Текст книги "NOTHING: Почти детективная история одного знаменитого художника"

Отступление на несколько лет назад

Причины непростых взаимоотношений Микиса с Мариной так сразу и не сформулируешь. Ни он, ни она старались не вспоминать неприятные моменты, столкновение самолюбий, неделикатные дея-ния, на которые Самсонов был мастер.

Но взаимоотношения и обстоятельства жизни – это лишь результат поступков самих люди. От того, с кем живешь, с кем дружишь, кому доверяешь, зависит многое. Влияние происходит на уровне подсознания, но логика действий выстраивается так, а не иначе, вследствие чего в результате происходят различные перемены, изменяются взаимоотношения, окружение, судьба наконец. У Самсонова тоже был не то чтобы режиссер, но во всяком случае некий корректор его судьбы по имени Святослав Гладьев.

Отличительна черта этого человека – эдакая демонстративная нелюбовь к неудачникам. И не потому, что он боялся этого вируса. Ему, признанному мэтру, известному сценаристу, опасаться чего-либо было просто смешно. Он снисходительно презирал тех, кто не был успешен в своей жизни, но при этом не особенно любил и тех, кому везло, как ему казалось, сверх меры.

Сознание того, что он талантлив и удачлив, с годами распрямило спину, дало горделивую осанку и умение высказываться афоризмами, которые другие потом начинали цитировать и воспринимать как мудрые жизненные рецепты.

Он всегда был востребован, как бы ни менялись времена. Общественные катаклизмы начала девяностых выбили из седла многих драматургов, его собратьев по перу. Все так стремительно менялось, что они как-то разом замолчали, не зная, как и что формулировать дальше. Была потеряна система знаков, где должность «младший научный сотрудник» определяла образ жизни до самой смерти. Новую систему невозможно было ни придумать, ни понять.

Святослав не рефлексировал по этому поводу, не ударился в политику, как это сделали многие. Сибарит и бонвиван, он загодя почувствовал нарастающий вал светских тусовок, для пребывания в которых необходимо иметь известное лицо и сиюминутную востребованность. Все это давало только телевидение. И Гладьев двинул туда. Импозантность и острый ум быстро принесли ему славу известного телеведущего и светского льва.

В своих дружеских привязанностях Гладьев был весьма избирателен. Просто так он дружбу не водил. Человек должен был стать полезным ему и подчеркивать его, Гладьева, достоинства, особенно те, что не очень заметны на первый взгляд. Не случайно судьба свела его с модным, преуспевающим художником, обладающим не только способностью находить богатых клиентов, но и возможностью с полувзгляда покорять женские сердца.

Благодаря своей, как считали многие (особенно те, кто не привык лицезреть святые лики), иконописной внешности и необычному сочетанию спокойствия со стремительностью, художник Микис Самсонов уже давно снискал себе заслуженную славу московского донжуана. Он, как бы невзначай, поддерживал ее, раздавая бесконечные интервью не только для известных журналов, но и для самых немыслимых изданий, рекламирующих, скажем, ванны и унитазы, эпиляцию и тату-макияж. Главное, чтобы было написано много и проиллюстрировано совместными фотографиями с мировыми знаменитостями и большими портретами его самого, такого красивого, романтичного, с загадочным взглядом, скользящим над толпой куда-то в вечность.

В свои неполные пятьдесят лет Микис выглядел очень моложаво, и шестидесятилетний Святослав чувствовал себя рядом с ним эдаким, хотя и слегка поседевшим, плейбоем, но энергетически необычайно заряженным молодостью, которая не отступит и продлится еще очень долго. Они часто появлялись вместе на светских тусовках, источая флюиды успеха, славы, покоряя своей стильностью, вовсю кокетничая с наиболее красивыми и молодыми дамами, иной раз приглашая их на свой праздник жизни, но очень ненадолго. У друзей было что-то вроде негласной договоренности – никого в свое сердце не пускать. Это и делам мешает, и дружбе не на пользу, и в конце концов, может разрушить устоявшийся уклад жизни, который обоих устраивал.

На самом деле, по большому счету, никакого праздника, конечно, не было. Скорее, суета и иллюзии, которые оба умели создать, что, возможно, и сближало их прежде всего. Вне иллюзий оба были одиноки, хотя имели детей и вроде бы близких женщин, обоих точила душевная усталость. Изнутри согревал только неугасающий огонь честолюбия и тщеславия, но разве разожжешь костер славы без этого огня?!

Помимо обязательных светских тусовок, хотя бы раз в неделю Гладьев с Микисом вместе ужинали. Могли заехать в молодежный клуб «Бункер» на Тверской, а могли поехать в «Ностальжи», дабы подтвердить свою блистательность. Все зависело от настроения.

Это началось четыре года назад. В один из вечеров была запланирована подобная вылазка, и Гладьев названивал Микису по всем телефонам. Дома был включен автоответчик, а по мобильному телефону сообщали, что абонент недоступен.

– Что значит недоступен? Вот договаривайся с таким говнюком. Опять с какой-нибудь задрыгой-журналисткой балаболит, и гори все огнем. Где он только находит этих бездарных баб, бесконечно пишущих о нем.

Пунктуальный Гладьев был раздражен, планы на вечер рушились из-за какого-то мальчишки, возомнившего о себе невесть что.

– Небось в глубине души обижается, что не приглашаю его в свою передачу. А сам или забудет или опоздает, – кипел желчью Святослав. – Или придет и втравит в какую-нибудь глупость, как недавно в прямом эфире на радио.

Услужливая память подбрасывала в топку разгорающейся злости неприятные воспоминания. Впрочем, если откровенно, то в конфликте на радио Микис виноват не был. Шел прямой эфир с каким-то банальным трепом и розыгрышами знакомых. Позвонили Гладьеву, разыграли того, сказав, что Микис заказал столик, оставил девушку за этим столиком, а сам убежал по делам. Хозяин требовал, чтобы Гладьев заплатил 300 баксов и забрал девушку, которая уже плачет. Святославу розыгрыш понравился, и он так расчувствовался, что, подъехав на радиостанцию, решил разыграть своего собрата по перу и соседа по лестничной клетке, известного писателя и автора серьезных телевизионных эссе Мазепова. К сожалению, последний не только не имел чувства юмора, но даже не подозревал о существовании такового. Ситуацию усугубил тот факт, что Мазепов с необычайной серьезностью относился к собственной персоне и на ритуальный вопрос «Как дела?» начинал подробно на него отвечать. И на этот раз он стал рассказывать, какие копейки ему платят на телевидении, какие недоумки и жлобы там его окружают, называя фамилии и должности этих самых жлобов. Как все творческие люди, Мазепов обожал поговорить, абсолютно не интересуясь реакцией собеседника, а тем более его высказываниями. Он сразу узнал Гладьева и, страшно гордый своей проницательностью, не услышал его предупреждения, что разговор идет в прямом эфире. Всласть перемыв кости всему руководству на телевидении, Мазепов наконец осознал, что разговор носит не приватный характер и, обозвав Гладьева подлецом и негодяем, сказал, что больше не хочет его знать. Конфликт удалось замять с большим трудом, однако на следующий день одна из желтых газетенок со смаком поведала произошедшую историю широкой публике. Короче, эта головная боль продолжалась неделю, и организовал ее Гладьеву необязательный и легкомысленный Самсонов, с которым его когда-то свела судьба и сделала их заклятыми друзьями.

Мобильный телефон наконец перестал сообщать о недоступности абонента. На другом конце послышалось самсоновское пресловутое «алле-алле». Не давая вставить слова, он тут же затараторил: «Мой дорогой друг, не мог дозвониться до тебя. Мы в „Пушкине“. Ждем. Приезжай».

Раз «мы» – значит набрал уже целую свору. Ну конечно, он же собирался днем заехать на свою выставку, недавно открывшуюся, чтобы встретиться с легендой русского театра и кино и к тому же своей горячей поклонницей, а там, естественно, все эти его нестерпимые журналистки, писательницы, секретари, предприниматели с грандиозными проектами вечных двигателей. Пополнять эту дивную свиту Гладьев не собирался.

– Да пошел ты… – проникновенно рявкнул он в трубку, которую отшвырнул так, как будто никогда больше не собирался ею пользоваться.

Вечер был испорчен из-за босяцкой необязательности Микиса, точнее, из-за хаоса, который творится у него в голове и в жизни. И все же, как ни странно, но раздражение стало проходить. Что-то импонировало Гладьеву в этом человеке, и он даже мог это «что-то» сформулировать.

Дружеские отношения завязались случайно, но основательно, и произошло это буквально в один день. Много раньше описываемых событий какие-то дела привели Гладьева на Тверскую. Надо было встретиться с режиссером, обсудить направление поисков спонсоров на постановку новой пьесы в одной из антреприз. Разговор вышел пустой, не приведший ни к какому решению. Настроение было подавленное. Все складывалось не так, выплескивалось из рамок устоявшейся жизни и отношений. К тому же жуткий душевный дискомфорт из-за вчерашнего ультиматума Любы, любимой женщины, если конечно Святослав вообще способен на такое чувство, как любовь. После смерти жены, которую Гладьев тяжело переживал, Люба как-то незаметно заняла место близкого человека, но спонтанные встречи перестали ее устраивать, и она поставила вопрос ребром: либо они становятся мужем и женой, либо расстаются.

Это было неожиданным поворотом в их отношениях. Гладьев считал, что именно эта женщина понимает, что он не такой, как другие. Он – Художник, а не какой-нибудь служащий банка и не может связывать себя никакими узами и обязательствами. Она не поняла, что официальная фиксация брака разрушит в нем всякие чувства.

В свое время он уже состоялся как муж.

Теперь все. Он должен быть свободен. Как ни тяжело, но Гладьев выбрал разрыв. Другого и быть не могло. В конце концов, сколько еще таких Люб будет в его жизни и нужно быть распахнутым навстречу потрясающим сюрпризам судьбы. Он не хочет и не будет жениться ради того, чтобы в старости было, у кого стакан воды попросить.

У него этой старости просто не будет, он…

– Приветствую вас, дорогой друг, – неожиданно прервал его размышления какой-то знакомый голос.

Гладьев очнулся, и вяло ответил на приветствие, не замедляя шага. Ему не хотелось вступать в необязательный диалог, надевать узнаваемую маску, но знакомец вдруг отбросил светский барьер ритуального трепа и вдруг сказал:

– Слава, никакие расставания не стоят жизни. Я очень легко прощаюсь с женщинами. Да, в какой-то момент кажется, что земля уходит из-под ног, но надо пережить этот момент и сразу забыть, включившись в абсолютно другую ситуацию.

Действительно, как просто. Удивительно, что стоящий перед ним шапочный знакомый, модный художник, чьи картины и портреты раскупаются за баснословные деньги, оказался таким тонким человеком, вот так на улице ощутившим, какие именно слова нужны сейчас Гладьеву. Как удивительно точно угадал его состояние, а главное – причину.

Микис Самсонов, а это был именно он, продолжал, не останавливаясь:

– Слава, я приглашаю вас к себе в мастерскую. Попьете чаю, посмотрите мои работы. Поговорим… У меня есть кое-какой опыт общения с женщинами. Может быть, что-то вместе и придумаем.

Неожиданно для себя Гладьев охотно принял приглашение, и они направились в мастерскую Самсонова. Идти далеко не пришлось, поскольку встретились они у подъезда дома, в котором она размещалась до переезда в загородный дом на Успенском шоссе.

В тот вечер Святослав почувствовал себя школьником. Он с огромным интересом слушал женские истории Микиса и фиксировал про себя, какой из сюжетов может ему пригодится. Он никогда не забывал о своей профессии, где рано или поздно сгодится любая история. Потом, правда, он бросил это занятие. Не было никаких историй, никаких сюжетов. Увидел, захотел, получил. Дальше – вопрос времени. С кем-то дольше, с кем-то один раз – и ничего личного. Но какая уверенность в себе.

В более сложных случаях: соблазнить, войти в жизнь, стать необходимым и отойти в сторону, отбиваясь от назойливых притязаний, ничего не понимающих, предварительно сбитых с толку обещаниями и клятвами, дам. Психологическую драму из этого не состряпаешь. Однако какие удобные жизненные приспособления, какое знание женской психологии или, скорее, напротив – полное безразличие к каким-то надуманным женским особенностям, их капризам и переживаниям. Собственно они, женщины, получают то, чего сами хотят, а значит, именно этого и заслуживают.

Как бы то ни было, но судьба протянула Гладьеву руку помощи. Он понял, что в лице Микиса нашел идеального наперсника и компаньона в холостяцком времяпрепровождении. Удобного товарища, понимающего необходимость тонизирующего легкого флирта и, кажется, умеющего деликатно помочь в подчас сложном деле покорения женских сердец. Разумеется, не ради них самих, а только ради самоутверждения и подтверждения своей неординарности, а главное – избранности.

Микис тоже не планировал жениться. В какое-то время это было невозможно, поскольку он был женат и не думал разводиться, несмотря на то, что жена уже много лет жила в Америке. Самсонов был с ней обвенчан, к тому же имел сына и множество обязательств перед семьей, прежде всего финансовых, причем выполнял их неукоснительно. Такое положение дел защищало его от притязаний увлекающихся им женщин, которые скромно уходили в тень, понимая, что у такого, на вид основательного, семейного очага посторонним просто нет места. Когда же бывшая супруга все-таки настояла на разводе, он его особенно не афишировал, а потому последствия этого знаменательного события в его жизни не носили характера стихийного бедствия.

До какого-то момента Гладьев весьма иронично относился к кратким любовным приключениям Микиса. Несмотря на то что в глубине души он завидовал успеху у женщин и материальному достатку своего более молодого друга, его успокаивало, что все музы дорогого художника были, мягко говоря, странноваты. Микис тяготел к пышнотелым обладательницам рубенсовских форм постбальзаковского возраста, да еще и непременно маргинальных, во всяком случае по происхождению и воспитанию, но в результате жизненных катаклизмов, добившихся немалых успехов в бизнесе. Гладьеву бы и в голову не пришло хотя бы на миг очароваться бывшей буфетчицей еще советской государственной структуры, приторговывающей алмазами. В новые времена эта предприимчивая особа преобразилась во владелицу магазина модной одежды на Тверской и настолько преуспела в бизнесе, что на старости лет смогла запеть про первую любовь и даже записала несколько дисков. Гладьеву было смешно наблюдать, как эта тучная и безвкусно одетая дама повисала на Микисе, когда они встречались на светских тусовках, и висела на нем, как переспелая груша, до самого его ухода, а потом добивала художника по мобильному телефону, приглашая приватно продолжить вечер. Такой моветон был не для Гладьева. Его привлекали молодые, стройные, слетающиеся на Микиса как мухи на липучку и… достававшиеся Святославу.

Он пропустил момент, когда среди парикмахерш, перезрелых журналисток и артисток, увековечивающих свои интимные отношения с маэстро фотографиями в обнаженном виде для каких-то желтых газетенок и журнальчиков, среди солидных замужних матрон, чиновниц и бизнес-дам разного калибра появилась Марина. Оказалось, что Микис знаком с ней уже полгода, но в разговорах с Гладьевым о новой знакомой даже не упоминал.

Необъяснимое чувство тоски и беспокойства охватило Гладьева, когда вместе с Микисом он пришел на один из престижных светских приемов по случаю Нового года и там неожиданно столкнулся с Мариной. Самсонов с напускным безразличием представил их друг другу. Достаточно стройная и моложавая женщина, в возрасте от тридцати до сорока лет, производила приятное впечатление воспитанной особы. Родилась в известной семье и замужем была за высокопоставленным человеком. Это объясняло ее хорошие манеры, умение вовремя промолчать, умение внимательно слушать и слышать собеседника, ее доброжелательность и спокойную реакцию на чужой конфуз. Разговорившись с ней, Гладьев понял, что она хорошо образованна и умна. Все это было неожиданно. В окружении Микиса такие женщины не встречались, а если и появлялись случайно, то надолго не задерживались. Марина была из другой жизни, другого круга общения. В ней остро чувствовалась порода, и в своей породе она обладала редкой мастью.

Гладьев не стал ничего расспрашивать в этот вечер, но на другой день, когда они общались по телефону, все же спросил у Микиса, мол, кто да что?

– Соседка моя, живет в соседнем подъезде. Художник, искусствовед. Пишет для моих альбомов вступительные статьи. Работает экспертом в самом большом антикварном салоне Москвы, при этом публикуется во многих журналах, – неохотно сообщил Самсонов и под конец добавил. – Она подруга детства Макса Петракова. Росли вместе. Были соседями по даче.

Вот оно что! Вот и объяснение тоски и беспокойства. Опять этот Петраков. Когда-то они были с Гладьевым друзьями. Более того, Святослав состоялся как драматург и сценарист именно благодаря Петракову, известному режиссеру и давно признанному мэтру. Гладьев много писал, пьесы ставили во многих театрах, но чего-то в них не хватало, тонкости, что ли, недоставало, вкуса, глубины. И вдруг его сценарий выбирает сам Петраков. После их совместной картины признание нашло Святослава.

Тогда он был необычайно горд собой. Парень из глубокой провинции, с голодного хутора своим умом, своим талантом добился славы, встал на одну доску со знаменитым уже в пятом поколении Петраковым, которому небеса дали все: талант, внешность, происхождение. В глубине души, как и многие в кинематографическом мире, Гладьев считал, что если бы у него был такой старт, то уж он бы добился еще большего. К сожалению, жизнь так несправедливо устроена, что одному надо биться из последних сил, а другой получает от жизни все и еще ему бесконечно везет. Зависть разрывала драматурга на части, хотя он не признавался в этом даже самому себе.

Однако глубоко в подкорке накапливалось жуткое раздражение.

А потом у Святослава умерла мать. Как же она гордилась сыном, его творческой дружбой с Петраковым! Как была счастлива, когда Макс навестил ее, больную, говорил добрые слова. Она умерла через несколько дней после его визита, и Гладьев очень тяжело переживал ее уход. Три дня после похорон он не выходил из дома, а потом все же решил раствориться в толпе. Побродил по городу и как-то незаметно для себя пришел в Дом кино. Прямо на лестнице на него лавиной обрушился Петраков, искрящийся жизнелюбием и благополучием. Со своим неизменным: «Старик, пойдем, выпьем. У нас там большая компания», – он потащил Гладьева в ресторан.

– У меня мама умерла.

Но, казалось, Петраков не расслышал сказанное, и Святослав вновь повторил свою фразу.

– Я все прекрасно слышу и очень соболезную тебе. Но жизнь продолжается, и тебе в нее надо возвращаться. Идем, мы должны отметить нашу общую премьеру.

Обида и раздражение, накопленные годами, ударили Гладьеву в голову. Конечно, если бы умер кто-то из семьи Петраковых, так в стране уже объявили бы национальный траур, а тут умерла какая-то хуторянка, неграмотная женщина, которая и скорби, оказывается, не стоит. Он пошел вслед за Петраковым, подошел к столу, где сидела шумная и веселая компания, взял бокал и, когда все замолкли, мрачно сказал:

– У меня был друг. Я так считал. Сегодня я понял, что ошибался. – Выпил все до дна, не почувствовав даже вкуса напитка, поставил бокал и при полной тишине вышел из зала.

Обалдевший Петраков кинулся за ним.

– Слава, ты все по-дурацки понял, постой…

Но Гладьев, переполненный чувством морального превосходства, уже выходил из подъезда Дома кино. В чем провинились перед ним Петраков и все эти люди, он не мог объяснить. Ведь сам же пришел сюда, в одно из немногих мест Москвы того времени, где можно расслабиться, всласть наобщаться сразу со многими знакомыми, выпить наконец. Нет, он не хотел забыться в этом круговороте, ему хотелось, чтобы все выпали из заданного ритма своей жизни и с головой окунулись в его скорбь. Так не случилось, и самолюбие Гладьева было уязвлено. Он слишком серьезно относился к своей персоне, чтобы стерпеть и забыть такое невнимание.

После случившегося с Петраковым они не разговаривали 17 лет. Со временем общие дела и проекты опять свели их. Но это было общение вожаков разных стай, живущих по разным законам, но уважающих силу друг друга.

Для вожака Гладьева Мика Самсонов был как Маугли – эдакий большой ребенок, обласканный успехом и хранимый небесами, при крепкой деловой хватке, сбивающий с ног своей наглой стеснительностью. Благодаря этому качеству Микис обладал редким талантом общения. Он легко заводил знакомства и старался их поддерживать, раздаривая свои постоянно выходящие альбомы и календари с дарственными надписями. Общаясь, находил все новых и новых спонсоров для издания будущих альбомов, чтобы потом опять дарить их потенциальным клиентам и новым спонсорам.

Как-то, еще в самом начале его карьеры, Самсонова на одном из кинофестивалей представили Петракову. Тот был очень доброжелателен, обменявшись светскими любезностями, в ответ на приглашение Микиса посмотреть картины в мастерской в свою очередь пригласил зайти к себе в офис. На следующий день Самсонов прямиком в этот офис и отправился. Готовился к печати его первый альбом, и один из известнейших художников посоветовал поместить в него отзывы авторитетных людей страны.

Художника любезно приняли, выслушали просьбу, забрали слайды, и уже на следующий день помощник Максима Игнатьевича Петракова сообщил Самсонову, что он может прийти за готовым отзывом. Такая оперативность явно свидетельствовала о том, что Петраков оценил несомненный талант молодого художника и готов его поддерживать. Что и говорить, Петракова, очевидно, покорила незатейливость и прямолинейность поступков пока еще неизвестного художника, без всяких экивоков и полутонов. Пригласили зайти – он и пришел.

Микис испытывал несомненное чувство признательности к Петракову. Внутренне всегда очень робел в его присутствии, чувствуя себя мальчишкой рядом с мудрецом. Юношеский кураж прошел, и он ужасно боялся сказать в присутствии Максима Игнатьевича какую-нибудь глупость. Понятное чувство, если во взрослом состоянии не компенсировал недостаток образования и воспитания, потому что пропустил множество этапов в детстве и юности. Честно говоря, на самосовершенствование времени просто не оставалось. Светские тусовки – такая же тяжелая работа, как и любая другая, если ею заниматься изо дня в день, поддерживая шапочные знакомства, выискивая богатых клиентов.

Поэтому-то серьезные беседы на любые темы Микиса напрягали, и он радовался, когда подобные испытания заканчивались. Не было в нем природного любопытства и интереса к какому-либо творческому продукту, кроме своего собственного. Приятной беседа становилась только тогда, когда речь шла о нем самом.

С Гладьевым Микис почему-то не чувствовал себя неуверенно. Наверное, потому что для обоих беспечное времяпрепровождение без умных разговоров, сдобренное легким флиртом, было любимейшим занятием, так тонизирующим самоощущение.

Поначалу резкие отзывы Святослава о Максиме Игнатьевиче Микиса немного коробили. У него всегда была внутренняя установка – не говорить плохо об именитых людях. Он считал, что если человек нашел в себе силы сделать себе имя, то одно это достойно уважения. Видимо поэтому Микис часто попадал под влияние известных людей. Не всех, но Гладьева он считал мэтром, написавшим лучшие сценарии культовых фильмов, несомненно, умным человеком. В его устах развенчание Петракова звучало очень убедительно, ведь Святослав знал на какие клавиши давить. Он часто повторял:

– Да что ты так лебезишь перед этим павлином? Ты – известный дорогой художник, и всего ты добился сам. У тебя не было никаких подпорок, тебя не подстраховывали ни папа, ни дедушка. Настоящая гордость нации – такие как мы, из провинции, без роду, без племени, сами по себе. Самородки всегда крупнее и ценнее.

В конце концов установка Гладьева сработала, и Микис внутренне начал с ней соглашаться. Разве не правда, что уже давно он – не просто какой-нибудь провинциальный выскочка, а известный художник, даже член какой-то академии. Его именем названа звезда, да и титул князя, как ни иронизируй по этому поводу, не каждому встречному дают. Пожалуй, прав Гладьев: Микис и Петраков сравнялись.

Наш дорогой художник тут же расслабился, стал раздавать направо и налево интервью, в которых непременно, хотя бы косвенно, покусывал Петракова. Правда, поначалу имени не упоминал, однако позднее вошел во вкус, повсюду рассказывая немыслимые истории, где неизменно присутствовал Петраков, представленный в каком-то бледном свете. То на банкете Максима Игнатьевича не приметили, то попал он на один из банкетов только благодаря Микису, а так сидеть бы ему, сироте, одиноко в гостиничном номере далекой восточной страны и смотреть по телевизору какие почести воздаются его более молодому и более удачливому соотечественнику.

Как и следовало ожидать, отношения Микиса с Петраковым, мягко говоря, испортились. Известный режиссер просто перестал замечать художника, при встречах равнодушно скользил по нему взглядом и отходил в другую сторону. Микис забеспокоился: понимал, что его занесло, и теперь он выглядит как неблагодарная свинья. Однако Гладьев поддерживал его линию поведения, утверждая, что волкам время от времени надо показывать зубы. Это было не в характере Самсонова, но авторитет мэтра как-то успокаивал его.

Так бы все и продолжалось, но неожиданно для Гладьева в жизни Микиса появилась Марина. То, что благодаря ей у Самсонова с Петраковым могли бы наладиться отношения, стало безмерно раздражать нашего драматурга. Настораживало, что он не сразу узнал о появлении этой дамы и, возможно, уже пропустил кое-какие события, что, впрочем, было недалеко от истины. Недавно Микис получил приглашение на день рождение Ольги, жены Петракова, подарил ей ее портрет, кажется, был прощен и чувствовал себя от этого необычайно хорошо.

Святослав подозревал, что именно из-за Марины стали срываться, ставшие уже традиционными ужины с Микисом, что в это время он бывал где-то именно с ней. Значит, посещал и ее друзей, то есть, входил в круг, столь нелюбимый Гладьевым. Надо было что-то срочно придумать, и случай не замедлил представиться.

Марина – женщина на редкость доброжелательная и тонкая – при мимолетных встречах с Гладьевым чувствовала, что чем-то раздражает этого человека, что он относится к ней очень настороженно. Марина любила душевный комфорт, любила друзей и друзей своих друзей тоже. К тому же ей все больше нравился Микис, который все настойчивее входил в ее жизнь, чему она не могла не порадоваться. Ей захотелось разрушить стену неприязни, постоянно возводимую Гладьевым, и Марина решила устроить ужин для друзей Самсонова. Со всеми она была знакома, и они уже бывали в ее доме, кроме Гладьева, конечно, но ради него все и затевалось.

Жилище Марины разительно отличалось от многих современных квартир, напоминающих, скорее, своим «уютом» офисы. Здесь же были настоящий камин, подлинные картины, графика, фотографии замечательных людей, старинная мебель, лампы в стиле модерн – все создавало атмосферу накопленных из поколения в поколение и бережно хранимых семейных традиций, уважения к корням. Все говорило о художественных пристрастиях и прекрасном вкусе хозяйки. В центре гостиной стоял длинный стол с зажженными свечами, очень красиво сервированный и обильно заставленный чем-то очень вкусным. Чувствовалось, что Марина старалась придумать не совсем обычное, сделать гостям приятное и, конечно, произвести хорошее впечатление.

Уже все собрались. Пришел давний друг Микиса Петя Шапошников со своей бывшей женой и двенадцатилетним сыном.

Несмотря на то что у него уже давно была новая жена и маленький сынишка, с прежней семьей он поддерживал добрые отношения, встречаясь по выходным дням. Пришла и Саша Алябьева, журналистка, в то время уже начавшая писать с Самсоновым книгу о его жизни, и Маринины друзья Николаевы. Собрались ровно в семь, не опоздал, как ни странно, и сам Микис.

Ждали только маэстро, который, как положено, задержался, – проверенный способ обратить на себя внимание. Как всегда избитый прием сработал. Гладьева стали усиленно угощать, хозяйка засуетилась. Когда все успокоились, Марина спохватилась, что совсем забыла о приготовленном сюрпризе. Старая традиция, придуманная еще ее родителями, – закладывать в печеное не какие-нибудь бумажки с пожеланиями, а колечки, кулончики, означавшие «Счастье», «Удачу», «Любовь», «Богатство». Марина удивляла сегодня грузинской кухней, и сюрпризы надо было искать в хачапури. Все оживленно расхватали кусочки, сулившие подтверждение собственной удачливости.

– Было бы хорошо, если бы что-то досталось Гладьеву, – загадала Марина. Но вскоре выяснилось, что почти все сюрпризы осели в семействе Шапошниковых.

– Надо же, и здесь он преуспел, – подумал Микис и как-то по детски расстроился, что ему ничего не досталось.

Гладьева тоже царапнуло, что удача публично его проигнорировала. Вот Шапошникова даже в шутку не обошла: ему досталось «Богатство». Да он за что ни возьмется – все превращается в золото. Самый модный архитектор, начал издавать журнал – отзывы наилучшие, магазин открыл – опять высший класс. Мало ему «Богатства», так его бывшей жене выпала «Удача», а малышу «Любовь». Только «Счастье» досталось семье Николаевых.

Все стали живо обсуждать небывалое везение Шапошниковых. Расспрашивать о новом магазине мужской одежды бизнес-класса, хвалить его журнал. Пока Петя рассказывал историю одного банкира, который заказал Микису картину для своего кабинета, а потом решил заплатить лишь половину обговоренной суммы, Марина лихорадочно соображала, как бы все-таки уравновесить ситуацию, чтобы всем сестрам досталось по серьгам удачи. Ну конечно! Серьги! Она заспешила на кухню, прихватив в прихожей лежавшие там сережки, быстро вымыла их и по одной заложила в приготовленный десерт – горку эклеров. Когда она зашла в гостиную с блюдом, Петя Шапошников как раз завершал свое повествование.

– Я такого никогда не видел. Заказчик бросил Мике довольно увесистый кирпичик, а тот, не моргнув глазом, небрежно оттолкнул его щелчком и говорит: «Знаешь, дорогой, если у тебя такие проблемы и тяжело заплатить сумму, о которой мы договаривались, я тебе эту картину дарю». Встал и ушел. В результате банкир заплатил все по полной программе, но ведь какой был риск.