Текст книги "Маешка"

Натиг Расулзаде
Маешка

Данный текст не может быть использован в коммерческих целях, кроме как с согласия владельца авторских прав.

* * *

Под утро приснился странный сон. Он проснулся, позевал немного и сказал жене:

– Мне приснился странный сон. Жена не отвечала.

– Ты слышишь? – спросил он и толкнул ее под бок локтем.

– Ты что, спятил?! – тут же, с места в карьер, рассвирепела жена. – Не видишь, я еще сплю?

– А который час? – спросил он.

– Четыре утра, – сказала жена, зарываясь поглубже в одеяло и тщательно укрывая бок со стороны мужа.

– Нет, серьезно? – сказал он. – Не может быть… Уже совсем светло.

Он нехотя поднял голову с подушки и посмотрел на будильник на старой обшарпанной тумбочке. Часы показывали половину восьмого. Он на всякий случай прислушался – тикают.

– Половина восьмого, – сказал он. – Я так, примерно, и думал. Ну что, рассказывать, или тебе неинтересно?

Жена молчала.

– Просто я стараюсь наладить контакты в семье, – сказал он.

Жена продолжала безмолвствовать.

– Ну, значит, – начал он, – как – будто я в тюрьме нахожусь.

– Туда тебе и дорога, – вдруг произнесла жена. – Может, немного отдохнем от тебя.

– Ну, значит, нас во двор вывели, погулять, – продолжал он, проигнорировав реплику жены. – И там, во дворе, в тюремной стене дырка. И заключенных, то есть, нас, выстроили в длинную-предлинную очередь, и все по – очереди смотрят в эту дырку. Надзиратели следят, чтобы был порядок, чтобы никто не смотрел по второму разу, а начальник тюрьмы стоит тут же и будто лекцию читает, говорит, вот, мол, какое заботливое тюремное начальство: мало того, что поит и кормит вас, недостойных, но даже зрелища всякие показывает – вот эту дырку, например. Все друг за другом смотрят в дырку, головами качают, цокают языками от восхищения, улыбаются мечтательно, отходят. Подходит моя очередь. Я волнуюсь. Заглядываю в дырку, а там – темно, как у негра, ни черта не видно. Дырка, оказывается, не сквозная была. А я-то думал, улицу увижу, прохожих, машины, ну, то, что за тюремными стенами… – он вздохнул.

– Ну и балбес ты, Маёшка, – сказала жена будничным, совсем не сонным голосом.

– Почему? – поинтересовался он. – Почему сразу – балбес?

– Потому что, вечно с тобой такое происходит. Для всех дырка сквозная, только для тебя – нет.

Маёшка немного помолчал, потом сказал:

– Кто ее знает, может там никто ничего не видел?

Жена заерзала, дернула плечом.

– Как же, – сказала она.

– Почему ты со мной так разговариваешь? – спросил он, немного помолчав.

– Просто я стараюсь разговаривать на посторонние темы, – ответила жена. – Поддерживаю, так сказать, светский разговор в салоне. Чтобы не говорить о главном.

– Ладно, не начинай, – сказал он. – Не порть утра. Он поднялся, накинул халат.

– Сколько раз говорил – зашей эту прореху в халате, – проворчал он. – Каждый раз рукой туда попадаю.

Жена промолчала. Он вышел из комнаты, умываться пошел.

Она, не открывая глаз, вдруг тихо заплакала. Слезы стекали теплыми каплями на подушку и там растворялись в белом, ненасытном лоне прожорливой подушки, пожирательницы слез. Она всхлипнула и вытерла глаза ладонью, так и не раскрыв их ни разу. Он вернулся через пять минут, и она по шороху одежды поняла, что он уже одет и готовится выходить.

– Не забудь булочек взять для Фирамиды До, – сказала она с закрытыми глазами. – Ты можешь купить булочки?

– Могу, – оказал он, заправляя рубашку в брюки. – Фирамида До моя дочь. Четыре года.

– Ты не лучше, – сказала жена. – Маёшка.

– Это оправдано, – сказал он.

– Знаю, знаю, – проворчала жена. – У тебя все оправдано.

– Фирамида До, – проговорил он, прислушиваясь к звукам.

Хорошее имя и фамилия.

– Ребенок так хочет, – сказала жена. – Сам знаешь – ненадолго.

Он подошел к окну, застегивая рубашку. Посмотрел на улицу.

– Дождь, – сказал он. – Сегодня что, воскресенье?

– Можно подумать, для тебя это имеет значение, – сказала жена.

– Представь себе, имеет.

Она обернулась к нему, стоящему у окна, поглядела на его спину, Па напряженный поворот головы, будто за окном он увидел нечто необычное. Просто дождь, – подумала она, – что он там высматривает?

Пришлепала из своей комнаты дочь, распахнула их дверь и сказала:

– Фирамида До проснулась!

– Ура! – сказал он. – Да здравствует Фирамида До! Задрав голову, девочка пытливо поглядела на лежащую, прикрыв глаза мать, на отца, стоящего отстранено у окна и спросила:

– Ну, сто? Опять полугались? – она все еще немного картавила, уже гораздо меньше, чем год назад, но когда волновалась по-прежнему картавила сильно.

– С чего ты взяла? – нарочито веселым тоном спросил он.

– Доброе утло, Фирамида До.

– Доблое утло, – ответила она, – Мама плакала.

– Ну что ты говоришь? – сказала мать. – Пустомеля.

– Я знаю, – настойчиво сказала девочка. – Ты плакала.

Он подхватил дочь на руки, расцеловал ее и опустил на пол.

– Маёшка уходит? – спросила она.

– Да… – промямлил он. – Я скоро вернусь.

– Не лги ребенку, – сказала жена.

– Фирамида До узе проснулась, а Маёшка узе уходит? – расстроилась девочка.

– Дорогая моя Фирамида До, – сказал он. – Я тебе позвоню.

– Нет, – она энергично покачала головой. – Фирамида До боится телефона.

– Боится телефона? – удивилась мать. – Что ты такое говоришь, доченька?

– Телефон обманывает Фирамиду До. Говорит: Маёшка придет, а он не приходит, и Фирамида До узе долзна спать идти. Он нагнулся к дочери. Она пытливо, серьезно посмотрела ему в глаза совсем взрослым, много понимающим взглядом. Он содрогнулся в душе, представив на миг, что она уже большая. Что с ней будет, боже, – подумал он. – Что ее ожидает? Как же мне быть?

Вдруг она крепко схватила его за шею, обняла.

– Пусть Маёшка не уходит, – стала плакать дочь. – Пусть Маёшка не уходит!

Мать переполошилась, вскочила с кровати, взяла девочку на руки, стала утешать, успокаивать, приговаривать что-то спокойное, глупое, теплое. Маёшка, торопливо одевшись, выскочил из квартиры. Вслед ему неслись вопли дочери.

– Маёшка! – кричала она. – Маёшка!

Что это с ребенком? – подумал он. – Такого с ней еще никогда не было…

Когда он выходил из подъезда на улицу, дождь усилился. Он поднял воротник и пожалел, что вышел без кепки, но возвращаться уже не хотелось: дочка закатила истерику, пришлось бы остаться. А сегодня никак нельзя было не пойти. Вдруг он почувствовал, как устала душа. Хотелось молчать, долго не произносить ни звука, не раскрывать рта.

Рядом с ним остановилось такси. Он рассеянно поглядел на машину посмотрел на небо, с которого лил уже ливень, открыл дверцу и сел на заднее сидение.

Квадратные, крепко скроенные плечи таксиста в каком-то похабном ворсистом пиджаке, вместо того, чтобы внушить ему чувство уверенности, вдруг заставили его взволноваться. В чем дело? – спросил он сам себя.

– Дело в том, – не оборачиваясь, произнес таксист. – Что я все о вас знаю, Маёшка.

– Откуда? – через силу спросил Маёшка.

– Ваша дочь звала вас из окна, не слышали? – шофер расхохотался. Маёшка перевел дух, но тут шофер стал ему рассказывать о нем. Он молчал, слушал таксиста, и постепенно ему становилось все безразличнее то, о чем говорил таксист, вопросы, которые поначалу роились в голове его в связи с неожиданными провидческими способностями таксиста, как-то сами по себе разбежались, исчезли, и он теперь только равнодушно выслушивал слова таксиста, будто тот говорил о каком-то совершенно постороннем человеке. Но он заставил себя сосредоточиться и слушать повнимательней.

– А сейчас вы едете играть, – между тем продолжал таксист. – И это все, что вы умеете, господин Игрок с большой буквы.

– Нет, – сказал Маёшка. – Вы ошибаетесь. Я писал музыку. Только сейчас она никому не нужна.

– Вот вы и приехали, – сказал таксист, не дослушав его последнюю фразу.

Маёшка посмотрел на улицу, и только сейчас вспомнил, что не называл таксисту никакого адреса. Он вышел из машины, стал рыться в карманах, чтобы уплатить за проезд, но машина не стала ждать, рванула с места, взвизгнув тормозами. Маёшка озадаченно посмотрел вслед убежавшей машине. Он стоял возле знакомых дверей, под дождем.

Ему открыл человек во фраке с очень учтивым и предупредительным видом, совсем не похожий на швейцара, а скорее – на пожилого профессора, доктора точных наук, не по своей вине обогнавшего свой век. Маёшка по сравнению с ним выглядел давно не кормленным амбалом. Он порылся в карманах. Руки профессора в белых перчатках предупредительно спрятались за пингвиний хвост фрака, неправильно истолковав жест посетителя. Маёшка извлек из кармана помятую карточку клуба. Человек, так и оставшийся с руками за спиной, даже не взглянул на карточку, застыв в позе доброжелательного холодного памятника.

– Вас не велено пускать, – произнес он телефонным голосом официальное сообщение.

– Я это дам от этого отсечь, – пообещал Маёшка не очень уверенным голосом.

– Я человек маленький, – умоляюще произнес фрак и тут же, на глазах стал и в самом деле стремительно уменьшаться, и, достигнув размеров лилипута, остановился, скинул ставший огромным фрак и убежал в одних ситцевых трусах, что-то торопливо, весело приговаривая.

Маёшка засунул помятую клубную карточку обратно в карман, шагнул было к дверям в зал, но кинул взгляд на фрак, бесформенной грудой валявшийся на полу, задержал шаг, нагнулся, поднял, отряхнул, надел, погляделся и вошел.

Красные парчовые стены, зеленые, суконные столы. Пустой зал дохнул на него хорошо знакомым запахом валокордина смешанным с крепким табачным, въевшимся в эти стены, столы и прочее, во что только можно въесться. В углу огромного зала, за бильярдным столом копошились трое или четверо. Один из них, завидев Маёшку отбросил кий на стол и твердыми, быстрыми шагами приблизился к нему.

– Форма одежды – смокинг, – сказал Маёшка, показывая на себя – Билет имеется.

– Ты дурачиться перестань, – угрожающе проговорил мужчина, почему-то переставив слова во фразе в более неудобном варианте, но нажав голосом на последнее слово. Маёшка отметил это про себя, и только хотел пообещать, что перестанет, когда внимание его привлекло нечто. С груди мужчины, в петлице, виновато смотрела на Маёшку, чуть свесив голову, пунцовая от стыда голландская роза. Маёшка скорчил ей рожу, язык высунул. Мужчина вдруг схватил Маёшку за горло, и в руках его, неизвестно как появившись, сверкнуло лезвие ножа, холод которого Маёшка мгновенно почувствовал на своем горле, там где безмятежно бился пульс, ничего не подозревая. К ним подошли еще двое. Маёшка стоял лицом к ним, с лезвием, приставленным к горлу и улыбался. Седой мужчина, очень похожий на встретившего Маёшку швейцара, впоследствии превратившегося в лилипута, но в отличие от того безнадежный гуманитарий, молча холодно-вопросительно уставился на Маёшку. Маёшка понял, что должен заговорить первым, чуть повертел головой, стараясь не порезаться, тихо откашлялся, будто собирался петь для этой недоброжелательной аудитории, и сказал:

– Я это дам от этого отсечь…

– Допустим, – прервал его седой. – Если не ошибаюсь, это слова Полония из «Гамлета» господина Шекспира.

– Если не отдам, – закончил фразу Маёшка. – Два дня. Век воли не видать. Весь долг, сполна. С вашими драконовскими процентами. Два дня.

– Отпусти его, – не сразу сказал седой, и лезвие ножа перестало холодить горло.

Маёшка потрогал горло, откашлялся.

– Так и ангину недолго подхватить, – сказал он между прочим и вслед за тем обратился конкретно к седому, – Я чувствую себя в ударе. Сегодня мой день.

Седой молча посмотрел на него тяжелым взглядом.

– Тебе не удастся меня обмануть, – предупредил он. – Даже не пытайся.

Зал стремительно заполнялся гостями. Обслуга на роликах шныряла между посетителями, с виртуозностью жонглеров развозя полные бокалы на густо уставленных подносах. Маёшка отошел от седого.

И тут к нему подлетел официант.

– Коктейль? Шампанское? – угодливо спросил официант в белой бумажной маске.

Маёшка молча уставился на него.

– Заведение угощает, – настаивал безликий.

– Я – штрафник, – оказал Маёшка, и официант презрительно посмотрел на него сквозь маску, смерив его с ног до головы.

– Пошел вон, – сказал Маёшка, и маска укатила.

Но через мгновение официант появился с другого бока. Маёшка мог бы поклясться, что это тот же самый, хотя все они были одного роста, одинаково одеты, все на роликах и одинаковых масках и даже с одинаковыми голосами.

– Для штрафников у нас спецкоктейли, – сказала маска.

– «Спокойной ночи» называется. Великолепный, свежайший цианистый калий в вишневом сиропе, коньяк, шампанское, три капли лимона. Вкус изумительный. Желаете?

– Спасибо, – сказал Маёшка. – Рановато для меня.

– Но я настаиваю, – повысил голос официант.

– Нет, пока не надо, – отказался Маёшка. Официант укатил. К нему подошел седой, хозяин заведения.

– За третьим столиком, – сказал он, – Новые гости. Выиграешь – десять процентов твои. И снимем часть долга.

– Двадцать и весь долг, – сказал на всякий случай Маёшка.

– Не торгуйся заранее, – сказал хозяин. – Скажи спасибо, что даю тебе шанс.

– Ладно, – сказал Маёшка. – Черт с тобой. Фишки давай.

Он прошел к третьему столику, раскланялся со всеми и сел на свободный стул рядом с чрезмерно благоухающей старой дамой, усыпанной бриллиантами и в глубоком декольте. Он вошел в игру, во время которой старался не смотреть в ее сторону. Напротив сидел квадратный мужчина, очень похожий на таксиста, привезшего его сюда. Маёшка вгляделся повнимательнее: очень похож, такой же основательный, квадратный крепыш с запомнившимися глазами необычайной интенсивности. Мужчина, заметив на себе пристальный взгляд, поднял голову и подмигнул Маёшке. Первые десять минут начались очень плохо, и он проиграл больше половины полученной от хозяина суммы. Он даже засомневался – не обманула ли его интуиция? Не ложные ли уколы-сигналы посылала ему в сердце, отчего сердце заходилось в учащенном биении, прыгало в труди, как у юноши, приближающегося к своей первой женщине? Маёшка помрачнел. Не хватало сейчас продуться. Тогда ему конец. Нет, нет, нельзя сейчас об этом думать. Надо играть, как богатые бездельники, с мыслью, что он пришел позабавиться, проиграть. Он заставил себя улыбнуться и почувствовал вдруг прилив сил. Постепенно игра выравнялась в его пользу, он начал выигрывать.

Примерно часа через два, трое из игравших, в том числе и крепыш, похожий на таксиста, поднялись из-за стола, проигравшись дочиста. Они откланялись вежливо – кроме таксиста, отчего у Маёшки окрепло подозрение, что он и есть тот самый шофер такси и растворились в зале среди многочисленной публики. Маёшка проводил их взглядом и опустил глаза: на краю стола перед ним лежала внушительная груда фишек, в основном, высокого достоинства – игра шла по крупной, благодаря старухе в декольте. Она уже трижды посылала своего человека, неотлучно находившегося позади ее стула, разменивать деньги, покупать фишки, рисплачивалась наличными. За столом оставалось четверо игроков, включая Маёшку, но главная игра шла между ним и старухой. Когда она брала карты, на пальцах ее сверкали, будто подмигивали издевательски, крупные бриллианты. Маёшка скорчил рожу этим дорогим камням. Он продолжал выигрывать. Дважды мимо их стола проходил хозяин, бросал быстрый, внимательный взгляд на кучу фишек, на карты в руках Маёшки, старухи, и отходил с каменным лицом. Официанты, то слева, то справа подлетали к их столу, предлагая напитки и соки. Старуха заказала теплое молоко, и теперь потихоньку отхлебывала из высокого стакана, то и дело роняя с губ капли на дорогое платье, на зеленое сукно стола. Он старался не смотреть на нее, хотя стоило бы – она проиграла ему кучу денег. Вокруг их стола собирались люди, следя за захватывающей игрой.

– Я устала, – вдруг сообщила ему старуха голосом дивы на пенсии; – Не возражаете, если мы на несколько минут прервем игру?

К ней тут же услужливо склонился огромный детина, ее человек, но она отмахнулась от него, и осталась сидеть за столом. Тем не менее, детина исчез и через мгновение возник бесшумно с огромным покойным креслом в руках, и усадил учтиво старуху в это кресло. Старуха вся ушла в глубь кресла и грудь ее в декольте сморщилась.

– Не возражаю, – сказал Маёшка с большим опозданием, следя за всеми этими манипуляциями.

– Вы хорошо играете, – оказала старуха. – Вы – профессионал?

Толпа вокруг их стола распалась, стала расходиться, перемывая косточки старухе и обсуждая ее проигрыш.

– Не думаю, – ответил он нетвердо. – Просто мне иногда очень везет и я заранее чувствую это.

– Интересно, – оказала она. – Как можно это чувствовать?

– Ну, я не знаю, – он пожал плечами. – Сегодня ночью, например, я видел сон.

Он вспомнил свой сон и даже собирался его рассказать, когда вдруг сообразил, что ничего, предвещавшего хорошее, в этом сне не было, как раз наоборот: он смотрел в дырку в тюремной стене, ожидая увидеть другую, лучшую жизнь, а увидел одну лишь темноту.

Но старуха не стала расспрашивать его о сне, а поинтересовалась:

– А чутье вас ни разу не обманывало?

– Обманывало, – подумав, ответил он, – Но все равно хотелось попробовать.

– Это верно, – сказала старуха. – Мне это знакомо. Некоторое время они молчали. Она отпила из стакана и глянула на фишки перед ним.

– Вы могли бы обменять их, – сказала она.

Он тоже поглядел на фишки, от которых рябило в глазах.

– Да, – сказал он. – Верно. Я так и сделаю.

– А потом мы продолжим игру, – сказала она. – Хотя, я думаю, вряд ли уже сегодня мне повезет.

– Не говорите так, – сказал он. – Не падайте духом.

– Спасибо, – сказала она. – Вы очень любезны.

– Мне позвонить надо, – сказал он. – Вот я и позвоню заодно.

– Да, да, – сказала старуха. – Небольшое удовольствие сидеть и разговаривать со старухой, верно?

– Ну что вы?.. – пробормотал он. – Я скоро вернусь.

Он стал собирать фишки со стола, и несколько штук уронил на пол. Тут же подлетел официант и подал ему удобный пакет для фишек.

Он собрал все в пакет, не стал нагибаться, чтобы подобрать уроненные. Старуха старалась не смотреть на него. Какой-то, видимо, проигравшийся гость, толстенький, юркий человечек на его глазах ловко нырнув под стол, поднял парочку фишек и только, счастливый, засунул их в карман, угодливо поглядывая на него, как тут же к озорнику подлетели двое охранников в масках чертей, схватили за руки, уволокли в ад.

Маёшка подошел к кассе и высыпал из пакета свои фишки. Кассирша, высокая, с очень сексуальной внешностью девушка, очаровательно улыбнувшись ему, стала подсчитывать. Он следил за ней, сам невольно улыбаясь. К нему подошел хозяин.

– Ты хорошо играл, – сказал он.

– Я же говорил – сегодня мой день, – напомнил ему Маёшка.

– В следующий раз, когда ты так скажешь, я более внимательно отнесусь к твоим словам, – сказал хозяин. – Забери пока деньги. Маёшка посмотрел и увидел руки кассирши, холеные, прекрасные руки, благоухающие и тоже, казалось, улыбавшиеся. Они протягивали ему пухлые пачки денег. Он забрал их и рассовал по карманам.

– Желаю удачи, – оказал хозяин и отошел от него.

– Мне надо позвонить, – сказал Маёшка девушке.

– Телефон там же, где и всегда, – сказала она, впрочем, по-прежнему улыбаясь.

– Я еще подойду к вам, не огорчайтесь, – сказал он. – Просто пока идет игра, не хочется ломать ход… Вы понимаете?

– Что вы? – она вся расцвела от слов Маёшки. – Я все понимаю.

Вы можете пройти в кабинет хозяина, – и прибавила, видимо, решив, что ему станет приятно, – Он к вам очень хорошо относится.

– Время от времени, – оказал Маёшка. – Время от времени.

Он вошел в кабинет хозяина и застал того, внимательно разглядывавшим ногти, покуривая толстую сигару-пушку. Хозяин вопросительно уставился на него.

– Мне позвонить надо, – сказал Маёшка. – В тишине. Одному.

– На, – хозяин бросил ему трубку «панасоника», – Иди в заднюю комнату.

Маёшка прошел в заднюю комнату, совершенно безликую, с широким диваном и одним креслом. Здесь он баб щупает, – подумал он и вспомнил ослепительную кассиршу.

Он набрал номер и стал ждать. Трубку подняли.

– Здравствуй, дорогая Фирамида До, – сказал он.

– Маёшка. – послышался в трубке радостный детский голосок.

Вдруг дверь приотворилась и стали просовываться в комнату мерзкие хари – черти и мертвые, белые маски, они захихикали и жутко заблеяли разом.

– Фирамида До! Фирамида До! – хихикали и хохотали они, свистели и издавали непристойные звуки.

– Пошли вон! – заорал Маёшка, рассвирепев, поднялся и пошел на них. – Я с дочкой говорю!

Рожи, испугавшись, исчезли. Он резко распахнул дверь, но не увидел в комнате никого, кроме хозяина. Тот теперь, сняв носки, полировал ногти на ногах. Маёшка плотно прикрыл дверь и сказал в трубку:

– Как у нас дела, Фирамида До?

– У нас дела хорошо, – послышался голос, от которого у него сладко заныло сердце. – А с кем Маёшка кричался?

– Да ни с кем, – сказал он. – А что делает Фирамида До? Или ты уже не Фирамида До.

– Нет, я еще Фирамида До, но скоро буду другая, я еще не придумала, какая.

– А почему тебе не нравится твое настоящее имя? – спросил он, не зная о чем с ней говорить и только желая услышать еще и еще раз ее милый голосок.

– Я его буду носить, когда стану большая, – сказала она.

– А потом, когда стану маленькая, опять сниму.

– Как ты себя чувствуешь, доченька?

– Хорошо. А как себя чувствует Маёшка?

– Спасибо. Скажи Каррабаррас.

– Не скажу! – весело закричала она. – Карабалас!

– Молодчина. Ты уже почти не шепелявишь. Совсем чуть-чуть.

– Ты скоро придешь?

– Да, скоро. А мамы нет дома?

– Она пошла в магазинчик, купить любимых булочек для Фирамиды До.

Он промолчал, ощущая легкое угрызение совести.

– А ты когда придешь? – более настойчиво спросился она, и он вдруг по ее голосу почувствовал, что она начинает волноваться.

– Очень скоро, доченька. А что тебе купить?

– Ничего не надо. Только сам плиходи очень сколо.

– Я тебя очень люблю, Фирамида До.

– Я тебя тоже очень-преочень люблю, Маешка.

– Пока. Целую.

– Маёшка! – вдруг, будто напоследок вспомнив что-то очень важное, закричала девочка. – Не садись в масину!

В трубке послышались частые гудки. Он, улыбаясь задумчиво, вышел из комнаты.

Старуха сидела все в том же покойном кресле, чуть уронив голову, дремала и ждала его. Теперь ему пришлось сесть напротив нее, так как их оставалось двое за столом. Когда он отодвигал стул, она проснулась и взглянула на него совершенно ясными, несонными глазами. Сова, подумал он, вылитая сова.

– Надеюсь, я не очень заставил вас ждать, – сказал он. Он уселся и невольно глянул на ее оголенную старческую грудь в глубоком вырезе платья. С шеи старухи свисало на грудь большое великолепное колье с крупными рубинами. Она заметила его взгляд и горделиво сказала:

– Это привез мне муж из Индии. Сорок два года назад. Он был дипломатом. А я тогда была молода.

– Мне сейчас сорок два, – оказал он. – И, кажется, я никогда не был молодым.

– Неужели? – сказала старуха. – Как жаль. Но ребенком вы были, я думаю?

– Да, – произнес он уверенно. – Ребенком я был.

– А как вас звали, когда вы были? – спросила она. Он подождал – не прибавит ли она «ребенком», но не дождался и ответил:

– Когда я был, меня мама звала, Маёшкой.

– Маёшкой, – повторила она, пожевав губами, словно пробуя на вкус это слозо. – Забавно. Это что-то значит?

– Все, что мне нравилось, я хватал, прижимал к груди, целовал и кричал: «Маёшка!», то есть – мое. Приходилось покупать.

– Надеюсь, ваши родители водили вас только в игрушечные магазины? – сказала она. – Не хотите ли продолжить игру?

– Да, – сказал он. – Хочу. Вы отдохнули?

– Вполне, – сказала она. – Если не возражаете, будем играть на наличные. Без фишек. В них есть что-то неживое.

– А в деньгах – живое?

– Вы даже не представляете – насколько.

– Правда? – искренне удивился он.

– Надо быть старым человеком, чтобы понять это, – проговорила она.

– Ну, что вы… – пробормотал он, хотел придумать и сказать ей комплимент, но тут невзначай снова наткнулся взглядом на ее морщинистую грудь.

– Нет, нет, я не боюсь быть старой, не страдаю комплексами, – она улыбнулась, продемонстрировав свои жемчужные, дорогие зубы.

Когда-то у нее была ослепительная улыбка, – подумал он, ей дарили цветы и бриллианты, она была сама молодость, ей целовали руки.

Он хотел представить себе это, но старческая грудь с ослепительным колье, не сумевшим украсить ее, была перед глазами и мешала.

– Итак, мы играем на наличные, – прервала она его мысли.

– Вообще-то, это запрещено, – произнес он не очень уверенно.

Она молча достала из сумочки пачку купюр. Кажется, эту сумочку муж ей привез тоже сорок два года назад, – подумал он, поглядев на странную сумку в руках у старухи.

Он тоже вытащил из кармана деньги, положил на стол подле себя.

– Вообще-то, это запрещено, – повторил за его спиной его слова голос хозяина, обращающегося к старухе. – Но для вас мы сделаем исключение.

– Благодарю вас, – вежливо сказала старуха, и хозяин испарился.

Примерно через час он выиграл все деньги у старухи. Она с улыбкой посмотрела ему в лицо.

– Вы превосходный игрок.

– Что вы, – невнятно промямлил он, немножко стыдясь своего выигрыша, – Просто мне сегодня везет, только и всего.

– А что, разве закрывают? – вдруг переполошилась старуха. Он проследил за ее взглядом и увидел, как большой поток посетителей покидает зал.

– Нет, – успокоил он ее, – Это заведение круглосуточное. Работает с утра до утра.

– Ну, слава богу, – сказала она. – Я очень азартна, – сообщила она ему заговорщицким тоном, – Но деньги у меня с собой кончились… – старуха помолчала, изучающе поглядела на него и вдруг сказала, – Не хотите ли сыграть на это кольцо?

Она показала ему кольцо на пальце, пошевелив пальцем, так что камень на кольце заиграл, заискрился, задышал.

– Оно очень дорогое, – прибавила старуха. – Но я ставлю его в пол-цены.

Давешний верзила, подобно монументу стоявший за спиной у нее в двух шагах, тут же склонился и что-то шепнул ей на ухо. Она и сейчас отмахнулась от него. Тогда верзила уставился на Маёшку вытаращенными глазами, будто предупредить его хотел о чем-то.

– Знаете, вообще-то, не в моих правилах такое, – сказал Маёшка. – Пол-цены, – повторил он задумчиво. – Нет. Это будет нечестная сделка.

– Мне очень хочется проиграть его, – неожиданно сказала старуха.

– Мне его привез муж. Из Испании. А потом долгие годы я делала все, чтобы он поскорее умер. Но он был здоров, очень силен. И однажды я отравила его. Это было давно. Давно, – старуха будто заговариваться начала, видимо, от усталости. Она даже на несколько секунд задремала будто. Маёшка сидел молча, уставившись на ее склоненную голову. Старуха, не поднимая головы, исподлобья, вдруг открыв глаза, уставилась на него.

– Вы, наверно, очень устали? – спросил он.

– И вот я жду с тех пор, когда же бог накажет меня, – продолжала старуха, проигнорировав его вопрос, – и не могу дождаться.

Видно, он забыл обо мне, – старуха твердым взглядом уставилась на него, сняла кольцо с пальца и швырнула на середину стола.

– Идет в пол-цены, – объявила она голосом крупье.

На кольце неожиданно она стала выигрывать, даже разрумянилась от азарта, но везло ей недолго. Часа через три он отыграл все и впридачу выиграл ее кольцо.

– Наденьте его на палец, – сказала она.

Маёшка повертел кольцо перед глазами, разглядывая его равнодушно, как дешевую игрушку.

– Маёшка, – тихо сказал он сверкающему камню. Старуха, улыбаюсь, следила за ним.

– Знаете, – вдруг сказал он. – Я хочу вернуть вам кольцо. И прошу принять. Не отказывайтесь.

– Наденьте его на палец, – повторила она мягче. – Красивые вещи должны украшать молодость, а не старость. Которую ничем уже не украсишь, – прибавила старуха. – Ничем, кроме глупости.

Он надел кольцо на палец и невольно залюбовался им.

Старуха сделала еле заметный жест, и к ней подскочил услужливый верзила.

– Мне пора, – сказала она Маёшке. – Я хочу, чтобы ваш сегодняшний выигрыш принес вам радость.

– Это вряд ли, – сказал он. – Но все равно, спасибо за добрые слова.

– Прощайте, – сказала старуха.

Верзила бережно взял ее на руки и понес из зала. Маёшка провожал их взглядом до самых дверей, и когда верзила уже исчезал за дверями, ему почудилось, что из-за широкой его спины выглянуло на миг светлое, лучезарное девичье личико с озорной улыбкой, предназначенной для него, Маёшки.

Хозяин ждал его в кабинете. Маёшка вывалил на стол пачки денег, неряшливо набитые в карманы. Сели подсчитывать.

– Хорошо, – подвел итоги хозяин. – Будем считать, что ты за все расплатился.

– Мои десять процентов, – напомнил Маёшка.

– Оставь у себя это кольцо, – милостиво согласился хозяин.

И вот тебе немного. На дорогу.

Он отделил от одной из пачек две купюры и бросил перед Маёшкой. Тот некоторое время смотрел на деньги.

– Не забывай, что я дал тебе шанс, – произнес хозяин. – Без него у тебя вообще бы ничего не было. А так, по крайней мере у тебя кольцо. Дай-ка посмотреть.

Маёшка снял с пальца и протянул хозяину кольцо.

Тот, достав из ящика стола большую лупу, принялся со всех сторон разглядывать камень. Головой покачал.

– Старая работа. Сейчас такие не в цене. Старая технология изготовления. Французский камень. Но на пять сотен потянет.

– Он так сверкал, – сказал Маёшка задумчиво.

– Могу купить, если хочешь, – предложил хозяин. – Хлопот будет меньше.

– Давай сюда, – оказал Маёшка. – Если надумаю продать, вспомню тебя. Хозяин бросил ему кольцо. Маёшка положил кольцо в карман, непривычно было носить на пальце.

Хозяин провожал его до дверей, как почетного гостя. Зал уже был почти пуст – дневные гости разошлись, утомившись от игры и азарта, ночные еще не подошли. Только за столом с рулеткой стояло двое-трое посетителей, хронических неудачников, надеясь еще вырвать у судьбы то, что им не полагалось.

– Приходи еще, – сказал хозяин, провожая Маёшку, – когда будешь в ударе.

Маёшка толкнул дверь на улицу и вышел в ночь.

– Несчастный человек, – с неожиданно искренним сочувствием произнес ему вслед хозяин и, обращаясь к черту, оказавшемуся рядом в эту минуту, продолжил, – Больной, несчастный человек. У него семья, дочь.

Живут, как нищие. Он все проигрывает. – И вдруг жестко, изменившимся металлическим голосом строго спросил у черта, – Ты думаешь, если б я отдал ему его долю, он стал бы лучше жить? Купил бы что-нибудь для семьи? Для дочери? Как бы ни так… Все бы спустил до копейки. Больной, несчастный человек…

Черт в знак солидарности с мнением хозяина, стянул свою мрачную маску, как на панихиде снимают шапки, и оказался румяным амурчиком, похожим на педика викторианских времен. Хозяин глянул на него и в сердцах плюнул.

Маёшка вышел на улицу и остановился, пошатываясь. После долгого дня, проведенного неподвижно в прокуренном помещении, ночная грязная, тихая улочка показалась ему санаторием для туберкулезников. Он вдохнул поглубже и почувствовал, как потемнело в глазах. Вдруг он вспомнил о кольце в кармане, вытащил, надел на палец, поиграл пальцами, любуясь камнем, потер его об рукав и снова полюбовался, вытянув руку и прищурясь на камень, словно знаток. Пошатываясь, он поплелся, сам не зная в какую сторону – нужную ли? – когда нагнала его машина с веселым и уютным зеленым огоньком и гостеприимно раскрылась передняя дверца. Он, не говоря ни слова, уселся рядом с водителем и тут же уснул. Проснулся он от того, что что-то неприятно холодило горло. Он открыл глаза и увидел таксиста, приставившего нож к его горлу.