Текст книги "Путешествие по спирали времени"

Сон о любви

Этот сон Ася видела с детства. Он повторялся без вариаций, без разнообразия. Всегда одна и та же обстановка, один голос. Только лица не видно…

Незнакомый берег. Волны накатывают беспокойно и, коснувшись почти ступней, пугливо убегают. Он стоит вполоборота, лицо залито предзакатным солнцем, не разглядеть. Рука с длинными гибкими пальцами протянута зазывно:

– Идем со мной, малыш, я сделаю тебя счастливой, – тихий, хрипловатый голос, которому нельзя не верить…

И главное, одно и то же состояние. Полной, безоговорочной уверенности в том, что это – Он. Что Он точно знает, как сделать ее счастливой, знает, где прячется ее вечное счастье. Радостный, шальной, щекочущий покой. Полет, но полет не устремлено-нетерпеливый, а мягко парящий, заставляющий сладко таящее сердце подкатывать горячей струей к горлу, вызывая не то песнь, не то плач…

В этот момент она всегда просыпалась с бешеным сердцебиением, готовая бежать, лететь, но образ уже безвозвратно стерся, ушел в никогда не бывшее прошлое.

Она искала его везде, рассматривала руки встречных мужчин, прислушивалась к голосам, искала эту интонацию… властно ласкающее слово «малыш»…

Когда Ася встретила свою первую любовь, ей показалось, что это – то самое, желанное и страстно ожидаемое. Игорь был красивым и ласковым, с длинными пальцами красивых, сильных рук. Она все ждала, когда он произнесет фразу-пароль, жаждала услышать из его уст «малыш». Но Игорь был против «патоки в отношениях». Он называл ее исключительно по имени, считал, что одного признания в любви в момент предложения руки и сердца вполне достаточно, ведь «люблю» – слово дорогое, нельзя мусолить его без весомого повода. Их отношения развивались ровно и благополучно, неуклонно устремляясь к свадьбе. Игорь был в меру заботлив и не навязчив, прекрасно знал, чего ожидает от их брака, и ценил Асю за готовность и способность дать ему это.

Асе не хватало ощущения полета, но она была влюблена. Сон не повторялся, и она уже решила, что он – пустая иллюзия, а реальная любовь вот такая и есть. Ей хотелось проводить время с Игорем, было с ним хорошо, сердце замирало в неясном волнении, ожидании, которое она принимала за томление, описанное в любовных романах. Они много говорили о будущем, об общем доме, о будущих детях, о карьере. Асе хотелось обсуждать любимые книги и читать стихи, стоя на обрыве реки, прильнувшей волнующейся грудью к закатному солнцу. Но Игорь книг не читал, стихов не любил. Ася – девушка понимающая, вполне здраво полагала, что не всем же любить одно и тоже, и даже хорошо, что будущие супруги имеют разные интересы, – это так разнообразит семейную жизнь…

Сон приснился ей за ночь до свадьбы.

– Идем со мной, малыш, я сделаю тебя счастливой, – тихий, хрипловатый голос, которому нельзя не верить… Незнакомый голос, совсем непохожий на голос Игоря.

И сладкое замирание сердца не имеет ничего общего с тем щемящим ожиданием счастья, которое она испытывает с женихом. Во сне сердце нежным, счастливым сопрано пело о вечном, а в жизни задавленно стонало о несбыточном.

Ася проснулась в слезах.

«Боже, что я делаю… что делаю… мне нельзя выходить за него замуж, я не люблю его, это совсем не то, что я искала»… Но возле кровати висело красивое свадебное платье, приглашения были разосланы, банкетный зал оплачен… Асе казалось, что обратного пути нет. Свершилось непоправимое.

Назавтра был день суетливый, утомительный и по-своему волнующий. Ася забыла о ночных страхах, ей снова виделась счастливая семейная жизнь с избранным ею суженым. Она была обворожительна в своем пышном белом платье, фата скромно прикрывала вздрагивающие от волнения плечи, глаза светились отражением бесконечной надежды. И Игорь был счастлив. Он искренне любил эту странную, взбалмошную девчонку. Понимал, что она ожидает от него какой-то другой, непонятной ему, любви, каких-то других, неизвестных ему, слов, Но думал, что его любовь, его восхищение со временем станут для нее желанными, заменят нереальные, неисполнимые мечты.

– Объявляю вас мужем и женой, – колоколом прозвучало в затихшем зале.

«Она принадлежит мне. Теперь мы вместе, и у нас все будет хорошо», – услышал в его звоне радостную весть Игорь.

«ВСЕ!!! Обратного пути нет… Это навсегда» – холодный ужас этого сознания на мгновение парализовал Асино дыхание, но лишь на мгновение, одно короткое мгновение, и сразу за ним крики, смех, поздравления принесли новые мысли, новые чувства и надежды.

Свадьба была веселой. Асины подруги тепло завидовали, друзья Игоря восхищались его молодой женой, родители вытирали растроганные глаза. После свадьбы молодые поехали в уютную квартиру, снятую заранее, и начали свою семейную жизнь.

Это была удивительно счастливая семья. Игорь не прекращал удивляться, откуда в этой юной женщине столько понимания и мудрости. Она поддерживала все его увлечения, помогала ему преодолевать сложные периоды жизни, всегда была рядом, принимала, понимала, дарила уют и уверенность. В их дом любили приходить гости. Хозяйка – интересная собеседница, интеллектуалка, влюбленная в своего мужа, спокойного, уверенного в себе, немного холодноватого красавца, располагала к себе быстро и надолго. Хохотушка и певунья, она создавала впечатление человека открытого и безоблачно счастливого.

Только ближайшая подруга знала, насколько обманчива эта открытость. Она была сродни городскому саду, открытому для свободного посещения, окружающему непроницаемую высокую стену. Там, за стеной, – своя жизнь, недоступная взглядам, невидимая любопытным. Но затейливый плющ так оплел стену, что и самый внимательный прохожий не заподозрит, что есть этой живой стене что скрывать.

– Аська, ну что случилось, что за тоска в глазах, скажи хоть мне!

– Не обращай внимания, Свет… Просто, полнолуние. Луна не дает мне покоя. Правда, не о чем тут говорить.

Несколько раз Света пробовала завести с Асей разговор о ее семейной жизни. Но вопрос «скажи мне честно, ты любишь мужа», вызывал такой поток ледяного отчуждения в глазах подруги, что становилось абсолютно ясно, ничего, кроме произносимых ровным, спокойным голосом зрелой женщины слов, от нее не дождешься. А произносилось примерно следующее:

– Он – хороший муж, я ценю и уважаю его. Любовь – это не подарок небес, ее нужно делать. Ежедневно, ежечасно. Я работаю над нашим чувством – и счастлива. Иногда мне бывает тяжело, и руки опускаются, но я знаю, что это моя слабость. Она не имеет никакого отношения к любви. Я переживаю момент слабости и снова принимаюсь за работу. И, как видишь, у меня все получается. Мы счастливы, любим и понимаем друг друга.

Свете сложно было бы объяснить, что в этих словах вызывало в ней желание закричать, остановить спокойный голос, заставить Асю выйти из себя, сорваться и … сказать правду. Она не могла понять, почему это вполне логичное, правильное описание семейных отношений так отталкивает ее. Она терялась и умолкала. Может, Ася и права… Ведь действительность показывала, что она вполне преуспевает. Семья была прочная, полная тепла и близости.

Ну, а когда родился Дениска, разговоры о любви и вовсе прекратились. Свете казалось кощунственным беспокоить летающую от счастья подругу подобными вопросами. Игорь был на седьмом небе от радости, Ася оказалась сумасшедшей, влюбленной в своего сына матерью. У Светы больше не возникало сомнений в состоятельности этой семьи.

Ну а моменты наплывающей на большие серые глаза подруги отчаянной, черной тоски легко стали объясняться усталостью и тревогами за сына.

Так шли годы. Ася была счастлива в браке. Она отдавала себе отчет в том, что книги и фильмы говорят о каком-то другом чувстве – чувстве, ей недоступном. Может, ее и не существует, киношно-романной любви? Вредная это штука – внушать молодым людям надежду на неземное чувство, поднимающее над действительностью, способное унести на своих крыльях в неведомые дали, победить реальность, перевернуть жизнь. А может, она и вправду существует, но ей, Асе, не дано испытать ее… Она – женщина с холодной головой, логичным, несколько мужским складом ума, способна безоговорочно любить только сына. Только ему отдаваться всей душой. Только от ребенка она не закрывала на три замка двери стены, увитой плющом. Мужа их отношения устраивали. Он любил Асю всей душой, она была с ним, они вместе растили любимого ребенка, что еще нужно для счастья?

Вот только все чаще и чаще накатывали на Асю приступы беспричинной тоски. Она не знала, чего ждала. Но сердце вдруг переставало подчиняться рассудочному течению жизни и начинало биться неровно, нервно, на глаза наворачивались слезы, хотелось бежать, непонятно куда, дыхание становилось тяжелым и болезненным, и казалось, что есть на свете плечо, уткнувшись в которое она сможет выдохнуть эту тяжесть и ощутить летящую ароматную легкость в груди.

В одну из таких неспокойных ночей ей снова приснился старый сон.

Она вдруг узнала берег из сна. Этот пляж находился совсем недалеко от их новой квартиры. Не зря он казался ей таким смутно знакомым.

– Идем со мной, малыш, я сделаю тебя счастливой, – тихий, хрипловатый голос, которому нельзя не верить…

И… полная, безоговорочная уверенность в том, что это Он. Против обыкновения сон не прервался на этом. Она подошла к Нему и прижалась к плечу. Сердце стукнуло истерично два раза, желая выпрыгнуть из груди, замерло на несколько вечностей и забилось в чужом, незнакомом ей ритме, отстукивая мгновения другой жизни, другой реальности. В этом варианте мироздания существовала любовь, уносящая в поднебесье, выстраивающая невидимые защитные стены, дарящая уверенный покой и бешеный счастливый полет.

Она пошла на пляж вечером. Дениска спал, Игорь занимался своими мужскими делами, которыми может заниматься только мужчина, абсолютно уверенный в своей любимой женщине.

Он стоял в лучах предзакатного солнца. Встречая его на работе каждый день, Ася ни разу не обращала внимания на то, какие удивительно родные у него глаза, какие невероятно зовущие длинные гибкие пальцы.

– Идем со мной, малыш, я сделаю тебя счастливой, – прошептал он, не веря еще до конца, что она пришла. Он ждал ее здесь, на пляже, каждый вечер. Не смел заговорить на работе, не хотел тревожить признанием, но знал, точно знал, что в один из вечеров она придет на пляж и примет протянутую в призыве руку…

Прошли годы. Ася, сидя у камина, поглядывала вполглаза на сидящих за шахматной партией мужа и взрослого сына и шепталась со своей верной Светкой.

– Скажи мне, Аська, бывает ли она… эта книжная любовь?

В ответ Ася счастливо засмеялась и задорно подмигнула подруге.

Любовь исцеляющая

Глухой стук раздавался уже давно, он превратился в некий звуковой фон, слившийся со стуком сердца, дыханием и стрекотанием сверчка где-то в глубине дома.

– Пожалуйста, впустите меня! Вы слышите, впустите, пожалуйста!

– Нет, тебе не место здесь! Уходи!

Этот диалог повторялся день за днем. Один голос просил принять его, второй, неуловимо похожий, – отвергал раз за разом.

Неизвестно, когда началась эта бесконечная словесная перепалка. Было это так много лет назад, что никто уже и не помнил, когда и почему тот, кто внутри, решил закрыть навеки двери перед тем, кто снаружи, а тот, кто был отвергнут, решил не сдаваться и день за днем, год за годом продолжать стучаться в заветную запретную дверь.

И сегодня снова ожесточенно захлопнута дверь перед носом просителя. Закрылся в своем тягучем, беспросветном одиночестве тот, кто внутри. И сегодня опять стук не достиг цели. Снова не принят, снова отчужден в свою глухую тоску тот, кто снаружи.

Само строение, послужившее яблоком раздора между двумя этими одинокими сущностями, не внушало зависти прохожему. Серое, скучное, словно стесняющееся собственных стен, оно выглядело нездоровым, непригодным для жилья.

Стояло это строение чуть в стороне от деревни, и некому было обратить внимание спорящих на то, что каждый нетерпеливый стук одного, каждый резкий отказ другого вызывает легкое содрогание стен. И после каждого такого полудвижения остается на стенах то изогнутая щепка, то взбухшая шишка на бревне…

Нельзя сказать, что было то место таким уж безрадостным. Тот, кто внутри, по вечерам зажигал лампу в красивом оранжевом абажуре. Теплый свет сочился из окон, согревая напоминанием о доме, тепле и любви окружающие дворики, и съежившегося у покосившегося слегка забора того, кто снаружи.

Тот, кто снаружи, иногда холодными вечерами разжигал веселый можжевеловый костер, и запах горящей хвои наполнял манящим покоем легкие окружающих селян и того, кто внутри.

Иногда путники забредали на теплый свет из окна. Тот, кто внутри, подпускал их совсем, иногда, расчувствовавшись, даже открывал окно… Но испугавшись прикосновения холодного воздуха улицы, опасаясь, что чужак принесет эту зябкость внутрь убежища, захлопывал окно еще раньше, чем разочарованный нелестным приемом гость разворачивался, чтобы продолжить свой путь.

Иногда добряки – лесные бродяги, приближались к жару смоляного костра. Тот, кто снаружи, доставал кружки и котелок, грел чай, заваривал лесные травы, но бродяг пугала его, суетная слегка, готовность угощать и привечать всякого, и они сбегали обратно в лес.

Так и текла их обоюдно одинокая, невеселая жизнь, и разрушался постепенно нелюбимый обоими дом.

Однажды обычным, неярким утром вместе с птицами и шуршанием белок в лесу проснулась странная песня. Женский голос, мягкий и настойчивый одновременно, неуловимый, срывающийся на эротичную хрипоту и снова взмывающий чистотой соловьиной трели, пел мелодию, вплетая в нее слова, которые были понятны, но звучали, будто на другом языке.

 
Здесь, где-то здесь, в этом диком лесу,
Живет то, что ищу я все лета и зимы.
То, что нуждается в том, что несу
В сердце своем через степи, заливы.
 
 
То, что утеряно мною давно,
То, что ищу и не знаю названья,
То, без чего не могу все равно
В жизнь воплотить свое древнее знанье.
 
 
Здесь, где-то здесь без меня много лет
Ждет или ищет, зовет и тоскует.
И никакого препятствия нет —
Встретимся вскоре мы и возликуем
 
 
Вместе, и в полном слиянии душ
Сможем в сонет мироздания влиться.
Сгинет в ничто одиночества сушь,
Новая теплая вечность родится.
 

От этого странного пения захотелось тому, кто внутри, открыть окно и впустить струю свежего воздуха с частичкой нежного голоса в свое убежище. И захотелось тому, кто снаружи, замереть, вслушиваясь, не спугнуть суетливой заботой чарующую певицу.

– Послушай, – прозвучал неожиданно голос совсем рядом со странным строением, – я наконец нашла тебя! Я искала тебя так долго! Много веков. Я знаю, что давным-давно, когда меня еще не было на этом свете, я придумала тебя. Я знала, что ты ждешь моего прихода, что тоскуешь в одиночестве, думала, что ты бродишь по миру в поисках. Но почему ты не искал меня, любовь моя? Почему не звал, не слагал стихов, которые, облетев мир, подали бы мне знак? Почему так холодно в твоем лесу, почему не встречаешь меня песнями?

Тот, кто внутри, грустно слушал ласковые речи, зная, что они не могут быть обращены к нему, жалкому, ничем не приметному существу, живущему в убогом строении…

Тот, кто снаружи, поглядывал с завистью в сторону закрытой для него навеки двери, думая, что верно тому, имеющему крышу над головой, уважаемому, имеющему право изгонять его, несчастного бродягу, обращена эта нежность.

Казалось, даже сам дом попытался выпрямить свои искривленные безлюбием стены и криво усмехнулся бликом в окне. Не для него же, убогого, мог журчать мягкий голос…

А удивительная гостья продолжала изливать свою любовь:

– Я нашла тебя, милый, долгожданная любовь моя, я нашла тебя. Мы больше никогда не расстанемся. Ни в этой жизни, ни в будущей. Теперь мы вместе. Теперь две одинокие половинки могут воссоединиться и стать счастьем. Я не оставлю тебя больше никогда. Мне так дорог твой милый дом (убогое строение колыхнулось в смятении), твоя богатая внутренняя жизнь

(занавесь на открытом окне дрогнула), твоя милая маска гостеприимного бродяги (зарделся у костра вечно отверженный). Я вижу, ты совсем засох без меня, бедняжка, я напою тебя своей нежностью, я пропитаю твою душу своей любовью, я согрею твое тело, твое сердце оттает, ты сможешь поверить в мою любовь и в мою безграничную преданность. Поверь мне, пожалуйста, я люблю тебя!

Нет больше убогого строения, нет запершегося внутри одинокого страха, нет вечно отверженной сущности. Лежит у пятисотлетнего дуба юноша с искореженным болезнью телом, со страдающим лицом, прячет глаза, полные недоверия и боли.

Гостья встала на колени рядом с простертым телом, гладит его плечи, лицо, волосы, слезы любви и сочувствия падают из ее прекрасных зеленых глаз на скрюченные болезнью руки, проникают в каждую клетку тела, горячие, наполненные сердечным теплом.

– Милый, мы будем вместе всегда. Ты знаешь? Ведь всегда это больше, чем жизнь, дольше, чем вечность.

Засыпает юноша под ласковыми руками, и снится ему не то сон, не то явь, давно прошедшая. Он – малый ребенок, одно неловкое, грубое прикосновение няньки вдруг сказало ему, несмышленому, что быть им – мерзко и гадко. И не захотел маленький быть собой. Не захотел принять себя собою, отверг какую-то важную, неотрывную часть себя, выгнал ее на вечный холод. Часть неотделимую настолько, что она не смогла отдалиться от тела, день за днем и год за годом стучалась и просилась обратно, а одинокий обломок души караулил закрытые двери, прислушиваясь, там ли еще оно… его неразлучное…

– Любовь моя, только не умирай теперь, теперь, когда я нашла тебя, когда руки мои коснулись твоего сердца, когда глаза мои слились с твоим взглядом, не оставляй меня, любимый!

– Я … люблю… тебя… – непривычным голосом сказал юноша, и был этот голос достаточно силен, чтобы понять, что смерть больше не грозит ему, хоть и двоился чуть на высоких нотах.

– Я люблю тебя, я верю тебе, я хочу быть с тобой… – и с каждым словом тело его восстанавливало силу, и искривленные конечности выравнивались, и мышцы наливались мощью.

А когда он смог встать на стройные свои мужественные ноги, он запел приятным тихим баритоном:

 
Здесь, где-то здесь, в этом странном лесу,
Жил в вечном холоде ожиданья,
Жижу болотную пил – не росу.
Радостный миг променял на страданье.
 
 
Та, что утеряна мною давно,
Та, что намолена мною в рыданьях,
Та, для которой открыто окно,
Древним обещанная преданьем.
 
 
Ей я открылся и в душу впустил.
Я доверяюсь любви без остатка.
Ради нее я надежду взрастил,
Как же любимой довериться сладко!
 

Воссозданный, принявший отверженную свою часть, вновь рожденный, он протянул руки к своей возлюбленной, и слились они в объятии истинной любви, любви исцеляющей, любви объединяющей, любви, которая, соединяя двоих, делает их одним – сильным до всемогущества, счастливым без ограничений СверхЧеловеком.

Консуэло

Когда-то жила… или не жила. Была… да, вот так!

Не жила, была в давние времена девушка. Как бы нам ее назвать? Машенька – ей не идет… Буратино – уже занято… А вот была у меня в детстве любимая книжка «Консуэло». Вот так и назовем!

Не жила, была в давние времена девушка, и звали ее поющим именем Консуэло. Еще до своего рождения она поняла страшную правду: она никому не нужна. Мама ее не хотела, папа не ждал… Так бывает, не удивляйтесь. Она лежала, свернувшись грустным комочком, в мамином животе и думала горькую думу: «Что ж, я ведь знала, на что иду, выбирая именно эту жизнь, именно эту маму… знала, что именно в этих условиях смогу выполнить то нелегкое задание, что получила в Мире Света. Но, Свет – свидетель, я не могла знать, как это будет больно! Я сдаюсь, я не пойду туда! Пусть меня оставят в покое. Я туда не хочу!». Но доктора имели другое мнение на этот счет, и ее вынули насильно на яркий свет, на шум, на резкий холод.

Все люди рождаются одновременно со своим миром. Миром, наполненным изобилием всего, что понадобится им на протяжении жизни. Консуэло тоже пришла сюда, окруженная своим миром. Но сразу, с первых мгновений рождения, обнесла его сплошной непроницаемой капсулой. С наружной стороны капсулы нарисовала приветливую умную мордашку, создала иллюзию открытости, немного даже перестаралась. Окружающие ее считали болтливой и чересчур откровенной. Но это и к лучшему, за кажущейся публичной вывернотостью они не искали второго дна…

Так и жила Консуэло. Открытая, откровенная болтушка, прочно замкнутая в своем мрачном мире. Мама считала ее ребенком удобным и беспроблемным, папа не замечал, друзья сторонились. Дети чувствуют правду, их не обманешь. Они не могли объяснить, что не так в этой девчонке, но ощущали ее инаковость, нездешность и определяли их как опасность.

Консуэло училась хорошо. Без любви к предметам, без огня, просто ей все легко давалось. Ее хвалили, ставили в пример. Никто даже и представить себе не мог, какой страшной болью откликались дифирамбы в темноте внутреннего мира девочки:

«Они любят только тех, кто хорошо учится, как только они поймут, что я неумная, они перестанут меня любить».

У нее рано проявились способности понимать истинную сущность вещей, она видела насквозь людские души и чувствовала тела. Она умела утешить и исцеляла от боли. Ее благодарили, превозносили, а в ее мрачной пещере раздавалось: «Они любят тех, кто им помогает, скоро они поймут, что все это только удивительные совпадения, что на самом деле я ничего из себя не представляю, и разлюбят меня».

Ее страстно любили мужчины. Они рвались носить ее на руках и доставать для нее звезды с небес, а эхо ее жуткого мира шелестело: «Мужчины любят ложный образ, нарисованный на внешней стене, они поймут, какое я ничтожество, и сделают мне больно».

Свет, породивший ее бессмертную душу, пытался пробиться внутрь этого прибежища боли, но Консуэло не пускала его. Свет обволакивал стены ее мира, отражался от них, и от этого людям радом с ней всегда было хорошо, светло и тепло… А наша героиня страдала в своей тесной каморке от тьмы, страха, одиночества и боли.

Однажды ей стало совсем невмоготу, она попыталась пробить выстроенные собственными руками стены… и не смогла. И тогда она закричала:

«Я задыхаюсь. Задыхаюсь. Сердце болит. Помогите мне. Помогите! Кто-нибудь, услышьте меня! Помогите. Я ведь так и умру, одна-одинешенька, в своем убежище. Сама ото всех тут спряталась, и сама одна умираю теперь. Помогите же мне, вытащите меня отсюда! Я уже не могу сама. Если и хотела бы, уже сил не хватит. Сердце болит, дышать не могу. Помогите, помогите мне. Ради тех жизней, что я спасла, ради тех детей, чьих матерей уговорила не делать аборт, ради тех, кого я к Богу вела, ради того, кто меня любит, безответно, но преданно. Помогите мне! Помогите! Я жить хочу! Я жить хочу, и не могу…. Я вырастила свой страх, а теперь он убивает меня! Помогите мне! Я умираю. От боли, одиночества, неспособности любить, от страха и покинутости. Я умираю! Пожалуйста, услышьте, помогите… Я еще, наверно, что-то смогла бы сделать… Если бы выжила. Я умираю. Я могла бы быть почти всемогущей, а теперь не могу заставить свое сердце биться. Оно так болит… Помогите мне… пожалуйста… я так хочу жить»…

Докричала и умолкла, испугавшись собственного нечеловеческого голоса. И услышала шепот в тишине: «Держись, держись, я с тобой».

И тогда Консуэло заговорила спокойнее:

«Осталось совсем мало места… Скоро здесь станет нечем дышать. Скоро я не смогу шевелиться. Скоро придет конец. Но все же я отвоевала у жизни эти годы. Я заключила себя в эту добровольную тюрьму, чтобы спастись. От боли, предательств, обманов, злословия. Когда-то я казалась им живой. Даже слишком живой. Тот, Кого Я Любила, говорил: «В тебе всего на 120%: ума, женственности, вспыльчивости, любви, нервозности. Это, наверно, – прекрасно, но мне столько не нужно». Подруга говорила: «Тебя слишком много». Друг поучал: «Ты заполняешь собой все пространство». От меня уходили, меня предавали, меня били по лицу больно и обидно. Меня пытались подточить, обрубить, подтянуть, вылепить из меня что-то подобное общим стандартам. А я хотела любви и признания. Не осуждения. Приятия. Я ошибалась… Или пробовала… Или просто жила… Но все это было не так, как ожидали от меня окружающие, не так, как надо. А я мечтала быть принятой в их мир. Поэтому выходила замуж не тогда когда хотела, не за того, за кого мечтала. Выбирала специальность не ту, для которой была создана. Привыкала к манере поведения не той, которая была для меня естественной. Так было еще хуже. Они меня не приняли, а мне в чужой шкуре стало вовсе невмоготу. Я стала метаться, сдергивая с себя неродную кожу, и осталась совсем голая, напоказ всем. И так нехорошо. Меня били, в меня плевали, от меня уходили, меня предавали. И тогда я начала строить себе защитную стену. Вначале она была тонкая, как стекло, но ее проломила любимая подруга. Ей нужна была моя помощь любой ценой. Ценой оказалось мое доверие. В следующий раз я выстроила стену потолще, но ее пробил мужчина. Он хотел сказать мне, что я не могу дать ему то, чего он от меня ожидает. Я снова укрепила стену, но Мир разрушил ее, желая отнять у меня родное и близкое, что я пыталась укрыть вместе с собой. И тогда я стала выстраивать Настоящую Стену. Каждый раз, когда врагу удавалось пробить в ней брешь или просочиться сквозь щель, я укрепляла ее изнутри. Мне не всегда удавалось избежать боли. Однажды ко мне протиснулась Любовь. Я честно пыталась оставить ее при себе. Даже больше того, пыталась выйти с ней наружу. Но в моем укрытии ей было тоскливо, а на воле было страшно мне. Так мы и стали жить: я – в своем убежище, Любовь – снаружи, совсем рядом, прямо под стенкой. Я слышу ее вздохи и стоны, она, наверно, слышит мои слезы. Мне так больно осознавать, что она там старится и чахнет без меня, что она теряет на ожидание под стеной свою жизнь. Чтобы не слышать, как она зовет меня, я укрепляю стены изнутри. Еще и еще. Но враг не дремлет. Дружба нашла тоненькую щель. О, она куда упорнее любви. Она приходит и остается со мной подолгу, уходит подышать свободой и возвращается, но я вижу, что она становится все мрачнее, и тем для разговоров у нас все меньше. А, кроме того, она все время притаскивает на своей одежде следы Боли, неприятия, отчуждения.

Иногда, очень редко, через щели в стенах я вижу свет Желания Жить, ощущаю запах Стремлений, слышу Музыку Надежды. Я хочу, чтобы они пришли ко мне, сюда, поселились со мной, сделали мое существование жизнью… Но они – нетерпеливые гости. Озарят меня движением, дадут глоток воздуха и упархивают на свободу. И снова у меня темно и душно. И снова меня бросили. Чтобы не разочаровываться больше, я замазываю щели и укрепляю стены изнутри. Так моя каморка становится все теснее и теснее, стены все толще, посещения все реже. Откуда же, спросите вы, берутся эти щели? В основном их пробивают дети. Они не верят в существование стены, и каждый раз с разбега врываются в мое укрытие, принося с собой Любовь, Счастье, Ликование. Но боясь, что за ними ко мне нахлынут Страх, Боль, Упрек, Предательство, я снова и снова замазываю щели и укрепляю стену.

Скоро здесь станет совсем тесно. Скоро я не смогу дышать. Но выйти из укрытия я не могу. Мои глаза не выдержат яркого света, они привыкли к темноте и одиночеству. Мои уши не вынесут шума жизни, они привыкли к шороху и одиночеству, моя кожа не стерпит ветра, она привыкла к неприкосновенности. Я не смогу жить в этом мире, полном неприятия, осуждения, упрека, Любви,_которая_уходит, Дружбы,_которая_кончается. Я не выношу прикосновений, прямых взглядов, я боюсь обращенной ко мне речи. Я так много хочу дать этому миру, но я боюсь соприкоснуться с ним. Кроме этих стен, у меня нет никакой защиты, даже кожи. Как мне выйти наружу? Как сказать Миру, что я все эти годы, в заключении, продолжала его любить? Как вынести из своей добровольной тюрьмы Книгу, которую написала? Она помогла бы тысячам людей не заключать себя в Вечный Склеп Страха. Но как мне выйти? Ведь у самой стены лежит и стонет моя попранная Любовь. Я должна буду посмотреть ей в глаза… Ведь там носятся на крыльях Детской Радости мои дети. Я должна буду ответить им на вопрос: где была столько времени. Там притаились Чужие Ожидания. Неужели я должна буду им соответствовать? А еще там ждет меня мой Храм. Я должна буду войти в него и встретиться с Тем,_Кто_Дал_Мне_Жизнь… Что я скажу ему??? Как оправдаюсь в пренебрежении Его подарком?

Скоро станет совсем тесно, скоро не станет чем дышать, скоро кончится это добровольное заключение. Скоро. И не нужно будет надгробий. Мой Вечный Склеп станет памятником моей жизни. Прошу вас, не осуждайте меня, будьте добры ко мне. Напишите обо мне: «Верьте, она пыталась жить».

Консуэло закрыла сухие глаза и приготовилась к Пути. Последнему пути туда, где придется признаться, что с заданием она не справилась, жизнь прожила зря…

И вдруг сквозь закрытые веки ей почудился свет. Консуэло приоткрыла глаза и увидела, что стены ее пещеры раздвигаются, истончаются, убежище наполняется светом, свежим, прозрачным, щекотным воздухом. На пороге новой, просторной, солнечной комнаты стояла женщина.

– Привет, сестра, мое имя Эриана, я пришла сказать тебе, что твой крик был услышан. Свет много лет пытался пробиться к тебе, и только твоего желания не хватало. Он никогда не входит в человеческую жизнь без приглашения. Когда ты закричала: «Я жить хочу», двери твоей добровольной тюрьмы открылись, и Свет смог проникнуть сюда.

– Ты останешься со мной? – с надеждой проговорила Консуэло, прижимаясь к груди новой подруги.

– Нет, милая! Моя миссия только помогать Свету открывать двери. Теперь ты сама станешь Проводником Света. Мы будем встречаться на его дорогах, но у каждой из нас свой Путь.

Эриана исчезла, а комната начала наполняться людьми. Прибежали дети, ощутившие, что мама стала им ближе, пришел Мужчина, Любовь которого так долго ждала за стеной, появились незнакомые люди с отрешенными, страдающими или полными надежды лицами.

И началась у Консуэло совсем другая жизнь. Она училась любить, чувствовать, принимать любовь. Начала понимать, что Любовь бывает безусловной, что любят не за оценки и не за помощь, и не за красоту, и не за блестящий ум. Оказалось, что Любовь не оценивает, не ранжирует на «хорошо» и «плохо». Она плескалась в потоке этой Любви, впитывала ее, вдыхала и выдыхала воздух, наполненный Любовью. Любовь стала ее естеством. Глаза светились Любовью, в каждом звуке слышалась Любовь, каждое движение несло Любовь.

Наступало утро, Консуэло открывала глаза и видела в первом луче солнца Любовь Мира, благодарила Мир за этот лучик и признавалась ему в любви. Поднималась, выходила из спальни, к ней кидались дети. В их шумном «Доброе утро, мамочка» она слышала Любовь и обнимала малышей, отдавая им Любовь свою. Видела очередь нуждающихся в ее помощи у своего кабинета и понимала, что это признание в Любви к ней Мира, доверяющего ей исцелять своих детей, и благодарила Его со слезами любви на глазах.