Текст книги "Под небом Аустерлица"

Глава 3
Я куплю тебе новую жизнь

Киев, 2004, декабрь

…Площадь равномерно гудела праздничным гулом.

Над тысячами голов колыхалось оранжевое марево. Марьяна продиралась сквозь этот поток с гулко колотящимся сердцем. Две недели назад она приехала из родного Конотопа в Киев, на Майдан, и жизнь ее понеслась неизвестно куда. Крохотная комната подруги в общежитии, Помаранчевая революция, гудящий, как улей, город… Казалось, каждую секунду кто-то нашептывает в ухо: «Я куплю тебе новую жизнь…»

Она выросла в неблагополучном мире, который примыкал к другому, слегка отмытому, но не менее жестокому и неблагополучному. Мир этот, с затхлыми подъездами, некрасивыми женщинами и тяжелыми невеселыми праздниками, она ненавидела с детства, мечтая когда-нибудь вырваться отсюда в другое пространство, наполненное светом, смыслом и мужчинами. Эти другие мужчины смотрят на тебя с интересом, и взгляды их обещают защиту и счастье. Все эти наивные и бессистемные картинки почерпнуты ею бог знает откуда: из сотен прочитанных книг (а чтение всегда было ее страстью), любимых фильмов, из одной-единственной встречи в 9 классе – вечера, который она не забудет никогда.

Тогда к ним в город приехала с гастролями популярная группа. Она выпросила у матери 150 гривен на билет, а сразу после концерта отправилась к ним в гостиницу – единственную приличную гостиницу в городе. Такого никогда не бывало, потому что здесь, как в «Безымянной звезде», не останавливались больше, чем на две минуты, даже поезда.

Кумир увидел ее в холле и мгновенно все понял. Пригласил в бар выпить-поболтать. Она знала, зачем эти ребята зовут в бар красивых девочек. Но в этот раз ей повезло. То ли он ее пожалел, то ли понял, что Марьяна несовершеннолетняя… Во всяком случае, ей было подарено почти два часа очень интересной беседы о будущем и о том, что «провинция хороша тем, что отсюда рано или поздно надо уе…ть». На прощание он поцеловал ее в щеку, оставил телефон, подписал диск и ушел спать. Дверь возможностей казалась приоткрытой, но она знала, что никогда не позвонит ему, в этот его комфортный, пахнущий нишевым парфюмом мир.

Главное для нее он сделал – подтвердил, что побег возможен.

С того дня все, что она делала – училась, читала книги, ходила в спортзал, отказывала в романах сверстникам, – было нацелено на побег. Как у классика:

 
Давно, усталый раб, замыслил я побег
В обитель дальнюю трудов и чистых нег…
На свете счастья нет, но есть покой и воля.
 

Ей было скучно с однокурсниками, соседями по подъезду и даже близкими подругами, которые в глубине души казались чем-то временным, как бы репетицией перед настоящей жизнью и настоящими дружбами. Понятно, что все прочитанные книги «кричали» ей об обратном: дескать, ад и рай ты носишь в себе и все это ты перевезешь с собой, куда бы ни поехала. Но Марьяна отвергала эту литературную логику, надеясь на жизнь, как на самое брутальное, а потому самое действенное лекарство.

Ничего удивительного, что, едва окончив местный филфак, она бежала из своего экзистенциального мрака, как принято говорить, сломя голову и куда глаза глядят. Без денег, без надежд и без сожаления. Отъезд никак не был мечтой, просто ей хотелось прекратить этот ужас без конца.

Ей сказочно повезло: работу она нашла уже через неделю, о чем с гордостью сообщила по телефону матери, которая, прощаясь, кричала, что Марьяна сдохнет под забором, потом плакала, потом курила с подружкой на кухне и, всхлипывая, жаловалась, что теперь она точно совсем одна.

Подружка утешала:

– Зато твой теперь сможет приходить в любое время, а не только когда она в школе или в институте.

– Свет, да какая, на хрен, разница. Петр женат, и нашему счастью мешала вовсе не Марьяша…

Конечно, мать рыдала. Но Марьяна подозревала, что рыдает она не по поводу ее отъезда, а, скорее, из-за подсознательного сожаления, что сама в свое время этого не сделала, осталась тут, среди этих вонючих дворов со сломанными шведскими стенками, разбитыми рамами в подъездных окнах, кошачьей мочой и неизменно перекрашенными подрастающими дочерьми. Вот это раннее созревание молодых девушек, их прыщи, «смоки»-макияж и неизбежная беременность от очередного Петьки или Кольки казались Марьяне самыми страшными приметами маленьких городков-спутников, из которых вырваться гораздо сложнее, чем перелететь из Лондона в Сингапур.

Вообще с матерью все было так себе: ее быстротечные мужья, дурацкая йога и мини-юбки доставали Марьяну гораздо больше, чем весь Конотоп вместе взятый. Но, конечно, она ее любила, как можно любить человека, который включен в твой обмен веществ, но оставаться рядом с которым смерти подобно.

К Киеву привыкать не пришлось. Практически сразу появилось странное чувство, что она вернулась на родину, что всю жизнь знала эти переулки, холмы, маленькие кафе… Диплома Сумского педуниверситета стеснялась, впрочем, его никто и не спрашивал.

Работа пришлась с первой секунды: небольшой, но известный сайт в партийном офисе, молодой смешливый редактор Коля Мурик и люди, которых она видела по телевизору. Марьяна не смущалась: люди – они и есть люди. Ее проницательный каштановый глаз мгновенно считывал их страх, вожделение и стремления. Манипулировать было легко, занимательно и занятно. Мурик смеялся: «слушай, так только женщины могут, практически не поднимая век!» Марьяне льстило, что коллектив принял ее почти мгновенно. Так она и запомнит ту зиму: счастье, перемежающееся с почти непреходящим чувством голода: денег критически не хватало, но это было меньшее из зол.

…В кафе на Крещатике людно, пахнет потом, старыми носками и снегом. Марьяна в своем углу почти час записывает свои впечатления от бесконечного людского потока. Время для нее стало неким искусственным конструктом, сквозь который летит жизнь (о да, у нее было именно это ощущение мелькающих сфер вокруг), но летит не к какой-то конечной точке, а просто находится в процессе. И если она не сбавит скорость, мир распахнется, и там будет нечто – то, что смутно чудилось ей лет в пятнадцать-шестнадцать.

В кафе такой движняк, что она даже не видит, а скорее ощущает присутствие мужчины – по специфическому запаху. Мужчины, давно не мытого и не отдыхавшего: сигареты, тяжелый пар от зимней куртки, бритая голова, белозубая улыбка. Небольшой, по Марьяниным представлениям, такой себе «веселый гномик».

– Привет!

– Привет! – Марьяна отвечает неохотно, с досадой соображая, что в такой тесноте выбор невелик: либо говорить, либо сваливать на улицу – в зиму, метель, бравурную музыку.

– Меня зовут Зохар, я журналист из «Горькой правды», почти неделю в палатке…

– (со вздохом) А я Марьяна, тоже журналист – из «Контролера».

Зохар весело оглядывает красотку, машет кому-то рукой, цыкает зубом:

– Ну, ты из новеньких? (Пауза.) Да не дрейфь! Я ведь тоже недавно торговал шмотками на Шулявке… Все мы когда-то начинали!

«Вот идиот», – Марьяна начинает молча собирать блокноты в рюкзак, но, по счастью, бритоголовый срывается в чьи-то объятия, выкрикивая на ходу радостные приветствия, и Марьяна с облегчением снова забивается в свой угол.

Скоро митинг, надо будет опять идти к сцене. Она пристраивается за спинами лидеров и охотно слушает их частные разговоры о происходящем на Майдане. Это чертовски интересно, но холодно. Тут они все: Гонщик и Грузин, Администратор и Порошенко. Ну и, конечно, Юля – в обнимку с Ющенко.

Оранжевые шарфики, горящие глаза… Немного алкоголя никогда не помешает революционерам. Она вдруг вспомнила: «Как ни мерзка предреволюционная бюрократия, гораздо омерзительнее бюрократия послереволюционная. Просто до поры она скрыта за артистичным авангардом революции, в которую с удовольствием играем мы все. Потом, когда перформансы и массовку сольют вместе с лужами крови, все станет ясно, но будет уже поздно». Пелевин… Гений каламбуров, мастер механизации производства текстов.

Марьяна слушает и смотрит во все глаза. Любопытные зверушки собрались в одном месте. Вот мордастенький лидер молодежной организации «Пора» Маськин. Очень похож на Шуру Балаганова, с волнением потрясающего щеками перед распилом золотых гирь. Открытый жулик, без всяких ухищрений. Вот он рассекает толпу озабоченным шагом, по бокам – юные холуи. Марьяна удивляется: неужели она одна видит, что за деньги он и родную маму придушить может, нашептывая: «Потерпи, может, обойдется»?

А вот и Саша Зинченко со спокойным, почти обреченным лицом. И Марьяна понимает: его решение вернуться в политику – роковой шаг.

Кто-то сзади стучит ее по плечу, и она, ненавидящая любую тактильность, вздрагивает, еще не повернувшись. В лицо ей хохочет блондинка в пуховике, с ярко-красным пухлым ртом.

– Марьян, это же я, Светка из 10-б!

Марьяна не помнит никаких Светок. Отодвигается на всякий случай сантиметров на пятьдесят. Ей вообще не очень понятен этот многодневный ажиотаж на Майдане.

«Светка из 10-б» не очень трезва, она тянет Марьяну на какую-то встречу неподалеку, где «все ребята из нашей школы». Никаких ребят, тем более «из нашей школы», Марьяна не желает видеть в упор.

– Ты иди, Света, – твердым голосом говорит она, – а я буду минут через двадцать, у меня тут короткая встреча.

Света хохочет, сверкая золотым зубом (господи, когда успела-то в 22 года!), и с криком «Я не прощаюсь» уносится в толпу.

На сцене появляется Порошенко. Он берет микрофон, делает эффектную паузу, и Майдан имеет возможность наблюдать, как на его красивые тугие кудри падает снег. Все это выглядит довольно кинематографично, и оратор, не стесняясь, качает революционную романтику: «Вот видите, я такой же, как вы – простой украинский парень».

Марьяна рассеянно слушает его речь. Несколько месяцев спустя, когда все будет кончено и на скандальной пресс-конференции его назовут коррупционером и барыгой, она совсем не удивится: что-то не то с самого начала было с этой романтикой, она это сразу почувствовала. И все почувствовали. Но потом быстро забыли.

Зато, конечно, хороша была Юля – в белом пальто, с льняными распущенными кудрями, как бы в молитве сложившая ладони к небу. Не то чтобы Марьяну это сильно трогало, но в артистичности и эстетичности Тимошенко отказать было трудно. Как и высокому красивому Британову, примчавшемуся из Москвы поучаствовать в незабываемом экшене. Вообще, Британов любил движняк, его спортивное тело было просто создано для подвигов если не Геракла, то кого-нибудь другого из античной мифологии. У него тоже были кудри, однако одежда и манеры выдавали иной социальный статус.

На следующий день в Верховной Раде Марьяна протолкается к нему поближе и, записывая короткое интервью, насладится запахом дорогого коньяка и одеколона. Харизматичный Британов ей встретится еще раз – летом 2014-го в Киеве на Форуме, куда он приедет с только что освободившимся Ходорковским, Альфредом Кохом, Белковским и писательницей Улицкой.

И пока Белковский будет втирать кому-то сбоку про «всеобщую фрустрацию в баблос», она опять подойдет к Британову. Она навсегда запомнит это 10-минутное интервью-флирт, во время которого они оба раздумывали, стоит ли продолжить вечером, и это было очевидно, но все же разошлись, так ничего и не предприняв по банальнейшей и вечной причине – не очень-то и хотелось.

А уже 27 февраля 2015-го его убьет какой-то чеченский колхозник, так до конца и не поняв, зачем это делает. Марьяна навсегда запомнит сосущее чувство тоски при виде этого большого, с некрасиво задранной рубахой, лежащего тела, и впервые в жизни осознает, как нелепа, страшна и неумолима смерть.

Именно в тот момент она впервые вспомнит отрывок из школьной программы про «небо Аустерлица», под которым лежал умирающий князь Андрей Болконский. И прикончит пачку сигарет, в сотый раз перечитывая: «Как же я не видал прежде этого высокого неба? И как я счастлив, что узнал его наконец. Да! все пустое, все обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме него…»

Ей будет казаться, что Британов в последний миг своей жизни, должно быть, тоже смотрел в холодное московское небо и думал: ничего, ничего нет, кроме него. Ни Москвы, ни марша «Весна», ни 23-летней модели, может быть, только мама – и то где-то очень далеко. А небо – вот оно, можно достать рукой.

…В эту ночь ей не хотелось к подруге в общагу. Потому она и не отказала симпатичному молодому парню в оранжевой шапочке с помпоном вместе поужинать в ресторане за углом. Парня звали Рома, он жил в доме над этим рестораном, был из хорошей семьи. Он и стал ее мужем. Дед – завкафедрой, в доме библиотека, пироги с капустой по выходным и все такое. Почему нет? Девушки должны выходить замуж за молодых, красивых, успешных предпринимателей. А любовь… Если судьба – когда-нибудь догонит. А не догонит, значит, не сильно поджидали.

Когда через три года они расставались и он орал ей вечные мужские проклятия про тварь и суку, она даже не удивилась. Задолго до этого знала свою вину: мужчина и женщина не могут существовать в торричеллиевой пустоте. Да, ее никогда не было дома, и она лишь раз – 2 мая 2005 года – приготовила капустный пирог. Зато ей осталась эта самая квартира над рестораном и Тимофей – счастье всей ее жизни. И Ромкина фамилия – Морозов. Марьяна Морозова. Звучало очень неплохо. Особенно, если бы она пела шансон.

Он хотел вместе с ней участвовать в каком-то французском кино, а она хотела просто жить. Надо было нравиться его друзьям, ходить в его рестораны, слушать бесконечные разговоры о бизнесе. И о «настоящих мужских страхах, до белых костяшек». Но ей было наплевать. На всех этих симпатичных парней и их худосочных девиц, на их наушники, рюкзаки, вежливость, косяки – на все, что Роман называл крутой жизнью.

И она поняла, что они не договорятся.

Знакомство нужно было ограничить той самой ночью, когда она не вернулась в общежитие.

Но – никаких обид. Роман был отличным парнем. И после развода он удивлял ее стабильными денежными траншами и образцово-показательным исполнением роли «воскресного папы». Иногда ей хотелось, чтобы он нагрубил, но он был безупречен в своем хипстерском прикиде (бушлат от Массимо Дутти, кашемировый свитер, ярко-красные кроссовки) успешного человека из среднего класса, спокойно садящегося в безупречно промытую «хонду-аккорд». Тима его обожал, и ей нравилось смотреть из окна, как они идут по ровному хрустящему снегу – оба неторопливые, спокойные, основательные. Марьяна провожала их взглядом и наливала бокал красного сухого.

После 2007-го она больше не курила. Она не хотела быть человеком, который курит. Иногда после особо тяжелого дня совала в зубы сигарету. Тактильного ощущения было достаточно. В конце концов, все в этом мире – только представления о нем.

…Через девять лет, когда она будет лежать в первый их вечер в кровати с Игорем Мариненко, она спросит себя: разве не к этому она шла все эти годы, заменяя сахар стевией? Разве не готова была она отдать все за одну ночь счастья с человеком, которого считала негодяем еще задолго до знакомства с ним? Но счастье – это не история об отличниках, собирающих вместе макулатуру.

Счастье – это история о тех, кто готов вместе сдохнуть.

Или совершить преступление.

И в этом – его суть.

Глава 4
Врата рая

Вена, 2014, апрель

…В это утро ему совсем не хотелось просыпаться. Он лежал с закрытыми глазами в огромном светлом номере отеля «Хилтон», всем телом ощущая тугие накрахмаленные простыни, слушая звуки птиц за окном, и не мог осознать себя, Валерия Василевича, как одно целое: ему казалось, что руки и голова отделены от тела и разобраны неким злодеем, с которым ему, Василевичу, никогда не договориться.

Сегодня ему предстояла встреча, которая могла всерьез изменить его жизнь. Прилетает делегация из Украины. Год назад они уже встречались почти тем же составом. Только тогда Горенко не был включен в игру. Причина встречи не обсуждалась заранее, но была очевидна: Янукович нарушил концессию и начал отбирать куски у большого бизнеса. Куда-то с ногами влез Юра Иванющенко, куда-то – вечно обнюхавшийся Саша, где-то «прогуливался» по чужим полям счастливый обладатель квартиры в Ницце угрюмый Арбузов.

Наконец Василевич, Ренат и Сережа Большой решили, что пора им искать замену оху…шему властителю. Именно на этой встрече было решено создать альтернативный продукт – Всеволода.

Да он, Василевич, и не возражал.

Он и представить не мог, что меньше чем через год его задержат на венской улице, неподалеку от штаб-квартиры его фирмы, и сотрудник Бюро по борьбе с организованной преступностью по имени Фридрих Ницше в ответ на сопротивление спокойно, с оттяжкой даст ему пощечину, словно герой Гая Ричи из фильма «Рок-н-ролльщик». Василевич очень любил Гая Ричи именно потому, что легко видел себя на месте его героя. Поэтому сцену пережил тяжело и время от времени представлял себе возможную будущую встречу с этим Фридрихом Ницше, полным тезкой любимого философа.

А вот спикер Федерального управления местной полиции был исключительно любезен. «На основании данных многолетнего расследования американского ФБР и ордера на арест, выданного окружным судом США, Национальная прокуратура Вены издала распоряжение об аресте предпринимателя на территории Австрии», – объяснит он с очаровательной улыбкой, наклонившись к многочисленным микрофонам и фотокамерам. Любезность – часть его работы, как и изысканный стиль и пристрастие к хорошим костюмам. Вся Австрия знает его манеру заправлять галстук в рубашку и носить кардиган вместо обычной жилетки. Гребаные европейские хипстеры, безупречные ребята с радушной улыбкой курильщиков опиума!

Конечно, кому-то покажется совершенным безумием, что он, обложенный со всех сторон американскими и австрийскими ищейками, пытается делать украинскую политику. Но, в сущности, что здесь удивительного? В конце концов, каждый выбирает для себя сам: один озабочен тем, что надо бы ванную кафелем обложить, другой тюрьму хочет штурмовать, третий пытается повеситься из-за шлюхи. Но он, Василевич, любит контролировать и приумножать – не по праву родства, как у этих ребят в пижамах вместо футболок, а по праву свободы воли и личных качеств.

Из соседней комнаты вышла Лана. Ланушка… Он вспомнил, как в прошлом году они отмечали ее 41-летие. Сорок лет не празднуют – дурная примета. Пришлось подождать годик. И она получила свои 5000 розовых и фиолетовых цветов и долгожданный подарок – вертолет «Аугуста» за шесть миллионов долларов. Она это заслужила.

Красивая женщина, с которой есть о чем поговорить. И конечно, дети. За Валерия и малютку Еву – отдельное спасибо.

Считает себя дизайнером, да и ради бога! Для умной женщины род занятий – как шуба на голое тело: шуба может быть разной, тело обязано быть безупречным. Лана умна, и некоторая эмоциональная холодность совсем ее не портит, а придает особый шарм, свойственный людям, держащим дистанцию. Он вспомнил, как на каком-то благотворительном завтраке знакомил ее с тогдашней женой Абрамовича – Дашей Жуковой. Женщины никогда прежде не видели друг друга, но сблизились в полчаса, мгновенно почувствовав общность той редкой породы, которая не позволяет расслабиться ни на секунду ни в джунглях, ни на светском рауте. Впрочем, можно сказать, что они и не напрягаются. Они просто не подходят на смертельно близкое расстояние – ни к мужьям, ни к детям, ни к друзьям.

Теперь Роман и Даша разбежались. Ничего удивительного: молодая амбициозная кобылка и стареющий мачо, теряющий кубики на животе столь же стремительно, сколь и уверенность в своей неотразимости. Она еще не знает, что лет через 10 сравняется с ним в этом бессмысленном страхе увидеть свое отражение в зеркале, все чаще будет ловить себя на желании выпить уже за завтраком, а главное – в понимании того, что гребаная жизнь со страшной скоростью улетает куда-то в трубу. И это не остановить ни за какие деньги.

Поэтому нет смысла в новых женщинах и мужчинах, в новых разводах, скандалах, в новых детях и бесконечных обязательствах.

…Лана деликатно постояла и вышла из номера, тихо прикрыв дверь. Война войной, а «завтрак» по расписанию. Он не стал подавать признаков жизни: сегодня не до того, он экономит силы.

К тому же болела спина. Если честно, эти боли он считал почти сакральными. Худшее из состояний – чувство ответственности – рождало эти боли. И снять их мог только массажист, который приходил каждое утро, чтобы поднять на ноги своего многолетнего знаменитого клиента.

…Через полчаса он лежал на массажном столе и слушал утомительный голос своего личного секретаря Жени Маленького.

Маленький – не фамилия. И даже не кличка. Маленький – это фактура, рост и судьба, как говорил их общий тренер Вова Громила. А Вова Громила знал толк в психофизике. Мог справиться с любой толпой, так как троих укладывал спокойно, «а больше, чем по трое, они не подходят».

– Они прибудут в 12.00, мой фюрер. Надеюсь, вы помните, что сегодня день рождения Ленина.

– Евгений, устрой там все. Напитки, цветы, официанты и все такое. Мне сегодня снились ужасные сны…

– Ха! Сегодня 22 апреля… Знаете ли вы, босс, что я носил звездочку с изображением Ленина в младших классах? Чудесное было время! Наши родители знали, что все скоро закончится.

– Тебе проще. Мой отец преподавал за 80 рублей в месяц идиотам в автошколе, как не сдохнуть на дороге, а мать стыдилась его на семейных праздниках.

– Она стыдилась не потому, что была женой тренера по вождению. Просто она его не любила. Женщины, они же такие твари: если любят, то готовы на любые унижения. А уж если нет, то держись. «Ведь для женщины прошлого нет: разлюбила – и стал ей чужой».

Женя Маленький говорил быстро, небрежно, покачиваясь на носках, нисколько не стесняясь своего могущественного патрона. Василевич по-разному реагировал на это амикошонство. Иногда это его забавляло, иногда раздражало неимоверно. Вот и сейчас он застонал под опытными руками массажиста и быстро спросил:

– Они прилетели на самолете Горенко? А-а-а, больно! Саша, ты, б…дь, меня первый день знаешь?! Это не массаж, это испанский сапожок, е…ана!

– Валерий Олегович, переговоры будут проходить в вашем зимнем номере. Распечатка телефонных разговоров каждого за последние три дня – у вас на туалетном столике. Мое мнение простое, как штаны сталевара: я бы никому из этих людей не доверил даже ключи от собачьей будки.

– Женя, других писателей у меня для тебя нет. Бабы на вечер готовы?

– Бабы не понадобятся. Они приехали за судьбой. Нах… им бабы?

– Спасибо, мой друг. Запись с трех камер, два стенографиста, один фотограф. Муха чтоб не проскочила! Меня соединять только в случае крайней необходимости.

…В 12.00 они уже обнимались на восьмом этаже гостиницы «Хилтон» – Василевич занимал этаж полностью. Он внимательно наблюдал за гостями: всех их знал хорошо, кого больше, кого меньше.

Сережа Большой (не потому что высокий, просто дорос), Всеволод, Горенко (отечное лицо, плотно сжатые губы), щупленький брюнет (кажется, помощник Горенко), Мариненко в своем кашемире цвета чайной розы, с бритым черепом, и Очкарик.

Сережа – самый умный, и он друг.

Очкарик – опасен, слова в правде не сказал. Мигнул своим присмотреть – в туалете, в коридоре, на переговорах.

Василевич втайне считал себя физиономистом. «Это мы уже проходили», – подумал он, разглядывая прибывших. Серьезные и значительные лица старых знакомых были немножечко с перебором – так, словно группа мужчин в возрасте, собравшись в парке на скамейке, собирается разглагольствовать о Римской республике или очередной стародавней войне.

Василевич хмыкнул про себя: почти с каждым из этих людей его связывала многолетняя история бизнес-отношений, однако, сколько ни разглядывай «патрициев» (тут он не удержался и хмыкнул вслух), ни к каким особым прозрениям это не приведет. Он быстро сканировал каждого, напрягая профессиональное чутье, проверяя на странности, но не отыскал ни одной. И только вздохнул: «Господи, с кем приходится иметь дело, не на чем глазу отдохнуть».

Его давний конкурент Игорь Замойский терпеть не мог таких людей в своем окружении. Замойскому подавай хардкор, сложные партии – смесь городков, преферанса, шахмат и мордобоя. Василевич же, при всей своей нелюбви к людям простодушным и скучным, морщился от рассказов о фейерверках на яхте Замойского, плохо понимал эти публичные эскапады на тему «кока-колы выпьешь?» и слабости по отношению к журналистам – сколь продажным, столь и тупым.

Василевич любил рассказ о том, как некая журналистка в ответ на издевательские смс-ки Замойского «телеграфировала» седовласому сатиру: «Пошел нах, животное!» И после получасового молчания с обеих сторон невинно добавила: «Ой, извините, это я не вам!» Феерично. Жаль, не она придумала.

Первым начал Горенко:

– Мы – тут, в тяжелых северных условиях, без водки и без баб…

Василевич молча, без улыбки, не мигая, слушал вступительную речь. (Сука, что ж ему никто приличного костюма не купит? Богатый же человек! Бродит, б…дь, по миру, как житомирский бомж в рубашке и сандалиях.)

Горенко монотонно продолжал, морщась не то от перепоя, не то от недопитого:

– Сегодня кто-то должен взять на себя ответственность за страну. Так случилось, что кроме меня – некому. Казна пуста, на Востоке – конфликт, за жизнь нашу никто ломаного гроша не даст…

Василевич внезапно вспылил:

– Володя, нах… ты это паришь, мы ж не на съезде! (Всеволод с недоумением трехлетнего мальчика оглянулся на Очкарика.) Вова, давай к делу! Мы все тут знаем, для чего собрались. (Брюнет выпил воды и продолжил рисовать что-то в блокноте.) Если тебе трудно, начну я. (Сережа Большой мечтательно улыбнулся и погладил себя по манжете безукоризненной белой рубахи.) Итак, мы все не хотим Юлю. Ее приход к власти означает большие проблемы для нас.

Василевич взял паузу. Присутствующие отнеслись к этому с удивительным единодушием. Они молча смотрели на Валерия Олеговича, практически не двигаясь, не мигая и не кашляя. Команда олигарха знала привычку шефа мрачно зависать в прострации: секретари были бесстрастны, юрист-американец безукоризненно вежлив. Сережа Большой пережидал момент, как пережидают дождь в уютном пабе, расслабленно откинувшись на спинку стула.

Иное дело – варяжские гости. На лице Всеволода застыла странная улыбка, словно его внезапно выключили из сети. Горенко молча смотрел перед собой, играя желваками. Брюнет рисовал, не поднимая глаз. Очкарик всасывал взглядом происходящее. Мариненко с интересом разглядывал Василевича, как подросток вожака на первой блатной сходке.

Игорь вспомнил характеристику Василевича, данную однажды Маменькой: «Помнишь, как Пелевин очень точно отметил, что олигархи – всего лишь люди, и они, в конце концов, тоже сильно отстают от жизни и не имеют никакого понятия о том, какие они сегодня, – просто потому, что им некогда глотать гламурный медиа-отстой. Эта жижа гламура и связанные с ней якобы тайные знания действительно существуют только для бедных. Но Валера – не такой! Валера – мачо и хочет нравиться всем – президентам, женщинам, журналистам и даже немного своему секретарю!»

Игорь читал немного, смутно помнил несколько романов Пелевина, к прочтению которых принудила его Марьяна, но характеристику Маменьки запомнил и теперь с интересом наблюдал за олигархом.

Наконец Василевич улыбнулся. Стало понятно, почему он нравится женщинам. Улыбка решительно приоткрывала другие сущности, скрывающиеся за его небритой физиономией. Казалось, в этой физиономии живет вечность: египетские пустыни, израильское побережье, полтавская степь, снега Килиманджаро… Белесые ресницы, светло-голубые водянистые глаза, от взгляда которых многим становилось не по себе.

– Буду краток, ребятки. Дискуссия и прения не имеют смысла. Если вы хотите знать, под что я дам деньги, то тут никакого секрета нет: вы идете единым блоком и 30 процентов списка – наши.

Сережа Большой перестал улыбаться, но не перестал поглаживать манжету. Женя Маленький засмеялся. Очкарик осуждающе взглянул на него, и стало ясно, что идея не пришлась ему по душе. Возможно, он хотел закричать «Грабят!», но вовремя понял всю бесперспективность этой реплики.

– 30 процентов – это чистый грабеж, – подал наконец голос Горенко. – Мы приняли на себя ответственность и риски ситуации, мы потеряли Крым и истекаем кровью на Востоке. Да, нам нужен ваш ресурс, но треть списка нам не простят ни друзья, ни враги.

…Женя Маленький мигнул стенографистам и молча прикрыл за собой дверь. В коридоре на смертельно близком расстоянии от двери стоял официант. Лицо его было напряжено, пальцы сосредоточенно сжимали поднос с грязной посудой. Женя Маленький молча смотрел ему в глаза, покачиваясь на носках. Лицо парня бледнело и покрывалось испариной.

– Кто таков? – промурлыкал Женя, мгновенно подобравшись.

– Денис… – на чистейшем русском ответил белобрысый паренек в белой рубашке и бабочке, делая шаг назад. Маленький нажал «кнопку тревоги» в кармане и профессионально облапил подонка.

Охрана уже была рядом.

– Обыскать и выбить, что эта скотина делала под дверью, – проговорил равнодушно и зашагал прямо по коридору.

«Вот, б…дь, жизнь идет, а я тут хрен знает чем занимаюсь. И Маша спит с этим студентом, к гадалке не ходи».

…В течение 28 часов Женя Маленький не мог покинуть «Хилтон». Даже трехчасовый перерыв на обед не дал такой возможности. У Василевича опять был массаж, работа с энергетиком и консультации с юристом.

– Женя, а что это за х…й с горы в очках? Не знаешь часом?

– Технолог Всеволода. Мы с ним работали. Я работал, ты просто забыл. Дай ему понять, что он в теме и в доле, – и он убедит любого, что земля имеет форму чемодана. Мы должны прямо сейчас доказать американцам, что у нас общие симпатии и общие интересы. Всеволод – мэр, Горенко – президент, что еще надо, чтобы спокойно встретить старость?

– Женя, а сходи-ка к этому х…ю с горы, пообедай с ним. Объясни, что мы – люди благодарные.

– Валерий Олегович, пока моя молодость бездарно проходит в интригах и подкупах, Машка спит со студентом.

Смешок, крошечный глоток виски, вытянутые ноги…

– Машка? – переспросил сонно. – Машка… Брось, другую найдем!

…Через 15 минут в номер Очкарика постучали. Женя Маленький просиял в открытую дверь лучезарнейшей из улыбок. Очкарик скривился и хотел закрыть дверь. Но вместе с улыбкой Женя мгновенным движением протиснул ногу в проем и промурлыкал:

– Ну, брось, наши хризантемы в саду вовсе не отцвели. Есть разговорчик…

– Пошел нах…, ты мне за 2005-й еще должен!

– Душа моя, я ведь и не отказываюсь. Обсудим? По соточке?

Очкарик с отвращением пропустил прекрасного негодяя в глубину номера. И потекла неторопливая беседа при выключенных телефонах («батарейки на стол, скотина!»), заглушаемая звуками телевизора.