Текст книги "Защитная книга для пожилых людей. Советы и рецепты"

Особый случай

Та, которая взяла на себя удар

Из письма:

«Уважаемая Наталья Ивановна, здравствуйте! Я долго думала, прежде чем решилась Вам написать. Не знаю, может, я это делаю зря, но только этот странный случай меня никак не отпускает. Мне почему-то кажется, что именно Вам мне необходимо все рассказать и мне обязательно станет после этого легче. Я с удовольствием покупаю и читаю все Ваши книги, их у меня уже очень много, но все равно я бы с радостью покупала все, что найду с Вашим именем. Как-то пришла моя подруга, и, пока я накрывала на стол, она разглядывала мою библиотеку. Обнаружив в ней Ваши книги, очень удивилась, сказав мне: „Ты же никогда не верила в Бога“. И это правда, к моему горькому сожалению, я раньше пренебрежительно относилась к любой религии. В Бога я уверовала после одного случая, о котором бы я и хотела Вам рассказать. После окончания института я поступила на работу в одну очень престижную организацию. Прошу прощения, но я не стану называть место моей работы, потому что не знаю, вдруг Вы решите опубликовать мой рассказ в своих книгах, а я сейчас являюсь основным, главным лицом этого предприятия и боюсь, что мои подчиненные поймут, что речь идет обо мне. В то время мы, т. е. наше предприятие, было связано с другим, необходимым для нашей работы предприятием, и я бывала подолгу службы у своих коллег. Так случилось, что мне безумно понравился один мужчина, я это долго скрывала, но думаю, что это было заметно. Со временем он тоже стал обращать на меня внимание, и через какое-то время мы наконец-то стали близки. Встречались мы с ним то в кафе, то у меня, то у друзей, а вот к себе он меня не звал никогда. И меня это в некоторой степени задевало. В голову лезли мысли, что он что-то скрывает, и я все чаще стала думать, что он женат. Эта мысль мне отравляла существование. Впервые я так сильно полюбила, и, судя по всему, мне не повезло. Меня мучила мысль: «Если он не женат, что ему мешает хотя бы раз пригласить к себе домой, а раз не зовет, значит, он не свободен!» – так думала я и чем больше думала, тем больше страдала. Однажды, не выдержав и перешагнув через свою гордость, я пригласила к себе своего начальника службы безопасности и попросила его узнать абсолютно все о моем любимом. Спустя какое-то время мне на стол положили полный отчет о его жизни, начиная от его рождения и до того времени, как я его узнала. В папке лежали фотографии его родителей, его фотографии и какой-то девушки. Читая досье, я поймала себя на том, что из моих глаз катятся слезы. То, что я прочла из отчета, нельзя иначе назвать, как трагедия. Оказывается, мой милый долго ухаживал за одной девушкой, ждал, когда она окончит институт, а когда он сделал ей предложение, она согласилась. В отчете было указано, какого числа они подали заявление и на какой день быпо назначено их бракосочетание. За день до их регистрации они шли по проспекту, и в этот момент с дороги на пешеходную часть выскочил грузовик. Девушка первая увидела летящую на них машину и, с силой оттолкнув своего жениха, приняла на себя смертельный удар! Умерла она, не приходя в сознание у него на руках. Я представила себе весь этот ужас и то, как эта молодая женщина, вместо того чтобы спасать себя, потратила спасительные секунды на то, чтобы оттолкнуть своего спутника, явно понимая, что при этом погибнет сама. Прочитав, я наплакалась и решила, что обязательно сделаю все, чтобы только остаться с ним вместе. И я как женщина очень старалась, и в конце концов мы подали заявление в загс. И вот тут случилось то, из-за чего я пишу это письмо. В день регистрации я стояла у зеркала, и в этот самый момент, буквально из ниоткуда, в углу комнаты появилась женщина в темно-синем платье, и ее глаза устремились, нет, просто впились в меня. Она смотрела таким ревнивым взглядом, каким может смотреть только женщина на свою соперницу. Но не это меня поразило, а совсем другое. Я видела фотографию умершей невесты моего будущего мужа из того досье, и та, что стояла и смотрела на меня, без всякого сомнения, была именно она! Мы, не отрываясь, смотрели друг на друга: я – со страхом, а она – с сожалением. Наверное, в то мгновение, когда я моргнула, она исчезла, а я еще какое-то время продолжала стоять. Своему мужу я так и не рассказала о том, что произошло, и не потому, что он мог мне не поверить, а потому, что я боялась напомнить ему о ней. Я не хотела, чтобы наша свадьба была омрачена его грустью. Я очень сильно его любила и ревновала. С тех пор прошли годы, но я до сих пор помню и кожей чувствую ее взгляд. Я бы ни за что не хотела, чтобы это еще когда-нибудь повторилось. Но именно с тех пор я и поверила в Бога. Раз она приходила, значит, есть и потусторонний мир, и все, о чем говорят старые люди. Наталья Ивановна, возможно, я не совсем ясно рассказала эту историю, но мне до сих пор страшно вспоминать тот день. Если будете публиковать мой рассказ, прошу не указывать моего настоящего имени».

Покойник на дне рождения

Из письма:

«В тот год, когда началась война, мы с моей мамой приехали в Свердловскую область, так как все считали, что фашисты скоро дойдут до наших мест. Мне в войну было в аккурат восемнадцать лет, и мы с мужем только что сыграли свадьбу, а через неделю его забрали на фронт. Уезжая с мамой в Свердловскую область, я переживала, что муж вернется и меня не найдет, и оставила ему на всякий случай записку на печи. Уезжая, я еще не знала, что беременна, ведь мы с ним прожили всего только один месяц. Когда я все-таки поняла, что жду ребенка, то первое, что подумала, было то, что вдруг мой муж, когда вернется с войны, не поверит мне, что этот ребенок его. Но моя мама сказала: „Если любит – поверит!“ – и я сразу же успокоилась. В тот день, когда начались роды, я была дома одна. Мама работала на заводе и фактически с работы не уходила. Я ползала по полу, крича от боли, не в состоянии дойти до соседей. Да и что было толку идти, все равно все были на работе. В какой-то момент я вдруг поняла, что могу умереть: по ногам бежала кровь, я выла от боли и задыхалась. Глаза мои остановились на иконе Спасителя, и я закричала: «Господи! Да помоги же Ты мне, хотя бы ради ребенка!» – и в этот момент открылась дверь и вошел мой муж. Он был в гимнастерке и сапогах, вещей я не видела. В тот момент я не испытывала радости от его появления. Боль вымучила меня так, что мне хотелось лишь одного – скорее разродиться. Муж молча подал мне стакан воды и я, стуча зубами, проливая воду на грудь, выпила ее. Его рука легла мне на лоб. Рука показалась мне холодной как лед. «Видимо, это из-за температуры», – мелькнуло у меня в голове. И тут схватки прекратились и начались роды. Роды были столь стремительны, что ребенка буквально вытолкнуло из меня. Муж перерезал пуповину и положил ребенка мне на грудь. От того, что боль отпустила, я блаженно улыбалась, как ненормальная. И, глядя на мужа, произнесла: «Это твой ребенок, твой!» И он ответил: «Я знаю». Мне не хотелось двигаться, я была счастлива, избавившись от боли. И тут я его спросила: «Как ты меня нашел?» Он, как мне тогда показалось, невпопад сказал: 'Ты так кричала". Затем скрипнула дверь, и вошла тетя Надя, муж вышел, наверное, для того, чтобы я смогла привести себя в порядок, смыть кровь и переодеться. Тетка Надька заохала и стала мне помогать. Забрала с груди сына и положила на кровать, стала снимать с меня рубаху и удивляться, как это я сама сумела принять у себя роды. «Я не сама, мне муж помог», – ответила я, и она как-то странно на меня посмотрела. Полежав и дождавшись маму (ее отпустили, так как тетя Надя побежала ее подменить ради рождения моего ребенка), я стала спрашивать ее, не видела ли она на улице мужа, он вышел и куда-то делся. Но мама моя вдруг сказала: "Доченька, ты была беременна, и поэтому я тебе не говорила, что твой муж погиб. Мне Катька Соболева переслала похоронку на него", – и, поднявшись со стула, мама достала из-за иконы конверт, в котором было извещение о смерти моего супруга. С тех пор прошло много лет, у меня уже правнуки, а я до сих пор не знаю, какой дорогой пришел с того света мой муж вдень рождения своего сына. Для того чтобы спасти его и меня».

Камень

Из письма:

«То, что со мной произошло без малого полвека назад, мне до сих пор не то что трудно объяснить, но даже и рассказать. Конечно же, несколько раз за свою жизнь я пыталась с кем-нибудь поделиться, но у меня тут же мелькала мысль, что этого делать нельзя, так как меня просто сочтут ненормальной. Но последние годы, когда я состарилась, я все чаще стала думать, что я должна все-таки об этом кому-нибудь рассказать. И вот я прочитала Ваши книги и поняла, что Вы именно тот человек, который меня правильно поймет и поверит мне. Итак, я начну свой рассказ. Родилась я на Украине, в Сумской области, в зажиточной семье. Правда, то, что мы зажиточные, все мы старались тщательно скрывать – время тогда было такое. У отца оставалось от его батьки какое-то наследство, и он его из своей хоронки потихоньку доставал на наше житье-бытье. Мы жили осторожно, перед народом не выпячиваясь своим богатством. Но, как я уже сказала, в нашем доме всегда был ситный хлеб, калачи на смальце, румяные ватрушки и пироги. Мы ели еду на чистом масле, пили сливки, и мама готовила нам свежее мясо и фаршированных гусаков. Конечно, при этом у нас были закрыты ставни, а отец жег кучу коровьих кизяков (это лепехи из навоза) для того, чтоб запах жареного гусака не разносился по всей округе. Продукты батька привозил с дальнего базара, покупая их там, где его не знали, и за хорошие деньги. В то время многие голодали, и батька все мечтал, что когда-нибудь настанут лучшие времена для людей и нам не придется прятаться от всех. Иногда на Рождество или Пасху мама доставала из подпола спрятанный сундук с красивыми одеждами и украшениями. Все было дивно красиво, только сильно пахло прелой землей, но мы радовались и запаха не замечали. Однажды отец поехал на дальний базар и не вернулся. Его выследили и убили. Видно, кто-то заприметил, что он время от времени приезжает и расплачивается золотом и серебром. Отцу тогда было всего тридцать пять лет. Через неделю батьку нашли привязанного в лесу, он был весь искромсан ножами, видимо, его пытали. Мама была вне себя от горя, и мы, дети, от ужаса и ее бесконечных слез прятались на полатях. Мама наша каждый день бегала на могилу к отцу и там громко рыдала и причитала. Из ее безумных причитаний я поняла, что она в отчаянии укоряет отца за то, что он так и не сказал ей, где спрятано его наследство, а теперь она и дети умрут с голоду. Ходила она на кладбище в любую погоду, и мы за ней. Младшая сестренка простыла и заболела. И когда мама в очередной раз пошла к отцу, я как старшая осталась с детьми, чтобы приглядеть за больной сестрой. В этот раз мать сильно задерживалась, начало темнеть, и к тому же пошел снег. Увидев, что мамина шуба висит на крючке, я подумала, что мама озябнет и заболеет. Взяв одежду, я побежала на кладбище, надеясь встретить ее по дороге и отдать ей шубу. Снег повалил так часто и такими крупными хлопьями, что я ничего не видела на расстоянии вытянутой руки. Наконец я дошла до кладбища и стала громко звать маму, надеясь на то, что она меня услышит и пойдет мне навстречу. Но на кладбище было тихо. Я ходила между могил и не могла найти папину могилу, словно пришла на кладбище в первый раз. Поняв, что хожу по кругу, я сильно испугалась. При мысли, что мне придется спать на могилках, я разрыдалась. Неожиданно, как будто из-под земли, предо мной появилась какая-то бабка. Бабка была мне незнакома. Несмотря на позднее время, благодаря выпавшему снегу было довольно светло. Снег перестал валить, и я очень хорошо видела старуху. Она стояла прямо, не шевелясь, и будто ждала, что я с ней заговорю, и я заговорила. Я спросила ее, не видела ли она мою мать, и бабка молча слегка покачала головой. Кивок ее был мне не совсем понятен. Его можно было истолковать и так и эдак. «Бабушка! – наконец взмолилась я. – Помоги мне, я заблудилась, и если я сейчас не согреюсь, то точно умру! Умру, как мой батька!» Мне показалось, что ее взгляд при упоминании о моем отце потеплел. «Ты вся дрожишь, – сказала она каким-то безжизненным шелестящим голосом и добавила: – Пойдем со мной». Я вдруг увидела у нее за спиной избушку и с радостью последовала за ней. Почему-то в тот момент у меня не было мысли, откуда на этом кладбище взялась избушка – я будто спала. Войдя в избу, я поразилась, как в ней было тепло и светло. Бабка отломила от хлебного каравая большой кусок и подала его мне. Я ела жадно, давясь, глотая непрожеванные куски, поглядывая на каравай. Мне казалось, что еще никогда мне не приходилось есть подобного хлеба. Даже тот белый хлеб с золотистой коркой, что привозил нам с базара батька, был не так свеж и хорош. Хлеб пах топленым молоком, тмином и очень приятно хрустел. Пальцы мои проваливались в его пышный мякиш, и я ела его и не могла наесться. Подняв на старуху глаза, я чуть не поперхнулась. Она смотрела на меня с такой нежностью и с такой любовью, как может смотреть только самый близкий человек. Наверное, я стосковалась по ласке и теплоте, ведь последнее время нашей маме было совсем не до нас. Она все время плакала и ругалась. Она вымещала на нас свою досаду и боль. «Бабушка, как тебя звать?» – спросила я, и она назвала свое имя. Мне вдруг показалось, что я его уже где-то слыхала, но вот где, я не могла припомнить. От тепла и еды меня разморило, и я прислонилась к ее плечу. Сквозь сон я слышала, что она пытается мне что-то говорить: «Отсчитай сорок шагов от дуба, что стоит в огороде, и копай…» Она еще что-то говорила, но я уже спала и ничего не слышала. Иногда мне казалось, что ее руки тихо гладят меня по голове, а может быть, мне это казалось. Проснулась я от толчка. Бабушка говорила: «Уже рассветает, иди, голубка, домой, тебя мать ищет, да не забудь то, что я тебе сказала». Я терла глаза и думала, как бы мне попросить еще хлеба для сестер и мамы. Надеясь, что она догадается о моем желании, я смотрела на нее во все глаза. Лицо у нее уже было совсем другое, печальное и строгое, будто она прощалась со мной навсегда. «Иди, – сказала она и подтолкнула меня в спину. – Иди и не оглядывайся назад». Поняв, что хлеба мне не дождаться, я, прикрыв от стыда глаза, протянула к караваю руки и, схватив его, сунула за пазуху. Накинув на плечи мамино пальто, я побежала домой. Рассветало. По селу лаяли собаки, а я неслась к своему дому и видела у калитки стоящую маму. Подбежав к ней, я радостно сунула руку под одежду, но вместо куска каравая мои пальцы нащупали камень. От неожиданности я выронила его, и он упал прямо возле моих ног. «Мама, это же был хлеб!» – вскричала я так громко, что сама испугалась собственного крика. Уложив меня спать, мама прилегла рядом. Она видно решила, что я бегала ее искать и не нашла. Утром мать снова завела свою песню с плачем и проклятиями, укоряя отца за го, что он не доверял ей и так и не сказал, где спрятан его клад. Видимо, маму так мучила обида на отца, что ей было необходимо об этом все время говорить. И тут я услышала такое же имя, каким назвала себя та бабка. Моя мама проклинала не только отца, но и свою свекровь за то, что она настроила его против нее, называя при этом ее имя. Имя, которое я слышала на кладбище. Получается, что я ночью видела свою умершую бабку, мать моего умершего отца, которую я при своей жизни не застала. На память мне пришли слова, услышанные ночью: "Отсчитай сорок шагов от дуба… " "Мама! – закричала я. – Я знаю, где бабкин клад", – и побежала в огород. Вы, наверное, догадались, что клад действительно был найден и мы, благодаря ему, выжили и не умерли с голоду. Я даже своей маме не рассказала о той ночной встрече: почему-то я тогда понимала, что делать этого нельзя. Сейчас, когда прошло столько лет, я решилась об этом рассказать, а Вы поступайте с моим рассказом, как хотите. Может, и нужно его рассказать людям, глядишь, и еще хоть одним верующим человеком станет на белом свете больше. Ведь если бывают в мире такие чудеса, то только лишь по Его, по Божьей воле!»

Если на похоронах разбили зеркало

Из письма:

«Во время похорон моего мужа мы, как и положено, завесили все зеркала, но при выносе тела люди, выносившие гроб, нечаянно задели им зеркало. Зеркало разбилось. Через три дня после похорон умер зять, а еще через неделю племянница. Соседка сказала: „Теперь, пока половина ваших родных не умрет, так и будет. Нужно искать знающих людей, чтобы эту беду отчитали“. Уважаемая Наталья Ивановна, я-то уже пожила, мне семьдесят пять лет, а вот родных и детей жалко. Прошу Вас научить молитве, которой можно отговорить нашу беду».

Действительно, примета о разбитом зеркале на похоронах является одной из ужасных примет. К счастью, есть сильные заговоры и молитвы, позволяющие отвести от человека и от всей его семьи напрасную гибель. Вот один из таких заговоров:

Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь.

Господи Боже, благослови, Отче.

Как Христос воскрес в Светлое Воскресенье,

Так бы и (такие-то) избавились от мучения.

Мать Христова, встань с Престола.

Ручку Свою подними,

Ризой Своей заслони.

Отмахни от нас гибель напрасную,

Не пусти к нам беду ужасную.

Помолись за нас святыми устами

И пречистыми своими перстами.

Слава Отцу и Сыну и Святому Духу.

Аминь.

Или такой заговор:

Святый Боже, Святый Крепкий,

Святый Бессмертный, помилуй нас.

И как Слово Его не пропадет,

Так и нас, рабов Божьих (имена),

Напрасная смерть не возьмет.

Господь встанет нам на подмогу,

Благословит нашу дорогу,

Обезопасит все наши пути,

Никакой беде к нам не подойти.

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Ныне, присно, во веки веков.

Аминь.

Потеря

Домыв посуду после поминок и подтерев пол, соседские бабы наконец-то ушли домой. На лавке у стола, где недавно ели и пили за упокой рабы Анны, одиноко сидел новоиспеченный вдовец. Он был стар, но все еще был крепок и бодр, и потому бабы, уходя из его дома, судачили и гадали – женится ли старик или нет, а если женится, то на ком? В их селе было много вдов, и каждая считала, что именно она ему подойдет.

Рыжий жирный кот, любимец покойной, уже который раз подходил к старику, терся об его ноги и обиженно отходил к печи. Его глиняная плошка, обычно полная молока, снова оказалась пустой, и к тому же уже два дня мягкая хозяйкина ладонь ни разу не гладила его по пушистым бокам. Это было так обидно и непривычно.

Пересилив навалившуюся усталость, вдовец встал и подошел к окну. Вытянув шею, он напряженно глядел в сторону калитки, ему все время казалось, что вот еще немного, и в комнату войдет жена. Он так этого ждал и желал, что совершенно ясно и четко услышал ее голос, ее говор, она говорила, что уже давно пора корову доить. От столь желанного миража сердце старика гулко застучало, он кинулся к двери и с силой ее распахнул. Тяжело дыша, Архип осмотрелся – двор был абсолютно пуст. Трясущимися руками он прикурил самокрутку и буквально осел на ступеньку крыльца – никто теперь на него не будет ворчать за то, что он много курит, и никому до него больше дела нет. Сгорбившись и не замечая падающего под ноги пепла, Архип задумался о своей жене. Жена его, Анна, была характерная и суровая баба, с ней и в сельсовете не спорили никогда. Все его Анну боялись, но только не он. Когда она шумела, по делу или по привычке, Архип курил и молчал, а иногда начинал петь. Пел: «Очаровательные глазки, зачем сгубили вы меня», – и Анна тут же начинала смеяться. Песня обескураживала и почти всегда успокаивала жену. Докурив и бросив бычок в жестянку, он тут же следом раскурил другую. Анна его не всегда была агрессивной и суровой, характер ее испортился после того, как они схоронили сына. На похоронах ее отливали водой, но, глянув на гроб, она тут же падала без сознания. Первые дни она ночевала у сына на могиле. Уж он уговаривал ее и даже плача стоял на коленях – она все равно не уходила от могильного холма.

Время шло, и стало немного легче, по крайней мере, он уже не видел каждый день ее слез. Взамен этого она чуть что начинала на всех кричать. Кричать она могла пронзительно, громко и сердито, и при этом лицо ее белело как снег. Поднявшись со ступенек, Архип поплелся в дом, ему вдруг очень сильно захотелось думать о ней, вспоминать ее, старую и молодую. Шевеля губами и бровями, Архип стал усиленно считать, сколько же они прожили вместе лет, получилось много – более полвека! Неожиданно для себя он увидел ее совсем молодой, вернее, очень юной – не более семнадцати лет, с точеными белыми руками, тонкой талией и длинной русой косой. От такого щедрого подарка памяти старик буквально замер, боясь ненароком моргнуть, дабы не прогнать дивное воспоминание.

Он четко, до мелочей вспомнил свое долгое ухаживание за ней и еще страх, что она возьмет и прогонит его, а замуж выйдет за Петьку, который сох по ней, как и он. Тот пронзительный страх, пережитый им полвека назад, вспомнился так реально и живо, что у него заломило грудь и заныла душа. Он глухо застонал. Непонятно откуда на него повеяло ароматом яблок, старик оглянулся по сторонам, он хорошо знал этот запах – так пахла она, его жена. Память услужливо являла ему все новые, давно забытые события, словно желая закатить ему небывалый пир сладостных ощущений. Череда их сменялась, и он, обмирая, утопал в этих воспоминаниях. Вот он, долговязый и худой, в штопаной синей фуфайке мечется по двору, слабовольно закрывая руками уши, чтобы не слышать мучительных криков рожающей жены. Она кричит так, что у него от жалости встают дыбом волосы!

Потом ему вспомнилось ее румяное, совершенно счастливое лицо с опущенными, такими густыми и длинными ресницами, каких он больше уже никогда и ни у кого не видел. Она кормила полуспящего младенца и так смотрела на этого крошечного человечка, что он ее приревновал!

День подошел к закату, взгляд Архипа упал на стакан с водой, прикрытый куском хлеба. Чтобы не видеть его, покачиваясь из стороны в сторону, будто пьяный, старик вошел в комнату, где они совсем недавно спали с женой, комната была пуста. Архип тупо уставился на все еще закрытое простыней трюмо и только тут всем своим существом полностью осознал – жены больше нет! Из приоткрытой дверки старого платяного шкафа выглядывал краешек ее платья. Не вполне понимая своих действий, вдовец стал перебирать плечики, на которых сиротливо висели платья жены, и они пахли той, которая уже никогда к этим вещам не прикоснется.

«Аня! – позвал старик, – Аня!», – и зарылся лицом в складках черного платья. Прошло полчаса или больше, а он все не мог выпустить его из рук, будто оно было незримой последней нитью, которая связывала их. Платье было совсем старое, с вязаным, пожелтевшим от времени воротничком, и он хорошо помнил его, в нем она хоронила их единственного сына. Да, именно после той беды жена совершенно изменилась, став из веселой, озорной хохотушки агрессивной, крикливой и вечно недовольной бабой. Соседки не дружили с ней, вернее, не понимали, а он ее понимал и всегда жалел. Скрипнула входная дверь, и Архип услышал, как его окликнула Настасья, их соседка и его жены первый враг. Они вечно ссорились, оскорбляя друг друга, а теперь вот Настасья так смело и уверенно вошла в их дом, вошла так, как будто знала, что теперь она будет здесь всему голова. Расхаживая по половикам в обуви (чего не выносила жена), Настасья заглядывала по углам и весело щебетала: «Слышь, Архип, ты чего без света сидишь? А я тут зашла спросить, что ты будешь с коровой делать? Тебе ведь одному много не надо, или ты еще раз хочешь жениться?»

Архип понимал этот зазывный смех, и этот смех его раздражал. «А что? – продолжала она. – Ты еще мужик хоть куда, и мы бы с тобой были очень славной парой. Анька-то твоя, дело прошлое, больно уж горластая была, ты, поди, рад, что теперь в покое поживешь?» Архип оторвал руки от черного платья, ноги его не слушались, но он все же подошел к Настасье и, взяв ее за костлявые плечи, подтолкнул к двери. Та, видимо, хотела возмутиться, но не стала, что-то в выражении лица вдовца подсказывало ей, что лучше молчать и бежать. Бежать из этого дома, где у человека такие безумные глаза.

Он долго плакал, прежде чем уснуть. Но даже во сне все его тело содрогалось, и он тяжело стонал и вздыхал. Целый мир, да и никто в этом огромном мире не сможет никогда заменить ему вечно уставшую и сердитую, его ненаглядную и такую несказанно дорогую потерю – жену…