Текст книги "Годы паники. Как принять верное решение, когда все говорят «пора рожать»"

2. Под открытым небом

Вот уж о чем я никогда не мечтала – это чтобы меня бросили прямо на вокзале.

Иногда период ухаживания подобен сырому полену: чадит, дымит и плюется искрами, но так и не занимается огнем по-настоящему. Когда он заканчивается, ты страдаешь не столько по конкретному человеку, сколько по тому, чего никогда по-настоящему не было: по вырванной возможности, по трюку надежды, которым ты обманула сама себя. И вот я в свои 28 лет стою на четвертой платформе железнодорожного вокзала Крю в кафе «Пампкин», пытаясь сделать выбор между тарелкой вчерашних, холодных как лед бирхер-мюсли за 2,99 фунта и пакетом криспов с солью и уксусом за 1,29. Пока объявления о задержке поездов и заменах платформ прибытия рокотали над головой, как янтарный ливень, я держала в ладонях ведерко вымоченных в йогурте овсяных хлопьев с крышечкой из фольги и чувствовала, как рассыпается крошкой моя решимость.

Всего сорок минут назад мужчина, с которым я ходила в поход, сказал, что отцом быть хочет, а вот иметь постоянную девушку – нет. Мы сидели в поезде компании «Верджин», въезжавшем в Стаффорд, возвращаясь после уик-энда в горах, и он, по всей видимости, решил, что сейчас самое время сообщить «благую весть». Поцеловал меня в губы, подхватил сумку и сошел с поезда. У окна задержался, подмигнул, улыбнулся и стал смотреть, как удаляется мой вагон. От Стаффорда до Крю я не отводила взгляда от грязного двухпенсовика солнца, медленно катившегося к земле. Сердце упрямо пробивало путь к глотке, как ручная шлифмашина, и я силилась не заплакать. Он меня поцеловал. Он подмигнул. Я ему не нужна. Я смотрела на попутчиков и сгорала со стыда: они все это видели. Они видели, как меня, словно пакет с мокрым мусором, вежливо, но твердо выставили на обочину. Я была взлохмачена, в легинсах, водрузила ноги на рюкзак, весивший столько, сколько свеженький труп, и была дурой. Конченой дурой.

Хотя знакомство с этим мужчиной длилось почти два года, это был практически первый случай, когда мы по-настоящему проводили время наедине. Я знаю, что вы хотите сказать. Эй, правда, знаю!

Пытаться превратить простое знакомство в полную деревенскую любовь на сеновале (ну, не совсем на сеновале) – поступок странный, но для меня это практически коронный прием. Видите ли, я никогда не находила прелести в необременительных связях, сколько бы ни старалась.

Я никогда не загружала приложения сайтов знакомств и редко приглашала кого-нибудь выпить или поужинать. Вместо этого я в лоб спрашивала мужчину, которого едва знала, не желает ли он поехать со мной в дикую глушь и провести там выходные, потея под двумя растянутыми полотнищами из полиэстера. Вы бы несказанно удивились, узнав, насколько часто мне говорили «да».

В общем, поскольку этого мужчину я едва знала, по-настоящему заговаривать с ним о будущем не могла – просто не смела. Свадьба не была пунктиком, я не нервничала в предвкушении «того самого вопроса», боясь, что его так и не зададут, но все еще любила воображать, как просыпаюсь в постели рядом с мужчиной и вижу волосы в его подмышечной впадине, подсвеченные утренним солнцем.

Я надеялась на липкие поцелуи, эсэмэски и шутки, понятные только двоим. Я осмеливалась представлять себе, как пеку ему хлеб, ставлю банку, полную сигаретных окурков, на подоконник, как у нас появляется общий книжный шкаф и – поскольку своего будущего никогда без этого не мыслила – общий ребенок. Пусть это прозвучит абсурдно, как кульминация самых страшных страхов психиатрического пациента с фобией на обязательства, но после всего двух ночей в двухместной палатке посреди дикой глуши я уже сочиняла сценарий жизни – с полной взаимозависимостью и детьми – с мужчиной, которого едва знала. Но все не так просто.

Для меня, как и для многих других женщин в период «потока», попытки вообразить, как это может быть – носить ребенка другого человека, доверить ему свою утробу, неразделимо переплести жизни – способ проверить, какие чувства я к нему испытываю на самом деле.

Это словно смотреть, как мужчина танцует, и представлять, смогла бы ты заняться с ним сексом. Это как воображать себя за столом в другом офисе, чтобы понять, лежит ли у тебя душа к этой работе. Как заглядывать в окна квартиры на первом этаже и прикидывать, смогла бы ты жить с этими обоями на стенах. Я представляла, как рожаю детей от других людей, и это было способом проверить себя, свой уровень влечения, привязанности и намерения.

Если мысль заставляла меня отпрянуть в ужасе, я понимала: пустая затея. Если мне сразу хотелось защитить воображаемого ребенка от вспыльчивости, гадких привычек, злоупотребления наркотиками, работы или родственников другого человека, это явный знак, что следует держаться от него подальше (делала я это или нет – вопрос другой, но передо мной, по крайней мере, были красные флажки, которые я вольна игнорировать). Если могла млеть от радости, представляя, как он носит на руках новорожденного малыша, распевая песенки Стиви Уандера, тогда, по крайней мере, на каком-то уровне мне становилось понятно, что совместное будущее не вызывает внутреннего отторжения. А если ты снова ищешь партнера после распада долгих или значимых для тебя отношений, если ищешь его в «годы паники», в то время, когда подруги и знакомые начинают заводить семьи, будущее становится весьма реальным и, более того, очень близким. Форма грядущих событий отливается прямо в тот момент, когда ты о них говоришь. Поэтому ребенок – не просто то, что может случиться когда-нибудь; это то, что может случиться довольно скоро. Представить отцом мужчину, с которым я только что переспала, – мой способ и связаться со своим внутренним, похожим на ребенка эмоциональным «я» и в то же время сделать мысленный набросок потенциального будущего.

Так что, когда этими несколькими словами он показал готовность стать отцом для ребенка, но не партнером для женщины, он не просто пристыдил мою надежду и смутил нежные чувства, но и отсек еще непрожитую жизнь. Он стер потенциальную версию другой Нелл, равно как и детей, которых она могла бы родить. Даже не обязательно отдавая себе в этом отчет, оттянул десну моего напускного безразличия, обнажив больной нерв моей жажды. Но вместо того чтобы порадоваться этой жажде и дорожить ею, он, подмигнув, ушел прочь.

Поскольку я не только профан в технологии, но и скряга, на мой смартфон загружено около семи песен. Так что, пока я в громе и грохоте неслась через весь Чешир с ноющим сердцем, у меня был невеликий выбор: слушать либо кавер-версию It’s All Over Now, Baby Blue («Теперь все кончено, детка») группы Them, либо семнадцатиминутную версию Love To Love You Baby («Люблю любить тебя, детка») Донны Саммер. Я выбрала первую. Жаль, что не вторую. Сидя в наушниках, уткнувшись лицом в стекло, я не чувствовала ничего. Я была мячиком для пинг-понга, раздавленным и лопнувшим, лежавшим в пыли на полу амбара. Меня снесло каменной стеной; я была похожа на старый, дурно пахнущий из-за преклонного возраста ланчбокс. Я плакала, как огонь на солнце⁴.

Разумеется, для расставаний хороших мест не бывает. Они убили слишком много прогулок по набережным, излюбленных кафе, безмятежных лесов и дымных пабов. Кстати, идея: государству следовало бы обеспечить людей специально отведенными под расставания зонами. Это своего рода близнец моего проекта с домами престарелых для разбитых сердец. Хорошо бы обустроить финансируемые правительством муниципальные площадки, куда, наревевшиеся всласть, утратившие любовное томление парочки смогут приходить, чтобы разрубить узел. Вместо того чтобы поганить ресторан, ближайший парк или, того хуже, собственный дом разговорами, из которых узнаешь, что тебя больше не хочет партнер, насколько лучше получить в свой ящик в Outlook безликое, автоматическое, не требующее ответа электронное письмо, приглашающее тебя в какой-нибудь офисный центр у шоссе М6. Явиться в совершенно нейтральное, ужасающе невыразительное помещение над залом ожидания вокзала, где партнер сядет напротив тебя на штампованный пластиковый стул, опершись локтями на ламинированную столешницу, всю в пятнах от слез других людей, и примется методично крушить твое сердце. Войти, чувствуя, как душа уходит в пятки, в конференц-комнату в индустриальном здании рядом с гравийным карьером, увидеть, как бойфренд стоит на ковровой плитке под голой флуоресцентной лампой, и гарантированно понять: он тебя сейчас бросит. Больше не придется возвращаться в то место, ничто не напомнит о нем за обедом в пабе или во время долгой прогулки.

Воспоминания не застигнут врасплох три месяца спустя, когда ты поведешь кузину пить чай в любимый ресторан. То место навсегда останется далеким бюрократическим кошмарным сном, который однажды пришлось перетерпеть, зато потом можно игнорировать. Вот как должны происходить расставания.

Пожалуй, в тот момент я была ближе всего к этой идиллической мечте. Я стояла на вокзале Крю. От заляпанных дерьмом железнодорожных путей дул ледяной сибирский ветер, пока я пыталась купить что-нибудь, стоившее меньше 5 фунтов и при этом способное положить конец ощущению, будто что-то или кто-то гложет внутренности. Затем – неторопливый обратный поезд до Лондона. Рюкзак отягощал плечи, как чувство вины, и ледяные огни витринной стойки кафе ослепительно сияли на седых волосках, прокравшихся в мою гриву. До сих пор гадаю, действительно ли я это заслужила. До сих пор жалею, что он не сделал это как-то покрасивее.

В тот момент мне, наверное, следовало завязать с походами. Следовало вспомнить собственные советы и понять: совместное поедание лапши из пакетиков прямо в куртках-ветровках вряд ли приведет к любви на всю жизнь. Стоило сообразить, что на шансы добиться преданности от мужчины отрицательно влияют необходимость мучиться, натягивая на себя трусы и сгибаясь для этого пополам, как креветка; попытки заниматься сексом под пологом отдающей плесенью парусины или последующий сон в двух парах мужских носков.

Но нет, я лишь стала ходить в походы еще усерднее. О, друзья мои, я ходила как одержимая! За следующие два года я исчеркала маршрутами всю карту страны; я стала профессионалом обвалки мяса в полевых условиях. Я наконец наскребла достаточно уверенности в себе, чтобы понять, что для меня важно, – а это были ландшафт, общение с природой, люди, которые говорят «да», секс и приключения. Мне нужен был мужчина, пахнущий древесным дымом, обладатель качественного джемпера, способный загодя забронировать билеты на поезд. Я еще не доросла до того, чтобы признаться самой себе: помимо романтики и приключений хочу – и заслуживаю – теплых чувств и обязательств. Тем не менее я хотя бы вволю дышала свежим воздухом и была качественно выгуляна. Ну, вы понимаете, как собачка.

Есть один миф, который старательно пролезает во все поры нашей культуры, и мне потребовались годы для осознания, что он не всегда верен.

Этот миф состоит в том, что все мужчины – сексуальные хищники, всю жизнь живущие в состоянии возбужденной похоти, и окружающим остается либо проклинать ее, либо соглашаться.

Рада вам сообщить: это чушь собачья. У некоторых мужчин высокое либидо. Как и у некоторых женщин. У большинства высокое либидо бывает в определенные периоды жизни и в конкретных обстоятельствах. Как и у большинства женщин. У некоторых мужчин либидо низкое. Как и у некоторых женщин. В своей книге «Чего хотят женщины?» (What Do Women Want) писатель Дэниел Бергнер утверждает, что любые различия между полами не столько обусловлены биологией, сколько созданы психологической обработкой: хотя женская сексуальность – такая же неистовая и животная, как и мужская, женщинам внушают, будто выражение животного желания почему-то непристойно или неженственно⁵. Поэтому, когда настойчивая, животная женская похоть наконец пробивается на поверхность, она может казаться постыдной или неестественной и быстро подавляться. Но она есть – и всегда была. В конце концов, как указала Зои Уильямс в одной из своих превосходнейших статей, книга «Пятьдесят оттенков серого» стала непревзойденным за всю историю Соединенного Королевства бестселлером именно потому, что ее массово покупали возбужденные женщины⁶. Те самые, которых непонимающие или недостаточно пылкие партнеры слишком часто списывали со счетов как «фригидных» или «слишком старых». Злая шутка биологии: у мужчин либидо часто достигает пика в восемнадцать, а женщины, как правило, приходят к расцвету к тридцати годам. Это создает тот самый порочный круг, квадратуру которого мне до сих пор не удалось успешно рассчитать. Но если отставить в сторону социальное научение, в самой своей сексуальной сути и аппетитах мужчины, женщины и небинарные люди во многом одинаковы.

Это я все к тому, что басня, будто все мужчины жаждут секса и готовы им заниматься круглосуточно, глупа и опасна. Во-первых, она неявно подкрепляет заблуждение, будто в сексуальном нападении главной составляющей является секс, а не насилие или желание власти. Она говорит нам, что якобы мужчины не в состоянии сдерживаться: иногда их похоть становится слишком сильна, чтобы оказывать ей сопротивление, и поэтому им необходимо заняться сексом – не важно с кем, вне зависимости от чувств объекта. Но цель сексуального нападения целиком и полностью состоит в обретении власти над другим человеком, причинении ему боли, игнорировании человечности, издевательстве над его чувствами и имеет очень мало отношения к собственно сексу. Во-вторых, эта басня означает, что в союзе гетеросексуального мужчины и гетеросексуальной женщины у обоих партнеров присутствуют негласные представления о том, кто и чего будет хотеть в данном союзе. Он – секса, внушают нам, и ей решать, дать или не дать. Слишком большую часть жизни я ощущала себя неудачницей и старой каргой каждый раз, когда мужчина не бросался на мои кости, даже когда к этому не было никаких препятствий. Я стыдилась того факта, что с радостью прогрызла бы джинсовую ткань, лишь бы получить оргазм, в то время как мужчину, лежавшего рядом, что угодно на свете интересовало больше, чем секс со мной. Что и приводит меня с ужасающей неизбежностью к полю в Уитби.

* * *

Я в одних трусах сижу в одиночестве в жаркой оранжевой палатке, в поле с видом на плавную береговую линию Северного Йоркшира, и гадаю: а что, собственно, происходит? На дворе лето 2014 года. Я встретила этого мужчину – будем называть его Максом (в основном потому, что я никогда не спала с мужчиной по имени Макс) – на закрытом просмотре в Манчестере несколько недель назад. Почему-то, уезжая из Лондона на север, я всегда ощущала намек на головокружительную каникулярную иллюзию – когда попадаешь туда, где тебя не так хорошо знают, не с такой легкостью осуждают и где можно хвататься за любую возможность получить удовольствие. В общем, я поехала с Максом к нему домой и, несмотря на то, что была в велюровом комбинезоне, который делал доступ к моим эрогенным зонам практически невозможным, провела одну из лучших бессонных ночей в жизни. Воодушевленная ею, а также тем, что у Макса машина и, по его словам, он умел разводить костер, я предложила отправиться на выходные с палаткой в Йоркшир. В тот момент я не поняла, что Макс, помимо всего прочего, адепт теории заговора, питающий нездоровую страсть к просмотру видео.

В тот день, когда мы сидели на обрамленном деревьями бережку у маленького беспокойного ручейка, он вдруг ни с того ни с сего спросил, верю ли я в драконов. Настроение у меня было великодушное, поэтому я объяснила, что, на мой взгляд, люди Средневековья могли уподоблять ожогу укус большой ядовитой ящерицы, и они, возможно, некогда водились в Европе.

Возникла недолгая пауза, а потом он повернулся ко мне, в очередной раз потер лоб пальцами, напоминавшими паучьи лапки, и промолвил:

– Ну, не знаю… Мне просто кажется, тут скрыто нечто большее, понимаешь? Такое множество легенд не вырастает на пустом месте.

Дальнейшее понеслось с неизбежностью пищевого отравления: 11 сентября было акцией американских спецслужб, Иисуса на самом деле никто не распинал, здание английского парламента выстроено на пересечении древних лей-линий. И тому подобное. Очередь вишенки на торте настала, когда мы ехали по залитым солнцем холмам Северного Йоркшира и он заговорил – все быстрее и громче – об автобусных остановках по обочинам дороги.

– Вот, смотри-ка, смотри! Все эти остановки – все они разные, у каждой своя особенность. Они похожи на маленькие домики.

Я согласилась, мол, и вправду, славные такие павильончики.

– Но в Манчестере такого быть не может. Большой город, государство – оно контролирует все, мысли каждого человека, твое поведение. Они буквально манипулируют тобой, заставляя вести себя так, как им надо.

Я слушала его вполуха, отчасти потому, что отвлеклась разглядыванием поля, уставленного копнами сена, отчасти потому, что пыталась отключиться от этого беспомощного бреда. Кто такие «они»? Он имеет в виду мэрию или парламент?

– Да, конечно. В смысле, ты наверняка обратила внимание. Все автобусные остановки в Манчестере – красные.

Тут он сделал многозначительную, почти судьбоносную паузу, словно подобное заявление говорило само за себя.

– Красные?.. – нерешительно переспросила я с обреченным смирением, с каким корова соскальзывает по идеально гладкому склону.

– Ой, да ладно, детка, не говори мне, что ты не знаешь про красный цвет! – возбужденно воскликнул он. – Все знают, что красный – цвет предостережения, он запускает в гиппокампе химическую реакцию, побуждающую людей либо драться, либо спасаться бегством. Они все делают красным – автобусные остановки, парковочные счетчики, мусорные баки, – чтобы мы боялись. Чтобы были тише воды ниже травы. Но здесь, где автобусные остановки…

Я отвернулась к окну и попыталась убедить себя, что ничего такого не происходит.

Несмотря на все это – на завиральные теории, музыкальный снобизм, бесконечные разъяснения вещей, которые я и так знала, – я была полна решимости извлечь максимум пользы из уик-энда на природе с этим маньяком. Потому-то и оказалась там, в этой палатке, раскинувшись в завлекательной позе на голубом нейлоне спального мешка, в надежде, что что-то все-таки случится. Я пробовала кокетливо улыбаться, пока он курил, выбравшись из палатки. Пыталась нежным голосом спрашивать, чем он таким занят, не получая ответа. Под конец я высунула голову из входной прорези и предложила, настолько соблазнительно, насколько была способна:

– Иди сюда и займись со мной сексом.

И стала ждать.

И ждать…

Почитала книжку. Еще немножко подождала. Проверила телефон. Снова подождала. Несколько упав духом, наконец выглянула наружу и увидела, что Макс сидит в машине. Я подползла к нему на четвереньках, в одних трусах, и спросила, чем он там занимается.

– Привожу в порядок коллекцию компакт-дисков, – ответил он, отводя глаза. – И играю с крутым брелоком, который недавно купил.

Кажется, за всю жизнь я ни разу не получала такого сногсшибательного сексуального отказа.

Скорчившись на мокрой траве йоркширской глубинки, одетая в меньшее количество ткани, чем идет на пошив среднестатистической наволочки, глядя сквозь полуоткрытое окно машины на мужчину, который скорее был готов переставлять в алфавитном порядке музыкальные сборники, чем лечь со мной в койку, я ощущала жгучее желание стать ежиком, свернуться в клубок и провести остаток дней в кустах живой изгороди. Я плохо знала этого мужчину, он не особенно мне нравился, но я была готова поделиться с ним собственным телом, доставить ему удовольствие и – говоря словами Милли Джексон – извлечь максимум пользы из безнадежной ситуации⁷. Вместо этого, залившись жаркой краской стыда и гнева, чувств до отвращения привычных, я уползла обратно в палатку, натянула спортивный костюм и принялась дожидаться прихода сна.

Потом в холодном утреннем свете над плошкой с еще более холодными мюсли я собрала ошметки мужества до последней унции и спросила, почему он не захотел со мной спать.

Макс ответил, как ни в чем не бывало, что я требовала секса «как злая училка» и это сбило ему настроение. Даже не будем припоминать тот факт, что учительско-ученические шалости – одна из самый старых фишек эротики! Когда я показала ему себя как активную, явно уверенную в себе и сексуальную личность, он с ходу назначил мне роль злой, неприступной властной старухи, чтобы бунтовать против нее. Поскольку все детство и юность реклама, поп-культура и людская молва в один голос твердили, что мужчины все время хотят «того самого», незаинтересованность (вполне законную) я не могла расценить иначе, как болезненный отказ лично мне. А поскольку ему все детство и юность твердили, что настоящие мужчины все время хотят «того самого», он никак не мог просто признать факт собственного нежелания заниматься сексом. Ему нужно было каким-то образом назначить меня на роль злодейки, карги, агрессорши – и сделать так, чтобы в этом инциденте оказалась виновата только я одна. Чуть переборщи с энтузиазмом – и ты уже отвратительна. Недостаточно энтузиазма – и ты уже динамщица. Слишком жаждешь эксклюзивности в отношениях – и ты брошена. Как я уже говорила – может, ну их, эти походы?..

Я не хочу сказать, что жизнь в урбанистической искушенности способна защитить от ужасных свиданий – и близко нет! У меня есть подруги, которых спрашивали на свидании, сколько весит их язык, выглядит ли их клитор «по-китайски» или в картографических подробностях описывали внешний вид влагалища бывшей жены после родов. Все это происходило в нормальной обстановке большого города. Я знавала женщин, которых партнер после однократного секса просил присмотреть за домашней ящерицей или срочно уехать домой на ночном автобусе, поскольку до него вдруг дошло: новая знакомая – копия двоюродной сестрицы. Была подруга, только через год отношений (и один важный уик-энд с родителями бойфренда) узнавшая, что на самом деле ее возлюбленный женат и живет с женой. Мне известно об организованных через сайт знакомств свиданиях, в результате которых девушка вместо обычного свидания оказывалась спутницей гостя на свадьбе, где не было ни одного знакомого лица. О девушках, которых OkCupid сводил с их собственными родными братьями, и девушках, которым на сайте Guardian Soulmates предлагали брак с целью получения визы. Мои свидания, случалось, были ужасными не потому, что я люблю природу и свежий воздух, а потому, что свидания нередко бывают ужасными.

Вопрос, разумеется, в том, почему я пыталась что-то построить с этими двумя вопиюще неподходящими мужчинами. Зачем дарить свои выходные ярому противнику обязательств и конченому фантазеру? Почему меня тянуло к людям, чьи возраст, место жительства, образ жизни и убеждения отсекали для меня возможность стать их настоящей партнершей? Зачем тратить столько энергии на то, что изначально обречено на провал? Ах, знаете, поиск ответов стоил мне тысяч фунтов (буквально) и нескольких лет визитов в кремового цвета кабинет, где я глядела на венецианскую штору, беседуя с психотерапевтом. И теперь, осмысленно оглядываясь назад, могу сказать: причина, по которой я так упорно пыталась заставить несовместимых со мной мужчин полюбить меня, заключалась в следующем:

в глубине души я не ощущала себя ни достойной настоящих отношений, ни готовой к ним.

Иногда погоня за людьми, которых невозможно заполучить, – это способ самозащиты от уязвимости в реальных отношениях с теми, кого получить можешь. А они действительно заставляют чувствовать себя уязвимой: чтобы сложились, нужно показать другому человеку свои недостатки, слабости, стремления, тайные страхи и истинные намерения. Ты должна расстегнуть панцирь, прикрывающий сердце, и доверить его другому, даже если это означает, что он может его сломать. Все это крайне трудно делать, когда переживаешь период душевного раздрая, вызванного разрывом прежних отношений, изменениями в карьере, потерей друзей или переменами в теле, из-за чего перестаешь понимать, кто ты есть и чего хочешь. Болезненное расставание, неудачные знакомства, профессиональный успех сверстниц, собственная финансовая стагнация и хронически игнорируемое мною дисфункциональное детство привели к тому, что самоценность и самооценка превратились в клеклую тряпку для мытья посуды, плесневевшую под раковиной. Ничем не сдерживаемая природная склонность к самокритике превратилась в ревущее пламя ненависти к себе, полыхавшее, как зажигалка «зиппо» с сорванной крышкой. В результате я бессознательно начала считать себя не стоящей любви. А когда чувствуешь себя таковой – не важно, в результате отказа, травмы, сложного детства или чего угодно другого, – просто удивительно, насколько безошибочным становится чутье на людей, которые не будут любить тебя в ответ. Разница в возрасте и сексуальных предпочтениях, географическая удаленность, зависимости, наличие других отношений…

На свете несметное множество способов саботировать собственные попытки найти любовь и обязательства, в то же время продолжая демонстрировать характерные признаки человека, искренне ищущего отношений. Встречаясь с неподходящими людьми, можно продолжать сидеть в пабах с подругами и в голос вопить, как тебе нужен партнер. Обнажать свежие язвы очередного отвержения. Жаловаться на то, что тебе вечно попадаются не те мужчины. Просить с кем-нибудь познакомить. Расписывать, какой идеальной женщиной ты можешь быть. А на самом деле не подпускать близко ни одного подходящего кандидата. Это как забить холодильник перегноем, а потом сокрушаться, что овощи не помещаются; это как жрать дерьмо. И те из нас, кто пребывает в «потоке», могут проделывать подобное годами.

К осени того года достаточное число подруг нашли любовь, чтобы я сумела понять: мне нужен партнер.

Самое забавное, что, когда я подавала к столу свеженькие, с пылу с жару, разочарования, многие счастливые и обзаведшиеся партнерами подруги почему-то считали мою жизнь завидной. Вот она я, вольная как ветер одиночка, путешествующая по стране, занимающаяся сексом с гламурными незнакомцами, спящая под звездами и сорящая ужасно смешными историями, точно фишками в казино. Я была и развлечением, и предостережением для нашедших пару. Для людей, уже перешедших в лагерь «вместе навсегда» – тех, что купили дом, поженились, пытались родить ребенка или уже стали родителями, – моя жизнь была идеальным воплощением всего, что они променяли на «парность». У меня же свобода, разнообразие, здоровое презрение к стабильности и защищенности. В то время как им приходилось две недели тратить на поиски няньки и планирование кормления из бутылочки, чтобы всего-навсего провести три часа вне дома и съесть ужин, который они готовили не сами, я отрывалась на мокром от росы лугу с человеком, который пытался расстегнуть лифчик зубами. И только потом, когда я сидела на диванах у них в гостиных с пепельно-бледным лицом и изгрызенными ногтями, рассказывая, как симулировала оргазм, или рисковала подцепить ЗППП, или плакала ночью, поскольку было нестерпимо одиноко, я ловила их взгляд, брошенный на партнеров и пропитанный чем-то похожим на облегчение.

Хотя время против меня, и, возможно, я не готова признать это вслух, я жажду когда-нибудь родить ребенка. А еще знала, что хочу, если повезет забеременеть, чтобы у него был отец – и не просто где-то, а рядом. Однако эти идеи каким-то образом перепутались в парашютных стропах жизни. Пока я не нарастила достаточную самооценку, чтобы просить кого-то о настоящей близости, реальной взаимозависимости и тотальных обязательствах, я была не готова иметь даже отношения, не говоря уже о ребенке. У пары гораздо выше вероятность стать хорошими родителями, если оба обладают и уверенностью в себе, и достаточно высоким чувством самоценности, чтобы просить о помощи, демонстрировать слабость, доверять, допускать конфликты, быть честными и терпеть неопределенность. Я же недостаточно сильна, чтобы хотя бы попросить мужчину не спать с другим женщинами, что уж говорить о пожизненном союзе и детях! Я так боялась оказаться отвергнутой, что держала каждого потенциального партнера на расстоянии вытянутой руки, показывая лишь то, что считала своей положительной стороной, создавая двойственность и демонстрируя большее безразличие, чем чувствовала на самом деле. Я так боялась разбитого сердца, что стала тянуться к людям, которые никогда не впустили бы меня настолько глубоко в себя, чтобы я могла полюбить их. Я настолько не хотела признавать, чего на самом деле хочу (тогда не получить этого было бы еще тяжелее), что притворялась, будто не хочу ничего.

И поэтому, экипированная искрометным секс-драйвом, работой на людях и с людьми, адекватным доходом и самооценкой на уровне метро, я странствовала по городам и весям, маршировала по горам, переплывала океаны и пересекала хлопковые поля, все это время пытаясь – безуспешно – заставить людей, которые не могли меня любить, сделать именно это. Полагаю, это тактический маневр, дававший передышку, пока я не возьму себя в руки. Это был способ утолить желание, не слишком пристально присматриваясь к природе жажды. Форма самозащиты, даже когда она была похожа на самосаботаж. Истинная работа предстояла над самой собой: с психотерапевтом, самостоятельно, в моем собственном темпе. Выбирая неподходящих мужчин, я бессознательно сохраняла свое одиночество. А оставаясь одиночкой, была вынуждена брать себя в руки. Любовь к походам, как оказалось, всего лишь прикрытый парусиной симптом, а не причина.

Через пару недель после постыдного провала в Уитби я лежала в кабинете у терапевта, пялясь на островки голубого неба, видные по обе стороны от венецианской шторы на его окне, теребя цепочку на шее и дрожа после недавнего заплыва в холодной воде Хэмпстед-Хит. К тому моменту я ходила на терапию почти год. Мне попросту пришлось это сделать после того, как я порвала с бойфрендом и осознала, что абсолютно никто из ближайших родственников больше не состоит в успешных длительных отношениях. Мать, отец, сестра и я – все мы были одиночками, все недавно расстались с важными для себя партнерами. В результате я начала опасаться, что мы патологически, генетически или внутренне не способны поддерживать здоровые, долговечные отношения. Я боялась, что что-то глубоко внутри нас сломано, и хотела это починить.

В тот день я рассказывала врачу об одном эпизоде – настолько микроскопическом, что мне почти стыдно было о нем упоминать. Но при этом переживание оказалось таким мощным и значимым, что по ощущениям вывернуло всю жизнь наизнанку. Я вычищала шкафчик под кухонной раковиной, складывая тряпки для мытья посуды в одно ведро, выбрасывая просроченные упаковки семян газонной травы, увязывая веревку в моток.