Текст книги "Дорогая моя…"

Натиг Расулзаде
Дорогая моя…

Ну, а если говорить об общем течение жизни, то, конечно, скорее, был доволен, чем недоволен, нечего Бога гневить. Все пока шло неплохо. А когда смутные, тревожные мысли, пришпоренные скукой, подступали к сердцу, брали за горло, можно было выйти из дома, пойти в скверик с памятником писателя посередине, окольцованном пахучими кустами резеды, с редкими торчащими из них провинциальными розами, где в хорошую погоду собирались соратники и соперники по нардам и домино, единоверцы по безделью, утверждавшие, что безделье, вопреки общепринятому мнению, удлиняет жизнь. Опять же – телевизор в ненастные дождливые дни, мир животных, пожирающих друг друга, обедающих друг другом, гораздо более интересный и честный, чем мир людей; книги, сохранившие своих редких приверженцев, странноватых чудаков, казалось напрочь оторванных от современного мира; приятное, почти ежевечернее времяпрепровождение за карточной игрой в интеллигентной компании, заканчивавшейся далеко за полночь и ставшей неотъемлемой частью жизни за долгие годы… Порой выходил на необъятные просторы интернета, просматривал ленту на Фейсбуке, не втягиваясь глубоко и каждый раз убеждаясь, что мир не изменился – число кретинов по прежнему гораздо больше, чем умных, хотя бы просто потому, что умные обычно незаметны и любят молчать. Нет, все неплохо… не так уж плохо… От добра добра не ищут…

Тут Р. Задумался: от какого добра? Эти поговорки, видимо, не находившие другого простофилю, липли к нему десятками, крутились в голове порой часами, как старые мотивы и вытравить их оттуда было делом нелегким, основательно, прочно оседали и обживали вакуум в мозгах. Р. задумался. О чем он думал? Кто его знает, но задумался. Р. Р-р-р-р… Книга выпала из ослабевших рук, стукнула жестким ребром по животу, шмякнулась обложкой на пол. Он разлепил глаза… кажется, задремал. Полежал с открытыми глазами, и вдруг это опять нахлынуло. Жизнь пуста, моя жизнь пуста, – подумал Р. Поежился от мгновенно охватившего все тело, все существо его холода, повернулся на другой бок. Не помогло. Холод крепчал.

От нечего делать и желая хоть что-то изменить в существующем укладе будней (что интересно, с недавних пор все дни его стали выходными, свободными, так сказать воскресеньями, но своей сиамской схожестью напоминали они не праздники, а скорее будни) Р. сбрил бородку и усы, что носил вот уже несколько лет, подстригая аккуратно и любовно ухаживая за сей пожухлой осенней растительностью. Какое– никакое, а было занятие. Сбрил. Теперь его губы готовы к поцелуям. Осталось только найти объект, алкавший лобызать его обновленные уста. Р. терпеливо плыл по течению, боясь решительных действий, непредвиденных случайностей, и только слабо, вяло желал изменить это течение, ничего для этого не предпринимая.

Но случай подстерег его: на шестьдесят третьем году жизни Р. постигло несчастье – он влюбился.

Как я счастлив, – думал он, засыпая, думал он, просыпаясь, – как я счастлив, как долго ждал…

Он врал самому себе – не ждал, просто случилось. В жизни он много любил, много и часто влюблялся. Из многих и многих любовных приключений в его жизни ни одно не заканчивалось удачно, но все они заканчивались предательством, изменой, разрывом, слезами, дикими скандалами, или же напротив – тихим, непостижимым для него исчезновением из его жизни той или иной женщины. Теперь он понимал, что во всех, во всех – хоть и давно перестал страдать юношеским максимализмом и старался ничего не утверждать категорично – но во всех этих неутешительных финалах была его вина, вина его неугомонного характера, его себялюбия, его честолюбия; и был страх перед одиночеством и боязнь, что это одиночество у него отнимут.

Теперь он влюбился. Влюбился по-настоящему, как ему казалось, раз и навсегда, хотя грозное слово «навсегда» постепенно утрачивало свой смысл, учитывая возраст, блекло, как картина на солнце, написанная некачественными красками.

Сейчас он пойдет в парикмахерскую и побреется, хотя он брился утром, как обычно, но теперь семь часов тридцать минут вечера, а в восемь у Р. свидание со своей возлюбленной. Она пока еще не знает, что возлюбленная, да и он не совсем уверен, если пораскинуть мозгами – не совсем уверен, но если пораскинуть сердцем (если только можно так выразиться, но поздно – я уже выразился), он чувствовал всем этим главным органом своего тела – влюблен, хотя ему предстоит всего лишь третий раз увидеть её, и на этот третий раз при встрече он намерен преподнести ей букет цветов и кое-что еще, но это пока секрет.

Она послушно, с терпеливым видом стояла возле подземного перехода с эскалатором, приносящим и уносящим экс-пешеходов, временно превратившихся в стоячих пассажиров; здесь они договорились встретиться. На ней было темно-бордовое платье из известного в городе бутика, очень скромное и дорогое, эксклюзивность которого мог бы заметить только наметанный взгляд. Он был немного разочарован. Ему хотелось, чтобы одета она была в некотором роде вызывающе, ярко, что наверняка молодило бы её, чтобы притягивала взгляды, чтобы мужчины и даже женщины оборачивались ей вслед, тогда он был бы горд, отчасти удовлетворив свое мелкое, мелочное тщеславие. Но она и без того выглядела моложавой в этом платье. Минимум косметики, короткое жемчужное ожерелье высоко у самого горла. Он вдруг поймал себя на том, что, кажется, беспричинно, по идиотски улыбается, подходя к ней с букетиком из трех алых роз. Ярко-красные розы, как помада на её губах, вот кстати пришлось: её туфли, её помада и цветы – это все ярко-красное.

Она, завидев приближавшегося Р. тоже улыбнулась, и улыбка оставалась на её холеном, ухоженном лице, пробудив к жизни две предательские морщинки по краям губ, пока он приближался.

– Добрый вечер, – сказал он, сопровождая слова кивком. – Я не опоздал.

– Да, я пришла чуть раньше, закончила дела, – сказала она, принимая от него букет. – Спасибо, очень красивые.

– Эти ребята из моего села, – сказал он, неопределенно кивая куда-то, предположительно в сторону села. – Продавцы цветов. Там самые лучшие розы.

– Вы же говорили, что городской, – сказала она, хитро прищурившись. – Обманывали?

– Нет, что вы. Я родился в городе, но отец мой родился и до десяти лет жил в селе. Наши корни оттуда. Возьмите меня под руку, – сказал он, коснувшись локтем её руки.

– Мы, кажется, в прошлый раз перешли на «ты», – сказала она не очень уверенно, взяв его под руку. – Или нет?

– Перешли, – подтвердил он. – Но мне хотелось, чтобы мы это сделали снова.

Она улыбнулась.

– Мне нравится, – сказала она.

Он помолчал, ожидая продолжения, оно не последовало. Тогда он спросил.

– Нравится что?

– Как вы разговариваете. Ваша манера.

– Хорошо, – сказал он. – Мне тоже.

– Ну, как, еще раз перейдем на «ты»? Или рано?

– Нет, в самый раз. Ты, ты, ты.

– Как приятно, правда? – сказала она.

– Да, ты права. Мы могли бы и завтра перейти на «ты».

– Мы можем каждый день переходить, – сказала она.

– Посидим в кафе, пока не началась эпидемия? – спросил он, когда они проходили мимо открытой веранды кафе на площади.

– Что? – спросила она, удивленно глянув на него: не ослышалась? Не шутит? – Я не поняла. Пока не началось что?

– Я могу видеть будущее, – признался он просто, насколько просто можно было сказать подобную фразу. – Скоро весь мир охватит эпидемия, появится неизвестный вирус… И на наш богоспасаемый город тоже обрушится. Закроются все рестораны, кафе…

– Не-ет, – протянула она с улыбкой. – Вы шутите? Ты шутишь?

– Да, шучу, – сказал он. – Потому что ничего не могу сделать, чтобы предотвратить. И доказать не могу.

– Любишь черный юмор?

– Нет, – сказал он. – Не люблю… но все будут ходить в черных масках, я это вижу достаточно ясно, и что хуже всего, женщины будут прятать губы, вот, кстати, такие восхитительные, как у тебя…

– А ты узнаешь женщин по губам? – тихо, переливчато рассмеялась она.

– Еще как узнаю, – сказал он, шутливо выпятив грудь и впившись глазами в её губы, – Но вообще-то, у меня есть и хорошая новость: начнется война…

– О-о! Обрадовал… Час от часу не легче…

– И мы победим. Прогоним захватчика со своих земель, освободим Карабах, Шушу, все наши земли, разобьем врага в пух и прах…

– Ты, правда, это видишь? – она готова была уже поверить ему, потому что он говорил вполне серьезно, и не станет же взрослый, пожилой человек шутить такими вещами. – А когда это произойдет?

– Я сроков не вижу, но будет, будут оба события, и плохое и хорошее…

– С тобой страшно разговаривать, – сказала она после долгой паузы, пристально вглядываясь в его лицо.

– Это редко случается со мной, но два эти события я увидел отчетливо.

– Во сне?

– Не совсем… непонятно как… может, и во сне, но не совсем во сне… Это невозможно объяснить, мозги вывихнешь… Ладно, хватит, я редко с кем делюсь этим, чтобы не отправили в психушку, и с твоей стороны предвижу шквал вопросов. Но скажи главное: ты мне поверила?

– Да, – ответила она, не раздумывая.

– Вот это главное, – сказал он, – И потому я теперь хочу сказать тебе кое-что важное… Важное для меня, – уточнил он, – и это лучше сделать сидя за столиком. А заодно выпьем пива. Пиво любишь?

– О-о! – произнесла она, улыбаясь. – Заинтриговал.

– Пивом?

– Нет, тем, что лучше делать сидя за столиком.

– Звучит неплохо, правда? – сказал он.

– Двусмысленно, – сказала она, и словно пожалев о своих словах, спросила, – Я не очень вульгарна?

– Что ты! Мне нравится.

Они пошли к свободному столику на открытой веранде кафе и уселись друг против друга.

– Вот, – сказал он, вытащив из кармана и протягивая ей маленькую коробочку. – Это тебе.

Она взяла коробочку, повертела её в руках.

– Можно открыть? – спросила она.

– Открой, открой, – сказал он.

Торопливо подошел официант, но он отослал его, махнув рукой.

– Попозже, – сказал он официанту.

– О-о! – теперь уже со сдержанно– восторженными нотками в голосе протянула она, разглядывая золотое колечко с мелкими кроваво-красными рубинами в ряд. – Но…

– Нет, нет, – перебил он её.

– Что – нет, нет? – спросила она.

– Никаких возражений, – сказал он. – Только восхищение.

– Ясно, – сказала она, продолжая разглядывать колечко. – Но все же, мне кажется, вроде рановато для таких дорогих подарков.

– Кто это сказал?

– Я. Только что.

– Не могу согласиться, – возразил он. – Потом может быть поздно для дорогих подарков.

– А, вот ты как! Ну ладно, тогда возьму.

И тут она долгим взглядом посмотрела на него, вначале взгляд её был внимательным, почти пронзительным, изучающим, но постепенно потускнел, стал рассеянным, потерял свою конкретную направленность, стал блуждать и наткнулся на официанта, ожидавшего, чтобы его подозвали. Кафе было полупустым и официанты простаивали, болтали друг с другом вполголоса, посмеивались, переступали ногами, как застоявшиеся беговые лошади, соскучившиеся по скачкам.

Подошел официант, видимо, посчитав, что достаточно долго ждал в сторонке и посетители уже готовы сделать заказ.

– Добрый вечер, добро пожаловать, надеюсь, что вам понравится наше уютное заведение, и вы станете у нас постоянными посетителями. Что будете заказывать?

Он, подняв голову, удивленно оглядел молодого официанта в аккуратном белоснежном фартуке на бедрах, и подумал, что бы такое сказать, чтобы не спровоцировать очередной приступ его говорливости. Она, достав зеркальце из сумки, прятала за ним улыбку.

– Пиво, – сказал он полувопросительно, и нельзя было понять, спрашивает, или заказывает.

– У нас пиво на любой вкус. Немецкое, чешское, местное, темное, светлое…

– Ты какое будешь? – обратился он к ней.

– На твое усмотрение, – сказала она.

– На ваше усмотрение, – сказал он официанту.

– Я принесу вам «эфес», вам понравится, – сообщил официант таким тоном, будто готовился сделать подарок этой весьма странной на вид паре: пожилой мужчина, которому, кстати, трудно было дать его годы и зрелая женщина, прекрасно выглядевшая, ухоженная и на вид намного моложе своего спутника, сколько бы ему лет ни было.

– И побыстрей, – сказал мужчина, предупреждая готовое извергнуться красноречие официанта.

– Бегу, – сказал тот и на самом деле убежал и скрылся в кухне, хотя ничего из кухни они не заказывали.

– Если мне не изменяет память, – сказала она, но он тут же её перебил.

– Как это неприятно звучит в твоем возрасте.

– Приятно или неприятно, но я продолжу, – сказала она. – Если мне не изменяет память, ты не сказал мне в прошлый раз, как тебя зовут. А? Или сказал?

– Нет.

– Тогда говори.

– Это так важно?

– Приехали, – она чуть развела руками, давая понять, что вопрос его попросту нелеп. – А сам ты как считаешь? Удобно нам встречаться, не зная друг друга по именам?

– Меня зовут Р. – сказал он.

Некоторое время она осмысливала услышанное.

– Просто Р.? – наконец решилась спросить она.

– Да, – сказал он. – Этого мало?

– Просто одна буква, или я ослышалась?

– Одна буква. Р. Рыба, река, русалка, расизм, реквием…

– Достаточно. Я поняла. А если все-таки расшифровать, или не рекомендуется категорически?..

– Нет, почему же? – сказал он. – Но для этого нужен небольшой экскурс в далекое прошлое. Видишь ли, мой отец был большим поклонником философии Рабиндраната Тагора, и когда я родился имя уже было готово. Экскурс закончен.

– А как тебя звали близкие, когда ты был ребенком? – спросила она.

Вопрос был несколько неожиданным, он немного замешкался.

– Забыл? – она улыбнулась поощрительно.

– Наоборот, – сказал он, – теперь я все чаще вспоминаю свое детство… людей, которых уже давно нет… места, которые изменились до неузнаваемости… Становится грустно, – он глянул на её все еще улыбающееся лицо и тоже улыбнулся в ответ, настолько заразительной была её улыбка. – Это, наверно, признаки старения, да?

– Стареть скучно, – сказала она, – но это единственный способ жить долго.

– Здорово сказано! – сказал он. – Остроумно.

– Еще бы! – сказала она. – Бернард Шоу. Ну, молодой человек, как же звали вас в детстве, минуя столь экзотическое имя?

– Робик, – ответил он.

– Робик, – повторила она. – Неплохо. Ласково. Лучше, чем полное имя. Мне нравится. Можно я тоже так буду?

– Конечно, – сказал он. – Хотя по возрасту мне вряд ли теперь подходит это сокращенное имя, да?

– Нет. Очень подходит, – сказала она. – Подходит к твоей интеллигентного вида в мелкую клеточку кепке, подходит к подобранной в тон ей рубашке с высоким воротником, подходит к седым вискам и красивым крупным рукам пианиста, к пахнущему от тебя дорогому одеколону «Саваж»… Однако, ты прав, лучше я буду называть тебя Р. Кстати, можно узнать, чем ты занимаешься?

– Ты случайно почти угадала, когда перечисляла сейчас. Я джазист… Правда, бывший. Уже давно бросил, теперь у меня другая профессия, значительно больше поднимающая адреналин…

– И какая, можно узнать?

– Узнать можно, но вряд ли это тебя порадует, – сказал он шутливым тоном, слегка улыбнувшись.

– А что?..

Она хотела спросить: «А что такое?», но не успела, подошел официант с пивом и бокалами на подносе, молча поставил бокалы перед ними на стол, открыл бутылку пива, разлил аккуратно, поставил бутылку точно в центр стола и отошел молча, чего от него никто не ожидал.

– Я люблю пить из тонких красивых бокалов, – призналась она. – Для меня это даже важнее, чем сам напиток. А ты, Р.?

Он несколько растерянно взглянул на неё, услышав свое имя в таком необычном звучание и желая еще раз послушать, проверить, как странно это звучит произнесенное ею.

– Р., – повторила она, будто угадав его желание. – Приятно произносить. А слушать?

– Тоже… неплохо, – сказал он.

– Итак, ты меня заинтриговал, – сказала она, подняв бокал и поднося его к губам.

– Погоди! – воскликнул он, осторожно взяв из её рук бокал и опустив его на стол.

– Что такое?

– Минутку, – Он подозвал официанта вручил ему крупную купюру, что-то тихо сказал поднесшего ухо к самому его рту официанту, и уже громче добавил, – Только живо. Одна нога здесь, другая там.

– Любишь интриговать, – сказала она. – С тобой не скучно.

– Пока не пей из этого бокала, – попросил он.

– Ладно, не буду спрашивать, раз ты такой таинственный, – сказала она.

Очень скоро появился официант, запыхавшийся, переводя дыхание и поставил перед ней красивый хрустальный бокал.

– Я его тщательно вымыл после магазина, – заранее сообщил он и отошел.

– О! Я оценила, – сказала она. – Но он для шампанского, а не для пива.

– Возьмем шампанское, – сказал он.

– Ну уж нет, – сказала она. – Сейчас мне хочется пива.

Он налил ей из бутылки в новый бокал, помолчали, выпили пива.

– Итак, чем ты таким занимаешься, что мне может не понравиться? Грабишь ювелирные магазины и даришь женщинам золотые кольца?

– А тебя как называли в детстве, которое было не так давно? – в свою очередь спросил он, стараясь уйти от ответа.

– О-о! – тихо воскликнула она, – кажется, это был комплимент?

– Ну, – сказал он.

– Что – ну? – спросила она, хитро прищурившись, глядя на него, будто собираясь обмануть.

– Как звали?

– Я первая спросила: чем занимаешься? – в тон ему произнесла она. – Не уходи от ответа.

– Ты же отгадала, – сказал он. – Граблю магазины.

– Ладно, скажи серьезно, мне интересно, честно.

– Правда, интересно?

– Конечно. Все-таки не мешает знать, с кем имеешь дело. Особенно, если этот кто-то со второй встречи делает дорогие подарки.

– С третьей, – поправил он.

– Да, с третьей… Но учитывая поспешность и кратковременность первой, эту можно считать второй. Так что, надо знать, кто эта загадочная личность. Вдруг я попаду в неприятную историю, – она тихо рассмеялась.

– Вообще-то, и вторая профессия у меня… – он не договорил, помолчал и продолжил. – А занимаюсь я делом несколько предосудительным, нарушая одну из заповедей.

– Неужели убийца? – ахнула она шутливо.

– Нет, не настолько плохо.

– Говори честно, признавайся, – потребовала она.

– Ладно. Признаюсь честно и только потому, что с самого начала нашего знакомства решил ничего от тебя не скрывать.

– Благородно, – сказала она. – Благородно и многообещающе. А теперь ответ.

– Я – игрок.

– Правда? Как интересно… А где вы играете, если не секрет?

– Ты опять перешла на «вы», или мне показалось? – спросил он.

– Просто уважение мое к вам возросло стократно – у вас такая редкая профессия, – шутливо произнесла она. – Не уходи от ответа.

– Никакого секрета нет. Могу даже повести тебя с собой, никто не будет возражать. Вполне приличная компания, есть даже один известный драматург, близкий друг министра, никаких барыг и воров в законе.

– И ты… что… этим зарабатываешь на жизнь?

– И очень неплохо. А что тебя смущает?

Она помолчала, немного подумала, а потом и вовсе не ответила.

– А основная профессия до того как ты стал игроком у тебя значит была джазист?

Вопрос заставил его задуматься, он, будто не совсем был уверен в том, что говорил минуту назад. Она усмехнулась.

– Забыл? – насмешливо спросила она.

– Нет, просто я сейчас подумал, как это у тебя прозвучало: какая была профессия? Почему была, подумал я, но… кажется, на самом деле я её утратил.

– Можно узнать, что?

– Конечно. Я играл джаз, но это не было профессионально, это я немного приврал, скорее это было хобби. А то, что я любил… и что утратил… это… – он замолчал.

Она немного подождала, потом спросила:

– Что?

– Я писал песни…

– Правда? Популярные?

– Не очень, – признался он, отмахнувшись.

– Ну-ка, напомните какую-нибудь, – попросила она с любопытством.

– Здесь нет пианино, – сказал он.

– А вы напойте…

– О-о-о! – шутливо-возмущенно произнес он.

– Ну, пожалуйста, – попросила она почти умоляюще с каким-то детским любопытством. – Пожалста-пожалста!

Он без дальних слов тихо напел мелодию.

– О! – воскликнула она негромко. – Эту я знаю, она была популярной, песня моей юности, мы, девчонки в школе её часто мурлыкали…

– Так я и выбрал более-менее популярную. Как я хитро поступил, а?..

– Да. А сейчас, значит, вы не пишете песен? Как жаль. А почему?

– Это интервью? Давненько я не давал интервью… А песни… Уже давно, давно, давно иссяк источник… Я примерно так и ожидал, хорошее не может длиться вечно.

Она улыбнулась.

– Ну, теперь мы можем снова перейти на «ты»?

– Да, – сказала она. – Конечно.

Потом они долго молчали, попивая пиво и глядя друг на друга, не испытывая при этом никакой неловкости, как обычно бывает, когда малознакомые еще люди подолгу разглядывают друг друга. Кафе понемногу заполнялось: молодая пара села за соседний столик, неподалеку уселось семейство с девочкой лет семи и со спящим малышом в коляске, компания молодых людей шумно рассаживалась в отдаление.

– Что? – тихо спросила она, заметив его погрустневший взгляд.

– Так. Думаю…

– О чем?

– У Вселенной нет границ, нет начала, нет конца, середины, – он вздохнул. – Это меня нервирует.

Она тихо рассмеялась.

– Понимаю, – сказала она. – Но это не мешает играть в карты?

– Нет, слава Богу. Не то у меня бы вообще ничего не осталось. Я не только в карты умею, еще в нарды, в домино, в общем – во все игры, приносящие выигрыш.

– И как обычно – приносят?

– Что приносят?

– Выигрыш, что же еще?

– Ты не поверишь, но постоянно… Это просто какое-то наваждение… в хорошем смысле… Я постоянно выигрываю. Тьфу-тьфу… – он постучал по столу. – Ты не поверишь. Не так уж много, как хотелось бы, но выигрываю…

– Отчего же. Верю, – сказала она, потеребила свою сумку, посмотрела на него. – Если я закурю, это будет нервировать тебя меньше, чем вселенная без границ?

– Пожалуйста, кури, – сказал он.

Мимо кафе, на открытой веранде которого они сидели, прошла толпа молодых людей в шортах, пересекая площадь; толпа что-то нечленораздельно и вразнобой кричала, так что, ничего нельзя было понять, но расторопный официант принес информацию.

– Какой-то придурок выступил в прессе, что мужчин, носящих шорты надо облить кислотой, вот они и возражают… – сообщил официант. – У вас все в порядке?

– В смысле – есть ли у нас шорты? – спросил Р.

– Нет, за столом, я имею в виду… – улыбнувшись, показав, что оценил шутку, сказал официант.

Когда они прогуливались по центральной улице, многолюдной, по случаю воскресенья, он сказал, обернувшись и поглядев ей в глаза:

– У тебя серые глаза. Серые, да? Не ошибаюсь?

– А часто ошибаешься?

– Не совсем уверен, – он приблизил лицо почти вплотную к её лицу, будто пытаясь разглядеть, и со стороны могло показаться, что хочет поцеловать.

– Ну-ну-ну… – сказала она, хмурясь. – На улице…

Некоторое время они молча прогуливались, и как ни странно, он не встретил ни одного знакомого, коих, как обычно встречал немало, особенно в воскресные дни на улицах города.

– Ты что-то хотел сказать, – произнесла она утвердительно.

– С чего ты взяла?

– А разве нет?

– Хотел, – он помолчал и после паузы проговорил. – Знаешь, был старый фильм, который я давно забыл. Но до сих пор помню его нелепое название: «И это все о нем».

– И что?

– А то, что мы говорили только обо мне и ничего о тебе… Расскажи о себе…

– Но ты же у нас предсказатель, может, и прошлое угадаешь?.. – усмехнулась она.

– Вряд ли, даже пытаться не буду, – сказал он. – Я не Нострадамус.

– Все же попытайся.

– Ты выиграла конкурс красоты «Мисс Вселенная» в одна тыща семьдесят пятом году.

– Если это комплимент, то он дурно пахнет. Мне гораздо меньше лет.

– А сколько?

– Полагаюсь на твою природную проницательность, как ты утверждаешь, – с издевкой в голосе закончила она.

Они уже давно ушли с центральной улицы, не замечая этого, занятые только друг другом, и теперь шли по какому-то закоулку с низенькими одно– двухэтажными домами, с щербатым, грязным тротуаром.

– Где это мы? – спросила она.

Он молча пожал плечами и вдруг, обернувшись к ней, схватил её за плечи и поцеловал в губы долгим, нежным поцелуем. Это было неожиданным для неё, но она, тем не менее, спокойно приняла поцелуй, хоть и не ответила на него. Потом она посмотрела ему в лицо изучающим взглядом.

– Хочешь что-то сказать, дорогая моя? – спросил он.

Она покачала головой, снова взяла его под руку и они пошли дальше по незнакомой улице.

– Дорогая моя… – повторила она его слова.

– Тебе понравилось? – спросил он.

– Да, – призналась она. – Понравилось. Так уж случилось, что давно никто меня так не называл. Всерьез не называл, как ты сейчас, не вскользь, как дежурное обращение… А тебя?

– Ну, кому я могу быть дорог?.. Я был женат, но давно развелся. Есть дочь, взрослая, замужем, живет в Италии, но почти не общаемся, очень редко… Ты ведь это хотела узнать?

– Да, господин ясновидящий, или как тебя точнее величать?..

– Ну, а ты?.. Меня тоже интересует твое прошлое, раз уж ты стала напрашиваться на поцелуи.

– Вот наглец!

– Имя мне известно. Теперь коротко, мадам, биографию, пожалуйста.

– Родилась я в одна тыща… – начала она шутливо.

– На этом и остановимся. Чем занимаешься? Как видишь, я не слишком любопытный, не люблю совать нос в чужие жизни, не то спросил бы на первой же встрече.

– А теперь суешь нос в чужую жизнь? – спросила она, посмотрев внимательно ему в глаза.

– Да, – сказал он. – Это потому, что надеюсь, что эта жизнь не будет для меня чужой, дорогая моя…

Они молча прошлись еще немного.

– Ты понимаешь, почему я так разоткровенничался с тобой с первой встречи? – спросил он, посмотрев ей в лицо без улыбки, в каком-то напряженном ожидание ответа.

– С третьей, – поправила она.

– Неважно…

– Да, – она тоже стала серьезной. – Понимаю.

– Я знал, что поймешь, – сказал он облегченно вздохнув, и после долгого молчания, которое не тяготило ни его, ни её, он попросил уже с почти требовательными нотками в голосе:

– Расскажи о себе.

– Я была замужем, – просто и сразу начала она без всякого кокетства. – Он был намного старше, очень богат, в Чехии у него была своя солидная ювелирная фирма, или что-то вроде того, мы поначалу там и жили, в Праге… На браке настояли мои родители, хотя разница в возрасте у нас была почти в тридцать лет… Я была красавицей в те годы, так что ты не очень ошибся насчет мисс Вселенной. Он влюбился в меня, и я стала его третьей женой, двоих до меня он уморил своим несносным характером… Шучу. С обеими развелся. Детей у нас не было… А год назад он умер в возрасте восьмидесяти одного года. Инсульт. Не помогли никакие миллионы…

– Которые он оставил тебе…

– Ошибаешься. Когда умирают такие люди, у них обычно оказывается огромное количество близких родственников. Мне противно было вступать с ними в борьбу за наследство. И кстати никакого завещания он не оставил, умер внезапно, в «скорой», на полпути в больницу. Но у меня есть свой салон красоты, восемь мастериц трудятся, если тебя это интересует… Так что, свой кусок хлеба я зарабатываю, слава Богу, честным трудом.

– Не в укор мне будет сказано? – продолжил он за неё. – Или в укор?

– Да что ты? Я и не думала…

Вот так они болтали о том о сем, шутили, соревнуясь в остроумие, серьезные темы, которые обеих интересовали перемежали с совершенно неинтересными, второстепенными, о чем можно было бы и не говорить, гуляли… И…

Одним словом, они стали жить вместе.

Мне бы здесь и закончить, пока ничего не случилось, однако, не думаю, чтобы это им понравилось. Не понравилось бы ни ему, ни ей. Оба они любили всякое дело доводить до конца. Особенно он, любящий рисковать и привыкший, что риск, как правило, оправдывает себя. Игрок…

Он переселился в её просторную квартиру в престижном районе города. Вопрос о том, чтобы жить в его малогабаритной квартирке в сомнительной высотке, расположенной в сомнительном районе сразу отпал, и он не стал возражать, просто не мог не предложить со своей стороны, предложение было отклонено, и он это принял вполне нормально. Её салон находился недалеко от дома, и это было еще одним веским аргументом, чтобы ему перебраться к ней, а не наоборот. Время от времени он отправлялся к себе на квартиру и там бренчал на стареньком пианино, стараясь выжать из себя нечто похожее на мелодию, делал вялые попытки возобновить давнишний творческий настрой, но почти всегда получалось уже повторение пройденного, пальцы невольно выдавали на клавишах нечто очень напоминавшее его удачные песни, созданные давно и успешно забытые всеми, кроме автора. Так он думал, уходя с головой в свои нерадостные мысли. Хотя она доказала ему обратное, что не все забыли его удачные опыты. Но теперь не получалось, не получалось ничего путного.

У нее тоже было несколько необычное имя, хотя она так не считала – так звали её бабушку: Лола. Впервые услышав это имя, Р. не разобравшись, стал звать её вполне популярным – Лала. Но она тут же поправила его.

– Мне нравится мое имя, в отличие от некоторых присутствующих, недовольных своим, – полушутя проговорила она.

Он не стал возражать, да, он был не в восторге от своего имени, но и никогда не думал, чтобы поменять его, даже после смерти отца, которого он мог бы наверное, обидеть этим шагом. Он как-то привык, притерся к своему имени.

Ну, так вот, Лола и Р. стали жить вместе. Она его называла так: Рээ. Ему было безразлично. Жизнь продолжалась, она работала, разбиралась со своими проблемами, неплохо зарабатывала, и с каждым днем все больше привязывалась к нему. Может, любила уже?.. Черт их поймет, женщин… Он редко называл её по имени, обычно только – дорогая моя…

Он тоже продолжал жить как прежде, ничего не меняя в укладе своего существования на этой земле.

Однако, кое-что все же произошло. Сначала он не очень обратил на это внимание, потом насторожился, когда это стало повторяться вновь и вновь, потом растерялся. Фортуна отвернулась от него. Он, привыкший почти к постоянным, за редкими исключениями, выигрышам, стал проигрывать. Поначалу большие ставки, потом, поостерегся, стал играть по маленькой, но все равно проигрывал. Когда он, через несколько недель ежевечерней игры, вдруг в порыве отчаяния, почти неосознанно признался ей в этом, она приняла его признание очень спокойно.

– Брось ты вообще играть, – посоветовала она. – Разве это так необходимо?

Он помолчал, и после паузы проговорил.

– Ты думаешь, это так легко?

– Не будь мальчишкой, – она несколько натянуто, напряженно рассмеялась. – Вспомни, сколько тебе лет.

– Ты не понимаешь, – сказал он. – Это моя жизнь. И уже давно. Наркоманы говорят – подсел на иглу, я с молодых лет подсел на игру. Я не представляю себя без этого, это заполняет мою жизнь, наполняет её смыслом, хоть каким-то смыслом, заменяет для меня то, что я, к сожалению, утратил… Игра – моя жизнь, моя страсть…

– А я? Разве я не твоя жизнь, не твоя страсть?.. Что же я, на втором плане для тебя?

– Нет, нет… На первом. Но это… Нет… Я не могу объяснить… Это как болезнь, как наваждение…

И он продолжал играть и проигрывать, почти каждый вечер его тянуло в знакомую компанию, которая вскоре сменилась малознакомой, потому что из старой компании с солидными игроками его прогнали одними взглядами, опасаясь, что такая неудержимая страсть и жажда выигрыша во что бы то ни стало, может закончиться пошлой и вполне предсказуемой аферой, на которую пускаются неудачники, шулеры и опытные мошенники, ему отказали от дома, где шла солидная игра, а потом он и вовсе скатился в подозрительные компании людей с уголовным прошлым и бандитскими рожами, но продолжал посещать их в надежде, что вот сегодня, именно сегодня удача улыбнется, вернется к нему удача, которая долгие годы не изменяла ему… Хотя отлично чувствовал чутьем опытного игрока, что окончательно потерял нюх, и внутренний голос, как раньше, обещавший удачу, обманывает его каждый раз, насмехается, будто водит за нос.