Текст книги "Грудь Лоллобриджиды"

Натиг Расулзаде
Грудь Лоллобриджиды

Стоял весенний майский день, в связи с чем мы были несколько возбуждены. К тому же – перемена. Тихий, напряженный рокот голосов в классе, все больше накручивал нервозность, носящуюся в воздухе. Мы не вышли на перемену, будто ждали, что что-то случится с минуты на минуту, будто именно этого отчаянного вопля ожидали.

– Лоллобриджида кончилась!

Он ворвался в класс в ту минуту, когда мы как раз рассматривали новые приобретения. Столько горечи и тоски было в этом его восклицании, что все мы невольно подняли головы, посмотрели на него, заметили его искренне подавленный вид, и шутливые реплики, которыми мы готовы были сыпать по любому поводу, застряли у нас в глотке.

– Ничего, – участливым тоном сказал Ариф, – Я тебе отдам Софи Лорен. Меняю на Бриджит Бардо.

– Как же кончилась? – недоверчиво спросил Элик, – Вчера только…

– Я обегал все киоски, – не дал ему договорить Самир, – вчера были. А сегодня уже нет. Клянусь мамой!

Это было правдой: в кинотеатрах нашего города стали крутить популярный в то время фильм «Фан-фан Тюльпан» с Жераром Филиппом и Джиной Лоллобриджидой в главных ролях и спрос на фотокарточки этих актеров резко подскочил.

– У Миши есть Лоллобриджида. Миша обменяй Самиру.

– Это не моя карточка, мамина, не даст она…

– Твоя мама тоже собирает?!

– Еще как! – сказал Миша.

– А тебе не один хрен на что дрочить? – сердито сказал Элик, обращаясь к Самиру. – Бери что есть и скажи спасибо.

– Да у меня все есть, – сказал Самир, – И Мерилин Монро, и Бриджит Бардо, и Анита Эксберг…

– Вот кого бы хорошо заделать! – сказал тихоня Назим.

– Смотри, как бы она сама тебя не заделала.

– Ха-ха-ха-ха!

– У нее сиськи! Вот это да! – восторженно воскликнул Элик. – Посмотри! Зачем тебе Лолобриджида?

– Погоди, Самир… У тебя же была Лоллобриджида, – вспомнил вдруг Вагиф. – Да, я помню, даже, кажется, две карточки были у тебя…

– Да у него целый набор был Лоллобриджид! – закричали девочки. – Все видели! Ни с кем меняться не хотел… Врет он!

– Все мама забрала, клянусь мамой, порвала и выбросила, – с горечью произнес Самир.

– За что?! – хором возмутились сразу несколько девочек класса с негодованием оскорбленного коллекционера.

– Не знаю, с левой ноги встала… Слишком, говорит, раздетая, рано тебе такие карточки смотреть, взяла и разорвала, – удрученно пробормотал Самир. – На мелкие кусочки. Чтобы склеить нельзя было.

– Ладно тебе, не хнычь… – стал успокаивать его Ариф. – Вот у меня Вивьен Ли, Одри Хепберн. Меняю обеих на Эксберг.

– Засунь себе!..

– Хватит вам ругаться! – закричали со стороны девочек. – Сильвана Мангано! Кто меняется?

– Симона Сеньоре!

– Что в придачу?

– Шиш с маслом!

– Они все худые. Кому нужны твои Одри-модри…

– Ну что, ни у кого нет, что ли Лоллобриджиды? Все карточки отдаю, и еще заплачу в придачу…

– Сколько?

Самир пошарил в карманах, вытащил несколько монеток, окурок, бабки, расплющенную ириску, посчитал мелочь.

– Шестьдесят три копейки, – объявил он.

Это были неплохие деньги для шестиклассников, если учесть, что школьный завтрак стоил десять копеек, билет на утренний сеанс в кинотеатр – двадцать пять копеек, а пачка самых дешевых сигарет – пятнадцать, но карточки Лоллобриджиды ни у кого не было, даже у девочек класса, которые уже стали заинтересованно прислушиваться к нашему разговору.

– Вот тебе именно Лоллобриджида нужна, да? – спросил Ариф.

– Да, – сказал Самир.

– Вынь да положь, да?

– Да!

– А зачем, зачем?

Самир немного помолчал, будто специально дожидаясь для своего объявления тишины. И тишина наступила.

– Я её люблю, – сказал просто Самир. – Вот зачем… Я во сне её вижу… Всю голую…

Сначала мы подумали, что он шутит, или что мы все ослышались, услышав чудесным образом одно и то же, потом грянул хохот. Смеялись такому странному заявлению и девчонки, привыкшие, что обычно мальчики влюбляются в них, одноклассниц, или же, в крайнем случае, в девочек из других классов, но влюбиться в кинозвезду… недосягаемую Лоллобриджиду! Это было выше нашего понимания. Мы все мальчишки в период созревания испытывали плотский голод, видели эротические сны, иные из нас были болезненно мечтательны и мечтали о том, чего никогда в своей короткой жизни не знали, занимались онанизмом, обозревая свои коллекции сексуальных, слишком уж декольтированных женщин кинозвезд (по этой причине взрослые приравнивали эти вполне безобидные, легально продававшиеся и широко тиражированные изображения всемирно известных звезд чуть ли не к порнографии и, обнаружив у нас, не раз конфисковали карточки), но чтобы вот так вот влюбиться… Это было непонятно, смешно, но очень в духе Самира, который по привычке все говорил в лоб, не интересуясь, как это прозвучит для чужих ушей, и мечтательно-влюбленный взгляд Самира вызывал у всех нас садистское, так присущее подросткам желание надсмехаться над ним.

Это было время, тот короткий период, когда можно сказать, все ученики школ нашего города, как с цепи сорвавшись, стали собирать фотографии кинозвезд тех лет, обменивались ими, даже порой особо предприимчивые торговали этими карточками, как они называли фото. Это ненадолго стало модой, а идти против моды, сами понимаете, как против ветра…

И никто из нас против моды не шел, несмотря на то, что иногда мода эта была, признаться, довольно-таки уродливой, необъяснимой, нелогичной. Примерно в то же время, как вошло в моду коллекционирование фотокарточек, стало модным носить иранские носки. Ох, уж эти прихотливые зигзаги моды! Позднее, наверное, следовало ожидать моды на нижнее белье, но этого не случилось, видимо, потому, что демонстрировать его было неприлично. Мальчики из кожи вон лезли, чтобы иметь хотя бы пару настоящих – дорогих, надо сказать – иранских носков. Но надо отдать им должное (носкам, то есть), было на что посмотреть: прочные, добротные, ярких, прекрасных расцветок, оригинального рисунка, будто над ними поработали настоящие художники. Мальчики из малоимущих семей достигнув, наконец, своей мечты и проделав ощутимую брешь в семейном бюджете, носили эти носки со старыми туфлями, которые в их теперешнем виде наверняка стоили дешевле носков; многие носили их, закатав манжеты брюк, чтобы можно было всем демонстрировать ценное приобретение. Или же местные стиляги ввели в моду брюки-дудочки, до того узкие, что надевать их еще куда ни шло, а вот снимать – приходилось потрудиться… До популярных во всем мире джинсов тогда еще у нас в городе мода не дошла. Зато непромокаемые, тонкие как кожура луковицы, плащи-болонья, но это уже нам было не по зубам, слишком дорого. Несколькими годами позже вошли в моду бакенбарды; так их принято было называть – бакенбарды, баки, а в сущности это были самые обычные пейсы, и не отпускать их считалось просто неприличным, если у молодого человека на лице имелась хоть какая-то растительность. Много чего смешного, нелепого, необъяснимого входило в моду, этой моде следовали бездумно, слепо, как в омут бросались, но потом все так же внезапно кончалось, как и началось, и вчерашняя мода казалась просто нелепицей.

Вот так же стало временно модным среди школьников коллекционировать фотокарточки кинозвезд.

Позже на экраны кинотеатров вышел популярный в те годы фильм «Человек – амфибия», и мы очень гордились, что съемки этого фильма проходили в нашем родном городе, по многу раз смотрели его, и наши девочки переписывали на слух стихи песен из этого фильма, и часто их напевали, а мы, мальчики с саркастическими улыбками прислушивались, но не могли скрыть, что нравится.

А пока нашим повальным увлечением было коллекционирование фотографий кинозвезд, в основном женщин-кинозвезд. Ариф даже украсил стену своей комнаты этими фото, наклеив их на обои, но такое мало кому из нас удавалось, потому что мало у кого из нас была своя отдельная комната (а точнее – ни у кого), об этом можно было только мечтать в ту пору, когда подавляющее большинство населения жило в коммунальных квартирах, и только высокопоставленные государственные и партийные чиновники имели собственную квартиру из трех, а то и четырех комнат. Такие квартиры в нашем представление были чуть ли не дворцами.

В основном, конечно, коллекционированием этих фото увлекались девочки, но у нас класс был какой-то особенный, ненормальный, и шесть мальчиков в классе из тридцати четырех учеников шестого «А» в признание в любви далеким неведомым звездам экрана превзошли всех девочек в классе, в школе, и наверняка в других школах тоже. Такой был невменяемый класс. Но был он ненормальным не только в этом отношение. Никто из наших одноклассников не хотел учиться, то есть, учиться в школе, по школьной программе, но почти все, поголовно, особенно женское население класса, запоем читали книги далеко не по возрасту, любили художественную литературу и неплохо для своих лет разбирались в кино, но в школе… Мы ненавидели учебу, учителя ненавидели нас, родители ненавидели учителей. Но тем не менее, носили им подарки. Редко, правда. Раз в год. Обычно – на восьмое марта. Но учителя, точнее – учительницы вполне довольствовались одноразовым вливанием. Духи «Красная Москва», коробка московских, редких по тем временам конфет. Довольствовались. Жадность не поощрялась, считалась пороком, чем и являлась на самом деле. Ведь все жили бедно по теперешним меркам. Купить дом, иномарку или яхту можно было только в кошмарном сне, готовясь под утро к аресту: бей буржуя! И так как учителей женского пола было гораздо больше, чем противоположного, мы все ходили в пятерках и четверках. Неблагодарность тоже считалась пороком, и потому наши учительницы старались дотянуть свое чувство благодарности до следующего женского праздника. И какая-нибудь сиротливая двойка по географии у учителя, по недоразумению оказавшемуся мужчиной, выглядела нелепо, немотивированно, нецензурно среди отличных и хороших отметок, и потому она тоже исправлялась под тяжелые мужские вздохи в конце четверти, или же мы сами вторгались в дело исправления, помня, что спасение утопающих дело рук самих утопающих. Одним словом, все было построено на любви и взаимопонимание. В школе мы были самым бешеным классом, нас одно время хотели даже разбросать по разным параллельным классам, чтобы наше бессмысленное бунтарство растворилось в спокойствие других более законопослушных коллективов, но руководству школы пришлось отказаться от этой идеи, видимо из-за того, что не нашлось такого спокойного класса, который мог бы растворить в себе дерзость, непокладистость, непослушание учеников этого печально известного шестого «А». Мы дерзили учителям, мычали все разом, превращая невинное мычание в жуткий гул, подкладывали на стул учителям всякие прилипающие гадости, так что, наученные горьким опытом, прежде чем садиться, они проводили рукой по стулу; несколько раз в конце рабочего дня мы, мальчики проникали по водосточной трубе через уличное окно в опустевшую учительскую на втором этаже школы, похищали из шкафа классный журнал и, подделывая почерк, исправляли свои оценки, стараясь не переборщить и быть не очень щедрыми, чтобы не давать повод разоблачить себя; мы срывали уроки, особенно, если заранее была объявлена контрольная по какому-нибудь предмету; мальчишки в туалете писали на стену, соревнуясь, чья струя окажется выше, получали за это от старшеклассников заслуженные подзатыльники, которые терпеливо сносили; там же в туалете учились курить и пробовали дешевый портвейн «Агдам», а однажды устроили конкурс членов и победил тихоня Назим, спокойный и ласковый, как девочка (вообще в школе большая часть свободного времени у нас была связана с туалетом, где можно было укрыться от глаз учителей); устраивали, как тогда мы их называли «шаталы», (видимо, от слова «шататься»), убегали с уроков и подбивали девочек тоже, ходили с ними в кино, смотрели хорошие старые фильмы (правда, в те годы они были вовсе не старыми), а потом, подражая любимым киногер

...

конец ознакомительного фрагмента