ее тоже не было видно.

Хотя, если честно, Тихомиров на нее давно внимания не обращал, может, она пропала намного раньше, до… всего этого.

На улице потеплело, между подтаявшими сугробами чернели лужи, и однажды он заглянул под елку проверить, как там коробка. Бант растрепался и лежал, протянув наружу обе ленты, – словно щупальца глубоководного кальмара. На кончиках чернела грязь, но сама коробка осталась чистой. Вообще-то Артуру казалось, что она стала больше, что ли… Нависавшая над ней ветка раньше не упиралась в угол коробки, это точно. Хотя, наверное, просто снег давил, вот ветка и прогнулась.

Тихомирову безумно интересно было посмотреть на то, как именно отгоняет коробка посторонних. Тот случай с дворняжкой… это другое, говорил он себе, там ведь, по сути, ничего и не произошло.

Теперь он нарочно старался пройти поближе к елке. Даже радовался, что в который раз мусоропровод забит и нужно выносить ведро к контейнерам, во двор.

Увы, сам он не испытывал никаких признаков внешнего воздействия, вообще ничего. То есть самую малость покалывало кожу ладоней и по спине как будто пером проводили, сверху донизу, едва касаясь, – но все эти ощущения были настолько призрачными, что Артур сомневался: может, он их сам себе нафантазировал?

Утром он выносил мусор и бросил под елку подсохший кусочек хлеба. Так уж совпало, что ехать сегодня никуда не нужно, вот встреча с Зубавиным, а потом до вечера день свободный. Тихомиров выглядывал в окно чаще обычного – без толку. На хлеб ни одна птица не позарилась.

– Так что ты скажешь?

– Прости? – Артур повернулся к Зубавину. Тот глядел на него с легким изумлением, все так же склонив голову на бок.

– Ты кого-то ждешь, Тихомиров?

– Да нет, кого я могу ждать.

Зубавин пожал плечами:

– Ну ладно. Наверное, сегодня неудачный день – давай в другой раз поговорим, да?

– Э-э-э… Ну, если тебе это удобно, то конечно… Прости, что так. Голова забита черт знает чем. Совсем не варит.

Он снова оглянулся – и увидел, как на одной из верхних ветвей покачивается длиннохвостая, наглая сорока. А вот уже спрыгнула ниже, и еще ниже. Явно нацелившись туда, где лежит хлеб.

– Так ты проводишь меня, до дверей-то?

– А? Да, конечно, пойдем. Ты понимаешь, песня отличная… просто… ну, пару дней подумать бы. Может, докрутить еще, дожать… я не знаю… с аранжировками поиграться…

– Ясно, – сказал Зубавин. – С аранжировками, конечно. Как же я сразу не сообразил. Ну, бывай, Тихомиров.

– Пока! С наступающими!

Он захлопнул дверь и… на кухне же Елена, значит, надо обратно в кабинет, – он метнулся по коридору.

– Артур, ну что там?

– А?

– Чего он так быстро ушел? Вы обо всем договорились?

– Да как-то сегодня… – Тихомиров махнул рукой. – Перенесли.

– На когда?

– Ну что значит «на когда»? Созвонимся после праздников, он подъедет.

– Тихомиров, ты чего? Он же за городом живет, ему сюда выбираться, тем более по такой погоде… Песня-то хорошая?

– Шикарная, Лен, правда. Извини, я на минуточку… А ты куда собралась?

– Тихомиров, ты помнишь вообще, о чем мы только что, до Зубавина, говорили? За подарками. Дверь закроешь?

– А, ну да… конечно, закрою!

Он подал пальто, защелкнул замок и рванул на кухню. Чуть не навернулся на скользком паркете.

Во дворе было пусто. Ни сороки, ни – он пригляделся – хлеба под елкой. Потом появилась Елена. Спокойно так прошла мимо елки к машине, села, выехала со двора…

Он понял, что какое-то уже время стоит, сжав кулаки и уставившись вниз, туда, где ветки пригибались к самой земле. Потом заставил себя разжать пальцы и отойти.

Но уже в кабинете, когда сел разбирать почту, после каждого прочитанного мейла поворачивался к окну.

А то и чаще.

8

Уже тридцатого он понял две вещи. Во-первых, у него действительно мания. Он взрослый человек, и нечего себя дурить. Да, он смотрит в окно чаще, чем следует. И думает о коробке под елкой, только о ней одной.

Это, наверное, как-то связано с переутомлением. Все-таки последний месяц был насыщенным. Тяжелым был, чего уж тут.

Да это, понимал он, и не важно. Потому что – во-вторых – еще неделя-две, и праздники закончатся. Игрушки надо будет снимать, верно?

И вот когда Артур сообразил это, на какой-то короткий миг ему стало по-настоящему страшно.

Механизм – он механизм и есть: простые реакции на простые раздражители. Даже если речь идет об излучениях и волнах. Как отреагирует эта штуковина на попытку снять с елки игрушки? Они вообще учли такой вариант, программисты, создатели, кто там этим занимался?

Он мысленно сделал себе пометку, что нужно поискать инструкцию, наверняка ведь курьер вместе с коробкой доставил, Артуру казалось, он даже помнит, как выглядела эта книжечка. А если не найдет, можно позвонить в офис фирмы-производителя и все уточнить. Да господи! – затребовать, чтобы прислали своего спеца и демонтировали на фиг устройство. Ну заплатить им дополнительно, это не проблема.

Тридцать первого днем, когда выпала свободная минутка, он полез в комп искать сайт, с которого оформлял заказ. Найти не смог – по линку выбрасывало на страницу с наглой кроличьей мордой и надписью «Ошибка».

– Па, ты во сколько будешь петь?

– А? Не знаю, надо у Лены спросить. А ты почему вообще дома? Ты же собиралась праздновать у… э-э-э… ну… в гостях же.

Настена странно так на него посмотрела:

– Я ведь позавчера тебе говорила. Я дома остаюсь. Так лучше будет. – Лицо у нее изменилось, и Тихомиров с изумлением понял, что дочка-то повзрослела, на самом деле повзрослела. – Ты сам всегда говорил: «Не нужно цепляться за то, что уже в прошлом».

Он машинально кивнул.

– Ну вот. Поэтому я так решила. И Лена согласна, кстати.

– Ладно… как знаешь. С нами не хочешь?

Она помотала головой:

– Лучше скорей возвращайтесь, хорошо?

– Заметано, малыш. – Артур глянул на часы и вскочил: – Ох ты ж!.. Лен, мы опаздываем!

– А ты разве не одет?! – Елена заглянула в комнату и покачала головой. – Слушай, Тихомиров, это саботаж. Давай в темпе, я же тебе полчаса назад говорила, что пора выдвигаться, горе ты мое. Насть, пойдем пока на два слова, дадим ему шанс исправиться.

Одевался он буквально на ходу. Успел еще вырубить ноут и проверить, нет ли эсэмэсок на мобильном. В последние дни отчего-то ждал, что вот-вот объявится Кузнечик, но тот, видимо, решил не связываться. Или нашел себе другую елку. Или еще что-нибудь…

В окно, пока собирался, выглянул раза три, от силы пять. Елка стояла недвижная и прямая, как монумент. Снова начал падать снег, подмораживало. Когда выходили, Артур подал Елене руку и держал, навернуться тут было на раз, дворники чистили от случая к случаю.

– После эфира, – сказала она, – давай возьмем Настену и спустимся к елке.

Артур улыбнулся:

– Будем водить хороводы?

– Поднимем бокалы, а там… да хоть и в снежки поиграем. Праздник же, Тихомиров, праздник!

Он кивнул, снял машину с сигнализации и распахнул перед Еленой дверцу.

– Но игрушки, – сказал, – я завтра-послезавтра сниму. Все равно по такой погоде половина из них превратилась в мусор.

Она как-то странно посмотрела ему за спину – Тихомиров машинально обернулся туда, но ничего не увидел. Только с одной из веток с легким шорохом осы́палась шапка снега.

– И на этом, – сказал он скорее самому себе, – закончим.

9

В павильоне все уже были в настроении. Помрежи пытались угомонить народного артиста Брунько, который, в свою очередь, порывался проникнуть на съемочную и поздравить «Любих глядачів з новим, дві тишч… сч… ич…» К счастью, рвался Брунько не туда, где работали над «Огоньком», а в соседний павильон; в конце концов решили, что проще пустить. И запереть. Из коридора слышно было, как он уныло бродит во тьме и время от времени роняет себя в декорации. Помрежи смеялись: все равно после праздников разбирать. А сам народный наутро ничего не вспомнит.

– Ему же еще выступать, – удивился Артур.

Пробегавший мимо Горехин отмахнулся:

– Вот как раз проспится. А если себя офингалит, так девочки ему сделают грим. Все будет в ажуре, Тихомиров, ты за него не беспо… А, Лен? Ну ладно, хорошо, на минутку…

Елена аккуратно взяла его под руку и увела куда-то. Горехин знал их обоих слишком давно, чтобы возражать. Проще сразу ответить на все Еленины вопросы; сопротивление бесполезно.

– Артур Геннадьевич, а вы еще не в гримерке? – одна из ассистенток едва в обморок не хлопнулась.

Гримерку ему выделили одну на двоих с Позолотовым. Тот уже был при параде. Мурлыкал какую-то мелодийку и сцеживал из фляжки в пластиковый стаканчик, как бы не из-под лекарства, коньячок.

– О, Тихомиров! Будешь?

– Не откажусь.

– Держи, а то пока они там накроют… Девонька, а можно ножичек какой-нибудь? У меня тут, – подмигнул он, – трошки сыра, колбаски. Так, для закусить исключительно.

Пока Тихомирову придавали товарный вид, Позолотов нареза́л и продолжал мурлыкать.

– Знакомая мелодия, – заметил Артур.

– Вряд ли, брат, вряд ли. Это новая вещь, нигде не засвеченная. Зубавин твой специально для меня написал. Думаю, будет хит. Вот крутой он все-таки мужик, этот Зубавин: с чистого листа шпарит так, что не придерешься, никакие доработки не нужны. Раз – и готово! Но ты не думай, эта вещь явно мимо тебя, правильно он сделал, что мне принес. Не твое, Тихомиров, амплуа. Так, держи-ка, – он поставил под зеркалом на столе стопочку, рядом на листе бумаги пристроил несколько ломтиков колбасы и соленого сыра. – Ну, с новым счастьем! Вздрогнули! Тебе, милая, пока не предлагаю, рука вам нужна твердая, глаз точный. Но мы ж наверстаем, да?

Он подмигнул и приобнял, ассистентка зарделась, но руку заслуженного сбрасывать с плечика не рискнула.

– Все, – сказала. – Готово, Артур Геннадьевич.

Тихомиров поблагодарил ее, сказал Позолотову, что должен пройтись, и выскользнул в коридор – искать Елену. Хотя теперь-то – зачем? Раньше надо было думать, ясно же, что даже если Зубавин договор еще не подписал, песню он не вернет. С Позолотовым ссориться – себе дороже.

Но все равно Елене нужно быть в курсе. Вдруг она наобещает кому-нибудь золотые горы – тому же Горехину. А, вот кстати…

– Подожди, Димыч, не беги так. Где Елена?

– Да уехала твоя Елена. Что вы сегодня все намаханные, блин? Ты ей чего, про подарок растрепал?

– Какой подарок?

– Ну про фирму эту, «Радопан». Весь мозг мне проела. Как будто я виноват!

– Спокойно, Димыч, давай по порядку. Что за фирма?

– Ну фирма, наша, представительство китайской. Ленка твоя еще пару дней назад мне звонила, спрашивала, что да как. Я пытался выяснить, а тут и… В общем, совпало нехорошо. А фирма – что. Закрылось, конечно. Эти китайцы с их суперсовременными технологиями… за ними нужен глаз да глаз. Проблемы с товаром. Пломбы ненадежные или что. Говорят, в розыске. Ну, те, которые здесь торговали.

– А чего Елена этим интересовалась?

– Так я ж говорю, – пожал плечами Горехин, – видимо, узнала откуда-то. Хотя про Извольского мало кто в курсе.

– Извольский тут при чем?

– У тебя память дырявая, Тихомиров? Извольский же себе точно такой прибор заказывал, на дачу. Ну, помнишь, я говорил? Так пять дней назад… или уже шесть? – в общем, сгорела на фиг дача. А сначала-то он был доволен. Раньше к нему через забор постоянно кто-то лазил, тырили там по мелочи. Ну, не капкан же на них ставить. И вот я ему достал, через знакомых. Работало безотказно, отличная техника. И не похоже, чтобы коротнуло. – Горехин помотал головой. – Я узнавал – бред какой-то. Вроде бы на месте пожарища, значит, обнаружены два трупа. – Он как будто с бумажки читал, по памяти, даже глаза прикрыл. – Один – собачий. (Была у Извольского собака, все правильно.) Второй – вроде как самого Извольского. Обгорел не сильно, говорят, умер от удушения. В смысле, не от угарных газов – действительно задушили его. Подарочной ленточкой, она вокруг горла была обмотана.

– Значит, – сказал Тихомиров рассеянно, – это уже после пожара. Если ленточка не сгорела.

– Да вот нет. Эти китайцы… у них, блин, все сверхпрочное. Там другое странно… – Он снова помотал головой, вздохнул: – Слушай, Геннадьич, давай об этом потом как-нибудь. Меня Дудко ждет, я через полчасика тебя сам найду, лады?

Тихомиров стоял, качаясь с пятки на носок и глядя ему вслед. Затем словно очнулся от сна, выудил из кармана мобильный и набрал Елену.

Связь была, и гудки шли, длинные, один за одним. Затем на автомате сбросилось.

Он набрал снова. Шагал туда-сюда по коридору, машинально кивал приятелям.

Раз на пятый, что ли, вдруг в другом кармане зазвонил айфон – Артур от неожиданности едва не выронил мобильник.

Это была Настена, по скайпу.

– Па-а-а! Ты меня простишь?

– Да куда ж я денусь? – сказал он рассеянно. – Уже простил. Признавайся.

– Ну, я не вытерпела. Лена сказала, где лежит подарок, и я… Па, это здорово! Четвертый айпад – это просто отпад! Вот, я уже, видишь, осваиваю.

– Лена? А ты с ней давно разговаривала?

– Так дома, пока ты собирался. Привет ей передавай!

– Обязательно, ага. Ну… а ты как там вообще? Жива-здорова?

Настена пожала плечами:

– В смысле? Перекусила, вот с подарком разбираюсь. А тут сюрприз. Я не открывала, честно. Ну, до двенадцати не буду.

– Вот и славно. Я тогда… – Он сделал рукой неопределенный жест. – Еще перезвоню тебе. Пока.

Он снова набрал Елену – и с тем же результатом. Тогда Артур прошел в соседнее крыло и выглянул на стоянку. Их машины не было, вместо нее стоял заляпанный грязью трактор.

– И что же все это должно означать? – спросил самого себя Тихомиров.

Он почему-то вдруг вспомнил о Кузнечике, как тот смотрел вдумчивым своим взглядом, пожимал плечами…

Да нет, сказал себе, ну просидел я в гримерке минут пятнадцать, за это время Елена еще до дому могла и не доехать, да-да, конечно, она еще просто не доехала… Хотя зачем бы ей вообще?..

Где-то на лестничной площадке смеялись и звенели бокалами, бахнула хлопушка.

Тихомиров пошел обратно, хмурясь и пытаясь сообразить, о чем он мог забыть. Ну, кроме очевидного: что скоро на съемочную.

По дороге снова наткнулся на Горехина: тот с ошалелым взглядом заглядывал в гримерки и вопрошал, не знает ли кто, куда делся Брунько. Склеротик.

– Эй, Димыч, – позвал Тихомиров. – Ну-ка, на пару слов.

Горехин замахал на него руками и скорчил рожу.

– Я знаю, где твой Брунько.

– И?!

– Услуга за услугу. Ну-ка, давай в подробностях о том, что ты говорил Елене. Какие такие странности были на даче Извольского?

– Фу ты, Геннадьич, нашел время, блин! – Горехин увернулся, пропуская двух осветителей. Те тащили куда-то «пушку» и вполголоса матерились. – Да вообще там ничего конкретного, чтобы ты знал. Слухи одни. Вроде как обнаружили рядом с телом Извольского каркас. Такой… мне толком не сказали, из чего. Они, может, и сами не знают. И в нем – в каркасе этом обгорелом – вроде как странный комок. Типа мешка – ну, ткань органическая, но сверхплотная. Внутри тоже… органика. Вперемешку с кусками механизма какого-то. Теперь пытаются выяснить, кто из гостей подкинул эту штуковину и зачем ее потом пытались сжечь. А главное – куда сами гости делись? У него там накануне вечеринка была – с женой, с братаном его, еще с кем-то. Человек шесть или семь гостей. Машины во дворе стоят, а сами пропали.

– И какие версии? – медленно спросил Тихомиров.

– Да какие… Ужрались до чертиков, случайно устроили пожар. Виновники сбежали.

– Без машин.

– И даже без верхней одежды. Ладно, Тихомиров, все, колись, где Василь Василич, иначе меня Дудко распнет!

В этот самый момент дверь павильона хрустнула и отворилась, из черных недр явился народный артист собственною персоной – изрядно, разумеется, помятой – и возопил:

– Ыглять!

Горехин ринулся к нему с распростертыми – и успел перехватить обрушающегося Брунько за пару секунд до, собственно, обрушения. Далее последовали вполне ожидаемые скандал с воплями. Постепенно подтягивались наблюдатели, все от души развлекались и давали добрые советы.

Тихомиров стоял чуть в сторонке, машинально улыбался и все слушал, слушал, слушал длинные гудки.

– Кто-нибудь, – шипел Горехин, – позовите гримеров и… блин, медсестру, что ли, его же в таком виде нельзя! Кто вообще устроил такой сюрприз, мать вашу так?! Кому в голову пришло…

Артур потер свободной рукой лицо. На лбу выступили капельки пота, хотя в коридоре жарко не было, даже скорей наоборот.

Он потянулся за айфоном и набрал Настену.

– Па? Ну что, когда ты будешь петь? А то я тут рядом с теликом полвечера…

– Подожди, не тараторь. Что ты про сюрприз говорила, который до двенадцати не будешь открывать? Если айпад ты уже осваиваешь…

– Ну курьер же принес. Только под дверью зачем-то оставил. Я никуда не выходила, не спала, телик громко не включала. Думала, у нас звонок не работает – но нет, я проверила потом, когда забирала… В общем – и ладно, какая разница. Наверное, у него сейчас заказов много, не мог ждать. А я услышала звонок и…

– У кого много заказов? Какой звонок?!

– Ну чего кричишь? У курьера. Который принес второй подарок. Да я тебе сейчас покажу…

Настена пристроила айпад в передней, на тумбочке под зеркалом, и исчезла из поля зрения.

Артур машинально потянулся в карман за мобильным и еще раз набрал номер Елены. Это было нервное, просто не мог стоять и ждать.

Руки тряслись.

– О! – крикнула Настена откуда-то издалека. – Слышишь? Опять! Вот вы смешные! Ну зачем мне еще одна мобилка, па? Уф, а тяжеленный какой! Но я все равно не буду открывать до двенадцати, так и знай! Совсем неподъемный, – сказала Настена, снова появившись на экране. – Вот я балда, нет чтобы айпадом тебе показать.

Тихомирова как что-то под руку толкнуло: он резко сбросил звонок на мобильном.

Знакомый рингтон там, за спиной у дочки, оборвался.

В этот момент из гримерки вышел уже «хороший» Позолотов в сопровождении одного из помрежей. Неодобрительно глянул на кучу-малу вокруг Брунько, поджал губы. Потом заметил Тихомирова и кивнул:

– А, коллега. Нас тут на сцену, массовка под час чэ, сразу после того, как отхрюкает свое гарант. Давай, потом договоришь.

– Ну наконец-то! – подхватил помреж. – Артур Геннадьич, я вас обыскался! Хорошо, мне вот Николай Игнатьич…

– Ладно, па, – сказала Настена, – я тебе еще потом позвоню, ага?

– Нет! – Он увернулся от помрежа, оттолкнул его. – Стой! Не отключайся!

– Да что на тебя нашло?! – благодушно хохотнул Позолотов.

– Не отключайся, слышишь?! – Артур плечом отодвинул его в сторону, ввалился в пустую гримерку и запер дверь изнутри. Зачем-то еще приставил к ней стул.

– Я занят! – рявкнул. – Нет, милая, я не тебе. Ты здесь?

– Д-да… Па, что там происходит? Я правда потом перезвоню.

– Ничего не…

Где-то далеко в телевизоре пробило двенадцать. В соседней студии радостно закричали, хлопнула пробка.

– Ой, – сказала Настена. Она обернулась и посмотрела куда-то вбок. В сторону входной двери.

Именно туда она ходила, когда пыталась показать Тихомирову «сюрприз». Тяжелый сюрприз, который доставил неизвестный курьер. Сюрприз, внутри которого лежит мобильный Елены.

Если – только мобильный.

– Ой, пап, – сказала Настена. – Па-а-ап!..

Тихомиров прислонился к столу. В дверь гримерки стучали, грозились позвать охрану. Потом Позолотов фыркнул:

– Да пошел он в жопу. Что мы, сами не отснимемся? А с этим пусть Дудко разбирается, у вас же контракт?..

Помреж что-то вякнул.

– Ну вот, – сказал Позолотов, – попадет в черные списки на всех каналах, тогда и запоет по-другому. – Он хмыкнул и зашагал прочь.

Артур стоял, спокойный и бледный. Не мог оторвать глаз от экранчика, даже положил айфон на стол, потому что руки-то слегка дрожали… сердце билось ровно, а руки дрожали.

Внутри поднимался, прорастал тот, другой Тихомиров. Тот, который на самом деле жил за него последний месяц.

А может, и дольше. Может, последние несколько лет.

Лот, который оглянулся… который всегда оглядывался. Не из сочувствия – из холодного, восторженного любопытства.

На микронную долю секунды этот другой Тихомиров подумал о том, что сейчас все узнает наверняка. Сейчас – увидит.

Краем глаза Артур заметил в зеркале его лицо – чужое, омертвевшее, с дряблой кожей и мешками под глазами. Оно тотчас вздрогнуло и почти сразу изменилось, стало похоже на привычное, прежнее.

Все это заняло не больше мгновения – как и то, что Артур сделал после. Он уперся левой рукой в стол, а правой схватил ножичек, оставленный Позолотовым, и резко, словно врач, вкалывающий антибиотик, ударил острием по кисти. Вогнал лезвие между указательным и большим.

Пальцы судорожно дернулись и царапнули по дереву.

– Па… – одними губами шепнула Настена. – Ты там? Это что вообще?..

На экран она не смотрела – не спускала глаз с того, что лежало у входной двери.

Боль была вялая, почти неощутимая. В отличие от стыда.

Но сейчас, подумал он, у меня нет времени ни на стыд, ни даже на отвращение к себе. Даже на то, чтобы плакать о Елене.

Времени у меня вообще нет.

Давай, приходи в чувство. Думай, твою мать.

– Малыш, – позвал он. – Настена. Ты сейчас вот что. Слушай меня очень внимательно, хорошо? Главное – не бойся, нельзя бояться.

Он не знал, что там происходит, мог только догадываться. Не имеет значения, как коробка оказалась под дверьми квартиры. Если это… если она ведет себя так, как он предполагает, значит, Елена обнаружила ее первой. Уже знала о случае с таким же аппаратом у Извольского и была агрессивно настроена к «подарочку». А тот отреагировал соответственно.

Все-таки, удивился он, неужели эта тварь научилась передвигаться? Неужели из-под елки сама… но почему именно на четвертый этаж, почему – к дверям тихомировской квартиры? А может, это все-таки дело рук Кузнечика?

И тут же – дернул за рукоятку ножа. Так, несильно. Просто чтобы прочистить мозги и не думать о второстепенном.

«Думать». Да, это был ключ ко всему.

– Послушай, – сказал он, – постарайся вспомнить что-нибудь приятное. Праздничное. Связанное с елкой, с по…

Едва не сказал «с подарками», – но если там сейчас перед ней эта хрень с бантом… нет, лучше…

– Вспомни о том, как мы раньше праздновали Новый год. С мамой. Тебе же всегда это нравилось.

Он не видел сейчас ее лица, но по интонациям понял, насколько она сбита с толку:

– Пап… Это обязательно? Я просто… ну… я уже плохо что помню, если честно. Ты же сам…

Он провел правой ладонью по лицу.

– Хорошо, – сказал, – просто поиграем в игру. Я буду говорить, а ты – не вспоминать, а воображать. Мы с тобой всегда начинали украшать елку в середине декабря, мама на выходные доставала с антресолей ящики с игрушками, мы протирали их…

Он говорил и понимал, что все впустую. Он и сам уже ничего или почти ничего не помнил, прошлое стало набором черно-желтых фотографий. Чужих карточек.

– Па, – шепнула Настена, – оно все-таки движется. Медленно так… бант этот… Кажется, не срабатывает, па…

Вспоминай, оскалился он на себя в зеркале. Взгляд был злой, верхняя губа подрагивала. Вспоминай, засранец!

Он дернул за нож – не вбок, а вверх, вытащил лезвие, и сразу же из раны хлынула кровь, и одновременно – он как будто услышал знакомый голос, увидел, как Алена берет йод и щедро льет на рану, и говорит встревоженно: «Ну печет-то хоть, Тихомиров? Жить будешь?»

– Родинка, – сказал он. – Малыш, помнишь ее родинку, здесь под ключицей? И как она смеялась, чуть наклоняя голову к плечу? И эту ее присказку, насчет «никогда не бывает слишком поздно, чтобы успеть»? А игрушки – мы же их вешали в строгой очередности, помнишь? Сперва доставали верхушку, в виде старинных курантов. Белых таких, с черными стрелками и алыми цифрами.

– Мне дали их протереть, а я не удержала, но они не разбились. А я… я перепугалась тогда. Сама не знаю, почему. Знала, что вы не будете ругать…

– Так все и было. А еще гирлянды – бумажные, в виде бабочек. А теперь, малыш, делай маленький шажок назад и продолжай думать о гирляндах. И еще были хлопушки, ты всегда думала, что в них что-то есть, и однажды расковыряла самую большую, проверить. И потом вы с мамой ее чинили. Делай шажок назад. Заклеивали цветной бумагой и раскрашивали фломастерами.

– А когда били настоящие куранты, ты обнимал маму и целовал. Ровно столько раз, сколько они били. Это было так смешно!

– …И еще шажок. А ты прыгала вокруг и требовала, чтобы мы тебя тоже целовали. И бросалась снежками… Не оглядывайся, просто скажи: далеко до двери?

– Я почти рядом.

– Вспоминай и слушай. А в школу ты одевалась доброй феей и потом бегала по дому с этой своей волшебной палочкой и касалась всего подряд, и мы делали вид, что табурет превратился в барашка, а зеркало – в окно, за которым – волшебный мир. Ты выйдешь в коридор, малыш, и закроешь за собой дверь из прихожей, быстро и крепко, и придвинешь с той стороны стул, принесешь из кухни. Потом запрешься у себя в комнате, к двери приставишь что-нибудь тяжелое, лучше всего кровать. И будешь меня ждать. А потом в школе ты получила первую премию за самый лучший костюм и самую лучшую роль, и так разволновалась, что затемпературила. И мы встречали тогда Новый год дома, возле окна. Забудь про айпад, не трогай его, просто выйдешь за дверь и сделаешь, как я скажу. Я минутки три буду занят – мне надо будет одеться и взять ключи от машины, а потом я тебе перезвоню, когда буду ехать. Все будет хорошо, малыш. Все будет хорошо…