Текст книги "Дети навсегда или приключения русского кота в Японии"

Наталья Варламова
Дети навсегда
или
приключения русского кота в Японии

Глава 1

Я кот. И этим немало сказано. Мой хозяин – человек, конечно же. Люди почему-то нас обожают и думают про нас всякое разное, сочиняют сказки и стихи, рисуют картинки, даже наряжаются котами. Смешно прямо. А про одного известного японского кота кто-то сказал «красота кривой линии»… Надо же!

А может, когда им, ну, людям, одиноко, они и придумывают, что мы в чём-то почти такие же, как они?

Сколько про нас всякого написали: и будто мы волшебники в сапогах, и будто мы в другие миры передаём сигналы, можем коров доить. Хотя, может, кто-то и может смочь. Ой, неправильно: сможет суметь. Нет, сумеет. Вроде так.

Ну, я-то обычный рыжий кот, только вечно страдаю из-за своего любопытства. А жизнь у меня простая – потереться о штанину хозяина, когда есть хочется, помурлыкать у него на руках. Мышей в доме нет, а мухи – это несерьёзно.

В этот раз я, как обычно, не могу оторвать глаз от мягко жужжащего принтера. Хозяин уже треснул меня полотенцем вчера, когда я встал на задние лапы у разноцветно мигающего аппарата, растопырив усы и улавливая его странную, неживую пахучесть.

Он бубнил, махая тряпкой: «Брысь, это же три дэ, куда ты лезешь, это три дэ!..» Мне всегда хочется нюхать этот жужжащий большой короб, ещё больше хочется в нём полежать, особенно когда он начинает рисовать что-то огромной иголкой с краской. При хозяине, конечно, ни-ни.

Поэтому сейчас я просто сижу, жмурюсь и наблюдаю за хозяином. Зовут его как-то странно на мой вкус – Григорий, г-р, грохочущие звуки, право слово… Я смотрю, как он привычными движениями мягко стучит по кнопкам своими лапами без когтей, а сам неотрывно лупится в дурацкий экран.

Не люблю я этот экран. Когда он выключен, хозяин обращает на меня внимание, гладит, разговаривает, вкусности всякие кладёт в миску или даже с руки позволяет взять. Ну, после того, как он мне ушки легонько покрутит, я согласен и с руки взять. Но экран этот… Он крадёт у меня хозяина.

Раньше здесь жили толстый мальчик, сын Григория, тоже с ужасным именем – Жора, и его мама Ксения, кстати, вот это имя – другое дело. Да только они куда-то уехали однажды, хлопая дверями и громко выкрикивая какие-то слова друг другу в лицо, будто стреляя из пистолетов.

Не хочу болтать, но замечу всё-таки, что Григорий потом даже пьяным приходил домой несколько дней подряд. Пахло от него так ужасно, что я ночью спал не у него на руке, как обычно, а у себя в мезонине – так верхнюю полку кладовки называла Ксения.

Она всё повторяла, что у меня сто кроватей – где хочу, там и сплю, и ещё про то, что я сложная натура: то ласков и кроток, то впадаю в безумства – скачу, лезу на шторы, завываю, как голодный койот. А я не знаю, почему иногда мне хочется скакать или сидеть в шкафу, смотреть в окно или греться на окошке. Ксения называла меня «Куня ты моя», а хозяин – «Кункин» и ещё «срань болотная», но это реже, гораздо реже.

Запела плоская коробочка, которую хозяин подносит к уху и что-то говорит при этом. Я сладко зеваю, жмурюсь и отворачиваюсь: ничего нового для меня не произойдёт – слова, слова…

Пойду-ка полежу на диванчике под плакатом с какими-то огромными синими рыбами-прыгунами. Ксения часто показывала на этот плакат, когда они с Григорием кричали друг на друга. А что кричать? Эти синие такие блестящие, без шерсти, как и люди, и глаза у них есть. Нет, вообще-то они вроде добрые и весёлые.

Ксения кричала:

– Эта твоя Япония! Да они же дикари! Никто в мире, никто этого не делает!

– Да почему она моя-то? – отбивался Григорий. – Ну, партнёр у меня там, просто партнёр по бизнесу… Японцы – передовая страна, как можно их называть дикарями!

– А то, что они отлавливают их, – и она показывала рукой на плакат, – и убивают! Убивают! Дельфинов! А зачем? Оказывается, на консервы для собак!

Тут она почему-то подходит ко мне и с силой проводит рукой по голове. Право слово, я-то при чём? Я прыгаю на пол и ухожу спать в надёжное место – у меня много таких закоулочков.

Глава 2

Когда я просыпаюсь, в доме пусто-тихо. За окном темно. Не люблю быть один. Я потягиваюсь, помахиваю хвостом – Ксения говорила, что он у меня пушистый, как у белки. Ха!

Да белка – это просто большая прыгучая хвостатая мышь.

Вдруг я замечаю, что принтер мигает мне зелёными и красными огоньками. Ага! Григорий стал забывчивым! Несколько шажков, и, легко скакнув на край урчащей машины, я заглядываю в пахучее отверстие. Лёгкий тёплый ветерок. Трогаю лапой гладкую пластинку, она шевелится. Карандаш стоит неподвижно. Трогаю ещё раз, потом решаю всё-таки посидеть в углублении – хозяин-то не видит.

Подумаешь, «три дэ, три дэ». Но как только я усаживаюсь, подобравшись и обняв лапы хвостом, что-то подо мной сдвигается, звякает, и я начинаю куда-то проваливаться. Я царапаю движущиеся желобки, устрашающе мяукаю, пытаюсь выгибать спину, но неведомая сила пихает и толкает меня в разные стороны, мигают огоньки, свистят и жужжат движущиеся трубки, что-то больно колет меня в бока и лапы.

И тогда я возопил-завыл так сильно, как вопил однажды, когда Жорка пытался засунуть меня в стиральную машину.

В тот раз я исцарапал ему щёку и плечо, и нас обоих отлупили полотенцем – за что меня лупили, я не понял. Я вою-вою изо всех сил, меня крутит и мнёт, давит на бока и вдруг… выбрасывает в воздух, как пробку из бутылки, которая может стрелять, когда приходят гости. Я кувыркаюсь и плюхаюсь с размаху на свои четыре лапы. Две лапы заныли от боли, но мне не до этого, и я стремглав бросаюсь под какую-то кровать. Сижу, сжавшись в комок, и никак не могу начать соображать – это я или кто? Где это я?

Начинаю зализывать ноющие подушечки на лапках, принюхиваюсь и, наконец, решаюсь выглянуть. Смотрю одним глазом – батюшки-светы! Так говаривала моя первая хозяйка, у которой я жил, когда ещё моя мама грела нас с братьями своим пушистым боком. Гляжу и не верю своим глазам – где же это я, батюшки светы! Кажется, я доигрался!

Нет, я не в болоте и не в огороде в крапиве, не на помойке и не в собачьей конуре.

Я в квартире. Но не в нашей с Григорием, а в совершенно – чужой. Пахнет так противно. Кажется, сижу я действительно под кроватью. Осторожно выбираюсь и запрыгиваю на неё. Какое-то странное одеяло, скользкое и холодное. Оглядываюсь. За окнами почему-то светло. Комнатка маленькая, как наша с Григорием кухня… Ой!

Жужжит и урчит, это он! Такой же принтер с огоньками и большим карандашом с густой краской на кончике – вот он, стоит у стены. Похоже, я выплюнулся именно из него, прямо под кровать.

Ну, нет уж, три дэ, ни за какие колбаски я теперь не только садиться в тебя не буду, даже и нюхать не желаю!

И я ещё раз лижу свои ноющие лапки. Вдруг слышу приближающиеся шаги. Замираю, вытянув шею и настропалив ушки. Точно – где-то пискнуло, прошуршало – вижу край отодвигающейся двери. Резко пахнуло …собачьим запахом. Бр-р, юркаю обратно под кровать.

Раздаётся женский голос, негромко напевающий неизвестными мне словами переливающуюся мелодию. Пока я, сжавшись в комок, весь обращаюсь в слух, оказывается, надо было глядеть в оба: собачий псивый запах волной накатывает прямо в нос, и я вижу перед собой два влажных тёмных глаза, свисающие уши и приоткрытую пасть с острыми зубками.

Глава 3

Мы пристально смотрим друг другу в глаза. И этот мой долгий взгляд, обычно называемый кошачьим поцелуем, на этот раз вовсе не поцелуй; я даже готовлюсь вцепиться в мокрый собачий нос, разделённый напополам впадинкой, ощериваюсь, но выгнуть спину не могу – такая низкая кровать!

Пёс вдруг улыбается мне по-собачьи и доверчиво спра-шивает:

– Ты кто? Ты откуда? Что тикаешь глазами?

Я молчу, не зная, стоит ли вступать с ним в разговор. Но всё же он здесь по праву, а я-то, как сюда попал? Затем слышу свой охрипший голосок и сам удивляюсь:

– Меня зовут Тридэ… Нет, Кун…

– А, Тридэ Кун! Ясно! Это имя мне очень даже приятно, – кивает мне пёс. Мы молчим. Слышно человеческое мурлыканье.

Спрашиваю:

– Это кто там напевает?

Пёс немного обиженно:

– Меня, между прочим, зовут Масумэ. А напевает это моя хозяйка, она приходит в этот дом наводить порядок. Тут живёт какой-то учёный, я не видел его: когда мы здесь, он, наверное, гуляет или ходит, как это…

– На работу, – подсказываю ему. Имя у него ничего, плавное. В комнате начинают ползать химические запахи.

– Ну, что ты там скукожился-то? Как ты здесь оказался вообще?

– Как оказался, пока не скажу, – начинаю я темнить. А что, не говорить же ему, что я и сам не знаю. – А вот выходить что-то мне не очень хочется. Что твоя хозяйка скажет? Она злая?

– Что ты! Она очень добрая! Подобрала меня, когда я совсем был голодный и грязный. Она живёт в капсуле, ей приходится каждый день уходить утром с вещами, а вечером приходить. Мне туда не разрешают прыгать. Я один раз только попытался, так хозяйку чуть не выгнали из капсулы за это.

– Что это – капсула?

– Ну, это конура такая узкая, в которой человек только лежать может, и ещё у него есть там телевизор и будильник. А за то, что я сплю ночью около дверей в их большую конуру, где много маленьких конурок, она даёт эти шуршащие бумажки, ну, деньги, дежурным. В одной из конурок, капсул, значит, и спит моя хозяйка. Только за одно мне попадает от неё: иногда я прямо не знаю почему – как рвану от неё и бегу-бегу, куда глаза глядят. А она за мной – и кричит, чуть не плачет. Ну, я понимаю, что, значит, нужен ей очень, и возвращаюсь. Тогда она меня обнимает, гладит и совсем как кошка мурлычет, но так, как у вас, не получается, конечно.

И Масумэ хитро глядит на меня, свесив одно жёлтое ухо.

Я облизываю лапки и пока помалкиваю. Пёс опять принимается болтать.

– Скоро хозяйка будет меня кормить собачьей едой. Только я не люблю эту еду.

– Почему? – спрашиваю, сглатывая слюну.

– Да она надоела мне, всё время одно и то же. Хозяйка наливает горячую воду в баночки разного цвета, получается ровный песок, пахнет он вкусно, но есть это скучно.

– А я бы попробовал, – осторожно замечает Кун.

– Да ну! Хочешь, мы с тобой попробуем вкуснятину из кафе? Сейчас она откроет дверь, будет выносить мусор, тут мы и выскочим.

– Но ведь хозяйка будет плакать, ты сам говорил, что жалеешь её.

Но Масумэ уже не слышит кота, глаза его загораются огоньками, как у искателя приключений, нос антенной задирается вверх, улавливая некую волну.

– За мной! – командует пёс. И, пригнувшись, описывая телами интегральные кривые, Кун и Масумэ выскальзывают за дверь, выжидают за углом, пока хозяйка прикроет дверь, и брызгают вниз по лестнице, вставленной в стеклянное горлышко, высотой во много-много этажей.

В кафе в носы им ударяют разные тёплые вкуснячие запахи – это так здорово после бензинных уличных вонялок. Кун узнаёт многие запахи: Жорка таскал когда-то его в такое кафе, а родители потом ругались: «Зачем ты ходишь в макдак? Ещё и кота хочешь приучить к пластмассовой еде!»

Кун, выглядывая из-под стола, спрашивает Масумэ:

– Это место называется макдак?

– А я не знаю, и какая разница! Жди! Сейчас нас кто-нибудь из жующих заметит и обязательно кинет мясца под стол. Главное, чтобы не заметили эти, в одинаковых кепках и фартуках, они-то могут и по спине огреть.

Вскоре под стол и правда шлёпаются два больших куска мясных котлет, а потом и ещё, и ещё. Кун осмелел и взглянул вверх – несколько лиц приветливо смотрят на то, как кот и пёс расправляются с угощениями. «Какие-то у них странные лица», – отмечает про себя Тридэ. – Нет, не лица, а глаза, чем-то похожие на кошачьи, и волосы у всех тёмные-тёмные».

Вылезать из-под стола кот не стал, он говорит лапой Масумэ, мол, давай-ка утечём отсюда, пока нас не поймали.

Затем сытая двоица усаживается на крылечке рядом с кафе. Кот тщательно вылизывает свою рыже-белую шёрстку, а пёс внимательно следит за группой людей, прыгающих по газонам:

– Гляди, гляди, что они делают! Толкаются, шумят, телефонами щёлкают! Я знаю, что это! По вечерам в каждой нашей капсуле трещат телевизоры, сразу все программы, но мне обычно слышны только несколько. И я знаю, слышал из телевизоров – эти прыгуны ловят покемонов! Вот умора-то!

Но Кун ничего не отвечает, ему это совершенно неинтересно. Кругом пахнет машинами, асфальтом, мелькают огни, ему хочется найти местечко поспокойнее.

Он выгибает спину, потягивается и вдруг решает рассказать новому другу – впрочем, у котов ведь не бывает друзей, ну, хорошему приятелю, ведь пёс так мило опекает его – так вот, рассказать про то, как он влез в принтер, как его там прокрутило и почему-то выбросило сюда, в незнакомое место.

Пока он раздумывает, с чего бы начать рассказ, к ним вдруг стремительно приближается человеческая фигура, выросшая из-за угла. Фигура резко выбрасывает вперёд руки и неожиданно вцепляется в кошачий загривок. Кун не успевает испугаться и только видит мелькнувшую изумлённую мордочку Масумэ, когда тот, схваченный другой рукой, исчезает в какой-то сумке-рюкзаке.

Через минуту и кот оказывается там же. Толкаясь и стараясь найти равновесие в тёмной тесной сумке, друзья не сразу смогли обменяться впечатлениями. В темноте что-то шуршит и пахнет лапшой «Роллтон». Такую Жорка себе заваривал, когда родителей не было дома. Уж Кун помнил этот запах. Пёс прошипел:

– Вот я же говорил, она всегда меня находит! Это моя хозяйка. Слышишь, она причитает что-то, будет сначала немножко ругаться, потом обниматься. Эх, расстроилась…

– Я ничего не понимаю в её словах! Будто песню быстро-быстро поют. А меня-то зачем сюда запихали?

– А ты что, хотел бы один остаться на крыльце? Я ведь понял – ты же иностранец, прям не знаешь, как ступить, как молвить. Но мне это и не очень-то важно, откуда ты.

Пёс помолчал, стараясь не подавать виду, что ему на самом деле ужасно интересно, откуда взялся этот рыже-белый кот такого благородного вида, спокойный и молчаливый. Он подумал: «Вот бы люди умели молчать, как коты…»

Так они перешёптывались в сумке, пока она тряслась и раскачивалась. В дороге Кун и поведал попутчику тайну своего появления в чужом доме: про громадный принтер и своё несчастное любопытство. Когда тряска и раскачивание прекращаются, женская рука извлекает из сумки Масумэ, а кот, сжавшись, остаётся ждать разрешения своей участи.

Глава 4

Ему были слышны обрывки фраз, но даже если бы он слышал их целиком, всё равно не понял бы, о чём они. Кун вздыхает и решает мяукнуть. Ничего не происходит. В темноте сидеть неудобно и душно, он начинает крутиться и вертеться, ища выход.

Удаётся высунуть мордочку: невдалеке в кресле сидит хозяйка Масумэ – немолодая женщина с раскосыми глазами, в таких же джинсах, какие носила Ксения, и что-то часто-часто повторяет, глядя на Масумэ, сидящего перед ней на полу с виноватым видом.

Прошуршали и раздвинулись стеклянные двери, в коридор выходит ещё одна женщина с такими же глазами. Хозяйка Масумэ вскакивает, достаёт из кармана шуршащие бумажки и начинает часто кивать и кланяться, отдавая их другой женщине, затем они направляются к рюкзачку с Куном.

Женщины склоняются над сумкой, что-то тихо говорят друг другу, потом по очереди гладят кота по голове, руки у них мягкие, только Куну это не очень нравится, они же совсем незнакомо пахнут. Но кот терпит. Потом обе женщины уходят, поставив рюкзак в угол за какой-то гудящий автомат.

Подскакивает Масумэ:

– Не бойся! Ты им нравишься, они не хотят гнать тебя на улицу. Но пока не знают, как спрятать тебя от начальника: он не разрешает здесь жить котам. Пойдём пока на моё место – там у меня коврик, там тепло.

Кун вылезает из сумки и еле плетётся за псом – как же он устал, совсем ведь не спал… Григорий как-то говорил Жоре, что коты должны спать в два раза больше, чем люди. Собачий коврик, конечно, тёплый, но, батюшки светы, как же он пахнет псинкой… Однако усталость подкашивает гудящие лапки Куна, и, свернувшись калачиком, он засыпает рядом с ковриком Масумэ, на бумажном пакете. Ещё не уплыв в тёплые глубины сна, кот слышит, словно в отдалении, бормотание пёсика: «И как это кошки умеют так уютно урчать, мурчать, мурлыкать…»

Просыпается Кун от громких людских голосов. Открыв один глаз, видит перед собой женские ноги в мягких тапочках и мужские в таких же белых кроссовках, как у Георгия. Подчиняясь инстинкту, кот стремглав бросается наутёк, не разбирая дороги. Конечно, он попадает кому-то под ноги и, вдруг взмывая в воздух, чувствуя цепкую руку у себя на загривке, видит внизу испуганную мордочку Масумэ.

Пёс с тревогой смотрит, как Куна подносит к лицу господин директор Большой капсулы, мужчина в белых кроссовках. Господин даже не взглянул на кота, а резко бросил его прямо на грудь хозяйке Масумэ, что-то громко выкрикивая при этом. Хозяйка ловит кота на лету и, прижимая его к животу, начинает мелко и часто кланяться начальнику.

Кот успевает спрятать когти, которые было выпустил на господина, а то ещё расцарапает живот доброй женщине. Дальше пошло совсем уж непонятное. Хозяйка вместе с Куном бежит куда-то, Масумэ за ней, и вот Кун оказывается в большой коробке. Там – мягкая тряпочка, какие-то вкусно пахнущие пакетики, а в стенках кружочками светятся дырочки. Тридэ собирается в кучку и замирает. Вскоре в одну из дырочек свистнул голос Мацумэ: «Не бойся, она отнесёт тебя в хорошее место. Прощай…»

Глава 5

Кун даже не пытается вспомнить, что было с ним до того, как он оказался в этой весёлой компании. Так его мотало, мутило, качало, кидало внутри коробки, что и вспоминать неохота. Он понял, что его куда-то везут и в который раз взгрустнул о своём тихом сытом житии-бытии в доме Григория, о ласковой Ксении и даже о взбалмошном Жорке. И Масумэ где-то далеко…

А рядом теперь эта весёлая компания. Тридэ сидит, сжавшись и стараясь незаметно поглядывать по сторонам, не зная, чего от них ожидать. В воздухе резко пахнет свежей рыбой, водой и мокрой травой, болтающейся у берега в волнах. Толпы, или как там, стаи, или даже стада разноцветных котов и кошек расположились на камнях и тропинках, сваях и приступочках.

Они спокойны, потому что только что наелись, толкаясь и мяуча, хватая прямо в воздухе шикарный корм, который им щедро высыпали радостно восклицавшие люди. Потом все эти люди засверкали фотоаппаратами, другими плоскими коробочками, побежали по дорожкам и погрузились в большую лодку со стеклянной крышей.

Тридэ поворачивает голову и видит, что урчащая лодка уже вдалеке покачивается на серой воде. Кот боится воды, он никогда не любил ни озерцо на даче, в которое его пихал Жорка, ни насильные помывки в ванне. А здесь, батюшки светы, до самого неба – всё вода. А вокруг эта весёлая компания: рыжие и чёрные, белые и разноцветные, коты, кошки и котята – кто лежит, кто бродит, кто вылизывается. Некоторые сыто жмурятся и не обращают никакого внимания на Куна, но многие, организовав небольшой кружок, прямо-таки впились взглядами в пришельца.

Так… Начинается сеанс кошачьей телепатической беседы. Коты сидят молча, не шевелясь, уставившись друг на друга. Глаза мерцают в сумраке, и слышен только лёгкий шум прибоя неподалёку. Огромный лохматый серый кот с подпалинами, бывший когда-то, наверное, белым, уже дважды пересаживался поближе к Тридэ, поблескивая жёлтыми огоньками глаз и издавая агрессивные предупреждающие рыки: «Ты ещё кто такой? Что расселся-то? Не знаешь, что ли, что я сын Сосэки?»

Кун делает вид, что его всё это мало заботит, и жмурится, прикрывая глаза. Но отвязаться от Лохматого не удаётся – он рычит-урчит, подвывает и вдруг прыгает на Куна, вцепляясь ему в загривок. Они начинают кататься по траве, издавая воинственные рыки на высоких нотах.

Кун чувствует, что Лохматый сильнее его, он навалился на него и задними лапами с силой корябает ему живот и шею. Тогда Кун намертво вцепляется Лохматому в горло, прижавшись всем телом и не давая ему освободиться, коты замирают в объятьях друг друга, тяжело дыша мохнатыми пузами – с обеих сторон раздаётся только угрожающий вой, переходящий в фальцет.

Наконец они расцепляются, Кун отскакивает, выгибает спину и боком прыгает в сторону Лохматого. А тот, презрев каноны боя, просто отвешивает лапой Куну оплеуху с размаху, потом ещё раз. Кун видит, что слева к нему подбирается ещё один чёрный котяра с драным ухом, и решает, что пора драпать. Он даёт стрекача и несётся, не разбирая дороги.

Глава 6

В пустом и гулком здании, куда Кун залетел, унося ноги, темно и холодно. Здесь, похоже, давно не было людей: окна разбиты, двери сломаны, и сквозь плитки на полу растёт трава. Кот принимается зализывать царапины, на всякий случай придвинувшись к большому лопуху, который его прикрывает, как зонтик.

Внезапно он чувствует на себе чей-то взгляд. Подняв голову, Кун встречается глазами с ошеломительно красивой кошкой – воздушно-серая, она грациозно сидит, обняв себя пушистым хвостом и глядя на израненного Куна большими ласковыми глазами. Кот замирает с поднятой в воздух лапкой и устремляет взор навстречу дымчатой красавице. Так приходит к нему первая в его жизни большая любовь.

Марта, так звали его любовь, тоже была почти из породы мейн-кунов, поэтому, наверное, или поэтому тоже, и почувствовала к Тридэ симпатию и сострадание. Про их общую породу кот и знать не знал. Впрочем, она много чего ему поведала: и про то, что живут они на японском мурлыкающем острове кошек, где всего-то несколько человек обитают, что сюда привозят туристов, которые с восторгом кормят разноцветную усатую-хвостатую ораву котов и кошек. Кто-то называет это место зоной, а кто-то говорит, что лечит здесь какие-то свои нервы.

Теперь дважды в день они втроём отправлялись на мол, куда приставали лодки. Втроём, потому что вместе с ними в их уютной кухоньке в домике за тремя старыми сараями, если идти от мола сначала по горочке, потом направо, за кусты – так вот, вместе с ними жил маленький сыночек Марты, глупый и беззаботный. Он, конечно, любил скакать и спать у мамы под боком, свернувшись калачиком. Ах, тогда он становился похожим на те вкусные колбаски, которые давал Куну давно-давно, где-то далеко, его хозяин Гр…Гра… Кун с трудом вспоминал его имя.

Марта сразу завела неукоснительный порядок: на мол они ходили только поесть, а всё остальное время куны не должны общаться с этой оравой, валяющейся на грязных камнях и периодически устраивающей свары между собой. Куны приходили с прямо поднятыми хвостами и не особенно старались урвать вкусную еду, потому что все туристы непременно в первую очередь замечали эту благородную троицу, державшуюся чуть в стороне.

Они сами чуть ли не бежали к семейству, приговаривая что-то ласковое на непонятных языках и угощая котиков разными вкусностями. Обитатели мола в большинстве своём держали хвосты поджатыми, и это очень не нравилось Марте: «Посмотри, какие они простоватые, у них даже носы с пятнами, хвосты поджаты, уши с залысинам, вылизываются кое – как». Нет, некоторые из них тоже держали хвосты вверх, но такого благородства в осанке и грации при движении, как у Марты, не было ни у кого. Лохматый всегда зло косился на Куна, но больше не наскакивал, видимо, считая, что «прописка» состоялась. Да и эта его серая королевна вызывала у Лохматого только усмешку – то ли дело его толстая трёхцветная Охапуча! Скоро у них опять будут мохнатые детки.

Кун и Марта блаженствовали несколько недель, нежась вместе на солнышке, гуляя в высокой траве за их домиком, вылизывая друг друга и котёнка, сидя по ночам на крыше и глядя на звёзды.

Коты, как и многие люди, не знают, а некоторые и не хотят знать, что всё когда-нибудь кончается…

В тот ужасный день троица, как всегда, спокойно прошествовала на мол и уселась на взгорочке, когда лодка была уже у берега. Вскоре всех покормили, и шумное мяуканье постепенно пошло на убыль. Тогда Кун, оторвавшись от своего кусочка сочного мяса, вдруг обнаруживает, что Марта исчезла, а рядом с ним сидит только сынок-котёнок Фыр-Фыр. Кун обежал мол по кругу, заглянул под все кустики – Марты не было. Он слышит хныканье Фыр-Фыра, возвращается к нему и садится рядом, тревожно осматриваясь по сторонам. Лодка уже отчалила от берега, когда к нему, медленно переваливаясь, подошла старая полосатая кошка.

– Эх, рыжий граф, придётся тебе теперь поскулить. Ты ведь знаешь, что туристы частенько забирают с собой некоторых наших островитян. Вот и сегодня, когда ты так урчал над котлеткой, твою дымчатую графиню забрала на лодку женщина, что привезла нам мешок серебристой рыбки.

У Куна всё похолодело внутри. Он так и замер. До самой ночи сидел он на молу, вглядываясь в шевелящуюся морскую пустыню. И только потому, что Фыр-Фыр уже дрожал от холода, прижимаясь к нему тёплым бочком, он заставил себя пойти домой. Медленно побрели они вдвоём в опустевшую каморочку, где ещё так сладко пахло Мартой. И ведь никто не знает, что скоро у них должны родиться детки…