Текст книги "Солнце любви"

Глава 6

Июльский зной опалял стены асиенды; все ее ставни были закрыты для защиты от немилосердного солнца, придавая зданию вид многоглазого дремлющего чудовища, смежившего веки.

Внутри все было тихо, если не считать ударов высоких напольных часов в холле первого этажа, только что пробивших два часа пополудни. Время сиесты. Обычай сиесты – непременного послеполуденного отдыха – с удовольствием переняли от своих южных соседей те, кто населял юго-западные пустыни Техаса.

В самые жаркие дневные часы все обитатели Орильи – и хозяева, и слуги – разбредались по своим комнатам, где при закрытых ставнях царил полумрак: только сон мог служить оружием против всепроникающей жары.

Впрочем, один из хозяйских отпрысков давно уже открыл для себя куда более приятный способ борьбы с сухими и горячими часами техасского лета. Бэрон Салливен одолевал жгучий жар воздуха своим собственным жаром. Никто не наслаждался сиестой больше, чем Бэрон.

Летом 1841 года – в тот год умерла его мать, и они переехали в только что построенную асиенду – понадобилось нанять многочисленную прислугу, и одной из новых служанок оказалась Магделена Торрес из ближайшей деревни, двадцативосьмилетняя вдова с маленькой четырехлетней дочкой Розой. Магделене отводилась роль горничной верхнего этажа.

Бэрон сразу же приметил Магделену. Его просто заворожило зрелище ее полных грудей, которые колыхались под хлопковой блузой, и он не мог отвязаться от мыслей о том, как они выглядят без этой блузы. И о том, как бы ему это выяснить.

Ответ на столь важный вопрос ему удалось найти жарким августовским днем, когда он в полумраке своей спальни маялся от скуки и беспокойного томления и никак не мог заснуть. Внезапно он улыбнулся, поднялся с кровати, подошел к двери и шагнул за порог. В коридоре он оглянулся по сторонам и, никого не увидев, двинулся прямиком к отцовской комнате. Он открыл тяжелую резную дверь, вошел внутрь и увидел отца, который, распластавшись на спине, мирно похрапывал на кровати. Бэрон направился к высокому бюро красного дерева, выдвинул верхний ящик и из самого дальнего его угла достал небольшую коробочку, обтянутую синим бархатом.

Затем он открыл коробочку и вынул из нее сверкающую подвеску-кулон, которую Уолтер Салливен некогда преподнес своей невесте ко дню свадьбы. Бэрон сжал подвеску в кулаке, закрыл коробочку и, поставив ее на место, покинул отцовскую комнату. Весь этот визит не занял у него и минуты.

Он молча спустился по лестнице и поспешил в заднюю часть дома, где располагались комнаты слуг. Перед дверью Магделены Торрес он остановился, прислушался, ничего не услышал, открыл дверь и вошел.

Оглянувшись в полутьме комнаты, он обнаружил в другом ее конце стоявшую около окна двуспальную кровать, где безмятежно спали Магделена и ее дочурка Роза. Расплывшись в широкой улыбке, он так и пожирал взглядом открывшееся ему зрелище. На его распрекрасной Магделене были надеты только хлопчатая рубаха и просторная нижняя юбка. Лямка рубахи соскользнула с плеча, являя взору атласную соблазнительно-полную грудь. Почти столь же соблазнительную, как крепкое бедро, виднеющееся из-под перекрученной сбившейся юбки.

Бэрон неохотно оторвал взгляд от спящей женщины. Он шагнул к простому сосновому комоду, где стояла шкатулка с иголками, нитками и прочими принадлежностями для рукоделия. Открыв шкатулку, он засунул туда алмазную подвеску, после чего поспешил возвратиться к себе в комнату, где и растянулся на кровати, мечтательно улыбаясь.

Теперь он не сомневался: больше ему не придется изводиться от скуки в часы сиесты.

На следующий день Бэрон поднялся не слишком рано. Он понимал, что прочие давно уже позавтракали и разошлись кто куда. Перед тем как спуститься по лестнице, он умышленно оторвал одну из пуговиц своей рубашки. С пуговицей в руке Бэрон отправился на поиски Магделены Торрес.

Он обнаружил ее в гостиной, где она занималась уборкой. Магделена не услышала, как он вошел, поэтому он мог вполне насладиться видом ее округлых ягодиц, когда она наклонилась, чтобы обмахнуть перьевым веничком низкий подоконник.

– Ой, сеньор Бэрон, – воскликнула она, кивнув ему в знак приветствия, – вам придется позавтракать в одиночестве. Другие-то все уже ушли.

– Ну и пускай, – беззаботно отмахнулся Бэрон. – По правде говоря, я именно тебя искал. – Он показал ей перламутровую пуговицу. – Ты не могла бы ее пришить? Это одна из моих любимых рубашек.

– О да, да, – с готовностью согласилась она. – Сейчас же и пришью.

– Какая же ты славная, Магделена, – умилился Бэрон.

Смущенная похвалой, она взяла пуговицу и заторопилась к выходу из гостиной. Он последовал за ней по коридору. Остановившись перед своей дверью, Магделена заверила его:

– Я скоренько вернусь.

Однако Бэрон вошел следом за ней; когда же он закрыл за собой дверь, молодая женщина удивленно оглянулась, а затем быстро направилась к комоду. Бэрон не отставал ни на шаг и стоял рядом, не переставая улыбаться, когда она с явным беспокойством откинула крышку шкатулки, чтобы взять катушку подходящих ниток.

– Эй, Магделена, что… что это такое?

Бэрон запустил пальцы в коробку и вытащил сверкающий алмаз. Зажав тонкую цепочку между пальцами, он покачал кулоном перед носом ошеломленной Магделены.

– Я… я… не знаю, – вымолвила она, завороженно провожая глазами раскачивающийся камень.

Взгляд Бэрона, до того также не отрывавшийся от драгоценности, теперь вонзился в Магделену.

– Это подвеска моей матери! Ты стащила алмазный кулон, который принадлежал моей покойной матери! – У него был такой вид, словно он просто не в силах даже вообразить подобную низость. – Как ты могла, Магделена?! После всего, что мы для тебя сделали!

– Нет! – возмутилась она, тряхнув темной головой. – Я… я не знаю, как это сюда попало. Я никогда… Тут моей вины нет, сеньор Бэрон. Вы должны мне поверить, должны!

– Нет, не верю, – бросил он. – И я не верю, и отец не поверит.

– Матерь Божия! – задохнулась она. – Как же это может быть, чтобы он не поверил! Ради Бога, Бэрон! За мной такое не водится! Никогда не водилось!

– Тогда с чего бы вдруг кулон моей матери оказался в твоей шкатулке с нитками? Отвечай!

– Не… не знаю. Помоги мне, Боже, помоги мне! Как будто говоря с самим собой, Бэрон пробормотал:

– Какой ужас! В Техасе воров сажают в тюрьму. Я просто не…

– В тюрьму!.. – переполошилась она. – Нет, нет! Моя Роза, малышка моя!.. Что станется с моей девочкой?! Умоляю вас, не говорите Патрону! Мне нельзя покинуть этот дом… Единственный дом, который есть у меня и у моей крошки! Неужели вы допустите, чтобы она снова голодала?

– А ты… допустишь? – спросил он. Его тон заметно смягчился.

– Нет! – с отчаянием воскликнула Магделена. – Нет! Скажите, что я должна сделать, пожалуйста, помогите мне!

– Возможно, я сумею помочь тебе, Магделена.

Искра надежды вспыхнула в ее темных глазах.

– Да?.. – Она схватила его за руку. – О, сеньор Бэрон, я буду так благодарна… Все сделаю, чтобы отплатить вам за вашу доброту…

Именно эти слова он и хотел услышать. Он понимал, что она у него на крючке. Когда Магделена Торрес пришла в Орилью, положение у нее было самое незавидное. Необразованная, без семьи… Пьяница-батрак, пропивавший все до последнего гроша, оставил ее бездомной вдовой.

Бэрон улыбнулся, пристально уставившись на обезумевшую от страха женщину:

– Все сделаешь, милая Магделена? Действительно?

– Все, все! – горячо подтвердила она. Она не задумалась над тем, что ему может от нее понадобиться, и в самом деле была готова на все, лишь бы ее маленькая Роза не лишилась пищи и крова над головой.

– Попробую тебя выручить, – пообещал Бэрон. – Положу эту вещичку туда, откуда ты ее взяла, и никто не догадается. Это будет наш секрет.

– Спасибо, спасибо, Бог вас благослови, – благодарно залепетала она, еще не придя в себя от пережитого потрясения; ее ужасала мысль, что Патрон никогда не поверит, будто бы она не имеет ни малейшего представления, каким образом кулон его покойной жены попал в ее шкатулку с нитками. – Какой вы добрый, сеньор Бэрон!

И в тот же день, когда весь дом погрузился в дремотную тишину сиесты, растерянная и удрученная Магделена Торрес молча поднялась на верхний этаж и остановилась перед комнатой Бэрона.

Не постучав, она открыла дверь, быстро вошла внутрь, закрыла дверь за собой и прислонилась к ней, чувствуя, что ноги ее не держат. В другом конце просторной комнаты, небрежно раскинувшись на кровати и заложив руки за голову, лежал полуголый Бэрон Салливен. На нем были только короткие темные штаны, к тому же спущенные так низко, что весь живот оставался на виду.

Бэрон медленно повернулся и, улыбнувшись, позвал:

– Иди сюда, Магделена.

Она покачала головой и не тронулась с места.

Он захихикал и, скатившись с кровати, зашагал к двери, протягивая вперед руку. Когда Магделена в ответ подала ему свою, он медленно подтянул ее к себе. Его руки обхватили ее, и Бэрон понял, что ему открылись небеса. Ощущать прикосновение полной мягкой груди, живота и сильных бедер, тесно прижатых к его телу, – это оказалось невероятно возбуждающим.

Впрочем, он сразу же смекнул, что ощущение будет еще более волнующим, если он сможет пощупать ее раздетую. Подняв руки, он сдернул ее блузу вниз, так чтобы открылись плечи.

– Ох, пожалуйста… – взмолилась она самым жалким тоном, – не надо, сеньор Бэрон, это нехорошо! Вы же еще совсем мальчик. Шестнадцать лет… Можно сказать, ребенок!

– А ты сделай из меня мужчину, Магделена, – сказал он внезапно охрипшим голосом.

Поскольку она не оставляла попыток высвободиться, он добавил:

– Я хочу быть твоим мужчиной. И ради твоей маленькой Розы ты будешь моей женщиной.

Спустя несколько секунд она, нагишом, уже лежала у него в постели. И так повторялось каждый день в течение последующих двенадцати лет. Вначале она нехотя покорялась его воле, но скоро стыд, который вызывала в ней связь с хозяйским сынком, сменился более могучим чувством. Этим чувством была любовь.

Магделена полюбила его и теперь сама охотно шла навстречу его желаниям, стремясь во всем ему угождать. Это ему нравилось. И Магделена ему нравилась. Она была хороша собой, горяча и доступна. Этакая рабыня-любовница, которая всегда под рукой, готовая утолить любую его потребность.

Несколько лет все шло как нельзя лучше, и потому разорвать эту связь, когда пришла пора, оказалось не слишком легко. Магделена его уже не возбуждала, как раньше, но он продолжал пользоваться ее услугами еще довольно долгий срок. А потом у него не осталось выбора.

Конец наступил в сентябре пятьдесят третьего года. Вполне удовлетворенный, он лежал, разморенный жарой, и его глаза скользили по голому телу Магделены, блестящему от пота. За прошедшие годы она заметно подурнела. Тогда она была соблазнительно-полнокровной, а стала просто слишком раздобревшей. На оливковой коже лица, некогда гладкой и нежной, теперь – даже в тусклом освещении комнаты с закрытыми ставнями – виднелись морщинки. В черных волосах появились седые пряди.

Бэрон зевнул, потянулся и сказал:

– Иди, Магделена. И больше не возвращайся.

Резко подняв голову, она испуганно и вопрошающе взглянула на него:

– Не возвращайся? Но почему, querido[8]8
  Любимый (исп.).


[Закрыть]?

– Почему? – переспросил он с насмешкой, а потом протянул руку и потрепал Магделену по тяжелой обвисшей груди. – Погляди на себя! – С выражением крайнего неодобрения он обвел пальцем ее большой темный сосок. – Ты совсем разжирела.

– Я похудею, – с надеждой пообещала она. – Я для тебя постараюсь, querido. Вот увидишь, я…

– Ничего не выйдет. Ты для меня слишком стара. Сколько тебе годков, Мэг? Сорок пять? Пятьдесят?

– Ты же знаешь, мне только в прошлом месяце сорок исполнилось!

– Все равно слишком стара. Черт побери, женщина, мне же двадцать восемь. – Он снова зевнул. – Иди, лапушка, я устал, я хочу соснуть.

Магделена молча встала и оделась; сердце у нее, очевидно, было разбито.

Он с благодарностью подумал: такая женщина, как она, не ударится в слезы, пока не останется одна у себя в комнате. Добрая старушка Мэгги. Она сто очков вперед могла бы дать большинству представительниц ее пола там, где требуется держать класс.

И вот теперь, в столь же жаркий час сиесты, лежа у себя в комнате, он с нежностью вспоминал былые денечки. Вероятно, он скучал бы по Магделене, если бы, отослав ее, не нашел в ту же самую неделю кое-кого взамен.

От этих приятных размышлений его отвлек звук открывающейся двери. В комнату вошла и закрыла дверь за собой улыбающаяся молодая красотка. Остановившись на полпути к кровати, она дразнящими движениями начала сбрасывать с себя одежду, и Бэрон с удовольствием за этим наблюдал.

Раздевшись донага, она преодолела оставшуюся часть пути до кровати, наклонилась, чмокнула Бэрона в живот и улеглась рядом с ним. Пока ее рука шаловливо пробежала сверху вниз по его груди, он успел окинуть взглядом ее маленькие тугие груди, плоский живот и крепкие бедра.

Сразу же возбудившись, он раздвинул ее ноги и вклинился между ними. И снова, как в жаркий день их первого соединения, с наслаждением ощутил упругую плотность ее тела.

Он быстро достиг кульминации, после чего обмяк, навалившись на нее, и тишину спальни теперь нарушал только звук его затрудненного дыхания.

Когда он задышал ровнее, он услышал стук копыт, ударяющихся о плотно утрамбованную землю.

Поддавшись любопытству, он скатился со своей любовницы и подошел к окну, выходившему на задний двор. Его взору предстала пара всадников, галопом уносящихся на северо-восток. Под седлом у одного была угольно-черная кобыла, а у другого – жеребец серой масти. На кобыле мчалась девушка с длинными золотистыми волосами, ее спутником был черноволосый юноша.

У Бэрона Салливена, стоявшего у окна в чем мать родила и провожавшего взглядом Эми и Луиса, пока те не скрылись за горизонтом, глаза сузились от негодования. Он вернулся к постели и остановился, скрестив руки на груди:

– Моя крошка сестренка поехала кататься с Кинтано. – Он нахмурился. – Опять.

Его юная подружка, лежавшая в постели, приподнялась и оперлась на локоть.

– Милый, им просто некуда силы девать. Конечно, им не хочется тратить чудесные часы летнего дня на сон, – заметила она.

– Угу, я прекрасно могу себе представить, на что именно они тратят эти часы.

– Бэрон, перестань! Зачем говорить такие вещи!

– Что хочу, то и говорю, и не смей командовать. «Бэрон, перестань!» – Он обошел кровать вокруг. – Я чертовски хорошо знаю, что этот чумазый ацтек вытворяет между беленькими ножками моей сестрички.

Его собеседница покачала темной головой и похлопала по простыне рядом с собой. Когда Бэрон плюхнулся на указанное место, она потянулась к нему и игриво куснула его плечо.

– А что, это так уж сильно отличается от того, что вытворяешь ты… между моими?

– Очень даже сильно отличается, – буркнул он. – Я обязан прикончить ублюдка!

– Ммм… – Она поцеловала его в шею.

Потом ее лицо переместилось ниже; летучими поцелуями она прошлась по его груди.

– А вот моя мама захотела бы прикончить тебя, если бы узнала про наши с тобой делишки, – сообщила она.

Бэрон погладил ее волосы:

– Нет, не захотела бы. Я нравлюсь твоей маме. – Он прижал ее к кровати. – Магделене я всегда нравился. А мне нравишься ты.

– А я тебя люблю, – откликнулась она. – Я люблю тебя, Бэрон.

– Ах, маленькая Роза, вот это приятно.

Она ласкала его горячими руками, и он удовлетворенно вздыхал:

– Да, ода, Роза… Роза… Моя собственная маленькая Роза.

Глава 7

Молодые всадники, за которыми с таким неодобрением наблюдал из окна своей спальни Бэрон Салливен, во весь опор мчались по выжженной солнцем земле навстречу волнам иссушающего зноя, поднимающимся над песчаными просторами пустыни. Смеясь и окликая друг друга, они с удовольствием предвкушали, как будут плескаться в холодных водах их заветной лагуны реки Пуэста-дель-Соль.

Однако, как ни торопились оба поскорее добраться до своего тенистого рая, они одновременно натянули поводья, как только перевалили через гребень холмистой песчаниковой гряды, отделяющей их от Орильи.

Слегка красуясь, Луис голосом подал своему серому привычную команду, и могучий жеребец поднялся на дыбы – ноздри у него раздувались, а неподкованные копыта передних ног молотили воздух. Луис отпустил длинные поводья, соскользнул с седла назад – на круп серого, а потом съехал по хвосту таким образом, чтобы оказаться прямо на земле сидя на корточках. Затем юноша выпустил хвост, прополз между задними ногами вздыбленного, издающего громкое ржание жеребца и, вскочив прямо у того под брюхом, остановился, сложив руки на груди.

Неподвижно сидя в седле, Эми наблюдала за всем этим со смешанным чувством страха и восхищения. Она облегченно вздохнула лишь тогда, когда Луис неторопливо покинул свою опасную позицию – за долю секунды до того, как копыта серого опустились на землю. И, наградив аплодисментами эту впечатляющую демонстрацию искусства наездника, она не удержалась от выговора:

– Тонатиу, я хотела бы, чтобы ты не устраивал таких представлений. Мне даже смотреть на это страшно.

Ее синие глаза выражали неподдельную тревогу.

Усмехнувшись, он подошел к ней, снял ее с седла и медленно опустил на землю перед собой, а потом слегка подтолкнул ее назад, так, чтобы она прислонилась спиной к неподвижно стоявшей кобылке.

С высоты своего роста взглянув в ее встревоженное, поднятое к нему лицо, он сказал:

– Старина Мальпайс никогда не сделает мне ничего плохого. – Он наклонил голову и легким шутливым поцелуем коснулся ее губ: – А ты?

Сейчас все ее чувства были растревожены запахом его прогретой солнцем кожи, его чистых темных волос. Она глубоко вздохнула и тихо ответила:

– Никогда в жизни! – Прислонившись затылком к гладкому седлу, она подняла руки и обняла стройный стан Луиса. – Я никогда не сделаю тебе ничего плохого.

Он улыбнулся:

– А я – тебе.

Его улыбка исчезла; теперь он неотрывно смотрел на девушку, и горячий взгляд темных глаз смущал ее и в то же время наполнял радостным волнением. Его рука медленно поднялась к ее плечу. Длинными сильными пальцами он собрал в горсть белую хлопчатую ткань блузки и мягко потянул вверх, так что Эми пришлось встать на цыпочки.

Их губы почти соприкасались; тяжелая золотая цепь поблескивала у него на шее, когда он спросил:

– Можно?..

Она жаждала поцелуя не менее сильно, чем он сам. Кончиком языка облизнув пересохшие губы, она едва выговорила:

– Да… ох… да…

Она вздохнула от удовольствия, ощутив ласковый нажим его горячих губ. Когда его пальцы крепче вцепились в ткань блузки, а язык с мучительной неторопливостью прочертил границу между сомкнутыми губами Эми, она вздохнула еще глубже. Ее веки опустились, а губы раскрылись для него, чем он и не замедлил воспользоваться… и его язык начал свою странно-завлекающую игру внутри ее рта.

Сердце у Эми забилось чаще и сильнее. Долгий поцелуй становился горячим, как июльская жара. Его пальцы продолжали сжимать ее блузку, плотно натягивая ткань у нее на груди. Его колено вдвинулось между ее ногами, а твердое как сталь бедро прижалось к ней таким образом, что она вынуждена была понять: это, должно быть, плохо, раз ей так хорошо.

Пылко отвечая на его поцелуи, Эми внезапно поймала себя на неожиданной мысли: Тонатиу воистину Бог-Солнце, ее Бог-Солнце. Бог-Солнце, чьи лучи пронзают ее насквозь, а обжигающий жар и в ней самой порождает пламя. Опасное солнечное божество, которое заставляет кровь кипеть у нее в жилах и насылает непостижимую горячку на ее утомленное зноем тело.

Юные влюбленные быстро постигали науку поцелуев. Их долгие жадные объятия теперь были совсем не похожи на застенчивые, робкие ласки, которыми они обменивались в тот первый день у реки. Всего за шесть недель их поцелуи достигли такого накала страсти, что порой – как бы ни были сладостны сами эти поцелуи – вполне удовольствоваться ими оказывалось невозможно. После таких встреч Эми дрожала, как в ознобе, и испытывала непонятную тоску, а Луис оставался измученным и опустошенным.

Наконец Луис поднял голову. Он дышал часто и с трудом. Его рубашка с открытым воротом позволяла видеть, как блестят у него на шее капельки пота. Его веки отяжелели от желания.

Эми, не менее его взволнованная, сомкнула руки у него за спиной и с усилием проглотила комок, поднявшийся к горлу. Она чувствовала себя опасно ослабевшей.

Луис уткнулся лбом в лоб Эми и сказал:

– По-моему, надо бы все-таки проехать до реки.

Его пальцы, наконец выпустили зажатый в них перед ее блузки.

– Только бы у меня для этого сил хватило, – ответила она едва дыша, не открывая глаз.

Он поднял голову, улыбнулся и поцеловал Эми в веки.

– Я тебя отвезу туда, радость моя, – пообещал он.

Она едва стояла на ногах, и, поддерживая ее за пояс, чтобы она не упала, он наклонился и подобрал волочившиеся по земле поводья кобылы.

Потом поднял Эми на руки и донес до своего терпеливо ожидающего коня, усадил ее верхом и сам расположился позади нее. Поводья кобылки он быстро привязал к специальному кольцу собственного седла, и они двинулись вниз по склону; кобыла, оказавшись без всадника, послушно следовала за крупным жеребцом по пустынному плато.

– Ну как? Сейчас тебе получше? – спросил Луис, зарывшись губами в ее растрепанные волосы.

Надежно огражденная кольцом его рук, Эми обхватила пальцами луку седла и откинула голову, так что ее затылок пришелся на его левое плечо. Вздохнув, она сказала:

– Гораздо лучше, спасибо тебе. Когда я с тобой, мне всегда хорошо. И такое ощущение безопасности, полнейшей безопасности!

Улыбнувшись, она взглянула на него.

– Безопасности? – повторил он. – Ах, querida, в этом я не уверен. Ты такая красивая, такая соблазнительная… мой отец часто повторяет: «La mujer es como el vidrio, siempre esta en peligro»… Это значит: «Женщина, как стекло, всегда в опасности».

Эми засмеялась:

– Если бы даже это так и было, ну что со мной может случиться? Вот разве что я разобьюсь на кусочки, если ты меня вдруг уронишь. Или бросишь меня. Но ведь ты ничего такого не сделаешь, правда?

Он засмеялся, а потом, сразу став серьезным, заверил ее:

– Эми, если придет такое время, что один из нас окажется брошен и забыт… это буду я.

Руки Эми автоматически метнулись назад, чтобы опереться на его бедра, обтянутые брюками из грубой ткани.

– Нет! Не говори так! Я никогда не смогу от тебя отказаться! И никогда не смогу тебя забыть.

Он улыбнулся: это было так приятно слышать, и хотелось верить, что так оно и есть. Она повернулась к нему и осыпала утешительными поцелуями его щеку, а он в это время смеялся и уже не в первый раз, давая волю воображению, представлял себе, как будет чудесно, когда они поженятся и станут жить-поживать вместе на дикой прекрасной земле, которая будет их достоянием.

В мире наверняка не было человека счастливее его! Наступит время, когда два величайших сокровища, которые может предложить судьба, будут принадлежать ему и Орилья.

Как только влюбленные достигли высокой ивовой рощи, ограждающей их речной редут, они со смехом соскочили на землю и устроили небольшое состязание: кто быстрее разденется и забежит в холодную прозрачную воду.

Позади задней луки седла на спине у вороной кобылы был закреплен скатанный тючок, где находились панталоны из мягкой оленьей кожи длиной до колена и грубая хлопковая рубашка, составлявшие купальный костюм Эми в первые недели после ее прибытия домой.

Но сейчас никто не снял с лошади этот тючок.

Пару недель назад в такой же жаркий день произошло следующее. Когда Эми собралась удалиться под прикрытие ив, чтобы там переодеться, Луис обратился к ней с вопросом:

– Тебя не оскорбит, если я стану купаться без рубашки и без этих тяжеленных штанов?

Он похлопал по бокам своих плотных брюк, прокаленных на солнце.

Не имея ни малейшего представления о том, что на нем надето из белья, она покачала головой. Он мгновенно скинул рубашку, расстегнул тяжелые брюки и бросил все это на песок, а потом еще и отпихнул ногой в сторону. И вот он уже стоял, улыбаясь, не прикрытый ничем, кроме узкого замшевого лоскутка на бедрах.

Это был первый раз, когда Эми видела его без рубашки, не говоря уже о брюках. Зажав в руках собственные купальные принадлежности, она смотрела на него во все глаза. Казалось странным и необычайно красивым, что у него и грудь, и ноги имеют такой же бронзовый оттенок, как лицо.

Иногда ей случалось оказаться свидетельницей того, как отец на скорую руку ополаскивался на кухне. При том, что его лицо и шея, так же как и мускулистые руки, были покрыты загаром, на спине и груди у него кожа оставалась светлой – там, где ее обычно защищала рубашка. У Тонатиу в отличие от ее отца на груди не было растительности. Эми не могла отвести глаза от его высокой фигуры, сужающейся книзу, блестящего торса, выступающих ребер, плоского, подтянутого живота и сильных стройных ног, словно отлитых из металла. А то подобие нательных штанов, что еще на нем оставалось, было столь коротким, что позволяло видеть и часть крепких бронзовых ягодиц, и это также не ускользнуло от взгляда Эми.

Впрочем, при всей своей невинности Эми не лукавила перед собой, понимая, что больше всего ее завораживает та часть его «анатомии», которая была едва прикрыта замшей, и это понимание вогнало ее в краску. Она почувствовала, что лицо у нее залилось румянцем, когда ее взгляд упал на узкую полоску, закрепленную завязками над обнаженным бедром. Ей невольно подумалось, что стоит ему сделать одно быстрое движение – дернуть за конец шнурка, образующего весьма незамысловатый узел, – и на Тонатиу вообще ничего не останется.

Запинаясь, она проговорила:

– Я… ах… я пойду… надену мои…

– Погоди, – остановил он ее и сделал шаг по направлению к ней. – На тебе же надето нижнее белье, разве нет?

– Конечно!

– Тогда почему бы тебе не поплавать в нем? Когда выйдешь из воды, солнце высушит его за пару минут.

Мгновение она стояла, растерянно глядя на него. Когда перед тобой стоит высокий бронзовый, почти обнаженный Бог-Солнце, думать трудно и мысли путаются.

– Да, пожалуй, это можно.

Луис улыбнулся, поднял руку и дотронулся до ее щеки.

– Я зайду в воду и подожду, пока ты разденешься.

– Чудесно, – согласилась она.

Но он не сделал ни шага. Не сходя с места, Эми бросила на землю свое купальное облачение и отвернулась от Луиса. Пальцы у нее слегка дрожали, когда она расстегивала пуговицы блузки и высвобождала руки из рукавов. Затем наклонилась, стянула с ног сапожки и чулки, а потом выпрямилась.

Все еще не преодолев сомнений, она стояла, спиной ощущая, как он смотрит на нее, и гадала, не лучше ли будет, если она снова наденет блузку. Но вот руки Эми двинулись к пуговицам брюк. Расстегнуть их было куда проще, чем застегнуть, а потом ей уже ничего другого не оставалось, кроме как снять их. Для этого понадобилось засунуть большие пальцы под пояс, несколько раз покрутить ладными бедрами из стороны в сторону и, должным образом извернувшись, сдернуть брюки вниз. Сначала они соскользнули до колен; тогда она наклонилась, стянула их до земли и, переступив через них, облегченно распрямилась.

Она и не подозревала, какое наслаждение доставило это зрелище Луису, наблюдавшему за каждым ее движением.

Эми медленно повернулась, и улыбка, игравшая на лице Луиса, начала меркнуть.

Перед ним стояла Эми, одетая в хлопковые панталоны и сорочку, отделанные кружевами и лентами, и такой милой застенчивой улыбки он никогда не видел на ее лице! Узкие лямки и короткий лиф сорочки позволяли видеть безупречные плечи цвета слоновой кости, лебединую шею и точеные руки, а высокая полная грудь скрывалась под искусно уложенным кружевом.

Узенький поясок панталон, доходивших до середины бедра, был тщательно завязан на тонкой талии, а нижнюю их кромку также украшало кружево… Да, этот легкий наряд таил в себе такой соблазн, что Луис с непривычки просто оцепенел. При виде ее длинных незагорелых ног и стройных бедер у него пересохло во рту.

– По… по-моему, нам уже пора нырнуть в воду. А ты как считаешь? – спросила она.

– Чем скорее, тем лучше, – подтвердил он.

И вот теперь, угнетающе-жарким июльским днем, они разделись до белья и, не теряя времени, взобрались по крутой каменистой тропинке среди скал, заросших диким виноградом, на широкий уступ рядом с низвергающимся потоком. Несколько секунд – и они уже стояли на краю, высоко над холодной глубокой заводью.

Луис ждал, пока она заплетала свои распущенные золотистые волосы в толстенную косу и как попало прикалывала ее на макушке. Покончив с этим делом, она покосилась на Луиса:

– Наконец-то готово. Будем нырять? Хочешь, я прыгну первая?

– Я придумал кое-что получше, – заявил он и опустился на колени, там где поверхность камня была гладкой. – Забирайся ко мне на закорки, прыгнем вместе.

– Вот это да! – с готовностью согласилась Эми. Обойдя вокруг него, она послушно обвила руками его шею, а ногами – туловище. Руками он подцепил ее под коленки и поднялся на ноги, подтянув ее как можно выше у себя на спине. Он встал на самый край уступа, так что пальцы его ног уже висели в воздухе.

– Держись крепче, – предупредил он и спрыгнул с уступа.

Пока они летели вниз, Эми отчаянно вопила. Но вот ныряльщики «солдатиком» пронзили спокойную гладь холодной заводи, и вода сомкнулась над их головами. Они погрузились почти до самого каменистого дна. Эми изо всех сил держалась руками и ногами за Луиса. Он резко заработал ногами, и они вместе вынырнули на поверхность. Здесь он подтянул ее так, чтобы она оказалась не за спиной у него, а лицом к лицу, поцеловал мокрые смеющиеся губы, и оба снова ушли на глубину.

Какое-то время они беззаботно играли в холодном бодрящем потоке, плавая наперегонки от берега к берегу, осыпая друг друга брызгами посредине и изображая акробатические трюки под водой. Когда Эми, задыхаясь и кашляя, вынырнула на поверхность после соревнования – кто дольше продержится под водой, обеспокоенный Луис сгреб ее в охапку, доплыл до отмели и вынес на руках из воды.

– Как ты себя чувствуешь? – тревожно спросил он, бережно усадив ее на одеяло, разостланное на траве в тени.

– 3-з-замечательно… замечательно, – умудрилась она выговорить, продолжая кашлять, и благодарно улыбнулась, когда он, как полагается при кашле, похлопал ее по спине.

Мало-помалу кашель прекратился, и на смену похлопыванию по спине пришли ласки. Потом настала очередь поцелуев, и вскоре дневная прогулка превратилась в волнующий опыт взаимного чувственного познания, который мог привести только к нарастанию безотчетной неудовлетворенности.

Или к исполнению желаний.