Текст книги "Иосиф Сталин. Отец народов и его дети"

Нелли Гореславская
Иосиф Сталин. Отец народов и его дети

…И все же, как бы ни развивались события, но пройдет время, и взоры новых поколений будут обращены к делам и победам нашего социалистического Отечества. Год за годом будут приходить новые поколения. Они вновь подымут знамя своих отцов и дедов и отдадут нам должное сполна.

Свое будущее они будут строить на нашем прошлом…

И. В. Сталин

Гордиться славою своих предков не только можно, но и должно, не уважать оной есть постыдное малодушие, есть первый признак дикости и безнравственности.

А. С. Пушкин

Если хочешь прочитать будущее, изучай прошлое.

Конфуций

© Н. Гореславская, 2011

© Книжный мир, 2011

Их вырастил Сталин

А народ против

Эта книга была начата задолго до объявления компании десталинизации нашего общества. Что ж, теперь, когда она провозглашена на государственном уровне, тема Сталина, нашего общества при нем, воспитания молодежи в те сталинские времена только стала еще более актуальной. Особенно после событий на Манежной площади. А прошедшие в день рождения и день смерти вождя акции «Две гвоздики товарищу Сталину», когда могила вождя утопала в море цветов, слишком очевидно показали разницу отношения к нему народа и власти. Кстати, хотелось бы господам, заговорившим о десталинизации, напомнить: нас пытались десталинизировать не раз. Тотально – как помним, в сорок первом. Так что дорожка протоптана. Самим Адольфом Алоизычем по фамилии Гитлер.

И преступником Сталина первым объявил отнюдь не господин Медведев. Тут даже Гитлер был не первым. Первыми стали Троцкий и его сподвижники. Что же касается Медведева, то, вообще-то, удивительно, почему для этого приговора ему, дипломированному юристу, никакие судебные разбирательства не потребовались. Удивляют и его заявления о том, что Великую Отечественную выиграл народ, а «не Сталин и даже не военачальники при всей важности того, чем они занимались».

Правда, спасибо, что пока нам позволено иметь другую точку зрения. «Каждый человек имеет право на собственные оценки. Другой вопрос, что такого рода личные оценки не должны влиять на государственные оценки. А я вам ещё раз их воспроизвёл», – добавил Дмитрий Медведев.

Ну, во-первых, насчет того, какие оценки считать государственными, можно поспорить. Если единственным источником власти в Российской Федерации является ее многонациональный народ, как это сказано в Конституции РФ, то он свою оценку Сталину уже дал, и вовсе не ту, с которой выступает господин Медведев, призванный эту власть (то есть волю народа) осуществлять. А во-вторых, народу, в отличие от господина Медведева, никогда не приходило в голову отделять деятельность Верховного Главнокомандующего и других военачальников от своих, то есть народных, действий. Да, войну выиграл народ, но во главе со Сталиным и прочими командирами. Народ, опять же в отличие от не служившего в армии нынешнего Верховного Главнокомандующего, знает, что без командиров армии просто не существуют и, тем более, никогда не побеждают. Так, Александр Зиновьев, солдат Великой Отечественной, ученый с мировым именем, яростный антисталинист в первую половину своей жизни, диссидент, высланный на Запад и вернувшийся, чтобы умереть в России, писал: «…И Великую Отечественную войну мы могли выиграть только благодаря коммунистической системе. Я ведь войну с первого дня видел, всю ее прошел, я знаю, что и как было. Если бы не Сталин, не сталинское руководство, разгромили бы нас уже в 1941 году…».

Такого же мнения были, как ни покажется это странным, и наши враги – те, которые вели против нас ту страшную войну. Риббентроп вспоминал: «В те тяжелые дни после окончания боев за Сталинград у меня состоялся весьма примечательный разговор с Адольфом Гитлером. Он говорил – в присущей ему манере – о Сталине с большим восхищением. Он сказал: на этом примере снова видно, какое значение может иметь один человек для целой нации. Любой другой народ после сокрушительных ударов, полученных в 1941–1942 гг., вне всякого сомнения, оказался бы сломленным. Если с Россией этого не случилось, то своей победой русский народ обязан только железной твердости этого человека, несгибаемая воля и героизм которого призвали и привели народ к продолжению сопротивления. Сталин – это именно тот крупный противник, которого он имеет как в мировоззренческом, так и в военном отношении. Если тот когда-нибудь попадет в его руки, он окажет ему все свое уважение и предоставит самый прекрасный замок во всей Германии. Но на свободу, добавил Гитлер, он такого противника уже никогда не выпустит. Создание Красной Армии – грандиозное дело, а сам Сталин, без сомнения, – историческая личность совершенно огромного масштаба».

Но не будем спорить об очевидных для каждого адекватного человека вещах. Просто воспользуемся высочайшим разрешением на собственную точку зрения. Пока это разрешение еще дают. Задумаемся, в частности, над вопросом: в чем же была тайна тех великих побед – от боевых до спортивных, – которые одерживал наш народ в те годы? Кого растил и кого вырастил Сталин – на верность народу?

Граждан великой страны, первой в мире попытавшейся создать на своей территории справедливое общество без угнетателей и угнетенных? Граждан, которые, не щадя живота своего, вытащили эту страну из разрухи, отстроили, вооружили, отстояли от страшного врага, а потом восстановили после войны? Которые сделали ее великой державой, одной из двух сверхдержав мира, первой пославшей человека в космос?

Тогда почему вместе с ними выросли и те, которые эту страну возненавидели и сделали все, чтобы ее разрушить? Так, чтобы она бесславно и кроваво развалилась на радость нашим геополитическим противникам и поборникам «общечеловеческих ценностей» в нашем собственном доме.

Их тоже вырастил Сталин? Или этих уже растил Хрущев, после смерти вождя предательски извративший наше героическое прошлое, представив его кровавым и позорным, заставившим содрогнуться все «цивилизованные» народы и отшатнуться в ужасе от того пути, которым мы вначале так уверенно шли вслед за Отцом народов в светлое будущее? А ведь до того редкий из приличных людей на Западе не называл себя «левым» и не считал своим долгом поддерживать Советский Союз чем только мог, вплоть до ядерных секретов. Однако и Хрущев не с Луны к нам свалился, он был одним из соратников вождя, его выдвиженцем, славившим его едва ли не больше всех остальных…

Уже не одно исследование написано на тему, кто виноват в случившемся: Сталин ли допустил концептуальную ошибку при строительстве нового общества, его соратники, которые после смерти вождя извратили и «исправили» на свой лад его планы и начинания, или козни мировой закулисы, которая не могла мириться с существованием государства с иным, чем на всей остальной территории планеты строем? На самом деле, очевидно, имели место все три фактора: и Сталин допускал ошибки, можно только спорить о их значимости, и «товарищи по партии» свое дело сделали, и мировая закулиса не дремала. Но не полезнее ли нам, вместо споров о том, кто виноват, постараться понять, в чем же была тайна великих побед и подумать о том хорошем, что было, что мы потеряли и что могло бы нам пригодиться в будущем?

Мне, выросшей в селе, наша страна сегодня напоминает поле, где вместе с культурными растениями всегда растут и сорняки, причем часто они бывают более жизнеспособными, крепкими и плодовитыми, чем их полезные и нужные обществу собратья. Поэтому человек ведет с сорняками борьбу: пропалывает, поливает гербицидами, – словом, уничтожает. Можно сказать, репрессирует. И если он эту борьбу ослабляет, то сорняки, заполонившие поле, уничтожают весь урожай. Наступает голод.

Великий агроном в свое время сумел на наших вроде бы не слишком плодородных нивах, в суровом природном климате вырастить урожай, потрясший весь мир своим богатством и своими уникальными качествами – крепостью и стойкостью, способностью к выживанию в самых неблагоприятных, жестоких условиях, к восстановлению после страшных бурь и невзгод. Однако после его смерти все секреты, позволившие добиться небывалых результатов, оказались то ли потеряны, то ли спрятаны, то ли сознательно искажены и подменены, и нива, еще недавно радующая глаз своей красотой и изобилием, стала жухнуть, подгнивать и вырождаться, а поле поросло быльем и чертополохом.

И вот уже вездесущие коробейники на всех перекрестках кричат, что так и было всегда, что на наших землях сроду ничего мало-мальски съедобного и полезного для жизни не росло, и растить что-то здесь невыгодно – климат не тот. Да и зачем растить, мучиться, надрываться, если у них, коробейников, можно все купить незадорого – и бусы, и бананы, и «ножки Буша», и спирт «Ройаль», а также советников всех мастей, оптом и в розницу, как создать поле невиданной цивилизованности на широких российских просторах.

Ох, как понравилось это вначале почти всем! С каким благоговением прислушивались к словам заморских «гуру»! Редко у кого появлялось опасение, что коробейники могут так повысить цены, что товары их станут недоступными, что за долги они будут вправе отобрать и дом, и сад, и последнюю рубашку. Но «процесс пошел». И, когда очнулись, стало поздно. Вдобавок оказалось, что товар-то заморский лежалый – с душком и гнилью, с вредными добавками, генно-модифицированный и безвкусный, может быть, даже опасный для жизни, не говоря уж о здоровье.

Что ж делать-то? Возможно ли снова вырастить свою собственную жизнеспособную и жизнеспасительную ниву?

Причем все более понятно, что не поможет нам в этом ни Запад, ни Восток – не выгодно им это, к тому же и сами-то мы – не европейцы, не американцы и совсем не китайцы. Поэтому некуда нам обратиться за ответом и опытом, кроме как к собственному прошлому, которое, чем больше проходит времени, тем кажется все более величественным и почти необъяснимо чудесным. В самом деле, ведь Сталин тоже принял страну не в лучшем состоянии – разоренную братоубийственной войной, умиравшую от голода и холода, в тифозных вшах и разрухе. К тому же не было у него тогда и власти единоличной и безусловной, а была, напротив, сильнейшая оппозиция в лице Троцкого и его сторонников и других скрытых и явных противников нового строя и нового общества.

И все же тогда удалось выстроить державу, которая победила сильнейшего врага, создала передовую науку, вырастила множество талантов, восхищавших весь мир, первой вышла в космос!

Каким образом? За счет чего?

«У того, кто предал свое прошлое, нет будущего»

Так гласит восточная мудрость, перекликаясь с одной из заповедей Божьих: «Почитай отца своего и матерь свою, чтобы тебе было хорошо и чтобы ты долго жил на земле». Потому что наше прошлое – это их, наших родителей, жизнь. Проклиная свое прошлое, отрекаясь от него, мы, по сути, обесцениваем эту жизнь, обесцениваем дела наших отцов и матерей, их мечты и стремления, их подвиги по имя нашего счастливого будущего.

Выходит, забыли мы Христову заповедь, несмотря на демонстративное, во главе с руководителями страны, возвращение к православию? Впрочем, что говорить о нас, если пастыри православные сами наше прошлое хулят так, что лишь брызги летят с разгоряченных уст. Если уже договорились до реабилитации Власова, который встал на сторону страшнейшего врага, с которым воевали не на жизнь, а на смерть наши отцы и деды. Впрочем, это закономерно: если власовский триколор, 65 лет тому назад считавшийся символом предательства, на Параде Победы брошенный в числе вражеских знамен к мавзолею, теперь развевается над Кремлем, – то может ли быть иначе? А то, что священнослужители ни о Христовых заповедях, ни о приличиях, витийствуя на телеэкранах, видимо, совсем не вспоминают, как не вспоминают и о своем народе, который при «безбожном» строе плодился и размножался, а нынче мрет, словно от моровой язвы, так это объяснимо – слаб человек. В самом деле, Бог далеко, а власть со своими «государственными» оценками здесь, рядом.

Потому и не вспоминают практически никогда ни служители церкви, ни политические деятели, ни работники пера и экрана о том, что Сталина называли Отцом народа. Не все, скажут, называли. Не все, но подавляющее большинство, причем абсолютно искренне.

Кажется, никто из современных «идеологов» и «политологов», захвативших «ящик», не задается вопросом: за что же так любили деспота, вампира и тирана, что после его смерти рыдала вся страна? А ведь народное горе невозможно сыграть или изобразить. Можно заставить себя бояться, можно заставить даже уважать, но нельзя заставить себя любить. Причем даже телевизора не было в то время, чтобы часами нагнетать соответствующее моменту настроение. А вот потом ТВ появилось и на всю катушку использовалось в этом смысле, но ни по Хрущеву, ни по Брежневу почему-то никто не рыдал. Совсем напротив, крестились с облегчением. Правда, к Леониду Ильичу ни ненависти, ни злобных чувств, в отличие от Хрущева, народ не испытывал, просто смотреть на превратившегося в дряхлую развалину руководителя великой еще в то время страны стало уже невмоготу.

А вот на Сталина смотрели по-другому. Помню, что во времена моего раннего детства во многих домах висели его портреты, иногда даже среди семейных фотографий, которые украшали тогда переднюю стенку деревенских изб. Портреты, конечно, громко сказано – обычно это были вырезанные из газет или журналов его небольшие снимки. (Потом, после пресловутого XX съезда, а особенно после снятия Хрущева они перекочевали на лобовые стекла машин – так еще вполне молодые и полные в те времена сил фронтовики молча, но настойчиво требовали от власти восстановить попранную Хрущевым историческую справедливость. Но не дождались.) Мало кому почему-то приходило в голову поместить среди семейных фотографий фото Ленина, тем более руководителей, пришедших после Сталина, а вот его портреты висели повсеместно. Чеканные черты строгого лица с красивыми усами. Да, это было лицо Отца, строгого, даже сурового, жесткого, порой, может быть, и несправедливого – ведь не Бог же он, а человек, который тоже ошибается.

Но от него исходила надежность и сила. С ним были не страшны никакие несчастья и невзгоды, никакие трудности. Напротив – была твердая уверенность, что с ним мы не пропадем: с ним мы выйдем из любой передряги, он не выдаст, не сдаст страну никакому врагу, не «сольет» за дружеское похлопывание по плечу или гамбургеры никакому новоявленному «другу», он не уступит ни пяди территории, ни грана нашего достояния. И никому не позволит такое сделать. За это – главное! – можно простить, забыть и несправедливость, и ошибки.

Мало того – у такого отца и дети должны быть его достойны. Должны быть на него похожи. Должны быть такими же сильными и волевыми. Помните: «Когда страна прикажет стать героем, у нас героем становится любой». И они становились героями – Стахановы, Ангелины, Чкаловы, Байдуковы. За ними появились другие – Талалихины, Матросовы, Космодемьянские… Они действительно верили, что им «…нет преград ни в море, ни на суше», что им «не страшны, ни льды, ни облака», что они рождены, «чтоб сказку сделать былью». И что жить надо по заповеди: «раньше думай о Родине, а потом о себе». Жить надо так, чтобы было за что умирать. Так и жили. И страна, поставленная на дыбы революцией, взнузданная Героями, пробежала за десять лет тот исторический промежуток, который другим покорялся за сто, а потом одержала победу в страшнейшей битве против сил всей соединенной Европы, за пятилетку восстановилась из разрухи и стала одной из двух сверхдержав мира, достигнув пика своего исторического развития.

В какой еще стране вождя, под чьим руководством она этого пика своего развития достигла, так проклинают и поливают грязью? Только в нашей. «Мертвые сраму не имут», имут его живые – мы. И мы его имем, имеем полной мерой на потеху и злорадство всего мира. Мы, зашедшие вместо светлого будущего в тупик, не понимающие, что же мы строим, куда идем, чего хотим в конце концов добиться.

Собственно говоря, иначе сегодня и быть не может, поскольку не проклинать прошлое наши записные идеологи не могут. Иначе придется признать, что тот строй, от которого мы с таким воодушевлением отказались, был, при всех его недостатках (а без недостатков ничего не бывает на нашей грешной земле), лучше для страны и для народа: он позволял стране развиваться без кризисов, безработицы, инфляции и без оглядки на «вашингтонский обком» и «цивилизованный запад», а народу – не так уж плохо жить, расти и множиться. И главное – быть уверенным в завтрашнем дне.

Но если это признать, то надо возвращаться, пусть с поправками и коррективами, к тому, от чего мы ушли. А значит – надо снова национализировать все богатства страны, отобрать ушедшее в алчные загребущие ручонки нынешних «хозяев жизни» государственное общенародное имущество, наше общее богатство, данное нам Богом и созданное общим трудом наших отцов и дедов и сегодняшних пенсионеров – недра и землю, заводы и фабрики, газеты и пароходы. Нет, не для того, чтобы взять и поделить – это они, новоявленные нувориши, делили и растаскивали по своим карманам то, что принадлежало всем, что входило в неделимую общенародную собственность, – а чтобы вновь превратить в общенародное достояние.

Но прекратить этот захватывающий процесс для них, наших «хозяев жизни», хуже смерти! Поэтому, чтобы не допустить такого развития событий, надо представлять наше прошлое, тот семидесятилетний социалистический эксперимент сплошным кошмаром, черной дырой истории, в которой были лишь репрессии невиновных, лагеря и бессудные казни, дикая нищета и рабский труд. А человека, стоявшего во главе того великого, уничтоженного сейчас государства, изображать чудовищем, сатрапом и монстром – прямо-таки средоточием всемирного зла. Что и делают прикормленные олигархической верхушкой журналисты, историки, кинематографисты – несть им числа… А одурманенный дружным хором этих «творческих личностей» народ, потеряв уже всякие ориентиры, потеряв надежду на лучшую жизнь и веру хоть в какую-то справедливость, просто спивается и вымирает – едва ли не по миллиону в год, как говорит даже официальная статистика.

Есть и еще одна причина для того, чтобы делать Сталина воплощением мирового зла – русский народ, как верно заметил Гитлер, становится непобедимым, если у него есть лидер, вождь, авторитет которого безусловен. Если же нет вождя, если некому и не в кого верить, не за кем идти, нас можно брать голыми руками, такая вот национальная особенность. Поэтому задача-максимум – уничтожить не только вождя и его авторитет, но и мысли о подобном, скомпрометировать саму идею лидера, подставив вместо нее пугало «культа личности». Что и было сделано в свое время, спасибо сталинским «соратникам» – Хрущеву и его предтечам, поскольку борьба со сталинским авторитетом началась даже не на XX съезде, а сразу после его смерти, когда главным человеком в стране еще был Берия, а рядом с ним стояли Маленков, Молотов, Булганин и другие товарищи.

Как писал в свое время в газете палестинских патриотов «Аль-Кодс» Алексей Балиев, «В 1955 году всевозможные публикации насчет преодоления ошибок «периода культа личности» и важности «коллективного, ленинского руководства» становились в СССР уже традиционными. Еще в 1954 году были отменены Сталинские премии за укрепление мира и дружбы между народами и в области литературы, искусства и науки. И уже с мая 1953 года прекратилось издание произведений Сталина…»

Это не говорит о том, что Берия, Маленков, Молотов и другие тоже были врагами народа. Нет, они лишь хотели, видимо, во-первых, подправить, подкорректировать направление развития государства в том, в чем были не согласны со Сталиным, во-вторых, им это виделось способом укрепления собственного авторитета и удержания власти. Но и тут они, как оказалось, просчитались.

XX съезд и его отзвуки

Между прочим, моему отцу в свое время тоже пришлось принять участие в разоблачении «культа личности». После окончания института его как отличника, фронтовика и молодого коммуниста, вступившего в партию на фронте, взяли на работу в обком, конечно, на самую маленькую должность, кажется, инструктором в сельхозотдел. Мы переехали в областной центр, но прожили там недолго, потому что вскоре отца в составе так называемых «тридцатипятитысячников» отправили «усиливать партработу на селе». Село было большое, фабричное, по тем меркам богатое. Это уже шел год знаменитого XX-го съезда, и отцу, естественно, надо было «проводить разъяснительную работу по решениям партсъезда на низовом уровне». Проводил он ее оригинально, это вообще было его любимое слово и любимый подход к делу. Он приглашал мужиков к нам домой и вел свои беседы с ними за столом с бутылкой водки и нехитрой закуской. А я слушала их споры, сидя за уроками в соседней комнате, я уже была большая, училась в первом классе. Конечно, я понимала, о чем идет речь, только упрощенно: отец, разъясняя доклад Хрущева, говорил о преступлениях Сталина, а мужики, ожесточенно дымя своими цигарками с махоркой и самосадом, с ним спорили и не соглашались.

Я не помню, сколько раз они собирались – село, как уже сказано, было большое, мужики приходили разные, в том числе и беспартийные, приходили и по второму разу, не доспорив, видимо, в предыдущий. Но ни один из них с отцом так и не согласился. Ни разу и ни в чем. Нет, отца мужики уважали – он был такой же крестьянский сын, такой же фронтовик, как и они, к тому же ученый и грамотный. Но Сталина не сдал никто. Ни один человек. Это вам не Политбюро и не Пленум ЦК, это были простые сельские мужики, они не боялись отставки, потери высокой должности, карьеры, почему-то не боялись никаких лагерей и посадок за «не ту позицию» и безбоязненно говорили то, что думали и в чем были уверены.

Я очень любила отца – он был для меня самый сильный, самый умный, самый красивый и бесстрашный, самый-самый… С ним было надежно и не страшно даже в грозу. Но тут я поняла: он, мой любимый отец, не прав, правы мужики. Не потому, что их много, а он один, а… потому что правы. Почему – объяснить я бы не смогла, но ощущение, что правда на их стороне, было сильным.

Отец вскоре ушел с партийной работы на хозяйственную, его дружно избрали председателем колхоза, где он и проработал много лет, пока не поссорился с местным начальством и резко не сменил род деятельности, уйдя при этом в прямое подчинение Москве. Но до тех пор ему «на собственной шкуре» пришлось вынести все дурацкие, бесконечные хрущевские эксперименты, больше всего ударившие именно по селу: все эти укрупнения и разукрупнения, когда колхоз то становился, по его словам, «величиной со Швейцарию», то возвращался почти к прежним размерам; превращение колхозов в совхозы и обратно; ликвидацию МТС, кукурузную кампанию… Наконец, обрезание приусадебных участков и ликвидацию личного стада, за что Хрущева крестьяне просто возненавидели. Это творческая интеллигенция могла к нему относиться двойственно, порицая за отношение к «авангардистам» и прославляя за разоблачение «культа личности», а на селе я за все детство не слышала ни разу, чтобы кто-то называл его Никитой Сергеевичем, тем более «дорогим», только – «Хрущ», «кукурузник», «толстый боров» и «лысый черт». «Лояльнее» всех относился к нему отец, называя его с уничижительной усмешкой «Микиткой». И никак иначе. Интересно, знал ли он, что так же нередко называл Хрущева и Сталин? Вряд ли. В те годы о подробностях жизни больших людей книг не писали.

Со временем, когда моего родного отца давно уже не было в живых, а во время перестройки началась очередная антисталинская кампания, заставив нас снова переосмыслить наше прошлое, я поняла, что на самом-то деле отец у меня был ярко выраженным сталинистом. Рассматривая его фотографию в молодости, я с удивлением увидела, что он – светловолосый, синеглазый, с мягкими чертами округлого, типично славянского лица – тоже подобие Сталина. И дело не только в прическе под вождя – дело в выражении лица, волевом и решительном, во взгляде, бесстрашном и победительном. И характер был соответствующий, его даже и называли в колхозе не иначе как «Сам» или «Хозяин». Как того, самого главного «Хозяина», хотя время было уже давно послесталинское. Однако молодость-то его, появившегося на свет в далеком 1925-м, проходила в сталинские годы, и отец мой, как и все его сверстники и старшие братья, делал себя под него, под вождя. Они были воспитаны тем временем, пропитаны его духом.

Но искренне ли он вел тогда свою «разъяснительную работу»? Думаю, что искренне, испытав, как и все, огромное потрясение от разоблачений «чудовищных преступлений сталинского режима». Изменил ли он потом свое отношение к Сталину? Не знаю, отец рано умер от рака, возникшего на месте страшного осколочного ранения. Поговорить с ним на эту тему я не успела.

Между прочим, мои детские воспоминания и ощущения по поводу Хрущева подкрепляет своими словами известный «шестидесятник» Владимир Буковский, который пишет: «Конечно, после того шока, который дало нам всем разоблачение Сталина, ни один коммунистический вождь никогда уже любим народом не будет и ничего, кроме насмешек и анекдотов, не заслужит. Но никто, видимо, и не вызовет столь единодушной и лютой ненависти, как Хрущёв. Всё раздражало в нём людей. И его неумение говорить, неграмотность, и его толстая ухмыляющаяся рожа – кругом недород, нехватка продуктов, а он ухмыляется, нашёл время веселиться! До него тоже бывал голод, была безысходность, но была вера в усатого бога, которая заслоняла всё. Он отнял эту веру… и вся горечь, вся ненависть, вызванная смертью бога, обрушилась на Хрущёва. Лишив людей иллюзий… он тотчас же оказался для всех виновен».

Не прав Буковский, думается, только в том, что не иллюзий лишил людей Хрущев, а веры во власть, которой с тех пор действительно не стало. И второе, не менее важное – не толстая рожа и не неумение говорить раздражало людей, нередко Хрущев был вполне по-народному красноречив. Его не столько даже ненавидели, сколько презирали – за предательство. Это теперь у нас предательство стало едва ли не нормой жизни, и власовский флаг над Кремлем говорит об этом сильнее всего, а в ту пору, когда главную роль везде играли еще молодые и сильные фронтовики, предательство считалось самым позорным из пороков.

…Еще раз имя Сталина коснулось моей жизни уже в начале семидесятых, когда я училась на последних курсах факультета журналистики МГУ. У меня был приятель, работавший в «Комсомольской правде», к которому я частенько забегала. Однажды при мне в его кабинет зашел руководитель отдела.

– Послушай, девочка, я хочу с тобой поговорить, – вдруг обратился он ко мне. – Ты давно к нам забегаешь, мы давно тебя наблюдаем, и ты нам очень нравишься. Ты хочешь пойти к нам работать?

Это был шок. Меня, провинциальную девчонку, еще студентку, еще никак себя не проявившую на ниве современной журналистики, спрашивают, хочу ли я пойти работать в самую популярную и известную газету страны? Уж не сон ли мне снится? Может ли быть такое наяву? Или меня разыгрывают? Слава Богу, за годы учебы в МГУ я уже поняла, что творческие люди большие любители розыгрышей. Как же это выяснить? И я попыталась сделать робкую попытку.

– Да, конечно, – пролепетала я. – Но вы же не знаете, подхожу ли я вам. Может быть, вам не понравится, как я пишу…

– Для нас это и не важно, – со снисходительным высокомерием прервал меня мой собеседник. – Писать у нас есть кому. Для нас важно, чтобы человек был «наш».

Я вытаращила глаза. Вот уж не догадывалась, что при поступлении на работу в такую газету будут не важны профессиональные навыки и способности.

– А лакмусовая бумажка, – продолжал заведующий отделом комсомольской жизни, – отношение к Сталину. Так как ты относишься к Сталину?

Мне очень хотелось работать в «Комсомолке». Но я не была «их» человеком, как-то сразу я это поняла. И врать не умела, да и не хотелось. Поэтому постаралась ответить обтекаемо, хотя вполне честно.

– Я пока не определилась. Ведь в ту эпоху было много всего, и хорошего и плохого.

– Что?! – голос моего собеседника взвился, зазвенев от «праведного гнева». – Двадцать миллионов расстрелянных и погибших в лагерях, а она не определилась?! Да у тебя, дорогая, нет элементарного нравственного чувства! – И он выскочил из кабинета, раздраженно бабахнув дверью.

Больше в «Комсомолку» я не ходила. Дружба с приятелем сама собой сошла на нет. (Только после 90-х мне стало понятно, в какую клоаку я могла бы попасть, если бы «все срослось». Какое счастье, что этого не случилось!) А интерес к Сталину и той эпохе с тех пор стал особо острым и пристрастным.

– Двадцать миллионов репрессированных? А почему не сорок? Чего мелочиться-то? – возмутилась моя подруга, которой я, оскорбленная до глубины души обвинением в безнравственности, приехав в общежитие, рассказала о произошедшем. (В наше время это число, как мы знаем, доходит временами и до сорока, и до шестидесяти, и даже до ста миллионов. Мелочиться давно перестали). – Ты только подумай: на войне, где каждый день били пушки и стреляли пулеметы, тоже погибло двадцать миллионов. Так в твоей семье сколько на войне родственников погибло? Два дяди, и отец был страшно ранен. И у меня два дяди погибло. И так в каждой семье, кого ни возьми. А репрессированные у тебя в семье есть? Нет? И у меня нет, и знакомых таких не знаю. Откуда же двадцать миллионов? Ведь там, в лагерях, люди не воевали, а работали. Пусть в тяжких условиях, пусть их плохо кормили, но пулеметы-то не стреляли!

Ей, моей подруге по факультету, уже тогда все было ясно – ее еще на школьной скамье просветила по этому поводу другая подруга, более старшая, тоже потерявшая двух «дядьёв», только во время «красного» революционного террора, когда зверствовала та самая «ленинская гвардия», которую в основном и репрессировали в пресловутом 37-м.

Но на всякий случай мы решили во время каникул провести свое собственное расследование и порасспрашивать родственников и знакомых о репрессированных – может быть, их было много и среди «простого народа», но о них нам не рассказывали? Провели. Поспрашивали. Подруга не нашли никого, мне моя тетка рассказала об одном мужичке из Плеса, который не давал житья местным начальникам, постоянно критикуя их за головотяпство, дурость и корыстолюбие.

– Вот они его и засадили, чтобы он им жить не мешал, – рассказала мне тетя. – Боевой слишком был, принципиальный. Только при чем тут Сталин? Разве он им такой приказ дал? Мог ли он знать, что в такой огромной стране разные начальнички вытворяют? Подозревал, конечно, и за это многих из них наказывал, а они наказывали тех, кто им был неугоден или мешал. Нет, дочка, мы тогда жили и мы знаем, что тогда было, нас не обманешь…