Текст книги "Анатомичка"

Заячий остров, 1703 год

Мертвецов с Ниеншанца привезли на трёх телегах и свалили около дальней казармы, приспособленной под госпиталь и мертвецкую. Два фельдшера перетаскали тела внутрь и разложили на нарах, покрытых нечистой дерюгой, которую не успевали мыть от ежедневно прибывающих с болот строителей – и безнадёжно умирающих, и вовсе бездыханных.

Пётр повелел всех вскрывать, чтобы знать, кто от чего помер, и каждого записывать. Всех – в том числе и шведов, и для них завести отдельную книгу. Книг на столе старшего лекаря – засаленных, в пятнах крови и гноя – скопилось пять штук, четыре для своих и одна шведская. Поначалу резали аккуратно, все втроём, меняя ножи и ланцеты и аккуратно вписывая каждого по нумерам и приметам в тесные строчки, с примечаниями: у кого лихорадка, у кого сердечный недуг или цинга. Больше помирали от болотной лихорадки, конечно. Бумаг почти ни у кого не было, а иноземцев отличали по платью да по отсутствию бороды. После потрошения всех учтённых скидывали в хлюпающую грязь глубокой братской могилы прямо посреди острова, присыпая добрыми слоями земли или дёрна, который в избытке поставляла стройка. Тем не менее стойкий запах мокрой мертвечины не изничтожался даже суровыми балтийскими ветрами.

Пётр и сам порой заглядывал в прозекторскую, надевал фартук, доставал личный футляр с инструментами и ковырялся в каком-нибудь свежем трупе, предпочитая шведские. Бывал чаще разочарован, наскоро пролистывал последние записи и, не проронив ни слова, уходил.

Шведов свозили с разных мест, редко и помалу, и только сегодня весь обоз с Канецкой слободы был полон старожилов Ниеншанца – большей частью покойники были сильно подпорченные, а иные и вовсе истлевшие, со следами налипшей на телах земли. Старший лекарь Пармен Симеонович вопросов никогда вслух не задавал, а его помощники и подавно. То ли слишком умный был, то ли нелюбопытный, то ли мертвецы сами на все вопросы исчерпывающе отвечали.

Тел было более двух дюжин, а управиться хотелось дотемна, поэтому Пармен Симеонович распределил кадавров поровну на каждого, и решительно принялся кромсать первого, едва отделив остатки мундира от тела и ими же смахнув грязь с синюшной груди. Однако ж, как только он сделал первый надрез, покойник словно вздохнул – выпиравшие рёбра приподнялись, легко расползлась над ними кожа, из лёгких вырвался короткий всхлип и пахнуло тиной. Такие запахи на здешних болотах не редкость, но вместе с запахом едкой струйкой выпалил из надреза тёмно-зелёный дымок – как бывает, если на волчий табак наступить. Пармен закашлялся, разметая пыль по сторонам, и отвернулся – чтобы на мгновение увидеть, что и помощники его вовсю надрываются кашлем, окутанные неведомой взвесью. А спустя то мгновение слабость и тьма поглотили его.

Санкт-Петербург, 2015 год

Репортёр Останин

«Полиция считает, что перестрелки на Кронверкском, Гороховой и Белинского не связаны друг с другом.» Как же, не связаны. Связаны, как молекулы ДНК, идеальной цепочкой стройных фактов. Только Лёне строго-настрого было «рекомендовано» придерживаться официальной версии. Он сидел на широком редакционном подоконнике, примостив ноутбук на поджатых коленях, и попеременно смотрел то на расползающуюся плоть мертвенно-сизых облаков над кособокой кольчугой василеостровских крыш, то на распечатки пресс-релизов МВД – истеричных, трусливых и ежедневно разных, то на пульсирующий курсор в конце единственной пока строки для вечерних криминальных новостей. Кольчугу крыш прорезали красным глубокие раны уличных линий с односторонним движением.

Лёня любил свою работу не только за странное удовлетворение от погружения в криминальную хронику, хотя странным его называла только жена Люся, но и за офис в мансардном этаже на одной из линий Васильевского острова. Хотя и тут было своё «хотя»: он почти весь день таскался с какой-нибудь опергруппой на захваты или облавы, а на облюбованный подоконник забирался уже под вечер, измотанный впечатлениями и предвкушением битвы между увиденным вживую и прочитанным в файлах пресс-службы МВД. Битва всегда заканчивалась компромиссом, потому что у Лёни была семья, а для донкихотства требуется одиночество. Поэтому Лёня довольствовался дневными подвигами, а уж как о них написать – всё одно нет правды на земле, тем более там, где встречаются журналистика и пиар.

Вот и сейчас эта история со Стрелками, которую по официальной версии следует считать тремя разными историями. В публичное место заходит человек с оружием, молча и методично расстреливает людей и, убедившись, что мертвы все, кто там находился, стреляет себе в голову. За три недели, с равными промежутками, это уже третий случай, количество жертв – под сотню. В городе чрезвычайное положение, в патрули собрали всех, даже кадетов. Губернатор заседает с Президентом, прибывшим после первой стрельбы.

Если бы Стрелок был один, был бы маньяк и серия. Под теракт тоже, как ни старайся, не подвести: все стрелки славянского происхождения, друг с другом не связаны, в экстремистских эскападах не замечены, скорее наоборот – законопослушные отцы семейств, интеллигенция и аристократы в десятом колене. Оружие разное, отслеживается легко, куплено где попало – профессионалы так не работают. Профайлеры из ФСБ сломали небось головы, потому что, по словам надёжного лёниного источника, склоняются – не смешите меня – к версии эпидемии.

Но у Лёни есть своя версия. Вернее, зацепка. Использовав связи в органах, чтобы попасть на квартиры к первым двум Стрелкам, он покопался в личных вещах и всего лишь сложил два и два, которые просто бросались в глаза. Когда же он вскрыл опечатанный лофт третьего стрелявшего, он уже знал, что искать, и – пожалуйста – вот она, на своём привычном для квартир питерских интеллигентов месте. Связь между этими тремя есть, но как её истолковать?

Писатель Сибарский

Костя Сибарский, без пяти минут молодец и ого-го, сидел на пляже Петропавловки, бесцеремонно застуживая простату, и дописывал последнюю главу «Убийства в преисподней». От воды тянуло болотом, песок неумолимо пропитывал джинсы влагой. Ничего, простата сдюжит, а вот так писать, как на Заячьем острове, у него не получалось больше нигде. Как будто колодезь личного костиного вдохновения был погребён под куртинами первого столичного форта. Впрочем, всё могло объясняться и более физиологически: подземной музой Сибарскому служили истлевшие здесь за триста с лишним лет кости его предков, сгинувших вместе с сотнями других строителей в братской могиле, над которой теперь гигантским надгробием стоит Петропавловка.

Косте давно было уже за сорок, как и количеству его книг, но только последнюю он – совершенно случайно – начал писать, заглядевшись на невскую рябь под стенами, промаринованными сотнями наводнений. Достал блокнот и не заметил, как искромсал красными гелевыми строчками почти половину. На следующий день пришёл с ноутбуком и безудержно шлёпал по клавишам, пока хватило зарядки. Стремительно пронёсся месяц. Костя поставил последнюю точку и, не перечитывая, разослал по знакомым адресам, ожидая увидеть стандартную отписку. Но реакция издательства была такой же удивительной и новой, как и его нынешний механизм письма – не прошло и недели, как ему ответили письмом с прикреплённым авторским договором.

Костя писал в разных местах крепости – то у шемякинского Петра под присмотром бронзовых глазниц скорбно малой головы, то раскладывал брезентовое кресло и усаживался прямо на мощеной площади у собора – иногда вместе со студентами из Мухи, которые прилежно плодили главный открыточный силуэт во всех ракурсах. Но лучше всего у него получалось именно на песке пляжа, на изгибе острова, откуда налево раскидывался недужно зеленого цвета Эрмитаж, а справа, на стрелке – охряные колонны комично разводили перед ним рострами, точно короткими ручонками.

Он действительно управился за пять минут, сохранился, захлопнул ноут и под торжествующее «ого-го» вскочил с прохладного сентябрьского песка.

Костя хотел тут же позвонить издателю и обрадовать того – ведь он закончил даже раньше срока, и если предыдущая книга разошлась моментально, то у следующей можно и тираж увеличить. До Донцовой далеко, конечно, но всё же. Однако Костя решил по традиции сначала обмыть рукопись в баре – вскрыть тот нарыв на душе, который всегда назревал вместе с новой идеей романа, но почему-то никогда не рассасывался с последней точкой готового текста. Он даже коктейль собственный изобрёл – «Грязный скальпель»: любой алкоголь выше сорока градусов, шоколадное молоко и перец чили вприкуску. Он же творческая натура в конце концов, и значит, каждый новый вариант должен быть открытием! И вскрытием, само собой. «Вскрытие» часто заканчивалось – слава богу, не в морге – в отделении, поэтому ноут с драгоценным файлом Костя сначала занёс домой, на Ординарную, жмурясь по дороге на закатное солнце и попинывая редкие разноцветные кляксы листвы на людном Каменноостровском.

Костя поднялся на пятый этаж, выдохнул кленовый сироп бабьелетнего воздуха, протиснулся ледоколом по пыльному коридору девятикомнатной коммуналки, втянул привычный смрад спёртого русского менталитета разномастных соседей и оказался около своей двери. Стопка экземпляров его первого настоящего издания – романа «Общество анонимных убийц», которую он оставил с утра с запиской «Читайте, пожалуйста», заметно поредела. Что его толкнуло на этот благотворительный жест, он и сам не понял – может быть, умопомрачительные булочки с корицей, которые испекла вчера Антонина Аркадьевна? Аккуратно подровняв стопку с остатками книг, он вошёл в комнату. В кармане завибрировал телефон, номер был незнакомый, но он и в эпоху неиздаваемости молился на такие звонки больше, чем на знакомые. Он ответил.

– Константин Сибарский? Это Леонид Останин, репортёр «Криминального Петербурга». Мы могли бы с вами встретиться и поговорить? По поводу вашей книги.

Костя, ещё не слишком избалованный вниманием прессы, немедленно согласился. Вполне логично, что им интересуются криминальные репортёры, ведь он пишет о преступниках.

Студент Корнеев

Заинстаграмив вывеску «Терминала» с хэштегами «бархоппинг» и «ааауменядочь», Стёпа заглянул через витрину внутрь, пересчитал мертвевшие под синими лампами лица посетителей и удовлетворённо хмыкнул: несмотря на чрезвычайное положение, пятница набирала силу, и значит, два пакета жареных каштанов найдут себе применение. Затем, как утверждают очевидцы, Корнеев достал из сумки автоматический пистолет, снял его с предохранителя, открыл дверь и молча, словно в беспамятстве водя вытянутой рукой направо и налево, выдал несколько очередей. Внезапно он остановился, убрав палец с курка и отведя дуло от столика у окна. Этой пары мгновений хватило, чтобы охранник, первым нырнувший под барную стойку, очухался и использовал по назначению электрошоковый пистолет. Электроды ударили стрелка в вельветовую спину и, вволю наигравшись с ним игрушечными молниями, опрокинули выгнувшееся тело на пол. Охранник поднял выпавший пистолет АЕК 919 с совсем не смертельным названием «Каштан», сковал руки стрелка наручниками, вызвал кого следует и принялся осматривать поле боя. Живых и раненых было немного. Но если бы не заминка со столиком у окна… А кстати, куда делись те два мужика, которые там сидели? То ли прячутся где-то в баре, то ли сбежали – ну, не мудрено.

Писатель Сибарский и репортёр Останин

Под любопытствующим взглядом криминального репортёра Костя никак не мог пристроиться к бокалу с граппа-шоколадными вихрами «Скальпеля». А лучше бы поспешил, потому что, когда он наконец поднёс смертоносное пойло к губам, держа наготове в другой руке глянцевый зеленый чили, в «Терминал» ворвался бородатый пацан с пистолетом и принялся палить – натурально убивая при этом людей. Костя даже успел подумать, не приход ли это? Ведь пару храбрящих абсентных шотиков он-таки пропустил перед встречей с журналистом. Но вместо изумрудных феечек перед ним вдруг оказалось дымящееся дуло пистолета. К тому же он, кажется, оглох, потому что не слышал больше ни пальбы, ни звона бьющегося стекла, даже крики прекратились. А пистолет перестал с бешеной скоростью плеваться огненными шмелями, и Костя завороженно ждал, что теперь, как в кино, в его сторону медленно-премедленно вылетит пуля. Но пуля никак не вылетала, а пистолет вдруг задёргался и выпал из рук пацана. Тут репортёр потянул Костю за рукав, и они выскочили наружу, пробежали квартал по Рубинштейна и нырнули в открытые ворота какого-то двора.

– Что за чёрт? – спросил Костя скорее затхлую темноту подворотни, чем своего спутника, но тут же спохватился – это ведь не конец света, он всё ещё писатель на интервью и должен держать лицо.

– Похоже, это четвёртый Стрелок. И если он жив, мне, пожалуй, стоит вернуться. Но сначала я хотел бы всё-таки переговорить с вами.

– О чём вы, какой ещё четвёртый стрелок?

– Не слышали о Стрелках?

– Последний месяц я писал роман и старался ни на что не отвлекаться. Интернет – только для информации по книге.

– Я как раз хотел вас расспросить о первой книге…

– Строго говоря, та книга не совсем первая, у меня на счету уже около сорока романов, – важно зашептал Костя. – Просто они ещё не издавались.

– И слава богу! – Оборвал его Лёня, на что Костя обиженно засопел. – Я имею в виду «Общество убийц». И боюсь, что она напрямую связана со всеми этими Стрелками.

– Анонимных, – уточнил писатель. – Анонимных убийц, это важно.

– Важно то, что у всех троих я нашёл вашу книгу. А вы ведь не Достоевский, прямо скажем, чтобы стоять в каждом шкафу – хоть для чтения, хоть для галочки. Я её прочитал – не Достоевский опять же, но и убивать людей пачками я после этого не чувствую надобности. Поэтому вопросы остались.

– Хотите сказать, что я современных раскольниковых породил? – в голосе писателя послышалась надежда.

– Не мечтайте. Количество жертв – с сегодняшними – уже больше ста. И предположительно они на вашей совести. В общем, на повестке ночи у нас два вопроса: что там за НЛП такое в вашей книжке и почему он не стал стрелять в нашу сторону? Вы подумайте до завтра, а я займусь своей работой.

Репортёр, осмотревшись, вышел под свет фонарей и отправился обратно к «Терминалу», а Костя только сейчас заметил, что до сих пор держит в руках бокал с «Грязным скальпелем». Перец он где-то выронил, но и без чили его душа сейчас, как никогда, готова была принять эту меру.

Парикмахер Ангис

У Валеры Ангиса чесалась лодыжка. Чертовски чесалась. И чертовщина эта началась ещё вечером, после того, как он попал в какую-то дрянную лужу. Бежал к Горьковской, торопясь до закрытия, в темноте не заметил пролом в асфальте, полный тёмною водою, и не на шутку звезданулся. Лодыжку подвернул, ногу промочил, колено ободрал, плащ испачкал в какой-то зелёной маслянистой фигне – впору присесть там же да пригорюниться.

Но горевать было недосуг, он спешил в свой барбер-шоп на ночную смену – с начала лета и до сих пор они работали круглосуточно, и никакие Стрелки им не помеха. Так же, как и клиентам – тех и ночью было пруд пруди. Питер хоть и не Москва, которая never sleeps, но на Невском жизнь бьёт ключом не глядя на часы. Иногда, конечно, и буквально бьёт, но редко и в дальних переулках. А их цирюльня запряталась неглубоко от негасимых огней, поэтому и проблем с желающими побриться среди ночи не было. Ночью по записи не принимали – только в порядке очереди.

И вот же – не успел он приковылять и переодеться в униформу, как и первый клиент заявился. Пьяный, понятное дело. Молодой, весёлый и счастливый. Всё вертелся и тыкал фоткой с новорожденной дочкой в лицо, да так, что Валера чуть не вскрыл тому сонную артерию опасной бритвой. И твердил: «Я же должен быть красивым, понимаешь, у меня же дочь! Женщина-дочь!» А борода у папаши-ньюби была знатная – мощная, с фигурными баками, даром что пацан совсем. Валера решил обслужить бороду по полной: масло для мягкости, горячий компресс, травяная пена, овощная маска с пчелиным ядом. Лодыжка начала чесаться ещё в начале ритуала, и Валера осторожно поскрёбывал её шлёпанцем, стараясь не потревожить пацана.

И тут Валера задумался: почему он всегда так отдалял летальный исход для своих клиентов? Конечно, варфарин, на который он перешёл после малоэффективных канцерогенных шампуней, действовал уже не так долго, но зато радикально, кроваво, и тоже гарантировал ему полную свободу от любых подозрений. Но сейчас – именно сейчас – Валеру ошеломило простое решение. Сахарный свинец. Ацетат свинца проникнет в их клетки и разбудит тягу к насилию. Свинец будет нашёптывать: «Режь, стреляй, дави, убей…» Так Валера изящно делегирует свою задачу, многократно увеличив производительность. Теперь он сможет ставить не одну галочку, а сразу несколько. Надо только следить за новостями. Говорят, так пала Римская империя, пусть так изыдут и петровские наследники.

Лодыжка чесалась, он подвернул штанину и увидел на коже тёмную паутинку сосудов. Расчесал, наверное. Он наклеил несколько пластырей в ряд и, пока клиент кайфовал под горячим мятным полотенцем, Валера замешал овощную маску с новым ингредиентом – свинцовым подсластителем. И почему он раньше не додумался?

Репортёр Останин

Лёня проснулся, как обычно – от того, что захныкал в кроватке трёхлетний Федя. Однако Лёне было не до него. Он мигом вспомнил все вчерашние открытия, ткнулся губами в тёплое ухо жены, потормошил её для верности – она, в отличие от него, спала крепко, – наскоро умылся, оделся и помчался в редакцию. Суббота репортёру не помеха.

Вчера, вернувшись на место бойни, он ещё застал Стрелка, который уже очнулся и сидел в полицейской машине. Полупьяный ночной народ пока не до конца понимал, что случилось и кого так плотно закрывают собой бойцы спецназа, поэтому не ломился туда, и только, вяло кучкуясь, перебрасывался вопросами.

Лёня нашёл главного, помаячил редакционными корочками и специальным разрешением от Самого, но выяснил немного, зато упал на хвост опергруппе, которая выехала на квартиру Стрелка – Степана Корнеева: тот с готовностью отвечал на все вопросы и ничего не скрывал, только очень удивлялся. Он ведь пришёл выпить – отметить рождение дочери, два кулька каштанов вон купил по пути. Каштаны – это же прикольно.

В квартире Корнеева всё было готово к прибытию новорожденной – кроватка с мобилем, погремушки, упаковки с сосками, стопки крошечных одёжек, воздушные шары, флажки – мимими, одним словом, а не логово террориста. Но Лёня искал другое. Просмотрел книжный шкаф, порылся в тумбочке у кровати, перебрал кипу Marie Claire на журнальном столике. И про туалет, разумеется, не забыл. Книги не было. В сумке при Корнееве, кроме пистолета-пулемёта «Каштан», который он оттуда достал, больше ничего не нашли. В телефон Лёня тоже предусмотрительно заглянул – никаких следов электронной версии.

Полночи он просидел на Литейном, пока допрашивали задержанного. Того тошнило, и ему вызвали врача, который диагностировал отравление свинцом. Вернее, ацетатом свинца, так называемым «дефрутумом», который ещё древние римляне использовали вместо сахара – от него и загнулись. На этом у Лёни появилась мысль и он отправился додумывать её домой. А утром из редакции позвонил Сибарскому и попросил приехать.

Тот появился через два часа, недовольный, небритый и помятый – вчерашнее «вскрытие» прошло по полной.

– Я так и не понял, зачем я вам понадобился, если теперь вы считаете, что моя книга ни при чём? – Сибарский как вошёл, так упал замертво на диван и выхрипывал оттуда, из потрескавшихся кожаных недр, по слову. – Чёрт, надо было труповозку вызывать, а не такси, дешевле бы обошлось.

– Ты бы к своему Скальпелю антидот уже давно придумал – зачем так мучиться каждый раз?

– А когда мы перешли на «ты»? А, плевать.

– Короче, книга твоя не то что бы ни при чём. Просто она – часть. И ты – часть. Только вот чего точно – я ещё не до конца понял.

– Я сегодня тебе не помощник. В понятии. Чего бы то ни было.

– Просто лежи и слушай, – репортёр шлёпнул по клавише пробела на макбуке и монитор ожил. – Один мой приятель сказал бы: «это дело рук америкосов». Но я уверен, что так далеко ходить не надо…

Менеджер Некрочко

– Григорий Демидович, вам кофе или следующих?

Ослепительная Зарина заглянула в гостиную, которую обустроили под конференц-зал. Да ладно, чего там – что гостиная, что конференц-зал – одно название: в арендованной офицерской квартире всю мебель, кроме стульев, снесли в одну из двух комнат, а в кухне за столом обосновались кофеварка и секретарша, которые достались Григорию Некрочко по наследству впридачу к жалкому офису и громкой должности директора кадрового агентства. Для директора стола уже не хватило, и ему приходилось держать бумажки на коленях, а кофе на подоконнике. Ему не полагалось даже ноутбука.

За окнами первого этажа ещё не облетевшей листвой ворожили столетние липы, сам дом с нетерпением ждал капремонта перед перестройкой его в гостиницу, но хозяева упорно сопротивлялись – кто же добровольно распрощается с жиплощадью в Петропавловской крепости? В квартире было темно и холодно, как в морге, и тянуло плесенью то ли из подвала, то ли из прилегавших к дому подземных казематов Алексеевского равелина.

– Кофе и следующих. Остальных гоните, если заявятся, – он поправил виндзорский узел на галстуке и поиграл ртом, пытаясь настроить нужную улыбку.

– А что сказать? Вы ведь уже назначили.

– Скажите, что меня от них тошнит.

Зарина соболезнующе поджала губки. Ничего, она справится. И он тоже.

Месяц назад работодатели обещали ему офис в историческом здании в центре города, масштабные проекты и шестизначную зарплату. На следующий день он сидел на очень историческом и глубоко продавленном стуле и проводил массовые собеседования со сбродом, отправляющимся работать на вахту. Сброд приходил уже с котомками, так как предполагалось, что отделять плевела от плевел – пустое дело, и поэтому его задачей было только переписать их, пометить галочкой тех, что с судимостями, проинструктировать и благословить. На Мытнинской рабочих уже ждал автобус, который заглатывал их и увозил в неведомые дали. Ах, да, ёще следовало разворачивать неместных – пусть даже с регистрацией, с патентом, с разрешением, а брать только аборигенов с пропиской – таково было странное указание учредителей странного фонда, которые нанимали Григория Демидовича на странную работу. Однако же аванс он получил уже через неделю – аккурат оговоренную сумму, и – у него даже дух захватило – эта сумма оказалась недельной зарплатой. Ещё с неделю его одолевали сомнения – не ввязался ли он в противоправную афёру? Как складывается судьба у тех потных мужчин и женщин, что смущённо или развязно ёрзали перед ним на стульях и которых он отправлял на вредные производства, подозрительные стройки, а то и вовсе к чёрту на кулички – на новоуренгойские буровые? Но после второй выплаты он расслабился. Он только спросил однажды у секретарши:

– Зариночка, зачем мы с вами блистаем здесь, как бриллианты в дешёвой оправе? Одевались бы, как и все эти простолюдины, ведь так и доверия к нам было бы больше.

– Должностная инструкция, Григорий Демидович, – пожимала плечами Зариночка. – А если честно – пофиг. Деньги-то платят.

Вот если честно – да. Эдак он через полгода и квартиру купит без всяких ипотек.

В приоткрытую дверь сначала протиснулся едкий запах прокуренных пальцев, а вслед за ними и их хозяин – мужик в бейсболке, с клетчатой сумкой и с деловым «здрасьте», дальше в комнату медленно втянулся поток его клонов. Вразнобой топоча и «здравствуя», они расселись вдоль стен и принесли с собой густой разносол запахов: колбасы, носков, лука, доширака и перегара.

Григорий Демидович незаметно рассматривал их, хотя каждая группа была на одно лицо: хмурые, опухшие, сутулые доходяги, добивавшие себя акционной жратвой из Ашана, сивушной водкой и сигаретами с восстановленным табаком, и эта стылая полуподземная квартира с мёртвым флюоресцентным цветом казалась для них идеальной декорацией. А женщины… В мире Григория Демидовича такие попадались лишь мельком – случайно или в силу крайней необходимости.

Во всех этих людях нет сущностей, думал он. Странно что все они «местные». Для Григория Демидовича они казались какими-то «потусторонними». Сколько лет они тут прожили, откуда у них прописка? Женились, вышли замуж? Родились у «местных» родителей? А впрочем – «если честно, пофиг». Он открыл список и обвёл соискателей обезоруживающей улыбкой.

Репортёр Останин и писатель Сибарский

– … В общем, много ниточек ещё непонятно к чему привязать, но основной узор уже вырисовывается.

– Психологический эксперимент? Потрошители душ? Любопытно, – Сибарский всё заметнее оживлялся по мере лёниного рассказа, хотя в этом ему помогали не только душераздирающие описания последствий отравления варфарином и бродифакумом, но и – в большей степени – огромная чашка ядрёного кофе с лимоном.

– Эксперимент, причём очень масштабный и бесчеловечный. Боюсь, что речь идёт о геноциде. Активируется несколько ключевых агентов влияния, которые уже своими собственными силами способны истребить сотни людей. Парикмахеры отравляют своих клиентов медленными ядами. Или быстрыми, но, так сказать, «агрессивными», например, как свинец: прежде, чем он убьёт своего «носителя», тот захватит с собой ещё с десяток. Вахтовые агентства отправляют рабочих на вредные производства – размол амидохлорной ртути по двенадцать часов в день в течение двух месяцев скажется очень быстро, и бесплатный стакан молока уже не спасёт. А помнишь тот переполох, когда сразу в нескольких японских ресторанах посетители отравились рыбой фугу? Думаю, что и этот случай из нашей серии. А кто на очереди? Пилоты, машинисты метро, учителя, психотерапевты… Если такими темпами дело пойдёт и дальше, Питер скоро превратится даже не в кладбище, а в мертвецкую. Потому что хоронить некому будет.

– А та резня под Новым Уренгоем, о которой ты говорил, не притянута ли за уши?

– Во-первых, эту группу рабочих трудоустроило питерское агентство – как раз из засветившихся по нашему «делу». Во-вторых, коллектив, на восемьдесят процентов состоящий из бывших зэков – рецидивистов и тяжких уголовников, действительно можно только «за уши притянуть» – то есть специально собрать в одном месте с явно не добрыми намерениями. А тех и уговаривать не надо, чуть что не так – ножом по горлу, и вся недолга. Первым куратор не угодил, а дальше пошла драчка за власть и – как итог – техасская резня бензопилой. И ни один из этих случаев нельзя связать друг с другом, если не знать, какими концами связывать.

– Но если это не «америкосы», то кому нужен геноцид? Кто за всем этим стоит? Взять меня, к примеру: по-твоему, я прячу в своих книгах какой-то триггер, который заставляет людей – внезапно – покупать оружие и убивать. Но я-то сам кем завербован? Когда? Как? Кто мной управляет?

– Здесь пока тупик. Зато, кажется, я догадываюсь, почему мы ушли живыми из бара. То есть, почему ты жив. Тот Стрелок каким-то образом почувствовал, что ты «свой». И вот тут логика делает простой вывод и интересный поворот, – Лёня вопросительно подмигнул Сибарскому.

– Ты тоже «свой»?

– Бинго! Кого же я убил или отправил убивать, спросишь ты?

– Спрошу.

Тут Лёня сдулся и тяжело посмотрел на Костю.

– Даже не знаю, что хуже – знать или не знать о своих жертвах? Знать, что они есть, и не знать, кто они и что я сделал.

– Ты же криминальные новости пишешь. Вот прочитают их миллионы посетителей сайта, вдохновятся и пойдут убивать. А может, ты и устраиваешь все эти преступления, чтобы было о чём писать? Что до меня, то лично я вины не чувствую, хоть тресни. То ли это эффект зомбирования, то ли я от роду такой бесчувственный. Ты замечал, что мы все тут, в этом городе – как индивидуальные бомбоубежища, ни одна эмоциональная бомба не прошибёт.

– Я недавно здесь, но да, замечал.

– Так ты не местный?

– Родился в Муроме, но вообще-то все мои предки с основания города здесь жили. Так что формально я не местный, а генетически могу претендовать на аборигенство. И знаешь что… – тут Лёня на секунду задумался. – Надо уточнить, но я подозреваю, что ни среди убитых, ни среди убийц нет приезжих: временно зарегистрированных, туристов, нелегальных мигрантов, беженцев, переселенцев и прочих гостей столицы. Как будто выкорчёвывают корни. Я пытался найти что-то общее у всех центральных фигурантов – у парикмахерских, закупающих яды, у вахтовиков, у фонда, на который записаны все эти HR-директора, у тебя, но до этого момента многое сходилось только на Петропавловской крепости. Ты говорил, что у тебя вдохновение там пёрло. Одно из агентств вербовало рабочих в жилом доме – там же, в Петропавловке. В показаниях свидетелей, во всей этой массе информации то там, то тут всплывает крепость. А ведь она – начало города. А теперь ещё и это.

– Так может, стоит сгонять туда, в крепость?

– Стоит. Я посмотрел, кто там арендует офисы: музеи, рестораны и – некоммерческие организации. Если кто и способен экспериментировать над человеком в таких масштабах, то только последние.

Заячий остров, 2015 год

Туристов, похоже, ничем было не испугать. Но, с другой стороны, они же в северную столицу приехали не в отеле телек смотреть и не продавливать диваны дальних родственников в спальных районах. Что с того, что стреляют тут чуть-чуть. У них, может, в Челябинске или в Уганде такое круглый год творится.

Сибарский и Останин лавировали среди праздных посетителей крепости, которые забивали память своих телефонов, а заодно и мировую сеть, миллиардными по счёту фотками на фоне бастионов, тюрьмы, пушки, собора, Невы, мостов и обязательно на коленях у Петра.

Сибарский сразу предложил идти на пляж – ведь именно там он впадал в лунатическое состояние творческого экстаза и писал почти машинально.

С Невы тянуло холодом. Они устроились на трухлявом бревне, которое служило гуляющим единственной здесь скамейкой уже не один десяток лет. Сибарский ждал «прихода», а Останин достал планшет и развлекался тем, что гуглил Петропавловку на предмет странностей.

Пока Лёня продирался сквозь поисковый спам, тёмная вода постепенно гасила закатное солнце, подталкивая волной в сторону Биржевого моста его последние отблески. Лёня взглянул на Сибарского и отшатнулся: в косых апельсиновых лучах заката на его щеке оживала паутинка тёмно-зелёных сосудов, взбегающая по шее из-под воротника куртки. Лёня осторожно пощупал его пульс – в норме.

– Это она, болотная дама, – внезапно раздался над лёниным ухом хлюпающий голос. Лёня обернулся – позади них, припадая на одну ногу, топтался заросший нечесаный бродяга с сумкой для ноутбука, набитой жестянками.