Электронная библиотека » Нестор Махно » » онлайн чтение - страница 22

Текст книги "Воспоминания"


  • Текст добавлен: 28 октября 2013, 20:04


Автор книги: Нестор Махно


Жанр: История, Наука и Образование


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 22 (всего у книги 29 страниц)

Шрифт:
- 100% +

– Нужно теперь же хорошо уложить его на подводу на ночь, – сказал я дежурившим возле раненых, – ибо, если будет тревога, тогда поздно будет.

Меня заверили, что все наготове на случай тревоги. Раненые быстро и хорошо будут усажены на подводы. Тогда я ушел в здание совета, бывшее волостное управление, и опять улегся за отсутствием кушетки на столе, чтобы хотя немного уснуть. Здесь я получил сведения от Марченка, что он, Каретник и Щусь находятся среди бойцов отряда. Это меня совсем успокоило, и я уснул.

Однако спать пришлось недолго. Лютый сильным стуком в дверь меня разбудил. Проснувшись, я услыхал пулеметную стрельбу. Вскакиваю, как ошалелый, хватаю оружие и выскакиваю во двор. Повстанцы все, кроме тех, что стоят на заставах, сбегаются к штабу. Я узнаю, что первыми открыли стрельбу наши заставы со стороны Успеновки и Покровского.

– В чем дело?

– Австрийцы наступают.

Тревога ужасная. Противник из-за речки Волчьей обстреливает из пулемета двор совета. Убил уже нескольких лошадей от подвод раненых. Щусь и Марченко выстраивают отряд. Товарищ Каретник уехал на заставу со стороны села Покровского, где усилился огонь. Сбежались несколько крестьян, спрашивают:

– Что делать?

Паника нескольких растерявшихся товарищей рассердила меня. Врываюсь в их гущу и решительно приказываю вскочить во двор, выкатить со двора на руках все тачанки, пустые и с ранеными, и запрягать в них лошадей, какие есть на улице под прикрытием домов.

Марченку же и Щусю было дано распоряжение выстроить взвод по направлению стрелявшего неприятельского пулемета и залпами заставить его сняться или перевести огонь со двора, где наши подводы и куда он метко попадает.

Тем временем товарищ Каретник со своим подкреплением и заставой на мосту отбил назойливого противника и выяснил, что между нападавшими есть солдаты в австрийской форме и есть не военные, штатские люди. Но выяснить, кто именно были нападавшие, австрийцы ли или же помещичьи, немецких колонистов или кулацкие карательные отряды, определенно не удалось.

Когда подводы были выхвачены из-под обстрела и лошади в них запряжены, мы решили выгодным для наших сил выехать до утра из села в лес. Тихо сняв свои заставы, мы так же тихо снялись и из центра села направились к лесу.

Жуткая картина открылась перед нами по дороге к лесу. Дорога заполнена была крестьянами и крестьянками со своими маленькими детьми. Полукрича-полуплача, крестьяне говорили нам:

– Не покидайте нас на издевательство нашим угнетателям. Общими силами мы их наступление как-нибудь отобьем.

Становилось больно на сердце слышать этот отчаянный стон порабощенных. Но, не выяснив, как велики силы нападавших и кто они в действительности, каким оружием располагают, мы оставаться в центре села до утра ни в коем случае не могли. Мы должны были скрыть свои силы от противника на случай столкновения с ним. Это отстаивалось всеми нами. А товарищ Щусь даже и не помышлял о том, чтобы можно было дать бой наступавшим в самом селе. Несмотря на плач крестьянок и их детей, я крикнул по частям:

«Дать повод!» И мы все мелкой рысцой направились к воротам, ведущим в лес.

Нападавшие тоже, видимо, чувствовали неуверенность и страх. Вместо того чтобы подпустить нас к воротам леса тихо и в темноте, они, услыхав наше приближение к воротам, зажгли один из крестьянских дворов и начали палить из пулеметов и ружей в сторону нашего движения.

Это заставило нас броситься в другую часть села, к другим воротам, ведущим из села в лес. Но здесь мы были более осторожны. Здесь, прежде чем пропустить наш обоз в лес, я спешил из него человек 30–35 бойцов и поставил их угольником так, чтобы одна сторона его обстреливала лес в направлении, куда нам нужно было продвигаться, а другая – хребет, простилавшийся по ту сторону речки Волчьей, по-над дорогой из Успеновки в Больше-Михайловку (Дибривки), откуда было начато первое ночное на нас наступление. Это условие давало нам возможность в случае не слишком сильного обстрела нас в лоб или с правой стороны (по нашему следованию) безболезненно провести наши обозы и малочисленную кавалерию в лес.

Но увы! Едва я расставил этим углом бойцов, знавших местность (бойцов из отряда товарища Щуся), и успел крикнуть: «Щусь, давай вперед обоз!», как из лесу раздался залп приблизительно из 15–20 винтовок и ручного пулемета. Затем другой и третий залпы, которые быстро превратились, хотя и в беспорядочный, но частый огонь в сторону, где я находился с этими 30-35-ю товарищами повстанцами.

Я крикнул своим: «Ложись!» и затем: «Огонь в сторону неприятеля!» и тут же дал два-три выстрела сам из своего карабина. Но, к сожалению, я услыхал с нашей стороны только эти свои два-три выстрела. Весь мой взвод убежал в сторону, под прикрытие, где стояли все наши остальные части.

Неприятель не переставал обстреливать намеченный нами проход в лес.

Видя себя одиноким на полянке, да еще осыпаемым пулями, я тоже схватился и перебежал к частям под прикрытие.

Бойцы начали волноваться. Приближался рассвет. Рассвет всех нас тревожил. Мы сознавали, что если неприятель окажется регулярными немецко-австрийскими частями и в достаточном количестве, то он на рассвете поведет наступление и на лес. В особенности он должен, будет это сделать, если увидит, хоть приблизительно, количество наших сил. Поэтому все мы, одни сознательно, другие инстинктивно, сознавали необходимость войти в лес до рассвета.

Видя, что бойцы заволновались, я несколько прикрикнул на них и на их командиров и тут же отобрал из них опять не больше 30–40 человек. Затем я установил в одном из крестьянских дворов пулемет «максим» и указал, как открыть из него бешеный огонь в известное время в сторону, откуда стреляет неприятель. А сам с этими 30–40 бойцами спустился со двора через глубокий овраг в лес и с фланга, в свою очередь наступая, открыл частый огонь в сторону стрелявшего неприятеля. Сочетание огня с двух сторон, и видимо меткое, дало себя почувствовать неприятелю. Мы, вступившие в лес, как-то быстро достигли места расположения неприятеля и принуждены были дать сигнал своему пулемету прекратить огонь, так как он поражал уже нас.

Но неприятеля на месте не оказалось. Он бросил нам два или три ящика патронов, 8 подсёдланных и привязанных к деревьям лошадей, а сам куда-то скрылся.

В скором времени мы овладели полностью проходом в лес и начали переправлять через него оставшиеся в селе наши части.

По лошадям, оставленным неприятелем, мы узнали, что с этой стороны на нас наступали помещичьи и кулацкие гетманские карательные отряды. Теперь нам оставалось лишь выяснить, сами ли только эти отряды наступают на нас, или же они поддерживаются регулярными немецко-австрийскими войсками. На выяснении этого все мои друзья настаивали, за исключением товарища Щуся. Последний предлагал нам сейчас же перебраться в его неприступный блиндаж и сидеть в нем, никому не показываясь, пока войска будут находиться в селе Дибривках.

Я товарища Щуся вполне понимал. Сам он был бесстрашен, но он жалел раненых, жалел село, которое (мы все сознавали) должно будет жестоко поплатиться. Из-за этого он и стоял на том, чтобы попрятаться в вырытые им действительно неприступные норы и сидеть в них до благоприятного часа, как это он всегда делал до нашего приезда в это село.

Но Каретник, Марченко, Рябко, Троян, Лютый, я, весь наш отряд и добрая половина бойцов из отряда Щуся стояли за то, чтобы выяснить силы нападавших и, если они равные или не в пять и в десять раз больше наших сил, дать им решительный бой. Сделать это позволяло нам еще и то обстоятельство, что все трудовое население села целиком стояло на нашей стороне.

Товарищ Щусь в это время еще не думал о том, что штаб нашей организации может притянуть его к делу в порядке организационных обязанностей. Он нашего совещания до конца не дослушал. Он выстроил часть своих людей и тачанки с ранеными и уехал в глубь леса, по направлению к своему блиндажу. Мы же – я, Каретник и П. Петренко (брат раненого) – с незначительной частью бойцов решили снова направиться к тем воротам, куда мы направлялись из села в первый раз, но откуда вследствие обстрела свернули в эти, через которые с трудом пробрались в лес.

Марченко шел с остальными бойцами глубиной леса, держа связь и с нами, и со Щусем.

У ворот неприятеля уже не было. Хозяин сгоревшего возле этих ворот дома сообщил нам, что на воротах было около полуроты австрийцев и с десяток помещичьих и кулацких сынков, которые вообще, за спиной немецко-австрийских войск, изощрялись в уничтожении революционеров-крестьян по селам и в порке шомполами тех, которые хотя активной революционности и не проявляли, но не могли скрыть своей ненависти к помещикам и властям.

Сюда же к воротам леса начали сбегаться из села крестьяне и крестьянки. Одни доносили нам о том, какие силы угнетателей вступили в село; другие просто не хотели видеть этих угнетателей за обысками и расправой над крестьянами: они покидали свои дворы и уходили в лес с надеждой, что скоро возвратятся обратно в село.

Мы теперь уже знали, что войск в селе всего около батальона австрийцев, затем отряд человек в 80-100 из помещиков, немцев-колонистов и кулаков да гетманской официальной варты около ста человек. Сила далеко не равная нашим силам, и это нас угнетало. Я лично внешне не хотел с этим соглашаться и послал в село двух разведчиков, опытных, старой службы солдат-пограничников: Василия Шкабарню и еще одного, фамилии которого не помню. Посланы они были с наказом точно выяснить количество неприятеля по роду оружия и место его расположения. Одновременно я послал записку товарищу Щусю, чтобы он с людьми прибыл к воротам. Через два с лишним часа разведчики возвратились с донесением, приблизительно совпадавшим с показаниями крестьян.

Товарищ Щусь отказался прибыть к воротам и приглашал меня со всеми бойцами прийти к его блиндажу, где до вечера просидим вместе, а с наступлением ночи разъедемся куда-нибудь.

Этот ответ Щуся меня чуть с ума не свел. Тем не менее я нашел в себе волю сдержать гнев и послал вторично и разведку в село, и записку Щусю. Содержание записки было таково: «Товарищ Щусь, не будьте малодушным мальчиком. Человеку, приобщившемуся к идее революционного восстания, занявшему серьезное и ответственное место в его передовых рядах, это не подобает. Это может вызвать во многих не только из нас, но и в рядах Вашего отряда недоверие к Вам как к отважному борцу и руководителю. Поэтому я, Вам не льстя, говорю прямо и требовательно: сейчас же прибыть со всеми оставшимися при Вас бойцами к воротам. Здесь будет виднее, что нужно предпринять для выхода из создавшегося положения.

Ваш Нестор».

На сей раз товарищ Щусь прибыл к воротам. Вскорости вернулась и вторая наша разведка, которая принесла сведения о численности неприятеля – те же, что и крестьяне, и первая разведка. Но о месте его расположения сведения теперь были более точные. Противник расположился на церковной площади, а его штаб во дворе Совета.

– Носятся слухи, – донесли мне разведчики, – что неприятель ожидает подкрепления из села Покровского (14 верст от Дибривок).

– Ага, – говорил я тогда своим друзьям, – противник думает окружить лес и уничтожить нас в нем.

Когда мы говорили между собою на эту тему, возле нас находилось много крестьян, некоторые со своими семьями. Чувствуя, что большинство из них заражаются моим настроением, притом настолько сильно, что вмешиваются в разговор вооруженных повстанцев, излагают свои соображения и т. д., я предложил всем своим близким и Щусю, и Петренко сделать партизанский налет на противника сейчас же, не дожидаясь, пока он начнет свое наступление на лес.

Командиры раздвоились в своих мнениях об этом моем предложении. Товарищ же Щусь решительно высказался против, считая мое предложение чуть ли не безумием.

Я, помню, ответил ему, что и я лично считаю свое предложение безумием, но безумием нужным и выполнимым для революционеров. И, не ожидая на это ответа товарища Щуся, я тут же обратился ко всем вооруженным бойцам и присутствующим возле нас крестьянам с речью, в которой без всяких ораторских красот, просто, как всегда мне приходилось выступать перед крестьянской массой, я подчеркнул, что некоторые из товарищей колеблются совершить налет на наших убийц. Я же лично считаю, что они не поняли всю ту глубину моего предложения, которая лишь со стороны и лишь позже может быть понята. Я считаю, что для меня, полного сил и энергии для борьбы с палачами революции, для меня при сложившихся условиях лучше умереть в неравной, но решительной схватке с этими палачами на глазах терзаемого ими трудового народа и этой своей смертью показать народу, как крестьянские революционные сыны умирают за свою и его, трудового народа, свободу, чем сидеть в лесу и ожидать, пока придут буржуазные сынки и наемные убийцы и уничтожат нас.

С главными положениями речи согласились и многие крестьяне, убежавшие из села в лес и группировавшиеся возле нас. Вооруженным одиночкам повстанцам и товарищу Щусю ничего не оставалось больше делать, как только или сейчас же подкрепить чем-либо новым свое несогласие и уйти от нас, или же целиком принять мое предложение, принятое почти всеми, и активно принять участие в обсуждении технических сторон дела.

Щусь был искренним и прямым борцом за народ. Он не мог отойти от нас. И он в конце концов согласился на налет.

Тогда все присутствующие вооруженные и невооруженные крестьяне заявили мне: «Мы с вами, товарищ Махно!»

И вот здесь-то, на полянке Дибривского леса, я впервые от всех присутствующих крестьян услыхал:

– Отныне ты наш украинский Батько, и мы умрем вместе с тобою. Веди нас в село против врага!

Нужно было быть революционером анархической ориентации, чтобы не увлечься и не пасть перед тем, чем тебя по наивности, но с открытой душою, честно и с глубокой верой масса тружеников награждала. Кажется, я таковым был. Кажется, все мои действия подтверждают это…

Мы, инициаторы и организаторы, быстро обменялись мыслями о том, кто из нас, с какими силами и с какой стороны села пойдет на этот «безумный» по своей отваге налет. И я тут же дал товарищу Щусю с несколькими бойцами при одном пулемете «максим» распоряжение, согласно которому он должен был выполнить задачи обходного характера и быть в указанном месте как раз в то время, когда я, Каретник, Марченко и Лютый со всеми остальными бойцами атакуем наших врагов.

Глава VIII
Дибривский бой. Роль дибривских крестьян в нем. Последствия этого боя

Итак, налет на вступившие в село контрреволюционные войска мы сделаем теми силами, которые были выбраны Каретником, Марченко и Лютым из всего нашего объединенного отряда. А Щусь частью отряда окажет нам помощь с совершенно неподозреваемой неприятелем стороны, и налет закончится с полным успехом. Так представлял я себе его результаты, не скрывая этого перед всеми бойцами в последнюю минуту раздела их на две группы и прощания друг с другом.

Товарищ Каретник был угрюм, но определенно соглашался с этим тоже. И наконец товарищ Щусь, уходя от нас, сказал мне:

– А дело наше все-таки будет выиграно! Я вижу это по настроению товарищей повстанцев.

– Ваше мнение, товарищ Щусь, меня очень радует, – ответил я ему, и мы разошлись: товарищ Щусь в одном направлении, а я с главными силами в другом. В группе, шедшей со мною, было два пулемета «люйса». Это для уличного боя тоже было хорошо.

– Пулеметы, бомбы, винтовки с хорошим запасом пуль– все это хорошо, а вот людей-то маловато, – сказал мне теперь только Семен Каретник.

На это я ему ничего не ответил. Мы рассыпались цепью и шли вместе с бойцами через дворы, перелезая, часто с затруднением, через заборы и загаты (соломенные загороди), теперь уже молча, в направлении расположения неприятеля. На пути, чуть не в каждом квартале, на улице или во дворах, нас встречали крестьяне и крестьянки сами или подсылали своих взрослых детей и говорили нам сквозь слезы:

– Куда ви идете, пx, ворогiв ваших, багато. Ви загинете…

Но никто из нас не смущался. Мы были уже все в роли непреклонных мстителей и только просили крестьян:

– Если вы боитесь за нашу судьбу, то оставьте нас в покое, не внушайте нам тревоги!

А сами, скрепя сердце и заглушая в себе все тревожные мысли, шли все вперед и вперед.

Таким образом мы достигли предпоследней улицы от площади, где стояли сознательные и бессознательные наши враги. В это время со стороны одна из крестьянок подскочила к нам и крикнула, указывая на бегущую сзади нас женщину, которая, крадучись от нас, старалась проскочить вперед на ту же площадь:

– Задержите, задержите эту женщину скорее! Это любовница одного из вартовых. Она бежит сообщить ему, что вы наступаете!..

Не видя, что делается впереди, и я, и Каретник, и ряд шедших за нами других товарищей бросились в погоню за этой женщиной. С трудом нагнали ее. Но она уже начала кричать:

– Банды Щуся наступают! Банды Щуся недалеко наступают!..

Товарищ Марченко не сдержал себя и ударил ее по голове револьвером. Я крикнул друзьям:

– Завяжите ей рот и тащите к отряду!

А сам схватил товарища Марченко за руку и быстро побежал обратно к отряду, еле дыша. И когда подскочил к крайним товарищам, я почти сквозь зубы им крикнул:

– Передавайте по цепи, чтобы быстро продвигались во дворы последней улицы от базара! Иначе опоздаем…

Через пять минут мы все выглядывали из дворов на церковную площадь и осторожно, по одному проскакивали на базар под лавочки. Здесь я в последний раз сказал своими друзьям-повстанцам:

– Ну, мы в руках смерти. Кто из нас окажется наиболее отважным, того она не возьмет, тот с нею в силах еще сразиться. Будем же, друзья, безумно отважными, этого требует наше дело!

Я тут же расставил смельчаков, очутившихся со мною под лавочками, цепью. Сам с товарищем Лютым подполз под лавчонкой на сторону, откуда видны были почти все силы напавших на нас австрийцев, помещиков и кулаков. Из австрийских солдат кое-кто сидел, а большая часть лежала. Пулеметы стояли прикрытые брезентиками. А помещики и кулаки с винтовками и централками за плечами суетилась чего-то, расхаживая по три и пять человек вместе взад и вперед.

Я сейчас же вылез из-под лавочки обратно к бойцам. Здесь меня поджидал человек с донесением от Щуся. От него я узнал, что товарищ Щусь с группой повстанцев уже на своем месте. Возле него группируются крестьяне.

Ни слова не отвечая Щусю (план действия не изменен), я махнул рукой в сторону наших людей, оставленных по дворам вокруг площади, чтобы они перебегали ко мне, а к занимавшим позиции при мне по-над базарными лавчонками обратился с вопросом, готовы ли к атаке, и тут же подал команду:

– Огонь!

Вследствие того что австрийцы и помещичьи отряды находились от нас всего в 80-100 шагах, наш огонь был настолько меток, что эти непрошеные пришельцы не успевали сразу стрелять в нашу сторону. Увидев это, я крикнул, обращаясь к бойцам:

– В атаку! Ура!

И мы все бросились в атаку на врагов. В это же время отряд с товарищем Щусем во главе открыл сильный пулеметный и оружейный огонь по врагам справа. И наши враги бросились панически бежать в сторону села Покровского, кто по улицам, кто через дворы села, оставив нам пулеметы, массу винтовок с большим запасом патронов и больше 20 хороших подседланных кавалерийских лошадей.

Убегая, враги наши кое-где зажигали крестьянские дома и все, что быстро могло воспламениться в дворах. Часть кулаков и вартовых бросилась в сторону речки Волчьей. Здесь наши люйсисты их загнали в речку. Зрелище неописуемое! Эти господа бросают свои винтовки и централки и, захлебываясь водой, стараются спастись через речку вплавь.

Трудовое население села зашевелилось, точно муравейник. Крестьяне и отважные крестьянки выскакивали из своих дворов с вилами, лопатами, топорами, ружьями и беспощадно убивали панически убегавших мимо них солдат австрийской армии, гетманских вартовых, кулаков. Нашлись среди крестьян и такие, которые выскочили на своих лошадях с вилами или железными лопатами в руках и окружали врагов в поле, стараясь заградить им путь бегства, чтобы наши пулеметчики скорее могли их настигать на удобных для огня равнинах и беспощадно косить.

В этот грозный час для наших убийц, пришедших в село, чтобы раздавить нас, чтобы покарать революционных тружеников села, а после ограбить их, забрать у них посредством контрибуции жалкие их копейки, набрать скота, нажраться до отвалу, побить все в домах и затем с раскрасневшимися от звериного напряжения инстинктов лицами, с песней победителей идти далее, в другие села и деревушки, издеваться над правом и жизнью тружеников, – в этот грозный для этих сознательных и бессознательных палачей революции час впереди не видно было пути отступления. Они бежали в направлении села Покровское, а попадали совершенно в другие села. Так, например, многих австрийцев и грозных «мадьяр» из их отряда крестьяне встречали под Успеновкой, под Гуляйполем и даже под Времьевкой, район которой был очень неподходящим, чтобы в него отступать. Встречали их крестьяне всех почти босыми, без винтовок, без мундиров и… без шапок. И когда их спрашивали:

«Пан, где твоя одежда и оружие?», то получали ответ: «Там, на Махна». (Это значило: «Махно отобрал».)

Так, неожиданным для врагов, внезапным и смелым налетом мы выбили из села этих пришельцев-убийц и преследовали их жестоко. Мы хотели показать не только им одним, но и тем, кто их прислал, что преданнейшие сыны революционного крестьянства – крестьяне-революционеры – бывают сентиментальны и могут нянчиться со слепыми исполнителями палаческого дела над революцией лишь тогда, когда они по ошибке думают, что сознательные, а главное, и бессознательные палачи могут опомниться и остановиться перед своим черным делом. Но когда находятся среди крестьян лица, которые быстро освобождаются сами от этих наивных иллюзий и жертвуют собою во имя того, чтобы помочь освободиться от этих иллюзий и другим своим братьям, тогда к сентиментальности подходят более серьезно и в зависимости от реальных обстоятельств. Тогда всенародное революционное дело, судьба и воля трудящихся в практической борьбе за него ставятся несравненно выше жизней палачей, даже бессознательных. Тогда они должны умереть наряду с сознательными палачами. Это – закон борьбы, к которой я долгие годы готовил сам себя и к которой подготовлял более слабых волею, чем я.

Вот почему мы так жестоко атаковали и преследовали в этом дибривском бою австрийских солдат, гетманских вартовых и разнородную по своему социальному положению буржуазию, съехавшуюся на помощь австрийским солдатам и вартовым.

* * *

Итак, бой кончен с большим успехом для нас. Теперь только, возвращаясь с поля, я обратил внимание на село, в котором девять крестьянских дворов, зажженных разбитыми врагами при отступлении, совсем уже догорали. Их, оказалось, никто не спасал, не тушил. Крестьяне почти все были за селом. Они стягивали сюда пленных австрийцев и вартовых и, избивая их, приговаривали:

– Коли ми вже здихаемося вас, паршивi вi свинi…

И хорошо, что я наткнулся на них как раз в тот момент, когда они поймали человек 20–25 из убегавших австрийских солдат и вартовых и, уже раздев и кое-кого из них избив, готовились линчевать их всех.

С трудом отстоял я этих теперь несчастных и сделавшихся жалкими жертв от линчевания и, не отходя от них, провел их в центр села. Здесь пришлось им сготовить ужин, накормить, раненых перевязать и всех под охраной повстанцев-кавалеристов ночью вывести за село, наказав, чтобы больше не шли против революции или по крайней мере чтобы больше не попадались нам. Затем их пустили по дороге на село Малую Михайловку, недалеко от которой находится станция Просяная, где, по данным крестьян, находились австрийские штабы.

Вартовых же гетманской службы, в особенности если они были из среды крестьян или рабочих, неоднократно уже призывавшихся нами к тому, чтобы бросить эту полицейскую службу и бороться против гетманщины, решено было уничтожить как подлых и неисправимых изменников. Все захваченные вартовые были самими же повстанцами дибривчанами расстреляны. Вместе с ними была расстреляна и любовница начальника варты, которая во время нашего наступления бежала сообщить варте, что наступают «банды Щуся».

После боя был устроен огромный митинг для населения и для вооруженных повстанцев нашего отряда. Я провел его с особым воодушевлением, зовя крестьян, в особенности съехавшихся из района, ни часу не оставаться без дела в селе Дибривки, а, разъехавшись по своим деревням, собирать везде лучшие, революции преданные крестьянские трудовые силы и вместе с ними, не боясь того, что их могут постигнуть на первых порах неудачи, восставать против своих врагов и насильников.

После митинга, казалось, последнее дело, входившее в задачу дня, было сделано. Я со своими близкими Исидором Лютым, Марченко, Каретником, Щусем и другими, а также с рядом крестьян, представителей от села вместе поужинали. Товарищ Щусь и Петр Петренко были в полном восторге от успешного налета. Они готовы были держать меня в своих объятиях до утра и расспрашивать, что предполагаю я сказать им завтра, когда наступит день и перед нами встанут новые задачи.

Не помню точно, что я им отвечал. Но помню, я просил их как самых близких и дорогих людей, к тому же хорошо знавших все подступы к селу, по которым враги революции могли подвести свои силы и атаковать нас врасплох, чтобы они позаботились понаблюдать за этими подступами серьезнейшим образом сами, не надеясь на других, именно в эту ночь.

Потом в сопровождении товарища Лютого я ушел в помещение Совета и опять улегся на стол, на сей раз не раздеваясь и не снимая с себя оружие. Как только улегся, сразу же заснул мертвецким сном.

В день нашего партизанского налета в Дибривках было не так уж много крестьян из района. Но наутро следующего дня крестьяне стали съезжаться со всех концов. Ряды наших вооруженных сил начали пополняться с неимоверной быстротой. Притом пополнялись они крестьянами, которые готовы были каждую минуту оставить, если нужно, свой район и уехать с нами куда угодно, целиком подчиняясь нашим организационным и боевым условиям.

И теперь уже приложенное к моей фамилии слово «Б а т ь к о» не сходило с уст старых и малых крестьян, обывателей и революционных отрядов. Мне лично казалось и странным, и неудобным слышать обращение ко мне крестьян и повстанцев вместо «товарищ Махно», «Батько Махно», а иногда-«товарищ Батько Махно». Но эпитет «Батько» помимо моей воли прилип к моей фамилии, начиная с дня событий в селе Больше-Михайловка (Дибривки). Он стал передаваться крестьянами, крестьянками и даже детьми из уст в уста: в домах, в семьях, на улицах и собраниях. Слово Батько Махно сделалось единым, нераздельным словом в устах крестьянской массы. С каким-то особенным уважением и малопонятными для меня любовью и гордостью оно передавалось крестьянами из деревни в деревню по всей почти Левобережной Украине. Подхватывалось оно и всеми решительно революционными повстанцами, и их отрядами, о многих из которых я, до присылки ими в штаб движения своих постановлений именоваться «отрядами имени Батька Махно» и всецело подчиняться его штабу, ничего не слыхал и не знал вообще, что они существуют.

Я часто спрашивал себя: честно ли допускать до того, чтобы меня так возвышали, чтобы передо мною же мои братья-труженики мною так благодарственно восторгались, подчеркивая этим, что они видят во мне человека, неизменно преданного им, и сами искренно во всем доверяют мне?

Часто, как еще часто, в эти же дни и в последующие за ними месяцы я говорил об этом со своими лучшими друзьями в движении. И они мне говорили: «За вами идут массы! Они дали вам это имя, и вы его не отбрасывайте. Задачи организуемого нами повстанческого движения слишком серьезны. Через ваше имя и наши общие революционные действия нужно завоевать у масс доверие полностью и так же полностью его оправдать. Крестьяне верят вам. Они вам доверяют, потому что вы не стремитесь властвовать над ними. Нужно только стараться, чтобы через это их доверие найти пути подлинного практического выражения для нашего движения». Эти соображения меня успокаивали.

Две ночи и день прошли спокойно. Многие из нас, чувствуя себя победителями в дибривском бою, жили это время с приподнятым настроением. А то, что «всемогущий» враг не наступал это время, давало право некоторым из нас подумывать даже о наступлении на него.

На следующее утро решено было выехать из Дибривок. Но ввиду того что к нам со всех концов начали съезжаться крестьяне, чтобы записаться в отряд и бороться против власти немецко-австрийского юнкерства и гетмана, мы отложили свой отъезд еще на сутки. Это заставило меня, тревожившегося за становившееся уже опасным наше пребывание в Дибривках (я знал, что враги стягивают в районе большие силы), теперь уже самому объехать все заставы вокруг села, кое-какие из них усилить, а кое-где поставить новые. А затем я пригласил с собою прапорщика войны крестьянина Петренко в качестве «военного эксперта» и выехал к лесу, чтобы осмотреть его окружение и наметить на всякий случай более или менее удобную для отряда позицию.

Отъезд мой занял у меня около трех часов времени. За это время наши наблюдатели и конные разведчики открыли наступление наших врагов в двух направлениях, что заставило меня поспешить возвратиться в село.

Но на обратном пути в село меня встретил почти весь наш отряд, который, сняв все свои заставы и оставив центр села, мчался на своих легких тачанках и бешеных конях к воротам леса.

Здесь я подробно узнал о наступлении на село врагов. Наша кавалерия в 35–40 человек под руководством Марченко и Каретника и с поддержкой пулеметной команды выскочила было навстречу неприятелю, но, отдав себе отчет в его силах, возвращалась к воротам леса.

Теперь я видел перед собою почти всех друзей несколько расстроенными. Я хотел было подтрунить кое над кем из них, желавших не так давно наступать на врагов, но выстрелы и разрывы снарядов со стороны врага помешали. Я, глубоко вздохнувши, сказал:

– Направляйтесь все в такую-то часть леса, – и приказал кучеру повернуть своих лошадей и ехать вслед за ними.

Тем временем, что мы пробирались по селу к лесу, австрийское командование установило другую батарею и открыло бешеный огонь по селу, бросив одновременно, на обхват села и леса, с одной стороны – с батальон пехоты при эскадроне кавалерии, а с другой – с батальон пехоты и два-три эскадрона кавалерии.

В то же время показались тянувшиеся к ним на помощь со всех концов Дибривского района многочисленные мелкие помещичьи и кулацкие отрядики и отряды гетманской варты. Тянулись эти отряды и отрядики уверенно и торопливо, не задерживаясь в селе, прямо к лесу, напевая:


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации