Текст книги "В поисках Бога"

Жизнь после теракта на Дубровке:
Ольга Черняк

К Театральному центру на Дубровке она приезжает вот уже 18 лет. Именно столько времени прошло после события, которое перевернуло всю ее жизнь.

18 лет после теракта «Норд-Ост».

В поисках

О.Ч.: Тогда была скверная погода, такая промозглая и холодная, но мы шли с добрыми чувствами на этот спектакль, и мы совершенно не думали, что останемся там на трое суток.

О.Ч.: Мы как обычно припарковались на площади, шли с мужем и не думали, что с нами будет что-то страшное, что останется со мной на всю жизнь.

Трое суток заточения в Театральном центре без пищи и почти без воды, под дулами автоматов, пристальных взглядов готовых каждую секунду взорвать себя шахидок и с постоянным чувством страха смерти. В заложники террористам тогда, в октябре 2002 года, попали около 900 человек, среди них были и Ольга Черняк с мужем. Поход в театр был запланирован задолго. Они только полгода назад стали супругами, планировали культурно провести вечер и отдохнуть.

О.Ч.: Я хорошо помню, что было. Я помню, что я мужу говорила: «Что-то мы давно не выходили в люди». Билеты куплены были заранее. Я пошла, заранее сделала себе маникюр, все перышки почистила, мне стрижку уложили, то есть я прямо вот как куколка пошла с мужем на мероприятие.

В ее жизни и в жизни ее супруга все складывалось тогда удачно – взаимная любовь, карьера, материальный достаток. О Боге никто из них особо не задумывался.

О.Ч.: Я жила, думала, в общем-то, в основном о себе, особых проблем у меня не было. Я задумывалась больше о материальных ценностях и рассчитывала, что сейчас добью вот эту вот ступень в карьере, а потом замуж выйду.

О.Ч.: Замуж выйду – опять карьера, карьера, карьера, а потом, может быть, когда-нибудь рожу ребенка, а лучше съезжу на отдых на море или еще куда-то.

Да и откуда было взяться мыслям о Боге, если родители были обычными советскими людьми, выросшими в эпоху безверия и богоборчества? Отец Ольги Черняк был коммунистом, атеистом, правда, не агрессивным, а лояльным. И когда дочь, будучи 19-летней студенткой, вдруг захотела креститься, запрещать не стал.

Икона божией матери «Скоропослушница»

Можно без преувеличения сказать, что ее путь к Богу начался с одной маленькой иконки Божией Матери «Скоропослушница». Ольга узнала о ней сразу после крещения в Муроме. Туда ее с будущим мужем Сергеем позвали друзья. Ни о благоверных Петре и Февронии, ни о том, что там находятся их мощи, никто из них не имел никакого представления. Впрочем, что такое мощи, они тогда тоже не знали.

О.Ч.: Не было осознанного решения, что я еду туда, чтобы выйти замуж, как обычно все делают. Мы даже вообще об этом не думали, честно говоря. Мы просто поехали на интересную экскурсию с друзьями. Это был 1994 год.

О.Ч.: И вот там меня рассказ насчет «Скоропослушницы» просто зацепил как человека, потому что она очень быстро исполняет желания, которые искренне идут от сердца. Я ее в сумке носила, ну, так вот вышло, просто мне было как-то спокойно, что со мной всегда эта икона.

Маленькая икона Божией Матери стала первой в ее самодельном домашнем иконостасе. Сейчас на нем почти нет пустого места, все занято любимыми, дорогими сердцу образами.

О.Ч.: И еще одна потом появилась – «Помощь в родах». Потом мне еще надарили других. И я решилась все это как-то оформить. Нельзя, чтобы все было разрозненно и разбросано, неуважение получается к религии. Ведь каждая икона мне дорога и для меня что-то значит.

Скорых чудес, впрочем, от первой своей иконы она не помнит, возможно, потому, что в памяти осталось главное чудо Божией Матери «Скоропослушницы» – это спасение в страшном теракте.

Ад

О.Ч.: Это было очень злое, очень опасное для меня и очень-очень тяжелое событие. Если можно представить ад на земле, наверное, это он и был. Представьте, трое суток постоянного унижения, постоянной жизни в смертельном страхе, постоянной угрозе твоей жизни, всегда – от падающих гранат до случайных пуль.

За 18 лет здание Театрального центра на Дубровке ничуть, по словам Ольги, не изменилось. Разве что нет баннера с ярким названием мюзикла над входом, и в самом здании теперь магазины и фитнес-зал.

Над входом были натянуты специальные конструкции, и на них было написано «Норд-Ост». Сейчас это как-то проржавело немножко все, но конструкции все те же остались.

О.Ч.: Я плохо помню, как меня выносили по ступенькам из здания центра, потому что я была в коме и очнулась только в больнице. Но я помню, по каким ступенькам я туда заходила.

Еще она помнит, что во время антракта хотела уйти – спектакль не понравился, да и все время в первом отделении было как-то неспокойно.

О.Ч.: Я действительно хотела уйти. У меня внутренняя интуиция какая-то работала, намекала мне, что надо сбежать оттуда. Уже и свет погас, второе действие должно начаться, а я все переворачиваю, рассматриваю какие-то рекламные старинные плакаты, которые продавали в фойе.

О.Ч.: Мне муж говорит: «Ну, все, давай пойдем». Я отвечаю: «Сережа, может, домой?» Я еще торт тогда поела с кофейком. Мы так удачно это все сделали, прямо как чувствовала, что трое суток голодать буду. Он мне говорит: «Ну, вроде как за билеты заплачено, давай все-таки досмотрим». И я согласилась.

А дальше были трое суток кошмарного ада. В первые часы после захвата заложников Ольга Черняк, так же, как и все остальные в зале, не могла поверить в реальность происходящего, ведь никогда прежде не слышала звука выстрелов, катающихся по полу гранат, выпавших из рук шахидок, и не видела человеческую смерть так близко.

О.Ч.: Вот представьте, один человек запаниковал, был у нас такой момент, и побежал по спинкам кресел, крича: «Мама, я не знаю, что делаю». Взял пустую бутылку из-под кока-колы, кинул в шахидку и побежал с дальних рядов.

О.Ч.: Он вот бежит, а в него пытаются стрелять. Стреляют, но не попадают конкретно в него. Попадают просто в сидящих позади меня. И люди сзади меня умирают. И ты просто ощущаешь нереальность происходящего, абсолютную нереальность. Вот только что сидел рядом мужчина, вот хлопки какие-то раздались, и потом из его головы, помню, хлещет кровь.

О.Ч.: Со мной рядом сидели подростки, студенты, которые работали там. Они в красных жилеточках были, поэтому их легко было отличить. И вот этих детей колотить начинает просто, понимаете? Потому что льется кровь и люди умирают. И мы подростков забрали к себе в наши ряды, потому что они уже в панике, в невменяемом состоянии. А кровь эту кое-как газетками прикрыли.

По решительности террористов Ольга и ее муж отчетливо понимали, какой должна быть развязка. И, хотя все надеялись на спасение, последняя надежда пропала, когда смертницы-террористки с взрывчаткой встали напротив заложников в шахматном порядке. Всем было ясно, что все умрут.

Спасение

О.Ч.: Они стояли в шахматном порядке и ждали команды, чтобы нас взорвать. И мы понимали, что это все, это конец. Муж успел написать сообщение друзьям: «Ломайте двери, спасайте нашу собаку». Мы ясно понимали, что на этом сейчас жизнь наша закончится.

Вот тогда, в самый тяжелый момент своей жизни, она вспомнила про икону Божией Матери «Скоропослушница». Незаметно, чтобы не увидели террористки, достала из кармашка сумки и стала молиться.

О.Ч.: Я старалась максимально низко держать ее в руках. Смотрели на нее я, мой муж и девочка, которая рядом сидела. Потому что иначе, если мы смотрели на террористку, у нас просто ходуном ходила картинка и было панически страшно.

О.Ч.: Как загнанные звери, которые понимают, что сейчас их убьют. Вот это были уже нечеловеческие чувства. Я понимала, что я психану и, наверное, сделаю что-то ужасное, как тот парень, про которого я рассказывала. Он побежал, и из-за него люди погибли.

О.Ч.: В общем, мне надо было как-то себя выдергивать из этого состояния. И я на икону смотрела и молилась. И муж меня спрашивал: «А как молиться-то?» Я отвечала: «Сережа, своими словами, говори, что думаешь». И мы, конечно, повторяли: «Спаси нас, Господи», – и Божию Матерь я призывала, и других святых.

То, что было потом, Ольга Черняк называет чудом. При свете желтых, тусклых софитов в зале она увидела пролившийся сверху белый свет.

О.Ч.: Софиты были в зале желтые, а на меня прямо пролился такой белый-белый свет, чистый. И смотрю, как он нас отгородил, меня, мужа. Муж слева сидел, а девочка – справа. И этот свет отгородил такой белой пеленой, отделил нас прямо.

О.Ч.: Про себя я это даже не произносила, я это даже не мыслила. И у меня бежали мурашки по телу.

Меня вдруг осенило, что на все воля Божия, вот как будет, так и будет.

Мне потом говорили: «Вот, ты почувствовала, наверное, что спасешься». Нет, у меня не было такого ощущения. У меня было ощущение, что на все воля Божия. Вот если Ему надо, что я умру, то я умру, но я умру, как человек, а не как тварь дрожащая.

О.Ч.: Это важно – в любой ситуации оставаться человеком. Да, мне было очень страшно, я запаниковала, но у меня были основания для этого.

О.Ч.: Я, мне кажется, была в некотором забытьи. Как-то абстрагировалась от этой ситуации, и внезапно все рассосалось.

Ольга признается, что это было не единственное чудо там, в этом страшном месте на Дубровке. Уже после спасения заложников люди рассказывали ей свои чудесные истории, как и кому молились и какую помощь получали в ответ на молитвы. Про крестный ход, в который за стенами Театрального центра, по ту сторону баррикад вышли родители, чьи дети остались в эпицентре трагедии.

О.Ч.: Люди мне об этом рассказали, потому что считают, что это одно из самых важных событий, которое произошло с ними. Одна женщина поведала, что она молилась небесному воинству и увидела подпорную колонну светлую, которой в зале не было.

Я потом смотрела снимки зала с убитыми террористами – не было этой колонны, поддерживающей балкон, на котором стояла бомба, а она ее видела. То есть людям являлось чудо, для того чтобы укрепить их в вере.

О.Ч.: Потому что нам было не на что больше уповать, кроме как на силы Господни. Когда меня откачали в реанимации, у меня в носу обнаружился асфальт и большая гематома на лице. Мне даже рентген делали, сломала я нос или нет.

О.Ч.: Я очнулась в реанимации, а врачи спрашивают: «Ты жить хочешь?» А я так наверх смотрю на них, а сама, как будто в бочке лежу, сказать-то ничего не могу. Моргаю согласно глазами.

О.Ч.: Была жуткая жажда, конечно, страшное обезвоживание. После того как нас откачали, первое слово, которое все говорили, было «пить». Я помню, как высосала полуторалитровую бутылку воды, и она у меня обратно вышла. И помню, что нянечка ругалась на всех и говорила: «В „Норд-Ост» воду не давать».

За свое спасение и спасение мужа она неустанно благодарит Бога и молится ему о тех, кто ушел, погиб от рук террористов или от газа в результате спецоперации. Всего в списке ушедших 130 человек, десять из них дети.

О.Ч.: У мемориала рядом с Театральным центром всегда лежат маленькие детские игрушки, потому что в зале было очень много детей. А еще там кладут маленькие конфетки, потому что все знают, что не было еды. Нам террористы ведь еду кидали, как собакам.

Храм Кирилла и Мефодия на Дубровке построили в память о погибших в 2011 году – семь лет спустя после трагедии. И если мемориал посещают редко, а дорогу к памятнику и вовсе занесло снегом, то в храм помолиться и помянуть приходят каждый день.

«Упокой, Господи, души усопших. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь. Богородица, спасибо Тебе за то, что дала мне жизнь, вторую жизнь. Это мое второе рождение. Благодарю Тебя, всю жизнь буду благодарить. Спасибо, что сохранила жизнь мне и моему мужу», – Ольга крестится, стоя напротив иконы Божией Матери в храме, чуть слышно шепчет губами молитву, по ее лицу бегут слезы… она снова мыслями там, на Дубровке…

Сретение

Сретение, как известно, переводится как «встреча», встреча человека с Богом. Ольга Черняк верит, что в ее жизни она произошла именно тогда, в захваченном террористами Театральном центре.

О.Ч.: Мне кажется, что каждый день, который человек прожил, вся эта жизнь дана нам авансом. После тех событий, которые мы пережили, мы должны жить, на мой взгляд, более достойно, более осознанно. Это уже жизнь с пониманием, что нам дал Бог какие-то блага, дал дочку, дал возможность родить в конце концов.

Дочку вымаливали долгие годы. Рожать после теракта врачи строго запретили. После операции по захвату террористов Ольга, как и большинство спасенных заложников, находилась в коме и годами потом восстанавливала здоровье. Помимо проблем с физическим здоровьем, у нее и мужа были серьезные психологические проблемы, тяжелый стресс. Оба на протяжении длительного периода не могли выйти из дома, изолировались от окружающих, что в наши дни жесткого карантина вызвало бы только одобрение.

О.Ч.: Нам говорили: «Ребята, пожалуйста, вы сначала пролечитесь, потом мы вам даем добро, и тогда только заводите детей», – то есть четко совершенно. И поэтому, после того как все это с нами закончилось, мы очень хотели жить, с одной стороны, но мы жить, как раньше, не могли. То есть нам надо было свою жизнь переосмыслить. И мы сидели дома, особо никуда не выходили, и смотрели передачи про природу, я это хорошо помню. Мы больше ничего другого не могли смотреть. Мы не могли ходить в места, где было много людей.

О.Ч.: Однажды мы с мужем пошли в Дарвиновский музей. И вот я захожу, а там много народу. И я понимаю: «Так, вокруг много людей, у нас опять есть риск того, что нас захватят. Где пожарный выход? Куда я могу спрятаться, если что?»

У мужа в период стресса была другая реакция на окружающий мир. Агрессия. Она длилась около двух месяцев. Говорят, такое же состояние бывает у военных, которые вернулись с войны в мирную жизнь.

О.Ч.: Психологи говорят, что это часто бывает. Мой муж реально нападал на людей. Это была моментальная ответная реакция, например, на дорожные конфликты. В любой момент, когда раньше он просто сказал бы себе: «Да ладно, ничего не произошло», – у него возникал всплеск агрессии.

После пережитого они недолго прожили в городе. Построили дом в деревне и вот уже шесть лет живут там втроем – мама, папа и дочка София. По выходным с семьей вместо театра они теперь ходят в храм. Он появился в их жизни сразу после «Норд-Оста».

Я думаю, что действительно семью Бог осеняет Своей благодатью, и нам, людям, главное – вот это чувство не потерять, не разрушить то, что мы освящены небесным покровом. Семья неразрывно связана с Богом. Я хорошо понимаю свои ощущения, когда я со своей семьей прихожу в храм. Именно в этом месте у меня очень яркие ощущения единения не только с людьми, но и с вечностью, с Богом и с окружающим миром.

Трагедия «Норд-Оста» заставила по-новому взглянуть не только на отношения в семье, но и на жизнь в целом, позволила осознать всю хрупкость жизни, ее ценность. Помогла понять, что смерть – это очень рядом. Это очень близко. Поэтому разговоры о том, что такое ад или рай – для них совсем не демагогия, не пустая болтовня.

У меня есть свое понимание рая – это какая-то всепоглощающая любовь.

О.Ч.: Я точно знаю, я хочу встретиться там со своим дедом, например, или бабушками, которые сделали мне очень много доброго, с членами моей семьи, которые мне дороги. Я не знаю, возможно ли это, но очень мечтаю встретиться там со всеми, кто дарил мне радость.

Как крещение спасло от смерти: юрист Павел Астахов

Я долгое время знала юриста, адвоката Павла Астахова. И только год назад открыла, что он еще и глубоко верующий человек с удивительной судьбой с острым сюжетом, захватывающими поворотами, часто опасными. Совсем как в его детективах, и даже круче. Вот и путь к Богу Павла Алексеевича совсем не тривиальный. Он столько раз видел в лицо смерть, что впору задаться вопросом: «Для чего, Господи, ты испытываешь меня?»

П.А.: Есть какой-то важный момент, случай, ситуация, которые тебя подталкивают к тому, что ты начинаешь переосмысливать свою жизнь и понимаешь, что тебе не хватает чего-то самого главного.

Самое главное – это вера, конечно. Если вера в тебе появилась, то дальше ты начинаешь искать ответы.

Искать ответы Павел Астахов начал еще со школы, но, правда, другие. Его, с детства целеустремленного, влекли не духовные искания, а шпионская романтика. В высшую школу КГБ он поступил, чтобы стать похожим на Штирлица. Лейтенанту-чекисту было тогда совсем не до Бога. Он был, как и его одноклассники, а потом одногруппники, некрещеным и верил во все, кроме Христа.

В поисках

П.А.: В советские безбожные времена чего только не было. И медиумов вызывали, и в карты на каждом шагу все играли. В пионерских лагерях карты раздавали.

П.А.: Знаете, тогда классе в седьмом-восьмом все увлекались, ходили с гаданиями по руке: «Дай руку посмотреть. А вот линия жизни, а вот линия судьбы», – и так далее. Вот они у меня посмотрели, а потом говорят: «У тебя вот линия жизни прерывается примерно в возрасте 20–22 лет».

Не сказать, что его это как-то испугало или огорошило. Но про линию жизни тогда запомнил. Тем более что в 21 как раз случилось очень запоминающееся событие. 21-й день рождения Павла Астахова совпал с днем крещения сына.

П.А.: Мы пришли крестить Антона. Отец Георгий, который крестил нас в храме Илии Пророка в Черкизово, сказал мне: «Отец, а чего же ты-то некрещеный? Нехорошо – сын раньше тебя крестится».

П.А.: Все, понимаешь, крещеные: и теща, и тесть, и мама ребенка, моя жена, а я – нет. Мне реально стало стыдно, и я задумался. Отец Георгий предложил: «Ну, давай, готовься». И вот сына моего покрестили зимой, а к лету мы уже наметили, что мне тоже надо покреститься.

О том, чтобы креститься, он как-то не задумывался. Но слова священника, а потом и мамы, стали все чаще наводить на эти мысли. Хотя удивительно, что мама в те годы еще сама была некрещеной.

П.А.: До 48 лет она прожила без принятия крещения, а потом я увидел, как она стала тянуться. Моя мама вообще очень пытливый человек. Она – преподаватель, педагог, всю жизнь не только преподавала, но даже и лекции читала, выступала в обществе «Знание», тогда это было популярно, занималась политэкономией, философию очень хорошо знает.

В какой-то момент он увидел, что мама стала читать совсем другую литературу. Однажды, приехав с ней к знакомым в далекую деревню в Брянской области, Павел впервые увидел в доме церковные книги: «Жития святых», Псалтирь и Евангелие. Узнав от хозяев, что книги ничьи и можно забирать, иначе все равно выбросят, они с мамой радостно за них схватились и привезли домой. Они до сих пор хранятся у мамы.

П.А.: И вот я увидел, как мама с интересом начала рассматривать, пытаться читать их, хотя книги были не на русском, а на старославянском языке написаны. И, наверное, вот с этого момента она стала не просто задумываться, а пытаться понять, что это такое, для чего это нужно. И постепенно, все это происходило на моих глазах, я видел, как мама шла к Богу.

Вслед за мамой и отец Павла потянулся в храм. Хоть и был верующим, но в церковь заглядывал редко. Вскоре они с мамой повенчались.

П.А.: Отец был с детства крещеным, ему повезло. Он рос в деревне, у него было очень тяжелое детство, потому что ему было всего четыре года, когда умер его отец – мой дед Павел Степанович Астахов.

П.А.: В возрасте девяти лет, в июле 1941 года, моего отца угнали в Германию. Он до 13 лет прожил в немецком концлагере под Франкфуртом, но он, тем не менее, был крещен с детства. И это сложное прошлое – война, этот немецкий концлагерь, тяжелое возвращение, потом советская действительность – конечно, на него повлияли, и в храм он не ходил, но постепенно его стало тянуть туда.

Чуть позже мама Павла Астахова поступила в Православный Свято-Тихоновский университет, а еще через несколько лет приняла постриг и ушла в монахини. Сейчас она – матушка Анастасия, правда, из-за тяжелой болезни из монастыря вернулась в мир и сейчас преподает в воскресной школе.

П.А.: Она мне рассказала интересную вещь, что почаевские старцы, из Почаевского монастыря, предсказали, что через пять лет земля Украины будет гореть, и будет страшная война, и погибнут тысячи людей.

И вот тогда это звучало достаточно страшно, дико, неприемлемо, невозможно, в это нельзя было поверить. Но так было сказано, и то, что произошло через пять лет, когда мы стали свидетелями именно войны, гибели людей, раскола Украины, только все подтвердило.

Крещение. Первое испытание

Чудеса – дело тонкое, деликатное, и, как говорят святые отцы, к ним нужно относиться с осторожностью, потому что они могут быть и не от Бога. Но и пренебрегать важными знаками тоже опрометчиво.

Это произошло 22 августа, ровно 30 лет назад. Накануне случилось важное – Павел Астахов наконец-то крестился. Радость совершившегося таинства решили отметить всей семьей. В гости собирался старший брат. Пока его ждали, Павел с женой решили скоротать время – проявить фотографии сына. Он тогда старался запечатлеть каждое новое движение шестимесячного Антоши.

П.А.: У отца был такой красивый дорогущий польский увеличитель Krokus. Раньше были отечественные «Смены», самые простенькие, советские. Отец с какой-то премии купил этот увеличитель за большие деньги. Он у нас отдельное место занимал в квартире, всегда стоял на шкафу, грозный такой предмет.

П.А.: Я его достал, поставил, все вооружил. А, представляете себе, ванная комната в такой классической московской девятиэтажке – то есть розетка снаружи, все провода снаружи, повсюду тут тройники, удлинители, фонарь, таймер и сам увеличитель. Я оставил для работы деревянный стульчик со спинкой, сел на него, в ванну упираюсь, надо мной грозно стоит увеличитель, и Светлана, моя жена, рядом со мной. Она помогала проявлять и закреплять.

За закрытой дверью в квартире остались сын и мама. Все это время она порывалась сходить в магазин, но каждый раз что-то останавливало. Чтобы мама вдруг не помешала проявить пленку, Павел закрыл дверь ванной комнаты на шпингалет. И вот уже закипела работа, но тут в самый важный момент кропотливого процесса он вдруг почувствовал резкую боль и невероятную силу, от которой начало трясти.

П.А.: В какой-то миг я протягиваю руку и понимаю, что она прилипает, реально прилипает. До сих пор остались точечки на пальцах, маленькие, беленькие, – Павел Алексеевич протягивает мне руку и показывает пятнышки на ладони. – Их практически не видно. Я тогда тремя пальцами прилип, и через меня пошел ток.

П.А.: И описать это невозможно, потому что это невероятная сила, которая просто тебя вот так закручивает в трубочку. Когда я потом посмотрел, что случилось с увеличителем… Я пытался оторваться.

Представляете, металлический кронштейн, на котором держится весь этот увеличитель, просто согнулся. То есть я тянул с такой силой, что он согнулся под моим весом, но он меня не отпустил, и меня начало трясти, я получил удар током.

П.А.: А человек в таком состоянии, когда через него идет ток, он может выдержать только минуту. Первое, что надо сделать – отключить ток, обесточить приборы, потому что электрический удар не позволяет человеку дышать. При отсутствии кислорода сразу начинает умирать головной мозг, то есть наступают необратимые последствия.

Он умом все понимал, но сделать и сказать ничего не мог. Тело скрутило в бараний рог. Темнота. Духота и нечем дышать. Но супруга почувствовала, что с мужем происходит что-то неладное, и схватила за руку. И в этот же самый момент вскрикнула, затряслась и тоже прилипла. Это было страшное зрелище, не для слабонервных. Они оба уже прощались с жизнью. Но в эти самые секунды, когда они были практически на пороге смерти, на помощь пришел Ангел Хранитель в лице мамы.

П.А.: И мама не то чтобы услышала, как она говорит, а почувствовала, что что-то не то происходит. Она подбежала и снаружи выдернула провода. Опять же, это все доли секунды, понимаете?

П.А.: Я ее потом спрашивал, почему она не стала дергать дверь, стучать, интересоваться, что там у нас происходит, как человек обычно делает, реагируя на вскрик… Когда она выдернула провода, мы с женой свалились на пол. И когда открыли этот шпингалет, то я буквально на четвереньках выполз из ванной, потому что уже полторы минуты, наверное, был без кислорода, без дыхания, жизнь во мне теплилась еле-еле.

П.А.: Когда я пришел в себя, то увидел черный шрам на ноге, прямо мясо обуглилось, образовались такие дырки от электрического разряда.

Он до сих пор переосмысливает произошедшее в тот день. Это было первым и самым тяжелым испытанием после крещения, хотя и после жизнь испытывала его не единожды.

Ангел-хранитель

В лицо смерти он смотрел не раз. Особенно в «лихие» 90-е, когда его неоднократно пытались убить.

П.А.: Заказные убийства были сплошь и рядом, каждый день в Москве стреляли. Представляете, как повсюду свирепствовала мафия и что творилось в стране? В 90-е была не только экономическая нестабильная ситуация, трясло всю страну, лихорадило, и люди постоянно выясняли отношения. Сложный был период.

П.А.: Когда я выиграл одно успешное дело в Подмосковье, четверо людей с пистолетами ждали меня вечером возле гаража, а дальше развернулась случайная цепь событий, которая не позволила меня тогда похитить, убить, я не знаю, что-то плохое сделать со мной.

Его спасла счастливая случайность. Но он тогда уже был крещеным человеком и понимал, что выжил благодаря своему небесному покровителю. Убийству помешал случайный прохожий. Киллеры уехали ни с чем. А вот однажды безобидный поход в ресторан едва не обернулся кровавой трагедией.

П.А.: Мы собрались с семьей в ресторан, чтобы отметить нашу годовщину, девять лет. Машину я поставил напротив ресторана, помню, еще Светлана посетовала, что я не могу припарковаться поближе, поэтому придется через площадь идти.

П.А.: Мы перешли наискосочек площадь, идем, ворчим друг на друга. Заходим в ресторан. Ресторан на первом этаже располагался, высокие потолки под три метра, огромные окна с витражами. Нас посадили в самый дальний зал. Там была стилизованная японская беседка, большой деревянный стол, лавочки, и мы у стеночки, в самом углу дальнем, сели. Рядом – открытая кухня, теппан, где на огне готовят еду.

П.А.: К нам подошла официантка, мы что-то заказали, она принесла нам салфеточки и воду поставила. Тут малыш наш, Антон, попросился в туалет. Я взял его за руку и пошел.

П.А.: Возвращаемся назад, как раз даже остановились возле открытого огня, где готовил повар, посмотрели немного, как он ловко орудует ножом, прошли и сели за стол.

А сразу вслед за этим произошло невообразимое. Буквально через три секунды то место, где готовил повар, просто взлетело на воздух. Как потом выяснилось, взорвался баллон с газом. Астахов с семьей оказался практически в эпицентре взрыва.

П.А.: Что интересно, мы взрыва не слышали, потому что он был настолько громким, что наши барабанные перепонки не сработали – это как бы самозащита организма. Ты не слышишь звука, но ты чувствуешь ударную волну, потому что тебя бьет этой волной, и видишь только яркую вспышку.

П.А.: Я человек, в прошлом военный, среагировал сразу. Светлана сидела рядом со мной, а Антон – напротив. Я не мог до него дотянуться, естественно. И, видя эту вспышку, упал на Светлану и потащил ее под стол, как в армии нас тренировали. Антон, видя, как мы падаем, тоже нырнул под стол.

П.А.: И вот мы уже под столом сидим. Сыплется штукатурка, какие-то искрят провода, непонятно, откуда взявшиеся. Моментально все заволокло дымом. Я выглядываю из-под стола – ничего не видно.

П.А.: Вдруг из дыма выбегает человек, метрдотель, который нас встречал. У него разорван ворот, кровь стекает по щеке, по виску. «Выходите! Выбегайте!» – кричит. Я спрашиваю: «Куда выбегать?» Мы же в дальнем зале. Мы ведь пошли через три зала в самый дальний. Он: «На улицу! На улицу!»

В ответ на его крик Павел повернулся к окнам и вдруг увидел, что их нет. Огромные трехметровые витражи ударной волной вынесло на противоположную сторону улицы. Настолько мощной силы был взрыв.

Почему это случилось? И почему именно с его семьей? Он мог бы задать Богу такие вопросы, но вместо них выбрал другой. То, что все остались живы, – неужели не чудо? Взрывная волна прошла мимо, почти никого не задев. Их стол в самом дальнем углу оказался самым безопасным местом в ресторане. И факт того, что они сели с сыном за стол за секунду до взрыва – все это не может быть простой случайностью! Так думал он, еще больше укрепляясь в вере.

Спас Нерукотворный

Его рабочий кабинет больше похож на домашний, весь в иконах – подаренных, найденных, спасенных.

П.А.: Спас Нерукотворный мне подарили очень много лет назад. Икона достаточно старая. Сперва на ней был другой лик нарисован, тоже Спас Нерукотворный, но другой. Когда мне его дарили, друг сказал: «Здесь нарисован сверху лик, как говорит эксперт, датируется XVIII веком примерно. Но дело в том, что сама доска гораздо старше». И когда ее посмотрели специалисты, то сказали, что совершенно очевидно, что под верхним слоем краски скрывается другая икона. Предложили смыть верхний слой.

Он долго не решался смыть лик – слишком серьезный шаг. Отнес икону к реставратору-священнику, получил благословение. А после реставрации увидел совершенно новую икону.

П.А.: После реставрации открылся другой лик, который относится примерно к XVI веку, и это, очевидно, икона северного письма.

Разбираться в стилях и окладах икон он стал, когда окончил курс иконописи. Технически мог бы справиться с любым письмом, но не рискует.

П.А.: Я, как только прошел курс иконописи, понял, что мне нельзя этим заниматься. Почему? Я же абсолютно светский человек. Икона – это образная молитва, можно так сказать. То есть когда человек пишет икону, то и образ жизни ведет соответствующий. Очень многие иконописцы, например, архимандрит Зинон, из современных, они становились монахами, уходили в монашество, потому что подразумевается, что ты только тогда можешь написать правильную икону. А просто нарисовать… Я написал несколько икон, они, даже освященные, у мамы моей где-то дома стоят, но это просто пример наработки какого-то навыка, техники.

Этим надо заниматься, этим надо жить, это должно быть вот именно образной молитвой.

Есть у него икона именная, Петра и Павла, одна из первых в его жизни. Есть и незаметная, скромная, от мамы, Феодоровская Божья Матерь.

П.А.: Когда моя мама была там, в Почаевском монастыре, к ней пришла одна жительница и рассказала об этой иконе – их просто раздавали, как благословение царское во время визита царя Николая Александровича Романова в Почаев.

П.А.: Икона вообще была черная вся, ржавенькая, старенькая-старенькая, и вдруг у нее просияла коронка и два лика. Та женщина и говорит: «Матушка, я вам дарю». Так мама обрела ту икону, а потом привезла ее мне, подарила.