Текст книги "Мой белый сад"

Наталья Жигунова
Мой белый сад

Дизайн обложки Игоря Ключникова

© Жигунова Н.В., 2022

© ООО «Издательство АСТ», 2022

* * *

«Как научиться любить, да так…»

Как научиться любить, да так,

Чтобы во ближнем не видеть зло,

Чтоб не попутал лукавый враг

То, что доселе в душе цвело.

Как похвалу и укор стерпеть,

Зная, что Бог не судья – любовь?

Кажется, мы за него на смерть,

Только грехом распинаем вновь.

Как же не ранить; не жить, губя,

(Может, нарочно, а может, нет)

Близких людей, самого себя,

Грубостью грубость не бить в ответ?

Смрадно и глухо от сих страстей,

Просит душа не житейских благ.

Как научиться любить людей,

Не оскверняя заветы, как?

«Мы так близки, но это только с виду…»

Мы так близки, но это только с виду,

И я тебя за это не кляну.

Мы стали дальше на одну обиду,

Мы стали старше на одну вину.

Мы шли на свет, но обернулись снова

На свой Содом; и как же чище быть

Хоть на одно несказанное слово,

Хоть на одну непорванную нить.

Чужих теней и прошлого сплетенье

Всё ж держит нас в томлении оков.

Теперь мы выше на одно паденье,

Теперь сильнее на одну любовь.

Мы далеки от подлости и мщенья,

Нам совесть шлёт минуты укоризн.

Но за одно короткое прощенье

Мы отдаём одну большую жизнь.

Маяк

Маяк среди суровых волн

Встречает корабли,

Немой тоскою вечно полн,

Глядит на шторм с земли.

«Как много странствует судов, —

Твердит, рождая свет,—

Признаться вам, и я готов

Пуститься им вослед

И укрощать волненье вод,

Препятствуя ветрам,

И неизменно плыть вперёд

К далёким островам».

Мечтал маяк средь долгих дней

Об участи иной,

Не зная, сколько кораблей

Он спас во тьме ночной.

«Постой, мы не виделись несколько лет…»

Постой, мы не виделись несколько лет:

Два года иль, может быть, три.

Скажи, ты забыла меня или нет,

А если забыла – соври.

Скажи, что живёшь хорошо, без забот,

Я вспомню минуты утрат.

Ты тихо ответишь: «Ещё повезёт…», —

Как люди порой говорят.

Предложишь конфеты, варенье и чай,

А я откажусь и не раз.

Заденешь меня рукавом невзначай

И нежностью ласковых глаз.

И вдруг в окружении старых картин

Сквозь стрелок пронзающий бой

Ты спросишь смущённо: «Ты, значит, один?»

Я тихо отвечу: «С тобой».

«Ты любить могла до дрожи…»

Ты любить могла до дрожи,

Споря с суетой,

Как порой едва ли может

Человек простой:

Безнадёжно, безрассудно,

Позабыв слова.

Ты любить могла уютно,

Приобняв едва,

Положив тихонько руку

На моё плечо.

Ты ждала меня в разлуке

Свято, горячо

И назло печальным мыслям

Каждый день подряд

На окне писала письма,

Выходящем в сад.

А потом меня встречала,

Выбежав во двор,

Начинала всё сначала

После глупых ссор.

Всё прощала, всё сносила:

Каждый мой порок.

Просто ты меня любила

Так, как я не мог.

«Который день, который год…»

Который день, который год

Мы плачем друг о друге,

Но счастлив тот, кто всё снесёт,

Не опуская руки.

Пусть луч надежды очень мал

И боль постичь придётся,

Силён не тот, кто побеждал,

А тот, кто не сдаётся.

«Все люди заняты игрою…»

Бабушке и дедушке

посвящается

Все люди заняты игрою,

Планета вертится, спеша.

Но я смотрю на вас порою,

И улыбается душа.

Как просто быть единым взглядом,

Одним касанием руки

И оставаться всюду рядом,

Любым преградам вопреки,

Не забывать свои обеты,

Не доверяться глупым снам,

Но все несчастья и победы

Нести не врозь, а пополам,

Помочь и фразою, и делом,

И говорить шутя всерьёз,

И быть всегда единым целым,

Любя до кончиков волос.

«Проходят дни, колоколов чернеет медь…»

По мотивам романа

А.С. Иванова «Вечный зов»

Проходят дни, колоколов чернеет медь,

Одни из них переправляют в слитки золота,

Но есть и те, что, замолчав, начнут звенеть

В людских сердцах, где песни их чисты и молоды.

«Кто в труде сгибает плечи…»

По мотивам романа

А.С. Иванова «Вечный зов»

Кто в труде сгибает плечи,

Тот земли покорный сын.

Кров да слёзы человечьи,

Что до лампы керосин:

Есть – горит, а нет – погасла.

Нёс крестьянин тяжкий груз,

Ведь на этом скорбном масле

Сотни лет стояла Русь.

«Ты научил меня, как лён…»

Ты научил меня, как лён,

Под ноги с кротостью стелиться,

И был до святости влюблён,

Коль смог во взоре повториться.

И я смотрю на скорбь и пыл

Твоими чистыми глазами,

Как будто то, что ты открыл,

Мы не смогли увидеть сами.

Иль разглядели бы, но всё ж,

Вошли б в обман, сердцам не веря,

И расценили б эту ложь,

Как холода в конце апреля,

И руки б прятали в подол,

Боясь сказать о наболевшем.

Ты, как звезда, за миг ушёл,

А свет оставил непомеркшим.

Семнадцатый

Семнадцать справил новый век,

И с юношеским пылом

Он окропил багрянцем снег,

Не помня о постылом.

На землю лёг дождём косым

И заклеймил медали.

Мы, заходя в дома к босым,

Все сапоги стоптали

И знали, счастье – редкий гость;

Когда тоска сжимала,

Сырой земли хватали горсть,

И нам казалось – мало.

И было всё вокруг не так

От холода и смрада,

Но вновь, сложив ладонь в кулак,

Шли прямо: брат на брата,

Поверив, что во благо лет

Приносим эту жертву.

Не потому ль нас в списке нет

Среди живых и мертвых,

Что по колено встав в крови,

Пусты и так жестоки?

Напрасно сердце ждёт любви,

Забыв навек о Боге.

И сняв с груди нательный крест,

Молчим до боли громко,

Чтоб не узнать родимых мест

На тлеющих обломках.

«Ещё мы любим, но подчас…»

Ещё мы любим, но подчас

Нам не нужна судьбы опека,

Как будто нет на свете нас,

Есть ты и я – два человека.

Мы за столом одним сидим

И под одной ютимся крышей,

Но то, что слышать так хотим,

Мы друг от друга не услышим.

Ещё не дрогнет гордый взгляд,

Но в глубине теснится мука,

Как будто много лет назад

Не мы заметили друг друга

И что не мы сейчас живём,

И никому не сладить с этим.

За то, что сделали вдвоём,

Мы по отдельности ответим.

«Человек начинается с веры…»

Человек начинается с веры,

Хоть он мал и беспечен на вид.

Потому он и любит без меры

И без меры кольнуть норовит.

Часто ищет улыбку во взоре

Тех, кто скрыл очертания слёз,

В ком нуждаясь, как в твёрдой опоре,

Он страданья и страх перенёс,

Кто в душе до последнего мига

Был и пеплом, и льдом, и огнём.

Человек начинается с крика

И однажды кончается в нём.

«Голос упавший с земли подобрав…»

Голос упавший с земли подобрав,

Ты посмотрела так нежно, так верно

И прошептала: «Наверно, ты прав.

Мы не подходим друг другу, наверно.

Ты же свободен. Ты любишь полёт.

Просто в тебе эта сила живая,

Воля в тебе. А душа заживёт.

Многое, знаешь, болит, заживая.

Я твой покой, а покой одинок.

Счастье едва ль обретёшь без потери.

Значит, пришёл расставания срок».

Ты улыбнулась и двинулась к двери.

Только тогда, не приняв суеты,

Горечь в душе свои корни пустила.

Думалось мне, уходила не ты,

Это вся жизнь от меня уходила.

«Отмерив шагом расстоянье…»

Отмерив шагом расстоянье,

Он сбросил серую шинель.

Спасая честь от поруганья,

Рождалась новая дуэль.

Он был не свят и не юродив,

Но с сердцем пламенным поэт,

И не Дантес стоял напротив,

А сквернословный, праздный свет.

Сошлись обман и вдохновенье

На перекрёстке двух дорог,

Без содроганья и смятенья

Нажал противник на курок.

И грянул выстрел над поляной.

Застыла хладная рука.

Поэт упал с тяжёлой раной,

Под небом дрогнули снега.

Как прежде, подлость обличая,

Лжецов разил бессмертный дар,

Так, чёрствый взгляд врага встречая,

Поэт, привстав, свершил удар.

Задела пуля грудь и руку,

Шатнулся в сторону Дантес,

А над землёй металась вьюга

Среди поверженных телес.

Кто прочил им судьбу такую?

Пройдут года невзгод, отрад,

Дантес, во Франции ликуя,

Возглавит правящий сенат.

А далеко под древним Псковом

Земля с любовью сохранит

Того, кто станет вечным словом

Пронзать безжизненный гранит.

Поэт призванию послушен

И вечно жив средь сотен строк.

Он будет жечь людские души,

Как им воссозданный пророк.

«Я вручу тебе сердце с заплатами…»

Я вручу тебе сердце с заплатами,

Пусть в руках твоих бьётся оно.

И распявшие были распятыми,

И забывших забыли давно,

И казались спасением тернии,

Был холодным построенный дом,

И любивших любили, наверное,

Но они и не знали о том.

Я вручу тебе сердце горячее,

Ты ладонь об него не сожги.

Пусть слепой видит больше, чем зрячие,

И друзья не добрей, чем враги,

Нет отрады в трусливом смятении.

Знак судьбы – не перо, а металл.

Если ты не страдал от падения,

Значит ты никогда не летал.

Люди всё переделать пытаются.

Люди бьются, как рыба об лёд.

И к началу пути возвращаются,

Чтобы сделать два шага вперёд.

Люди ищут достойное поприще,

Всё боясь растерять на краю.

Потому, как большое сокровище,

Я тебе своё сердце дарю.

Приказ командира

Пусть память потёрлась до боли, до дыр,

Одно лишь она бережёт год от года:

Был в роте моей пожилой командир,

Чуждалась его наша шумная рота,

Казалось, он был не таким, как мы все.

Я помню, как после большого сраженья

Прощались с телами убитых друзей,

В глухой тишине находя утешенье.

И лишь командир, не умея молчать,

Пока над землёю заря заходила,

«Отставить! – промолвил.—

Война вам – не мать.

А ну выполняйте приказ командира!»

Я знал, не последних друзей хороню,

И думал: не мне ли могилу копали?

Привыкли мы к смерти, к бомбёжке, к огню,

Но каждую ночь до костей отвыкали.

При виде родных искорёженных мест,

Где прежде с любимой до зорьки бродили,

Нас голос будил: «Позабудьте невест!

Подъём! Наступаем – приказ командира!»

Он вёл нас на схватку с проклятым врагом,

Но в сорок четвёртом в начале июля

В бою неизбежном, почти роковом

Достали и нас оголтелые пули.

Осколок мне врезался в спину, свистя.

Я грохнулся наземь, и дрогнули веки.

За землю схватясь, как палец дитя,

Я рядом с собой различил человека

Тот сильно стонал, задыхаясь в крови,

Лишь волнами грудь под рубахой ходила.

Он вдруг зашептал: «До победы живи…

Живи и сражайся – приказ командира!

За землю родную, за каждую пядь,

За судьбы родных, за Россию…

Вставай же!»

Я сжался от боли, но начал вставать…

И даже не помню, что сделалось дальше:

Как будто бы брызнули искры из глаз,

Меня уносила изрытая нива.

И лишь позади неумолчный приказ

Отрывисто дрогнул под волнами взрыва…

Очнулся я: госпиталь, солнца слюда

Светила в глаза, раздирая до боли.

Ведь мог умереть с командиром тогда,

И умер бы точно, да он не позволил.

С тех пор очень редко я думал о нём,

Вдыхал ароматы воскресшего мира.

Но слышу, склоняясь над вечным огнём:

«Храните Россию – приказ командира!»

«Дум холодные объятья…»

Дум холодные объятья

И тревога неспроста,

Но от слов, как от заклятья,

Убегаю в плен моста.

Надо мною синий вечер,

Подо мной река синей,

И ложится мрак на плечи

Серой шалью из теней.

Люди… Люди суетливы.

Не узнав их добрый взгляд,

Бьются волн тугие гривы,

Рвутся, мечутся, блестят.

Небосвод волнами вскружен.

Будит пена мёртвый мрак.

Значит, я кому-то нужен.

Значит, я не просто так.

«Вот и всё. Я свободна. Свободна от лжи…»

Вот и всё. Я свободна. Свободна от лжи,

От притворства, от слов неизбежных,

От того, что сотрёт очертанья души

Или сделает сильных из нежных,

От забытых грехов, покорённых вершин,

От безумья в привычной заботе,

Как младенец свободен от ран и морщин

Или птица в небесном полёте.

Потому мне теперь ничего не грозит:

Ни холодный упрёк, ни участье.

Я свободна от ран, от разлук, от обид,

Как свободна от боли, от счастья.

Вот и вечер пришёл, у окна я стою,

Все предметы знакомы и новы.

Кто мог знать, что сейчас я б свободу свою

Отдала за любые оковы.

«Мама, милая, ты моя нежность и грусть…»

Мама, милая, ты моя нежность и грусть,

Моё счастье, моё воскресение.

Я морщинки твои прожила наизусть

И в глазах отыскала спасение.

Я жила столько лет не любя, не ценя,

Шелестя как берёзки на Троицу.

Ты родная моя, помолись за меня,

За меня так никто не помолится.

«Я, наверно, умру когда-то…»

Я, наверно, умру когда-то,

И погаснет незримый свет,

Но среди пустоты и смрада

Я желаю оставить след,

Чтобы кто-то его увидел

И от бездны шагнул назад.

Всей душою молю, Спаситель,

Во благое направь талант,

Чтоб не стал он орудьем мести

И товаром в чужих руках,

Чтобы строки текли без лести,

Позабыв осужденья страх,

Кроме страха упасть пред Богом,

Оскверняя завет Творца.

Так, пускай покаянья строки

Согревают теплом сердца.

«Завтра кончится снегопад…»

Завтра кончится снегопад,

Но не думай о новом дне.

Старый мост, как верблюд, горбат.

Мы стоим на его спине.

Незаметно седых перил

Оживает упругий стяг.

Кто-то, кажется, говорил,

Будто счастье – смешной пустяк.

Вот и чёртово колесо

Замедляет привычный бег.

Всё кончается, гаснет всё…

Ты ладонями ловишь снег.

На ладонях блестит вода,

Отвечаешь мне невпопад.

Мы расходимся в никуда.

Завтра кончится снегопад.

«Я так боялась возвратиться…»

Я так боялась возвратиться

В свой шумный дом, где средь сует

Земля на росы не скупится

И небеса пронзает свет,

Где каждый день живёшь сначала.

Но не давали мысли спать:

А вдруг трава в лесу увяла,

И край мой начал увядать,

И в этом тихом увяданье,

Переступив родной порог,

Я вместо песен расставанья

Вдруг встречу вежливый упрёк?

Боялась, что меня осудят

За позабытое тепло,

Что никогда уже не будет

Так, как хотела, как могло,

Боялась слов и в горле кома,

Боялась правды, слёз, обид.

И я стою теперь у дома,

Как над рекой туман стоит.

Молчат осины и берёзы,

И машет веткой каждый куст,

Всё то же небо, те же росы…

И я молчу… и дом мой пуст.

«Красавица Тверь! Переулки, мосты…»

Красавица Тверь! Переулки, мосты,

Весною цветущие скверы —

Всё это хранишь, как сокровище ты,

Как символ единственной веры.

Нежна и прекрасна в полёте своём,

Готова и к миру, и к бою.

И пусть мы счастливой тебя не зовём,

Но счастье зовём мы тобою.

О, город мой славный, что прожил века

И выстоял многое, многих,

Жестоко боролся с напором врага

И нежно баюкал убогих.

Ты снова, в лучах и во мгле синевы

Обтёсанный искрами снега,

Вздыхаешь под сенью царицы-Москвы

Подобьем земного ковчега.

Я знаю, что нет этой силе конца,

С которой ты рвёшься из мрака.

В твоей колыбели уснула Тверца

И волны раскинула Тьмака.

Ты вечный защитник и праведник мой,

Стерпевший и бури, и плети.

Мой путь, неизменно ведущий домой,

Проходит по улицам этим.

«Вхожу в дома былых друзей…»

Вхожу в дома былых друзей,

Где тяжесть лет неоспорима.

Так посещают Колизей

Певцы разрушенного Рима.

Но здесь, где мы играли в бой,

В любовь, в измену, в гибель даже,

Теперь порядок слов скупой

Молчанье прерывает наше.

Здесь озираюсь я, боясь

Заметить след вчерашних будней.

Но чем прочнее с прошлым связь,

Тем в сонном сердце многолюдней.

На полках – стопки тех же книг,

Твердят часы одно и то же.

Со мной не друг – его двойник,

Смеясь, прощается в прихожей.

О, как бессильны мы теперь!

Едва ли радость тронет лица.

Мой друг, за мной захлопнув дверь,

На табурет, вздохнув, садится.

А я бреду к себе домой

Среди взбешённой ветром пыли.

И мне не верится самой,

Что мы близки когда-то были.

1917

Мне бы только припасть к плечу,

Со своими расстаться силами.

Я не землю теперь топчу –

Саван, брошенный над могилами.

Похороненных без креста

Отпевает у леса конница.

А душа до краёв пуста,

Только криками воздух полнится.

Пусть я взглядом похож на снег,

И былое оставил вроде бы,

И родное давно отверг,

Но душа ещё цветом в оттепель.

И в награду епитимья.

Всё не высказать и не выреветь,

Потому что вся жизнь моя —

Неокончившаяся исповедь.

«Так тревожно багульник зацвёл в апреле…»

Так тревожно багульник зацвёл в апреле,

И в квартире запахло весною сразу,

Будто птицы за окнами вмиг запели,

Повторяя забытую с детства фразу;

Будто снова у дома растёт осина

И не вспыхнет упавшая на пол щепка,

В сорок первом война не отнимет сына,

Не рождённая дочка обнимет крепко;

Будто кто-то с работы вернётся рано

И на гвоздик повесит пальто в прихожей,

И присядет неслышно на край дивана,

Станет радость на чьи-то глаза похожей;

И воскреснет заря на портретах окон,

И не будет свободного дня в неделе…

Седина проступает сквозь каждый локон.

Так тревожно багульник зацвёл в апреле.

«Деревья теряют друг друга…»

Деревья теряют друг друга.

Слетаются звёзды на крышу.

За окнами первая вьюга,

И я тебя больше не слышу.

Как будто на Северный полюс

Попал я, где ночь без просвета.

И только твой трепетный голос —

Осколок вчерашнего лета.

Умолкло письмо на комоде,

И тянется сумрак вечерний.

Я знаю, всё в жизни проходит,

Твой голос – в ряду исключений.

Вглядеться пытаюсь в предметы,

В чужом вдруг ожившие ритме.

Никто не ответит мне, где ты,

Но всё о тебе говорит мне.

Давно декабрю не до смеха,

И сердце стучит метрономом.

Твой голос – далёкое эхо

И память о чём-то знакомом.

Он песни случайной дороже,

И всё в нём так свято и ново.

Твой голос на вечность положен,

Как будто на музыку слово.

«Свобода диктует: «Твой бог поседел…»

Свобода диктует: «Твой бог поседел,

И совесть выходит из моды.

Внимай красоте обнажившихся тел,

Ища объяснения, кто ты.

Не бойся, раскрыв наготу своих ран,

Кричать о спокойствии личном,

Пусть памятных дней разорённый чулан

Становится домом публичным.

Копайся в словах или в грязном белье,

Плюй в Ноя, оправдывай Брута.

До дна оставалось две тысячи лье,

А вы добрались и до туда.

И хлынули краски к уснувшему дну,

Но бездна, увы, близорука.

Бывает, что в сеть попадают одну

Карась и голодная щука.

Срезай красоту за коростой морщин,

Оставь эти книги в покое!

Ты можешь и женщин любить, и мужчин,

Точней не любить, а «другое».

Укажет тебе, на кого ты похож,

Товарищ с трёхдюймовым оком.

Лишь душу напрасно свою не тревожь,

Ещё оживёт ненароком…»

«Нахлынут мысли ко мне гурьбою…»

Нахлынут мысли ко мне гурьбою

И не оставят прохода мне.

Скажи, не здесь ли, готовясь к бою,

На деревянном скакал коне;

Сидела мама в уютном кресле

И говорила: «Не порти стул!»

И я смеялся, скажи, не здесь ли,

Когда я не был ещё сутул

И раздражённым когда я не был,

Учил уроки, ходил в кино

И часто верил в любую небыль,

Во всё, что стёрлось во мне давно.

Начать бы снова, играя в прятки,

Искать кого-то, назло молве.

И пусть сверкают босые пятки

И пропадают в густой траве.

И пусть карманы набиты клюквой,

Бегу, чумазый, мечту ловя,

Сижу за партой над новой буквой,

Ещё не зная о букве «я».

Рвануть бы в небо, где птицы реют,

Уйти бы в моря ночную мглу,

Признаться папе, что снова «неуд»,

А как иначе… Стоять в углу.

Потом влюбиться в одну, в такую!..

И ждать наивно и допоздна,

Что в эти окна влетит, ликуя,

Моя надежда, моя весна.

Бежит дорога и всюду прямо,

И я усталый уже такой…

Но снова осень и снова мама

С улыбкой машет вослед рукой.

«Садится чёрная ворона…»

Садится чёрная ворона

У разведённого костра.

На человечестве корона,

Венца тернового сестра.

И не страшны раскаты грома,

За милю высится Содом.

Но человечество не дома,

И кто поймёт, где этот дом…

Оно сидит, считает шрамы,

Из брёвен делает кровать.

А завтра будет строить храмы,

А после завтра – воевать.

Ворона перья чистит рядом,

В траве лежит дамоклов меч.

Не сделать землю райским садом,

Но как от ада уберечь?

И положив на брёвна руки,

Оно уснёт без покрывал.

Но за какие же заслуги

И кто его короновал?

«Шумел ослепительный кедр…»

Шумел ослепительный кедр,

Как царь отцветающих нив,

В пределы таинственных недр

Могучие корни пустив;

Чьи ветви, как стройные сабли,

Врезались в воздушный поток,

Сбивая прозрачные капли

На мокрый холодный песок.

А рядом, ветрами измотан,

Напитан нектаром из рос,

Не ведая где он и кто он,

Росток удивительный рос.

Листы обращая ко свету,

Стелился меж каменных тел,

Сквозь иглы тянулся к соседу.

Но кедр понять не хотел,

Изгибы древесных извилин

Запрятав в полуденный дым,

Как был он нелепо бессилен

Пред этим ростком молодым.

«О, пусть судьба идущих мимо…»

О, пусть судьба идущих мимо

Для нас – мгновение одно,

Но как оно неповторимо

И как таинственно оно!

«Нет, я живу, как все, неплохо…»

Нет, я живу, как все, неплохо,

Ничуть о прошлом не жалея.

Минувший день – уже эпоха.

А помнишь, год назад. Аллея.

Сентябрь. Кажется, второе.

Там начиналась жизнь вторая.

В уме наивно планы строя

И имена перебирая,

Я шёл, дрожало небо в луже…

Вдруг плащ знакомый, листья, лица,

Аллея становилась уже,

А мне хотелось ошибиться,

Мне так хотелось обознаться.

Стиралось, осени доверясь,

Начало нового абзаца.

Мне смех услышать твой хотелось,

И замереть, и ждать разгадки.

Теряясь во всеобщем гаме,

Шаги легки, небрежны, шатки,

Как будто мерил я шагами

Года… Но вовремя ли, кстати ль

Прогнал сентябрь мысли прочь, а

Я, взгляд потупив, как предатель,

Прошёл, не содрогнувшись, молча.

Одна, всего одна минута…

Но не сокрыто сердце в камне.

Я был уверен почему-то,

Что улыбалась ты тогда мне.

И гордость пряча, словно жало,

Не верил страшному коварству,

Пока в груди ещё дышало

Твоё потерянное: «Здравствуй».