Текст книги "Театр из-под пальца (сборник)"

«Мариниана, Че!»
моноспектакль

женщина extra-dry

доза для энного количества масок

[вместо постскриптума]

 
…
вся эта нежность, стреляющая в висок, –
просто наживка.
порох.
маятник мер.
крючок.
кластер смешных иллюзий.
не соскочить! взамен
нежности в дуру-душу
впрыснуть б меню из вен,
чтоб упилась – у.е. – лась,
чтоб никогда уже
не помышляла вчуже
мерить Творца «ЖЖ»
пошленькими шажками!
«сердце шалит… прости,
кожа молчать хотела
с кожей другой на “ты”».
…
лимфоузлы чувства воспалены.
кожа, сдёрнутая с распялок, опять безоружна.
если закинуть сердце в маску твоей волны,
будет ли маске это
так же, как сердцу, нужно?
 
 
в новых лекалах тело, верно, застрянет… шить
аниму неумело – хуже, чем здесь «грешить»
тем или этим словом; так, по эклиптике чувств
перемещаюсь с солнцем
в сон, что давно – наизусть.
 
 
…
кормлю с руки сердцем –
месиво, вся в крошках стою! –
бон апети…
не спрашивают:
«сколько еще?» –
«пока не кончится», –
не отвечаю:
да и зачем?
кормлю и кормлю…
…
 
 
эти звуки,
да,
все эти звуки
сорвавшегося с петель сердца,
одного на двоих сердца,
присевшего – в подражание птицам –
на проводки-нервы,
все его шорохи,
слетевшие с губ тех и этих,
сладчайшие шумы и «грязные» шёпоты,
таинственные изгибы и угловатости,
волшебные анфилады и лабиринты,
медленные беседки,
ложе с терновым – у изголовья – венцом,
все эти слова,
писанные свинцом по коже,
поцелуи,
впаянные в лимфу,
смех,
выкупленный у страха, –
суть отпечатки пальцев сюжета,
который следовало б иначе… –
подаёт голос фантом автора,
но звуки
сорвавшегося с петель сердца,
одного на двоих сердца,
всё заглушают.
 

ДОЗА ПЕРВАЯ: [ЛЮБИМЫЙ ЧЕ]

– 10

 
сюжетец оный
картавит. мерно,
исподтишка (наречье, слитно:
как их, наверно,
тонка кишка!) –
в ладонный файлик
email’ит тихо
вживлённый смайл.
фальшивый берег
завшивлен: мясо
двуногих швайн –
«свинина»… жёстко!
как ни пытайся
мозгов минет
на раскадровке
«обрезать» глянцем –
всё будет .net:
всё будет больно,
всегда – на «минус»,
всегда в узде.
мысль измельчала –
ей б сесть на примус
за сотни лье,
чтоб укротилась,
укоротилась,
в игорном сне
чтобы почила,
чтоб залечила
от «не» – до «не».
 

– 9

 
дрель и красные башмачки
на талии подоконника –
просто крохотка-повод
залезть на латексную стремянку
и, как в детстве,
стремаясь,
упереться зрачком менталки
в ручной глазок тела:
у-у, плётка-плётка,
на бортах самолётов бизнес-авиации,
в банках и ресторанах класса А,
в авто-, мото-, спа– и ювелирных салонах,
фитнес-, гольф-, поло– и яхт’-их’-клубах,
в галереях, бутиках и на закрытых «джемах»…
у-у, плётка-плётка,
НЕТ! ничего из того,
что заставило б её суб –
марину
плыть не так, а иначе,
и потому – компас,
и потому – ёжик в тумане,
чайка,
вереница верёвочных сутр,
разрешающих этим – то,
и лишь тому – это.
 

– 8

 
ЧЕ:
«следует обладать изрядной долей смирения,
любви к справедливости и к истине,
чтобы не скатиться к экстремистским догмам,
не заразиться безумием масс.
следует бороться за то,
чтобы эта любовь к человечеству
превращалась в конкретные поступки,
в образцовые деяния».
 

– 7

 
когда – невольно,
когда – не больно
по синякам,
когда проворно
обиды-porno
стремят в вигвам,
когда лишь скальпик
на чувстве тыльном
безмолвно ржёт –
тогда бесцельно,
тихушной сапой,
народ-урод
стремянку ставит
к лоточку с сердцем
(ан высоко),
да целит в ливер
как будто метко…
но «мо-ло-ко»
душонке смерда
давно, по счастью,
припасено:
«герой-вояка.
гондон. гуляка.
merde. дерьмо».
 

– 6

 
здравствуй, товарищ,
ну,
здравствуй…
как же я рада тебе,
любимый ЧЕ!
располагайся-ка поскорей –
дай лишь вытереть пот с твоего лба…
ох и долго же тебя не было!
красные мои башмачки износились,
платья выгорели от чужих взглядов,
кровать – и та рассохлась.
как же она скрипи-ит… слышишь?
я не могу,
не могу спать на ней больше –
я ведь купила её для ласк, товарищ:
купила,
даже не подозревая о том,
что скоро – олэй! –
перееду на подоконник:
длинный, белый, широкий,
как койка в больничке-«люкс»,
куда мечтали упечь меня добро –
и зло –
желатели
чисто –
вполне
сердечно – в общем,
по-родственному…
 
 
чтобы не пропустить твоего появления,
я вглядывалась в зрачки мегаполиса
с самого Сотворения – увы, всё бес толку:
отводя взгляд, всегда натыкалась
на забытую богом штуковину,
лежащую под стремянкой,
да вспоминала слова прабабки:
«женщина, у которой есть дрель,
никогда не выйдет замуж» –
но что есть замуж, любимый ЧЕ,
если есть ты?
не важно,
кто ты,
любимый!..
 

– 5

 
ЧЕ:
«моё прегрешение куда серьёзнее,
ибо я, более ловкий или опытный –
называйте как хотите, – я умру, зная,
что умираю вместе с прогнившей цивилизацией,
что вот-вот рухнет…
а ещё я знаю, ибо вижу,
что это записано во тьме ночи,
что я, эклектический потрошитель доктрин
и психоаналитик догм,
я, вопя как бешеный,
буду брать штурмом баррикады и окопы,
я пущу в ход оружие
и буду безжалостно перерезать горло всем,
кто встанет на моём пути».
 

– 4

 
…не знаю, как объяснить, команданте:
я ведь, в общем-то, не вольна
во всех этих штуках… во всём том,
что зовётся (навскидку) чувствами –
к тому же, как ты, видимо, понимаешь,
люди меня боятся,
думая, будто я – чересчур сильная…
о, если бы они знали,
как часто грущу я,
плывя на ладье-подоконнике в открытое море,
как горько плачу!
 
 
в сущности,
я ничем не отличаюсь от них
(когда грущу или плачу) –
ну или почти…
 

– 3

 
если время останавливает своё движение,
смерть, как туман, рассеивается, исчезает:
осталось
прекратить его инерцию произвольно –
зачистить
настоящее-прошедшее-будущее.
 
 
«структура, противоположная времени, –
система высшего беспредела:
входя в вашу вселенную,
она разрушает её», –
говорит и показывает Мечта.
 
 
«зачистить,
зачистить, –
исчезают нейроны, –
спецоперация по блокировке Майи
успешно завершена»,
обрыв связи.
…
 

– 2

 
…но если б мог ты остаться – остался бы, команданте?
если б мог сместить все эти надуманные,
и лишь потому – «реальные» времена и пространства, –
неужто бы не сместил?!
о, как засияло бы тогда солнце,
засинело небо,
зазеленела трава!
я выбросила б, наконец, треклятую дрель,
надела красные башмачки и…
так говорят одни дурочки,
шепчет с того света прабабка:
что, впрочем, с того,
коли в доме моём ждут тебя ром и табак?
я приготовила также книги и словари:
знаю, ты можешь прочесть и так, ЧЕ –
знаю, ты будешь читать всё так, ЧЕ!
;-)
 

– 1

 
…плыви, кораблик,
плыви, бумажный,
плыви! ко дну
пойдут другие –
не ты: однажды
в твою волну
заглянет виршик
хромой престранный
«на злобу дня» –
стремянка с дрелью,
дом-подоконник… олэй!
меня
во всём вот в этом
как будто нету –
и будто б есть:
сны команданте,
морское имя…
нагая весть
о том, что, верно,
неисполнимо
на свете сем,
в сердечке куклы
я раздавила:
«так нужно, мэм».
 

0

 
на самокате – по нёбу. в кровь –
голый денёк. masala-чай.
привкус чудных – про «лю. лю» – строф
запах унёс: «вот питьё. кончай».
 
 
так пригублю виртуальный вкус
голографических нег в ночи:
«не погублю, – улыбнётся Ложь, –
столько коанов на -ить…» – «лечи!»
 
 
клетки грудные убоги. «грех»
плоти и плоти – в тыл жалюзи:
на самокате – по небу – Вошь
едет за Солнцем. соль визави
 
 
память сжирает (двойной стандарт) –
я становлюсь голограммой букв:
в смех отраженья уходит art,
в тень вечной Тени – аркан-Испуг…
 
 
«ну же: чапати, панир…» – «кирдык!» –
«ахтунг. молись без лажовых слов.
ню же денёк… masala-каприз…
койка. карниз. опечатка “love”».
 

интермеццо: [здравствуй, дерево!]

 
он не понимает,
чему ЭТИ так радуются
(впору рыдать) –
вот и кричит,
кричит что есть силы –
кажется, лопнет вот-вот от боли:
«скорей, тушка,
скорее
т у ж ь с я!»
…
что за мерзкое улюлюканье,
шлепки,
розы,
ужимки?
да что за рожи, мать их,
его окружают?
почему, чёрт дери, он опять оказался
в чьём-то «здесь и сейчас»?
как, наперёд зная,
чем се успокоится,
мог не сдержаться – тогда-а,
в тот самый момент,
когда произошло спаривание
и он, бедненький,
в который раз залетел?!
 
 
ах-с, какой жутенький,
какой вкривь недеццкий фильмчик
ему показывают!
киндерам до шестнадцати –
опс-топс-перевертопс!
кожа и кости грубеют,
голос ломается,
сердце, как пишут дамки,
«рвётся на части»,
ну а душа и того хуже –
прячется в пятках:
«тушка, роди обратно!»
…
ЭТИ ВСЕ охочи до мертвечины –
вот и пичкают, пичкают аццким ядом:
тошнит… он закрывает глаза,
но и с закрытыми видит: кишка-коридор,
дверь с табличкой директор,
ветхий ж у р н а л вахтёра
с карандашом на верёвочке-поводке…
 
 
он кричит,
не в силах остановиться:
он не хочет –
нет!
да!
не-ет!
он – ясно? – не станет:
а вы как хотели? –
«да, нет, не станет!» –
носить треклятую форму
и клясться в верности
славненькому ученью!
 
 
он лупит ножками,
он задыхается, отчётливо понимая,
что женщина,
которую и в прошлой любил,
уйдёт от него и в этой…
ему кажется – так и есть? – он сходит с ума:
горы бутылок,
мелочь, клозет, клетушка,
томик Тимоти Лири
на подоконнике.
…
выхода нет – табличка? НЕТ,
он всё понимает –
нужно снова учиться ходить,
а потом сразу – vлюди,
всегда наживую,
потому как «завтра никогда не наступит»,
потому как – долги, кредит, я-ма,
ну и в кошмарике:
«в поте лица
оплачивать будете
чудо-юдо-счета свои!»,
а посему –
Борхес и Ницше,
трактаты и лезвия,
женщина в бе
да дом-сынчик-дерево:
«здравствуй,
ну здравствуй,
дерево!»
 

ДОЗА ВТОРАЯ: [ЛЕТКА-ЕНКА]

 
в продольном разрезе сердца
смеётся мозг:
как это, должно быть, скучно –
коль ведьма теряет хвост,
то больше не может «дёрнуть»
в ту сказочную трубу,
где место, время и действие
НЕ должны никому
блюсти-соблюдать триединство лжи да,
на залупу дня
сети русальи из суши плести,
скормили чтоб плоть их зря
чану желудков…
 
 
(«просрочив» глаза,
они выделяют сок лишь –
так бирюза в кал превращается,
и уж летит
в канализацию,
– ан Deus спит).
 
 
…в слизи и гное,
в дымящемся Сне
Свин Чел –
Овечий идёт по земле…
 
 
финиш отчаяния
рождает сюжет:
коли сидеть на примусе
по-русалочьи (триста лет),
в пену морскую закрутишься
уж всяко быстрей срочка:
виновных, вестимо, нет –
волапюк изберкомовский
дурачка
насмешит –
и кастрирует: от души
право голоса НА… летка-енка, пляши:
«веретено мира кручу,
веретено мира верчу,
в веретено мира кричу,
в веретено мира ворчу:
мама-мамочка,
к чему капуста,
мама-мамочка,
почто залетел аист?
мама-мамочка,
аж в лимфе пусто,
мама-мамочка,
ло-ма-юсь…»
 
 
…в пене и пыли,
в отравленном Сне
Свин Чел –
Овечий идёт по земле…
 
 
«мозг вживляется в мозг
на оставшуюся тоску:
не знаю, сколько,
ан всё жду «ку-ку» –
коль отпущен телу
железный век,
кали-южкой буду
игорных мекк,
баба-ёжкой, вуду,
допросом-блиц,
лица снов забуду
и, падши ниц
пред слезой девчонки лет,
тик-так, пяти,
когда – дом, аллея,
прощай-прости,
когда рот, алея
от вишен-слив,
открываешь, млея:
«всё это миф! –
дышишь, –
не желаю!» –
и, шепнув п р и в е т
бутафорским елям,
с фляжкой ищешь свет:
но от субботы до субботы
поёт вероника долина
быть может я и доживу
поёт вероника долина
дожить бы, милый, до свободы
поёт вероника долина
да до свободы наяву
поёт вероника долина
поёт
ёт
ёт»
 
 
…в латексе боли,
в закованном Сне
Свин Чел –
Овечий идёт по земле…
 
 
йодный привкус тела –
то просто пот,
и какое дело
кому до нот,
что «крутила» белка
в немом кино:
нет ни звука больше –
только до-ми-но,
только рифмы пошлость
да вино в стекле:
уязвлённость кожи
атмосферкой – не
средоточье жала
окончанья сна
углеродной шмали,
что несёт, кряхтя,
полкило тротила,
обнуляя пыль
«счастья» и «несчастья»:
сердце – тоже гриль,
эксклюзив la-рюсскi
для гурманов, для
тли, что из скрипящей
подтанцовки дня
выбирает, щурясь,
карту чело-вин:
камень точит воду,
вода «мочит» клин.
 
 
…в язвах и гнили смердящей,
во Сне
Свин Чел –
Овечий идёт по земле…
 
 
«я сберегу ничьё отражение
на куске своей кожи,
сбегу, а потом нажму на delete…
мама-мамочка,
и долго же я училась
нажимать на delete!
мама-мамочка,
delete только поначалу невмоготу:
потом привыкаешь,
потом не думаешь,
не думаешь,
ну да,
ну то есть
вообще не думаешь об анестезии
(ампутация
белокожей зимы
с кальки
краснощёкого лета!).
мама-мамочка,
ты меня слышишь?
мама-мамочка,
только тебя люблю здесь!»
 
 
…в смрадном тошнотище,
в гаденьком Сне
Свин Чел –
Овечий идёт по земле…
 
 
когда тело живет своей жизнью,
ну а то самое «невидимое облачко»,
которое называют душой, – своей,
система рас –
страивается:
так тело забывает о другом теле,
душа – о другой душе,
ну а мозг влюбляется в мозг,
соприродный себе,
и от этого телу – ни жарко ни холодно,
душе – ни хорошо ни плохо,
но самому мозгу немного не в кайф,
ведь, как ни крути,
серое вещество не создано для любви,
серое вещество не создано для созвучий –
серое вещество,
серое вещество,
сними скальп с моей оболочки!..
 
 
В НАЧАЛЕ БЫЛ МОЗГ
 
 
…в склизком молчанье,
в уродливом Сне
Свин Чел –
Овечий идёт по земле…
 
 
разделительная полоса «вы» –
погранзона. на карте –
тандем, увы,
разномастных шкурок –
в их «злобе дня»
ничего такого,
что для меня
было б новым – иль с «вы» бы
пришло как «ты»:
иллюзорность буквы смешна –
братвы разговоры сермяжные
затяжны:
разнорядка – дайджесты –
уй-на-ны.
 
 
…в адской проказе,
в кащеевом Сне
Свин Чел –
Овечий идёт по земле…
 
 
смиренье старше, чем вечность
сирени дикой: во рту
дрожит, смеясь, бесконечность,
чтоб праздных линз пустоту
не уличить в небывалом,
да, онемечив, не взвыть
под потным их одеялом:
«так что там саван на –ить?..»
 
 
стелить ли, брить ли – проказа
на боевом экорше:
легка вендетта под фразы
сomedi-club Бомарше.
 
 
медовый пряник в музее
лежит, крошась, за стеклом:
мечтает о Колизее
да шепчет ветрено: ОМ…
 
 
смиренье входит в тыл Леты,
смиренье тает во рту,
змеит землёй амулетной,
прикрыв собой наготу
высоковольтных биений
сердечной чакры: по ней
метёт хвостом рыжим сонно
игрушка сада камней.
 
 
…в струпьях завшивленных,
в краденом Сне
Свин Чел –
Овечий идёт по земле…
 
 
ты понимаешь, о чём я,
ухмылку спрятав, молчу,
зачем спешу рано утром
на «тет-а-тет» к палачу,
к чему индийские юбки
да голограммные сны
в зрачках немой проститутки
с букетом вечным «Апсны»…
 
 
ты замечаешь, наверно,
что этот «свет» не в себе,
коль плоть от плоти «кошерна»,
коль плоть есть «фарш»… па-де-де
разметкой точной движений
приглушит лимфы язык,
чтоб погибающий «аффтар»
запрятал в gaster свой крик…
 
 
я обласкала сонеты,
я обыскала слова –
в мои гротескные ветры
летит твоя голова
(под шёпот-шорох смущенья
соединяю мосты):
мы – сумасшедшие зебры,
мы пеленгуем на «ты»…
 
 
…в кале и крови,
в болеющем Сне,
Свин Чел –
Овечий идёт по земле…
 
 
дойти до леса – и обратно.
до леса! (лоб… кора осин…).
«приматов делят на “возвратных”
(почти глаголы), на “мужчин”, –
вдруг слышу, – “извергов”, “изгоев”,
на “женщин”, “бэбикоf”, “святых”,
на “цирковых”, “балетных”, “русских”,
“хохлов”, “евреев”, “добрых”, “злых”…» –
и умолкает. и уходит,
невидимый, сквозь кольца лет.
как пошленько, как скучно! браво:
на всё опять – ни «да», ни «нет»…
дойти до леса. дозвониться
Тому, чей номер позабыт,
и слёз расстрельных не стыдиться,
и не бояться, что убит
Его окажешься ответом
(сражён? повержен? утомлён?),
и никаким святым обетом
не будешь больше утолён.
намерение Занебесья
не пеленгуя во плоти,
пускаешь эхо ледяное
в воронку анимы: п л а т и…
опустошение дурное – счета! –
изводит… мозг – знобит:
безногий пёс,
слепой котёнок
и Тот, который не простит.
 
 
…в вареве плоти,
в отравленном Сне,
Свин Чел –
Овечий идёт по земле…
 
 
…картина «из дневников анахаты» на реставрации
…вход в галерейку субличностей заколочен
…с’нежный музей закрывается с головы sosтава
…машинка мозга пуста
 
 
«а что, если сделать из сердца чучело да подарить N?» –
персонаж бьёт копытцами и, просвечивая сквозь страницу,
уверяет, будто это де «стильная штучка».
 
 
почти уже готовая согласиться,
вдруг отчётливо – «вот чёрт…» – вижу:
ты стоишь на высоченной блестящей лестнице,
жонглируя сахарскими розами (камень!),
и кричишь что есть сил –
мне, всем этим субличностям, всем персонажам, –
будто видишь в ы х о д (даже смешно! – за скобками).
«но если сделать из сердца чу…» – не унимается хвостатый,
мы же – ты или тебя, увы! – затыкаем ему пасть
и бежим во весь дух
над лестницей,
не замечая,
что ледяные её ступени давно растаяли,
что парим над словами внутри воздуха,
что,
переступая черту,
смеёмся последними…
 

интермеццо: [ладья]

 
Когда была б ладьёю я,
Катала б белого ферзя:
К нему по шахматной доске
Я приплывала б, чтоб в песке
Ловушку времени найдя,
Не рассыпаться, вновь войдя
В часовню чакры горловой:
Там сонм обид стовековой
Дежурит чинно, по часам,
В убежище смешных асан.
…
Когда бы эта даль – во сне,
Я прикоснулась бы к десне
кровоточащей – языком:
Он, впрочем, ей и так знаком –
В праизмерении ином
грех дежа вю да «точка.com».
…
Когда б не испугаться мет,
Не счесть которых в кольцах лет,
Отгруженных в небесный порт,
Ферзю дарила б первый сорт
Безмолвья горного: в тоске –
Урбанистической –
В куске –
Механистичном, чуть живом,
Заговорила б язвы… Лом
Небесной карки гробовой-с
Бьёт точно в цель, и «как живой» – с,
«как новый», ходишь взад-вперёд:
Кащеем юным в древний год,
Который, знай себе, идёт,
Да овцам в мозг винище льёт
И, оттолкнув волшбы ладью,
Карманит чарку… «Я блюю!» –
Се констатирует народ:
слюнявый пох-целуй-рот-в-рот –
путёвка в «жизнь» от КавМинВод,
 
 
Где – что ж! – была ладьёй и я…
За неимением ферзя –
Белее снега, щёк – белей
дарёный саван королей:
Так в Летку уплыла ладья –
Так сон дневной бежал, дерзя
Фантомной стружке из сердец:
С любовью писано «конец»,
Змея с груди снята любовно,
а «Вы» и «вы» –
почти условны.
…
Слова-слова: чесотка чувства,
Трамплин для «чистого искусства»,
В котором не согреть ладонь!
«Е2…4» – ржёт уж конь
Крылатый – верно, как учили:
Приличным быть всегда причина
Найдётся… «Шкурку береги!» –
Рефрен известно чьей доски:
«Когда была б ладьёю я,
Катала б белого ферзя…»
 

ДОЗА ТРЕТЬЯ [НЕ СУЙ]

 
семя,
экорше арканящее,
к концу –
суть прапыль,
что «лицом» лжелица –
лицу –
стелет мёдно,
да мимо, опять же, спать:
настом ржавым спешно
крошится -ять,
чья «легенда» – стайка
наяд с клюкой
(fair-шоу-майя!):
волшбы рукой
отмагнитит маска
«доску-тоску»:
вырезая шкурку
сто кальп – не ту,
мысли чинно-ровно
на плац – да в ряд:
Летка идеально готовит яд
трёхгрошовый… с ним ли,
ан без него –
в беглых не– и гласных
целит ни-че-го.
 
 
…
 
 
не суй пальцы в розетку
предупреждала ма
ибо нехуi
предупреждал па
ведь на всё святая воля Яво
предупреждали свидетели Иеговы
не влезай – убьёт
предупреждала табличка
проверь тягу два раза
предупреждала другая
выдерни шнур, выдави стекло
предупреждали синие буквы
снимающие у троллейбуса угол
не стой под стрелой
предупреждал подъёмный кран
отпусти станцию тормоз
предупреждали машинист
выход с противоположной стороны
предупреждал альтер-эго наш душеатр:
он-то знал наперёд
что карета превращается в тыкву
аккурат каждую полночь
а значит
поток его пациентов
никогда
олэй!
никогда
не иссякнет
…
 
 
– а что, маменька, до того,
как ты нам её пожарила?
– травками обваляла,
доча,
травками!
– а что, маменька, до того,
как обваляла её ты травками?
– порезала на куски,
доча,
порезала на куски!
– а что, маменька, до того,
как порезала ты её на куски?
– вымыла, доча,
вымыла!
– а что, маменька, до того,
как ты её вымыла?
– выпотрошила, доча,
да, выпотрошила.
– а что, маменька, до того,
как ты её выпотрошила?..
– ощипала, доча,
да, ощипала.
– а что, ма, до того,
как ты её ощипала?..
– зарубила, доча,
да, зарубила…
 
 
…
[ЧЕ]
моя любимая жэнщина Баба Яга
тащит меня в кровать:
«всю выколочу-у тебя,
всю лимфушку вы-ыпью!»
 
 
я ей не верю –
ведь даже Баба Яга,
пусть и любимая,
пусть в общем и целом жэнщина,
не может убить меня
мягкой дробью перин,
прячущих тестовую горошину,
коей экзаменуют
нежных (и проч.) прынцесс,
отправленных на пересдачу.
 
 
«зачёт, Ягинька, зачё-ёт!» –
отжимаюсь я со всей дури: р-раз-и…
«служивый!» –
слышу, переводя дыхание,
но и на клеточном
не любопытствую
отчего, собственно,
такое вот обращеньице,
и лишь бормочу, похохатывая:
«а поворотись-ка, сынку,
ко мне всеми
своими чакрами!»
 
 
и сынку поворачивается,
и моя любимая жэнщина Баба Яга стоит,
потупив очи долу, размышляя:
«каннибализм не выход…
шарик не спасёт даже резкое уменьшение
поголовья двуногих,
как надеялся нёбнутый сказочник,
изображавший real
на каждой отдельно взятой ладони
со всеми её гальюнами,
палубами да ватерлиниями…
что
там
ещё
бывает?..»
…
модильяневские, ренуаровские, гогеновские –
вся эта коллекция отражений, мерцающая в зрачках,
провоцирует сокращение скуловых мышц:
оттягиваясь, они слегка приподнимают уголки рта –
вот и улыбка, синьора, или как вас там
(можно и через «е»): дарю…
ловите, коли удержите!
лелейте!
ликуйте!
празднуйте!
пойте собакой, лайте птицей!
Здесь и Сейчас – вот и вся в е ч н о с т ь,
вот и «конец», ставший началом, а потому – к чёрту:
рафаэлевских, рубенсовских, гончаровских –
со всеми их запахами,
шагами,
родинками,
смешными «нельзя, нет» и глупыми «да, можно»,
со всей их ложью, «хочу», кастрюлями,
глобусами,
слезами,
страхами,
снами и рыбками в аквариуме,
танцами в темноте и клятвами,
нотами,
спицами,
аллергиями,
«безднами» и биографиями,
летальными поцелуями и гротескными откровениями,
глянцевыми страстями и взглядами классных дам,
а также:
мужьями-детьми-макаками,
бой-энд-герлфрендами,
мамками-няньками,
астральным сексом и аноргазмией,
пирожными «тирамису» и имбирным чаем,
зонтиками,
шелками,
страпами…
«продолжение на усмотрение читающего», –
усмехается свалившийся с Лилит доппельгангер и,
складывая б.-у.шных куколок
в корзину воздушного шара,
ссылает
в зеркалку
Леты.
 
 
…
 
 
нас разделяют только
тени на потолке:
теням, верно, видней,
кто мы, зачем и где.
 
 
лампы нанебный отблеск
нёбо щекочет. крик
новенького уродца
(будущий «мистер фрик»)
свет расчленяет с тенью…
Фестоса диск – молчит:
лишь метроном мгновений
кожу опять сучит
веретеном иллюзий
в матрице «смены вен»:
новая кровь смеётся
в Книге моих Перемен.
 
 
…
 
 
…ашрамы под Бомбеем хороши,
шепнули, но не слышно ни души:
в планетке суши скальп свой засуши,
ну а шаманить – лучше в камыши,
чтоб летом кануть в Летку не пришлось,
чтоб Летке на лету всегда моглось,
а главное – хотелось… «якоря
магнитят занебесные моря» –
«такая рифма пошлая…» – «о, да!» –
«…что катится со щек одна вода:
бессолевой бесслёзнейший раствор –
в нем Deus Сам Себе и кат, и вор, –
стекает на смеющуюся грудь:
мне нравится размер – легко вздохнуть,
легко забыться и в кулак зажать,
да улыбнуться: «незачем рожать» –
как хорошо, что с л е в а не болит,
лишь камешек на шее чуть кровит
все эти сутки… полная чума,
когда в скворечне – шкурка лишь одна
своя – да кошки… верный человек!
вернее чёрной, видно, зверя нет,
а потому, прелестное дитя,
сегодня вновь забудемся, шутя:
ашрамы под Бомбеем хороши!
калькируешь ты камертон души,
шаманить убегаешь в камыши,
покуда спят людята-голыши –
(ты песен никогда им не пиши:
они для песен наших – малыши…).
«шампанского!.. имею здесь сказать,
что анахатку надобно связать
да вывезти – изжить, изъять, известь:
такая на сегодня бла-бла-весть».
ашрамы под Бомбеем хороши.
дышать ли? свет мой, зеркальце… туши…
 

ДОЗА ЧЕТВЁРТАЯ: [МОНОЦИКЛ]

 
ну а теперь
я буду говорить для тебя,
да, для тебя, ЧЕ,
ведь все остальные – не «че»,
все остальные и отдалённо – не «че»…
и даже это стекло,
разделяющее нас во временах и пространствах, –
суть буфер обмена,
в котором прячет лжебог от лжелюдей
вечный двигатель чувства,
которое, будто бы,
«испокон движет миром…».
 
 
о, какая пошла движуха!
слышишь, че?..
в телефонной будке,
там, у вокзала,
толстуха играет на скрипке…
смотри, какие у неё митенки!
смотри, как жмётся к её ногам
украденная у бомжей псина,
которую те припасли «на ужин»,
как монотонно она скулит
да сверлит людьё глазками-бусинками…
жучка-жучка, Вивальди не спасает от холода,
не уносит от постылого неба
(оно-то, на самом деле, и вымораживает) –
неба, не подарившего за весь век ничего,
кроме лгунишек-нот,
ну а потом укравшего даже их:
жучка-жучка, только нищие швали блаженны –
только возлюбившие Большого Брата
более самого себя
наследуют его царство!
 
 
…
 
 
иногда кажется,
ещё чуть – и потеряешь дар речи,
ведь, чтобы молвить слово,
нужно забыть, как сплетаются ладонные линии
в апельсиновой комнате,
расстрелянной через жалюзи солнцем,
забыть про море и птицу,
Щелкунчика и Мышиного короля…
забыть про уродливые тела,
приходящие в сон из детских кошмаров –
тогда, множество слёз назад,
я и представить себе не могла,
что тело может быть столь безобразным:
тогда не думала,
что обнажёнка окажется столь отталкивающей –
наверное, именно потому
мне неприятны прикосновения чужих женщин
в метро или на улице –
мне кажется,
каждая из них, стоит ей раздеться,
тут же превратится в жабу –
ту самую, которую прибил давным-давно Пашка:
мы играли с ним
«в сны» ну и ещё «в больничку»…
разглядывая трещинки на телах друг друга,
с удивлением находили «десять отличий»
и, прячась от взрослых на чердаке,
«целовались» ушами или носами –
тихая «понарошка» смешила, не более,
ну а потом я побила его,
ох и крепко побила за жабу –
она ведь не прожила
жабьей своей жизнёнки! –
я была сильнее, ловчей Пашки,
он не успевал уворачиваться,
не смел бежать –
он плакал, как глупенькая девчонка:
с тех пор я недолюбливаю детей, че – точнее,
не умею любить чужих.
 

интермеццо: [колыбяльная]

 
а-та а-та
а-та-та
я везу с собой кота
кот чеширский кот
во мне
кот йоркширский
на луне
кот мурчащий
кот баюн
кот летящий
гамаюн
кот французский
кот-ацтек
кот тулузский де лотрек
кот боярин
кот судья
а-та-а-та
вот и я
вот те книжка
вот те фильм
вот в кубышке
серццце-гриль
человечье
людоед
юный век
прелестный век
post Модерна в свой ЖэЖэ:
«выбираю в ПээМЖэ
междустранье
без транслита»
кошки
письма
шито-лито
кошки
двери
и париж
по которому паришь
по которому
дерзя
кошке – мышка –
ест ферзя
бутафорского во сне
а-та-а-та
миг в весне
мир – весною – перетесен!
тир мой пир –
упрямо весел!
вёсла – в вислу
вёсла – в круг
вёсла НА! росистый луг
вёсла в угли
вёсла – вплавь
вёсла в глотку
гниде-love
вёсла в уши
в вёсла – штык
бога
чей невидим лик
а-та-а-та
а-та-та
я рожу себе кота
из фарфора и фольги
а-та-а-та
проходи
в дом где много-много лет
я бегу земных примет
в дом где сухо и тепло
в дом с кино и до-ми-НО!
колыбЯлька хоть куда
а-та-ба-та
вот и я
 
 
…
 
 
волонтёр моего сердца
красит ресницы зелёной краской:
если в это время идёт дождь,
его щеки становятся зеленоватыми –
в точности как раскрашка,
на которую я, чтобы не заморачиваться,
вылила в детстве стакан с водой:
в нём нужно было полоскать кисточки…
раскрашка разбухла, а я не поняла,
почему взрослые так строго на меня посмотрели –
когда же выросла, тоже долго не догоняла,
почему чьи-то дети
смотрят с осуждением на зелёную мою тушь:
может, оттого, что у мамок-их-нянек была лишь чёрная?
олэй!
электролюди с электрочайниками
ходят в электропоездах,
живут с комплексами электры,
пишут электронные письма
(станция же «Электроугли» обещает
настоящий электрический «Сити»),
электронные буки электронных криэйторов
продаются в электроннейших магазинах,
электорат в электричечных дозках
пачкает тексты «лю. лю» рылом –
группа первая, резус как плюс:
«шо це за орхазм, доча?..»
когда я была маленькая, че,
у меня были волосы белые как лён,
тонкие, как шёлк:
маленькая принцесса,
вослед которой все оборачивались –
маленькая принцесса без перины,
горошины
ну и принца.
…
 
 
кошка орёт:
жидкость «для регуляции половой охоты»
припасена –
где для потолочной б найти?
ищу глазами крючки, таращусь –
театр тени твоей
впрямь начинается с ве… ША! –
лги – не лги, команданте,
ан «половая охота» куда бедней «потолочной»:
то ль ещё будет, товарищ!
так ли попаду в твоё измерение?
ты всегда повторял: у тебя, как у кошки,
семь жизней – «израсходовал две, осталось пять».
(где ж они, где, служивый?).
…
пируэты, баланс, восьмёрки,
жонглирование –
не могу знать, кто обучил меня всем этим трюкам –
не могу знать, хочешь ли ты, че,
чтобы я катила на моноцикле и дальше…
дальше!
дальше!!
как можно дальше!!!
во дворцах и в промзонах,
в дансингах и на лесоповалах,
в тюрьмах и лепрозориях
я искала тебя – и не находила…
 
 
где он, рожденный 14-го июля –
потомок вице-короля Мексики,
внук калифорнийского искателя золота?
где он, врач, поэт, мечтатель,
как обнять мне его с революционным жаром?.. –
спрашивала я прохожих,
даже при свете дня не гася светильник,
а они смотрели на меня, как на безумную –
да я, наверное, и была безумна:
я и впрямь забыла,
что все вокруг – мёртвые,
и не будет рядом того,
кого любит душа моя…
 
 
поначалу я не думала,
что попаду в их город –
ничто этого не предвещало,
да и сам факт моего рождения
не был омрачен подобного рода предсказаниями:
феи, слетевшиеся к моей кроватке,
желали мне только благости,
ни о какой злой колдунье
быть не могло и речи –
так, мне нажелали и красоту, и мудрость,
и всяческие таланты:
нажелали, ну да… на то ведь они и феи!
но, видимо, даже у них,
у острокрылых этих гетер,
благоухающих небесными ферромонами,
случается нечто вроде «сбоя программы» –
возможно, для того чтобы изменить судьбу,
после всей этой волшбы
нужно нажать на банальное «сохранить» –
они же напрочь – все, разом: ну не дурынды? – о том забыли!..
и потому постепенно, год за годом,
пространство живых стало словно бы суживаться,
затягиваться,
вжиматься в самоё себя,
выталкивая меня в безвоздушье:
так я поселилась среди неживой природы,
так научилась любить сухой лёд
и греться под лампой дневного света:
оранжевая комната
стремительно превращалась в клетку –
казалось, стоит посмотреться в зеркало,
стоит лишь войти в него,
и всё моментально растворится,
исчезнет,
аннигилирует,
и я снова, как при рождении,
обрету настоящее:
не в следующей, но в этой…
 
 
ох и жестоко же я ошиблась!
ох и мерзко же оказалось сидеть взаперти!
таблички exit не было –
небесный фрилансер, нанятый моим суб-ангелом,
вероятно, схалтурил и,
взяв в качестве аванса желания моего «дубля»,
тупо свалил в тридевятое измерение…
несколько раз, от отчаяния,
моё тело вплеталось в тела мёртвых людей,
несколько раз, от желания,
тела мёртвых людей вплетались в моё тело,
несколько раз я не помнила имён чужаков,
несколько раз чужаки не помнили моего,
ну во-от…
а потом показалось, будто он – это ты, че,
и потому, когда он, не ты, испугался,
такой, из всех этих мёртвых, ж и в о й,
у меня выпали волосы –
я просыпалась, находя на подушке
длинные шёлковые дорожки –
просыпалась и причитала,
а потом ходила по лекарям
да мазала голову «ядами»:
ничего, – да, вот так! – не помогало,
не помогало до тех самых пор,
покуда мозг мой не распахнулся перед твоим –
странная штука:
так у меня снова начали расти волосы,
ёжиком, ну да, торчком,
очень смешные…
сестра, втиравшая мне в голову целебное масло,
присвистнула и захлопала в ладоши:
«теперь ты понимаешь, что это значит!» –
нет, я, дурёха, не понимала:
я лишь слышала, как бьётся чужое сердце
от твоих шагов, команданте,
ну а моё-то знало – встреча ещё далека:
возможно, именно потому
я и рвалась отчаянно на войну –
мне, в сущности, ничего не грозило:
прошить меня могли лишь пули,
выпущенные в тебя несколько десятилетий назад…
так я выжила в тех горах,
так перешла минное поле,
так не подорвалась в подземке
и даже не застыла в кровати
– олэй! –
зимой
одной
лютой.
 
 
…
 
 
когда ходила по воздуху,
брала – и ходила по воздуху,
вот так,
смотрите, э-эй
(и дудки им в рот,
да, всем им – дудки!),
время было моложе,
ну а пространство – теплей:
«и-де-аль-ны-е ком-по-нен-ты
для вос-про-из-ве-де-ни-я не-ве-со-мос-ти» –
читаешь ты по слогам
поваренную книгу душонок,
а перед тем, как взлететь,
словно б на посошок подмигиваешь:
ведьма! –
«ходила кротко по воздуху,
молила тихо о воздухе…»
 
 
…
 
 
«tы свеча-свеча-свеча,
унесi мою печалЪ
zа дремучiя леса,
zа земныя пояsа,
zа далёкiя моря,
zа любовны якоря,
zа горы выsокiя
в завоdi глубокiя:
пуsть живёt там tриста леt,
kаk русалка, пусtь обеt
даst назаd не прихоdить,
не морочиtь, не томиtь,
не sмущаtь ни wолшебsтвом,
ни уныньем, ни персtом,
wолхоvаньем,
vорожбоi,
кожей мяtноi, sолнцем, мглоi,
ни пеsком на берегу,
ни sтогами на лугу,
ни собакой,
ни котом
ни tогДА и ни поtOM» –
 
 
«tы свеча её, cвеча,
tы сожги её печаль:
оtведи от люtых бед,
cтрах лиши zемных примеt,
шоры со зрачков sними:
не видаtь сто юг нi зги».
 
 
ex., pechal’–pechal’–pechal’…
ugorela uzh svecha!
 

интермеццо: [продюсер]

 
продюсер моего сердца в отключке
(гаш, видать, беспробудно) –
должностные не исполняет,
игнорит зверски.
 
 
«продюсер-продюсер, –
эт я ему, тихонько так, не спугнуть чтоб, –
повернись ко мне передом,
к лесу – задом!»
 
 
ухмыляется продюсер сердечный,
одну ногу о другую почёсывает,
коготь о коготь дерёт
и, чует вторичное моё Я,
поворачиваться не собирается.
 
 
«ах ты, волчья сыть, травяной мешок! –
взрываемся мы с вторичным. –
доколь бездействовать будешь,
ломаться, как девка красная?..
или пенсион тебе подавай?..»
 
 
ну, поворачивается продюсер-то мой сердечный
(скрип на шарике такой,
хоть в домовину ложись!) –
и тут мы с вторичным, ей-ей же, ахаем:
 
 
никакой это не продюсер-факусер,
а дева-Ягинька персонной собственностью:
молодая (по-ихнему), значит,
лет триста на вид, не больше…
 
 
«девонька-дева, не откажи, –
просим, –
нож из спины – слышь? – вытяни!» –
Ягинька же знай рефренит:
«зажарю сердце живьём – и съем!
зажарю сердце живьём – и съем!»
 
 
…так наше сердце,
одно на двоих,
жарят живьём и едят…
 
 
«nu-nu, milaja, chto ti!» –
трясёт мою шкурку автор,
пока я подвываю:
«мой сердечный продюсер –
дезертир, мот и просто негодник!» –
«neuzhto?» – вскидывает брови автор
и по-лисьи – вот так, ну да – улыбается,
хвостом транслитным следы заметает:
впору, кажись, стреляться.
 
 
…нащупываю под подушкой наган,
давлю на курок и, падая заживо, вдруг замечаю:
никого-то со мною нет,
ни девы-Ягиньки злобной,
ни шкурки рыжей расстрельной,
ни даже самого сердца –
 
 
один лишь чужой доппельгангер
за левым плечом
на расстоянии
вытянутой
руки.
 

ДОЗА ПЯТАЯ: [МЕНТАЛКА]

 
всё путаю сентябрь с апрелем,
да будто некролог пишу
себе самой на ложе… еле
заметно плачу, но дышу:
взахлёб! внахлёст! на память – кожей…
как фильмографии их схожи,
как все лю. лю их хороши,
как за фонемами души –
живой –
не найдено! сказалось
«здесь и сейчас» (крохотка-шалость…),
и вот – каденция: попытка
в себя влюбиться – пытка, пытка!
блюду: «лю. лю себя, лю. лю»,
как попугайка… дура дурой,
кажусь шутам ферзём: фигурой
дьявольски
смешной
на шашечной доске
пустой.
…
 
 
весна, весна на улице,
бомжи в метро целуются,
бомжи в метро целуются,
а мы с тобой молчим.
 
 
весна, весна беснуется,
бомжи – и те целуются,
целуются-милуются
без всяких без причин!..
 
 
а мы немного н е р в н ы е…
наверное, наверное, растаем: уличим,
как снег кислотный мартовский
совсем уже поп-артовский
прошепчет вдруг: «Чилим!»
 
 
весна, весна на улице:
бомжи весь день целуются –
вот средство от морщин…
 
 
а мы такие с’ н е ж н ы е,
смущенные, безбрежные –
на крыльях их летим…
 
 
…
 
 
каменные цветы не вянут. взамен
чувства и сердца – сгусток
тени ментальных вен.
вместо руки и взгляда –
сонный кивок главы
книжной, где душепада
память живёт с «увы»
в листе кленовом – Джоплин…
боже, в какой же год
всё это было-было?
дьявол не разберёт!
 
 
только одно я знаю,
только одно – теперь
мозг любит мозг. что ж, стая
тел, чей смешон удел,
пусть отдыхает! больше
сердцем нельзя желать,
страшно лелеять душу –
мозг же готов отдать
мысли в жаровню чуда:
мыслям не больно, нет!
маленький спит Иуда,
Старый почил Завет.
…
.
у каждой «Маринианы»
свой рисунок ухода с земли:
«обертоны первого зрения, –
рассказываешь не ты, –
глазом давно утеряны,
и только после травы
они ещё возвращаются…
летка-енка, смотри!» –
тара небесная ёжится
от передоза. глубин
марево вновь ссыпается
в кашель летальных вин.
…
 
 
теперь,
после определённых событий,
больше всего на свете
я боюсь любить сердцем,
ведь, если полюбишь так –
просто, по-человечески, –
потребуется ещё и плоть,
ну а она – всегда несвобода,
капкан,
привязка:
поэтому я буду любить всем мозгом –
тысяча триста пятьдесят граммов: неплохо, а? –
любить твой мозг до мозга костей…
что мы есть, впрочем,
как не комок серого вещества!
что есть наши стремленья,
как не ствол,
мозжечок
да два полушария, Че?..
…
 
 
если б тебе остался месяц,
выносит мне мозг приятель,
что бы ты сделала?
его прищур наслаивается на твой,
расширенные, как и у тебя из-за астмы, зрачки,
впиваются в мои,
ну а запах сигар – те же «Монте Кристо», –
порядком смущает:
я редко опускаю глаза…
приятель повторяет вопрос –
«если б тебе остался месяц?»:
тут-то я заговорила – заговорила так,
будто молчала всю жизнь и ещё пять минут,
да-да,
всю жизнь – и ещё пять,
бывает ведь и такое!
 

интермеццо: [поэту и че]

 
друже горацио,
ты лучше меня разбираешься
в знатных хореях:
с легкостию необычайной
отличишь
ямбус от амфибрахиуса,
ну а венок сонетов
сложишь изящно
на посошок…
 
 
мне ли учить тебя
ковке слогов и смыслов?
гендерное деление по алфавитке
прячет в штанах тоску –
вот и не будем,
не будем ужо делиться:
пусть лучше бог да клетки.
 
 
друже горацио,
дело не в нёбно-небесной границе!
всё проще – и в чём-то скучней:
считывая диагнозы
с радужных их оболочек,
отражаешь заразу, увы, на своей,
а, торопясь омыться, слышишь:
«снова размазал, до источника не дойти –
в этой и, верно, следующей…»
 
 
друже горацио,
не будем же о позициях,
паузах и вариантах туше –
ты сам ЭТО вешаешь
(излюбленное тобой «снижение»)
прытким ведьмессам, –
а потому сей час – о другом:
вирши скучают по терпкой крови –
не той, что рифмуется
известно как известно кем,
и вот уж с лингвы капает жизнь:
чтобы спасти кота,
он отдал некогда всё,
что было в его карманах –
чистую
неразбавленную
стихию.
 

[ДОЗА ВМЕСТО ЭПИГРАФА]

 
мы, покрытые нежными оболочками,
живём в экранном пространстве:
никто никогда не доберётся туда,
никто не посмеет нарушить
наше уединение,
даже сама иллюзия –
височные извилины сплетаются там,
будто лианы,
лобные доли поют друг другу свои песни,
верхняя теменная долька
ласкает внутритеменную борозду,
парагиппокампальная извилина
целует борозду гипокамма,
гипофиз – воронку,
ну а люисово тело – чёрное вещество…
как хорошо там,
о, как покойно!
сколько кож мечтала я об этом соединении,
о, сколько кож!
и вот теперь, Че, когда нет, наконец, тела,
когда нет сердца, в котором умерло
столько душевных движений,
которые – да они одни лишь! –
и должны были б явиться,
мы течём сквозь свет,
мы пеленгуем Источник.
 
 
…
 
 
хрипит патефон:
я сажусь на иглу и,
превращаясь в крохотку,
перешагиваю через
бороздки пластинки…
бабушка!
бабушка!
нащупываю её пяльцы.
бабушка,
ты ведь никогда не умрёшь?
я плачу так горько,
что на миг она даже
перестаёт улыбаться.
бабушка, не умирай,
мы с команданте…
она грустно качает головой,
подходит к шкафу и,
доставая душистую пастилу,
подает мне:
«Мариночка…».
бабушка, рыдаю я,
ба-буш-ка,
я так сильно их всех когда-то,
бабушка!..
 
 
ничего,
только и говорит,
ни-че-го.
 
 
…
 
 
мы, может быть, увидимся Тогда,
когда смешное эхо «н и к о г д а»
вдохнет постельный белый порошок
и выпьет секс и смерть на посошок.
 
 
мы, может быть, увидимся Вчера,
где инеем покрыты вечера,
где на бульварах бешеный апрель
желает душ – и тел, и тел, и тел…
 
 
мы, может быть, увидимся Во Сне:
там – глобус, ветра музыка и те,
кому, увы, без нас покоя нет
и для кого мы – странно – «целый свет»…
 
 
мы, может быть, увидимся В Потом,
с Чеширским прогуляемся котом,
сомненья обезглавим, хоть нет плеч –
и мыслям не позволим нас увлечь.
 
 
мы встретимся, когда душа в душе
подарит Вечности небесное туше.
 

02.02.12

;-)