Текст книги "Следы богов"

Глава 7

– Останови здесь, – сказал Широков водителю.

– Мне идти с вами?

– Оставайся в машине.

Водитель с сомнением покачал головой.

– Я бы на вашем месте…

– Сиди в машине! – махнул рукой Широков и зашагал к огромным, распахнутым настежь воротам.

У ворот на открытых прилавках продавались цветы. Он купил большой букет белых тепличных гвоздик. Сразу за воротами стояла небольшая часовня.

«После зайду», – решил Павел.

От часовни в глубь кладбища тянулись ровные, ухоженные аллеи, засаженные деревьями и кустами. Над цветами вились пчелы. Здесь их никто не тревожил.

Широков неторопливо зашагал по центральной аллее. Почти в конце повернул направо, к пышному надгробию из черного мрамора. Это был его ориентир. Некий купец Мартынов покоился среди членов своего семейства. Захоронения в одну могилу – не редкость для московских некрополей. Усопших много, места мало.

Павел подошел к скромной серой плите, обвитой барвинком, остановился. Белые гвоздики, просвеченные солнцем, легли на гладкую поверхность плиты. На ней была выбита надпись – Зубров А.Ф., и чуть ниже: «Теперь я свободен». Так велел сам Зубр перед смертью, и Паша в точности выполнил завет наставника. Похоронили его без затей, тихо, в укромном уголке хорошего кладбища, положили плиту из дорогого мрамора, посадили барвинок. Надпись Зубр тоже сам придумал.

– Ну, вот я и пришел, – сказал Широков, усаживаясь на крепкую, врытую подле могилы дубовую скамью. – Как тебе желанная свобода, Алексей Федорович?

Никто ему не ответил. Шумел в кронах лип и кленов теплый ветерок, да пели на разные лады веселые пичужки. Что им до скорбей человеческих?

Паша привык приходить сюда в минуты, когда ему требовалась поддержка. Больше обращаться за советом и помощью было не к кому. Отец давно умер, мать спилась. Близости с родителями у Паши никогда не было, даже в детстве. А теперь и подавно.

«Чужой ты какой-то, – говаривала мать в редкие мгновения трезвости. – Чужой! Будто не сын ты нам… подкидыш!»

Паша не возражал. У него не возникало и тени протеста.

Он достал из пакета свечу, вставил в чугунную треногу, специально для этого предназначенную, зажег. Пламя колебалось на ветру, но не гасло.

Крепкий мужик был Зубров, – не телом, изъеденным болезнями, – духом. В чем только жизнь держалась, а все робели, слушались беспрекословно. Никто перечить не смел. Даже после смерти не сразу кинулись рвать на куски оставшееся наследие, – выжидали. Призрак Зуброва казался не менее страшным, чем сам Зубров. Это и сыграло на руку Павлу Широкову. Он успел завладеть предназначенной ему частью загодя, еще до кровавого передела. И все с этим согласились.

«В жизни надобно иметь чутье, – любил повторять незабвенный Алексей Федорович. – И меру. Чувствовать, когда пришла пора. Тут и поспешность, и медлительность одинаково плохи. Силу рассчитать требуется умеючи. Чуть пережал – облом, недожал – тоже беда. Только тот молодец, кто золотую середину найти может. А как этому научиться, не знаю. В любом деле талант нужен… и бизнес – не исключение. Криминальная вакханалия подходит к концу, Паша. На сцену выходит госпожа Компетентность. Сия дама заслуживает всяческого почитания».

В личных беседах Зубр не употреблял жаргонных словечек. И Пашу отучил от блатной фени. Его язык становился образным и витиеватым, в какие-то моменты изысканным.

«Настало время менять лицо и манеры, – учил он своего подопечного. – Миром правит смокинг, а не тюремная роба».

Широков и сам это понимал. Понимал он и то, что чем выше занимаемое положение, тем важнее чистота рядов. Некоторые факты биографии могут сыграть злую шутку с их обладателем, который вовремя не позаботился о репутации. Компромат необходимо тщательно упрятать от чужих глаз и опасного любопытства. Самому-то ему особо таить было нечего. Зубр сберег, держал в тени.

«Никакого компромата, Паша, – говорил он. – Ты мне нужен чистым, как девственница. Чтобы комар носа не подточил. Таким ты принесешь больше пользы нашему общему делу».

С высокой рябины спорхнула синичка, бесстрашно уселась на край плиты. Знала, тут ее не обидят. Широков очнулся от воспоминаний, полез в пакет. Птичка отпрыгнула, но не улетела. Ждала угощения.

Он достал нарезанную колбасу, кексы и бутылку коньяка. Размял кекс, бросил крошки синичке. Поставил на плиту хрустальный стакан, налил в него коньяк, негромко сказал:

– Выпей со мной, Алексей Федорович, не побрезгуй.

Синичка клевала сладкие крошки, поглядывая на Широкова. Он пил коньяк прямо из бутылки, чего никогда не позволил бы себе в обществе. Зубров свой – он и поймет, и простит.

– Странные вещи происходят, – жаловался ему Павел. – Кому-то я дорогу перешел, а кому – не знаю. Впервые жизнь поставила меня в тупик. Что делать?

Синица, опасливо косясь, подбиралась к кружочку колбасы.

– На, угощайся, божья тварь! – он подвинул колбасу и медленно убрал руку. – Хорошо тебе. Ни забот, ни хлопот. И душа у тебя не болит.

Широков сидел, прислушиваясь к себе. Обычно, испросив у Зуброва совета, он потом просто ждал, и нужная мысль сама приходила ему в голову. Сегодня ничего подобного не происходило. Он хлебнул еще коньяка, закусил кружочком колбасы. В голове звенела пустота. Коньяк приятно согрел внутри, ослабил напряжение.

– Что молчишь, Алексей Федорович? Али не угодил чем?

В кустах зашелестел ветер.

– Значит, не угодил, – вздохнул Широков. – Какую ошибку совершаю? Не ведаю… Надоумил бы.

На крошки от кекса и колбасу слетелись еще несколько пичужек. В теплом летнем воздухе пахло молодой травой, ромашками и мятой. Широков поднялся, вылил в заросли барвинка коньяк из стакана, положил бутылку в пакет, прислушался. Такая тишина бывает только на кладбище. В лесу, в поле или в городе она другая, – пронизанная жизнью. Здесь же царила тишина усопших, полная загадочного безмолвия…

– Прощай, Алексей Федорович, – тряхнул головой Широков. – До следующего свиданьица.

Он повернулся и резко зашагал прочь, к воротам. У часовни остановился, чуть поколебавшись, вошел. В ладанном сумраке мерцали позолотой лики святых. Согбенный монашек неторопливо подошел, взял у него деньги. Сумма изумила. Монашек поднял усталые глаза на посетителя.

– Поставьте двенадцать свечей за упокой души, – сказал Широков, протягивая монашку записочку. – Самых дорогих. И молебен отслужите.

– Панихиду? – уточнил монашек.

Широков кивнул, неумело перекрестился и вышел на солнечный свет. От посещения часовни осталось в сердце тоскливое недоумение.

Водителю надоело сидеть в машине, и он, потягиваясь, прохаживался у ворот.

– Поехали, – сказал Широков. – Нам еще в одно место успеть надо.

– Куда?

– Ты езжай, я покажу.

Он долго молчал, глядя на пыльную ленту шоссе, подстриженные деревья на обочинах, и только давал короткие указания водителю, куда ехать. Спустя час они оказались у захолустного подмосковного кладбища. Неровная дорожка вилась среди утопающих в бурьяне проржавелых оград и покосившихся крестов. В этой части кладбища давно никого не хоронили.

Широков шел уверенно. Он хорошо знал, куда направляется. В кустах отцветающей сирени пряталась ухоженная могилка – литая ограда, поросший незабудками холмик и розовый мраморный крест с надписью «Эльза Малер». Внутри ограды была врыта в землю такая же крепкая дубовая скамья, как и у могилы Зуброва. Хотя они с Эльзой Малер не состояли в родстве, не знали друг друга и никогда не виделись в земной жизни.

Широков открыл калитку ограды, постоял… потом наклонился и заботливо положил к подножию креста букет орхидей, укрытый целлофаном с золотыми блестками и витыми ленточками. Когда Эльза была жива, он не мог дарить ей дорогие цветы. Теперь совсем другое дело. С согласия родителей Эльзы, которые переехали на постоянное место жительства в Латвию, он поставил здесь ограду и крест, устроил все по своему вкусу. Одинокая сторожиха убирала могилку, получая за свои труды щедрое вознаграждение.

– Вот и я, дорогая, – сказал он, тяжело опускаясь на скамью. – Пришел рассказать о своем житье-бытье. Тебе еще не надоело слушать? Знаю, что не надоело. Все у меня есть, о чем мечтали мы с тобой лунными ночами… и деньги, и машина, чтобы ехать в путешествие к синему морю, и многое другое. Только дома нет. Зачем он мне без тебя? Живу в квартире, как все. Мне хватает. Я всегда был непритязательным, ты же помнишь. Все, чего я достиг, я делал для тебя. Чтобы ты знала, на что я способен ради нашей любви, и могла гордиться мною. Похвали же меня, Эльза. Я исполнил все, что обещал тебе…

Широков глухо застонал и сжал голову руками.

– Почему судьба так несправедлива?

Он достал недопитую бутылку, немного коньяка плеснул в заросли незабудок, – для Эльзы, – остальное выпил. Сердечная боль немного утихла.

– Как это я до сих пор не спился? – вслух удивился он. – Только благодаря тебе. Я не мог подвести тебя, Эльза.

Широков установил в специальном углублении толстую свечу, зажег и долго сидел, глядя на огонь. В теплом безветрии свеча горела спокойно и ровно.

– Сегодня у меня поминальный день, – сказал он. – Что-то новое пришло в мою жизнь. Хорошее или плохое, не пойму. А с кем мне поделиться, кроме тебя и Зубра?

Он помолчал. Здесь было еще тише, чем на городском кладбище. Где-то далеко жил и дышал беспокойный суетный мир, не вторгаясь во владения мертвых. Они, эти миры, существовали параллельно.

– Что скажешь, Эльзушка?

Она ничего не подсказала ему, не подала желанной весточки.

Высоко в небе к заросшей камышами речушке пролетели две цапли. Широков проводил их взглядом, поднялся и пошел к машине…

Глава 8

В тот день Лена таки не выдержала. Ее любопытство превосходило по силе все остальные земные страсти. Ночью, вместо того чтобы спать и видеть радужные сны, она обдумывала, как ей осуществить разведывательную операцию под кодовым названием «чердак». Кое-какие идеи показались ей подходящими.

Утром, едва забрезжил пасмурный рассвет, она вышла во двор. Главное – не пропустить дворничиху. Из подъезда, сладко зевая, выскочил влекомый ньюфаундлендом сосед. Псу не терпелось побегать по травке.

– Гарри, мальчик мой, – причитал между зевками хозяин. – Куда ты меня тащишь? Я же еще сплю…

– Здравствуйте! – преувеличенно вежливо произнесла Слуцкая.

Она делала вид, что прогуливается. Спортивный костюм должен был подчеркнуть особый смысл этой прогулки. Человек решил заняться оздоровительным бегом, зарядкой на свежем воздухе или спортивной ходьбой.

– Приветствую… – изумленно ответил сосед, на секунду забыв о «своем дорогом мальчике» Гарри.

Пес не преминул воспользоваться заминкой и сильно дернулся. Хозяин от неожиданности пискнул и выпустил поводок. Огромными прыжками Гарри кинулся прямиком на клумбу, визжа от восторга.

– Гарри! Гарри! – запоздало спохватился хозяин. – Ко мне! Немедленно вернись! Кому я сказал?!

Ньюфаундленд и ухом не повел. Через несколько минут от клумбы следа не осталось. Чахлые стебельки нарциссов и тюльпанов не выдержали такого напора. Пес, резвясь, разметал их в разные стороны. Покончив с клумбой, он понесся на газон.

– Ах ты сволочь! – под самым ухом Леночки завопила дворничиха, которая от возмущения бросила ведро и с веником наперевес кинулась в бой. – Ну, я тебе!

Слуцкая поняла: сегодня у нее ничего не получится. Увлеченные поимкой Гарри, дворничиха и сосед не скоро придут в себя настолько, чтобы с ними можно было поговорить. Она решила прогуляться вокруг дома напротив. Возможно, там ей повезет больше.

Так и вышло. В глубине чужого двора гуляла сухонькая старушка с таксой. Собака была такая же старая, как и ее хозяйка. Она непомерно растолстела и с трудом передвигалась на коротеньких ножках.

– Здравствуйте, – как можно ласковее произнесла Лена.

Старушка повернулась и подозрительно уставилась на нее.

– Я… тут бегаю, – невпопад объяснила Слуцкая, ощущая всю вопиющую нелепость своих действий. – Вот и решила зайти… дом посмотреть. Я квартиру купить хочу, – напропалую врала она. – У вас на пятом этаже продается.

– Не надо кричать, – сказала старушка. – Я хорошо слышу.

– Извините…

– Ничего. Все почему-то думают, что старики непременно глухие и слепые.

– Нет, что вы! – поспешно возразила Леночка. – Я так не думаю.

– Идем, Муся, – обратилась старушка к таксе, которая жалась к ее ногам и умильно виляла хвостом. – Нам пора домой.

Слуцкая присела на корточки и погладила таксу. Старушка расцвела от удовольствия.

– Вы понравились Мусе, – сказала она. – Хотите чаю? Или вы так рано не завтракаете?

– Я… очень рано завтракаю! – радостно солгала Леночка, боясь спугнуть удачу. – И с удовольствием попью чай.

– Мы с Мусей живем на первом этаже, – усмехнулась старушка. У нее были умные проницательные глаза. Казалось, она поняла Леночкину игру и приняла ее. – Ступайте за мной.

Такса с трудом преодолела ступеньки и устремилась к оббитой черным дерматином двери. Дверь тоже была старая, с допотопными замками.

– Входите, – радушно пригласила старушка, пропуская гостью в длинную темную прихожую. – Мы с Мусей живем одни. Кухня вон там…

Она отстегнула поводок и отправилась в ванную мыть таксе лапы.

Слуцкая прошла на кухню. Квартира была большая, с высокими потолками, заваленная всяким старьем. В кухне стояли резные шкафы. За стеклянными дверцами виднелась посуда. Диван у стены, над ним – часы с маятником. Часы уютно тикали. Круглый стол посередине был накрыт скатертью.

Такса прибежала и неуклюже взгромоздилась на диван. Она воспользовалась маленькой скамеечкой, специально для этого предназначенной.

– Ты уже здесь, Муся? – улыбнулась хозяйка. – Хочешь печенья?

Она поставила чайник на плиту, взяла из вазочки печенье и угостила собаку.

– Мы с Мусей любим сладкое.

Старушка говорила о таксе, как о человеке. И гостье это казалось вполне естественным.

– Однако нам пора познакомиться, вы не находите? – сказала старушка. – Моя фамилия Шамис. Роза Абрамовна Шамис.

– Слуцкая, – представилась Леночка. – Можно просто Лена.

За чаем они мило болтали, как старые подруги.

– Моя мать была певицей, исполнительницей романсов, – рассказывала старушка. – Агриппина Стрельникова. Слыхали о такой?

Леночка с сожалением покачала головой.

– И то! Откуда вам знать? – продолжала старушка. – Когда это было?! Я вам потом покажу фотографии. Ко мне из журнала приезжали… хотели купить мамин архив, но я не продала. Пока живу, пусть у меня будет.

Видно было, что Роза Абрамовна долго ни с кем не разговаривала, кроме своей таксы. Она получала истинное наслаждение, заимев благодарного слушателя. Лена узнала много интересного. У Агриппины Стрельниковой был супруг, Абрам Моисеевич Шамис, владелец ломбардов и ювелирных магазинов, от которого она родила единственную дочь.

– Отец обожал мою мать! – увлеклась рассказом старушка. – Он боготворил ее. Пожалуй, он любил в этой жизни только музыку и золото. Но свою Грушеньку он любил гораздо сильнее. Я была поздним ребенком. Когда мама почувствовала дыхание осени, она сделала мужу этот последний подарок. Через несколько лет после моего рождения она поехала на гастроли в Петербург, простудилась и в три недели сгорела. Так что я матери почти не помню.

– Печально…

– Романтично! – возразила Роза Абрамовна. – Быть дочерью Агриппины Стрельниковой – великая честь. Тень ее славы легла на меня благословением Божьим. Правда, голоса и слуха у меня не оказалось, зато мужчины меня на руках носили. Знаете, сколько раз я выходила замуж? – Старушка хихикнула. – Пять. И все мужья меня страстно любили.

– А… – Леночка собиралась спросить, куда же они подевались, но запнулась. Она не знала, как это сделать тактично. – У вас есть дети?

– Нет, – без всякого сожаления покачала головой старушка. – Зачем? Я прожила жизнь в свое удовольствие. Да и мужья мне попадались хоть и любящие, но хлипкие. Умирали один за другим. Третьего на войне убили. Четвертый в автокатастрофе погиб. А пятого я шесть лет назад похоронила. Инфаркт. Мужчины такие ранимые… нестойкие. Уж и не знаю, как их беречь надо было. Разве что держать под стеклом и пылинки сдувать.

После третьей чашки чая она как бы между прочим поинтересовалась:

– Вы говорили… квартира в нашем доме продается?

Ее глаза блеснули лукавством и сразу же приняли прежнее радушное выражение.

– А… да! – спохватилась Слуцкая. Заслушавшись старушкиными речами, она чуть не забыла, зачем пришла в гости. – Хочу у вас расспросить… какая крыша у вас в доме? Не течет? Последний этаж все-таки. Хозяева правды не скажут. Вы же понимаете, им главное – продать.

– Конечно, – согласилась Роза Абрамовна. Если она и разгадала Леночкину игру, то решила вида не подавать. – Крыша хорошая. Во всяком случае, я тут уже сорок лет живу и жалоб не слышала.

– Дом-то старый. Мало ли… Хорошо бы на чердак сходить, самой убедиться.

– На чердак? – удивилась старушка.

– Ну да! Только он закрыт, наверное. Вы не знаете, у кого ключи можно взять? Потихоньку… чтобы никто не знал.

Роза Абрамовна молчала, раздумывая, что же на самом деле нужно этой милой девочке. Старушка скучала, а гостья ей понравилась. И Мусе тоже. Такса плохого человека за версту чует. Почему не помочь? Глядишь, и дружба получится.

– У меня маленькая пенсия, – издалека начала Роза Абрамовна. – А жить надо. Мы с Мусей любим вкусно покушать. Правда, Мусенька?

Такса лениво приоткрыла один глаз и тут же снова погрузилась в сон.

– Сейчас все так дорого. Приходится продавать кое-что. В основном антикварные книги и журналы. У меня много есть… от второго мужа остались. Он был знаменитый библиофил, собиратель книжных древностей. Я часть журналов, не особенно ценных, на чердак снесла. Ключ, наверное, у Верки, – она в коммунальной службе работает. Можно сходить к ней, попросить. Скажу, журналы хочу свои забрать, в магазин сдать на продажу. Вам срочно нужно… на чердак?

– Ага! – не веря в удачу, кивнула Лена. – Очень срочно!

– Хорошо. Сегодня и схожу.

Они еще немного поболтали, и гостья засобиралась домой.

– На работу опаздываю, – объяснила она, что на этот раз было сущей правдой. – У меня начальник ужасно злой. Настоящий Кощей Бессмертный!

Она вышла от старушки, окрыленная успехом своего предприятия. Никогда не знаешь, где получишь ценные сведения и помощь.

Уже дома Леночка вспомнила, что сегодня пятница – последний рабочий день недели, – и что завтра она едет на дачу к родителям. Значит… поход на чердак необходимо осуществить этим же вечером.

Глава 9

О сырьевой компании «Сибирь-нефть» ходили тревожные слухи. Вроде все было в порядке – финансы, заключение долгосрочных контрактов, перспективы развития, – а в воздухе витал некий тлетворный дух, скрыто, изнутри разъедающий налаженный бизнес. Что-то вмешалось в ход развития событий.

Разоренные заправки отремонтировали, и они заработали вновь. Широкова не столько беспокоили убытки, сколько психологическая атмосфера в компании. Сотрудники были напуганы. Он пытался выяснить, кто и почему на него «наехал», но… всюду натыкался на глухую стену.

Багиров сутками не спал, занимаясь розыском неизвестных, совершивших вооруженное нападение. Безрезультатно. Несколько угнанных автомобилей да расплывчатые свидетельские показания – вот и весь улов. Немного, учитывая профессиональную репутацию Багирова. Начальник службы безопасности лютовал: распекал нерадивых подчиненных, ругался, угрожал, обещал сказочные вознаграждения. Тщетно. Люди изо всех сил стремились оправдать ожидания руководства. Увы, это не помогало.

После «поминального дня» Павел с головой окунулся в работу. Он дневал и ночевал в офисе, пока не выдохся.

– Поезжайте куда-нибудь, развейтесь, – советовал Глобов. – А то еще вы свалитесь. Куда это годится?

В бандитской юности, о которой не принято было вспоминать, Паша имел кличку Варяг. Она не походила ни на его имя, ни на фамилию и пристала к нему случайно. По крайней мере все так думали. А он не разубеждал. Теперь многих, с которыми Широков начинал, не было в живых. Почти всех. Оглянувшись вокруг на одном из этапов своей стремительной карьеры, Павел Иванович увидел сплошь новые лица. Неумолимая Смерть сняла свою жатву с крепких рядов братвы. Не пощадила она и «крестных отцов». Всем досталось – то ли по заслугам, то ли по судьбе. Варягу повезло. Он не только выжил, но и выбрался наверх. Его боялись и уважали. К его мнению прислушивались. И вот… северный ветер испытывал его на прочность. Не дрогнет ли?

– Может, и правда отдохнуть? – согласился Широков. Он вдруг почувствовал неимоверную, непреодолимую усталость. – Справитесь тут без меня?

– Обижаете, Павел Иваныч, – вымученно улыбнулся старший менеджер.

Он и сам еле на ногах держался. Проводил шефа до машины, сдал с рук на руки водителю и двоим охранникам, свалился на диван и захрапел.

«Домой не поеду, – решил Широков. – Загляну лучше к Тане. Соскучилась небось. Сердится, что не звоню».

Ему в декабре исполнилось тридцать три года. Он не был женат, и сей факт ужасно мешал ему в политической игре. Свои интимные связи Широков держал в тайне. Разумеется, он имел определенные отношения с женщинами. Все они обрывались, не успевая перерасти во что-то серьезное. Более-менее постоянная привязанность появилась у него три года назад.

Его соратник по бизнесу Игорь Бобров был убит во время случайной перестрелки, которую затеяли пьяные охотники. Не повезло парню. По роковому стечению обстоятельств попал на линию огня. У Игоря осталась семья – жена и двое детей. Широков помогал, чем мог, поддерживал вдову в трудную минуту. Потом привык к ней. Таня Боброва оказалась кроткой, скромной и доброй женщиной, не испорченной деньгами и столичной жизнью. Она напоминала ему Эльзу. И он позволил себе обмануться, хотя бы на время.

Два одиноких человека решили заполнить образовавшуюся пустоту взаимной нежностью, участием и заботой. А поскольку они были мужчиной и женщиной, к этому со временем прибавилась постель. Обыкновенная история.

Широков ни разу не задал себе вопроса, а любит ли он Таню? Любовь в его понимании ощущалась по-другому. Но он ценил в интимных отношениях постоянство, искренность и бескорыстие. Все это Таня ему давала. Она была относительно обеспечена (поскольку Бобров до своей гибели успел кое-что заработать), умна и умела ценить то, что дарит ей жизнь. Столица так и не вытравила из Тани старомодную мораль и простоту чувств.

Ее роман с Широковым, если это можно так назвать, развивался исподволь – без бурных всплесков и страстных порывов. Отношения достигли своего пика, плавно выровнялись, потекли неспешно, естественно перерастая в привычную тепловатую близость. Обоих устраивало такое положение вещей.

Татьяна обрадовалась приезду Широкова.

Их свидания становились все более редкими, в основном по выходным. Появление Павла в будний день вносило ощущение давно забытого праздника. Он знал, что его не ждали, – привез с собой вино, целую корзину еды и подарки детям. Своих у него не будет, это он решил еще в юности. Так почему бы не позаботиться о сыновьях Игоря? Бобров был хорошим человеком, и мальчишки у него росли правильные – в меру боевые, в меру послушные, не по возрасту рассудительные. Старшему исполнилось девять, а младшему шесть.

– Дети уже спят, – шепнула Таня, целуя его в щеку. – Пойдем на кухню.

Широков не стал возражать. Ему нравилось ужинать на кухне, когда за окнами стоит синяя темнота, а вокруг абажура вьются мошки и ночные мотыльки.

Таня была хорошей хозяйкой. Она все умела, и домашние заботы совершенно ее не тяготили. Настоящая жена, верный друг и самоотверженная мать. Павел ценил в женщине именно эти качества, но… как ни странно, сексуальное влечение заметно слабело при их проявлениях. А может, сказывались внутренние барьеры. Таня напоминала ему об Игоре. Вряд ли Бобров обрадовался бы, зайди он в свою квартиру и застань там Широкова. С другой стороны – Игорь умер. Для него все закончилось, а Павел и Таня все еще ходили по земле, дышали, встречали весны и зимы, садились за стол и ложились в постель. У каждого, кто жив, существует потребность если не в любви, то хотя бы в ласке и внимании. Так Широков успокаивал свою совесть, которая нет-нет да и напоминала ему, что он залез в чужое гнездо. Как только не стало хозяина.

Глупо, конечно. Но избавиться от подобных мыслей он так и не смог. В гостиной висел на стене большой портрет Игоря, и Широков несколько раз ловил себя на том, что избегает смотреть на него.

«Я как будто в чем-то виноват перед твоим мужем, – не раз говорил он Тане. – Пойдем в другую комнату».

Наверное, она тоже испытывала нечто похожее. Потому что стеснялась обнимать и целовать Широкова при детях. В присутствии мальчишек он играл роль друга семьи, а она – безутешной вдовы. Обманывались ли дети? Этого ни он, ни она не знали.

Татьяна не строила никаких планов на будущее. После смерти Павла она твердо усвоила – в жизни ничего нельзя откладывать на потом и загадывать наперед. Бери, что дают, и благословляй каждый прожитый день. Иногда в будущее лучше не заглядывать.

– Почему ты ничего не ешь? – спросила она Широкова, который вяло ковырял вилкой салат из креветок. – Твои любимые креветки.

– Не хочется…

Красиво сервированный стол, дорогие продукты неизменно напоминали ему подвал из беспризорного детства, где такие же бедолаги делили с ним жалкую трапезу – буханку хлеба, селедку, несколько вареных картошек. Когда мать приходила домой пьяная и они с отцом затевали тягучий, изнурительный скандал, Паша убегал в подвал ночевать. У него было там свое место – несколько сколоченных вместе деревянных ящиков, покрытых старым ватником. Полуголодный, плохо одетый, Паша тем не менее отлично учился. Знания давались ему легко, и мамаши благополучных детей нередко приводили его в пример своим ленивым закормленным чадам: «Смотрите, лодыри, у Пашки отец-инвалид, мать-пьяница, а он учится на одни пятерки! Не то что вы! Ну, чего вам не хватает?»

– Таня, налей мне водки, – попросил он, отгоняя прошлое, которое не хотело отпускать.

Оно вставало перед ним в самый неподходящий момент – унылое, как заводской дым, стелящийся над закопченными корпусами, над пропыленными одноэтажными бараками. На их улице белый снег быстро становился серым, а зеленая травка – желтой и пожухлой.

– Что-то случилось? – участливо спросила Таня.

Она достала из холодильника водку, поставила на стол два стакана. В один налила половину, а в другой – чуть-чуть. Знала – Павел без нее пить не будет.

– Выпьем, что ли? – вздохнул он.

Водка показалась слабенькой, не ударила в голову.

– Пойду-ка я спать… – пробормотал Широков. – Постели мне в кабинете.

Кабинетом они называли маленькую угловую комнату, где стояли столик с компьютером и диван. Остальное место занимали стеллажи с книгами.

– Во сколько тебя будить? – спросила Таня, понимая, что он будет спать один, как и в прошлый раз.

Непрошеные слезы подступили к глазам. И тут же она укорила себя – своего мужика недавно схоронила, а уже по чужому убивается. Позор!

– Завтра суббота, – сухо сказал Павел. – Буду спать, сколько получится.

– Спокойной ночи…

Таня поспешно вышла, потому что слезы предательски потекли по щекам.

Излишняя предосторожность.

Широков уснул сразу, как только разделся и прилег на подушку. Сказались усталость и выпитая натощак водка.

Он сразу увидел себя в лесном домике, куда они с Зубром ездили охотиться на лосей. Весело трещали дрова в камине, а Зубр, румяный с мороза, наливал в чашки травяной отвар. Он тогда уже не мог пить ничего спиртного.

– Я к тебе за советом приходил, – брякнул невпопад Павел. – А ты мне ничего не сказал.

Зубров поставил чайник с отваром на стол, сел и, не мигая, уставился на Широкова.

– Берегись, Паша, – тихо произнес он. – Жаль, защитить я тебя теперь не могу. Не по моим зубам орешек попался…

Павел открыл глаза. Сон это был или спьяну пригрезилось? В кабинет через открытое окно светило солнце. Ему показалось, он и не спал вовсе. Только закрыл глаза и открыл…