Текст книги "Слэм"

4

Не то чтобы между мной и Алисией все пошло плохо. Просто стало не так хорошо. Я не могу даже объяснить почему. Просто проснулся как-то утром и почувствовал себя не совсем так, как прежде. Мне не нравилось ощущать себя по-другому, потому что то было клевое чувство, и без него мне стало тоскливо, но оно ушло, и невозможно было его вернуть. Я даже притворялся сам перед собой, что все как раньше, но от этих попыток становилось только хуже.

Куда оно подевалось? Как будто на тарелке перед нами была куча еды, и мы умяли ее слишком быстро, и вот – ничего не осталось. Может быть, пары не расстаются, оттого что не жадничают? Они знают, что то, что есть у них, – это надолго, и едят по чуть-чуть. Хотя питаю надежду, что это не так. Я надеюсь, что, когда люди счастливы друг с другом, это будто кто-то подкладывает им в тарелку вторую и третью порцию… Тем вечером, после того как я целый день ее не видел, мне казалось, что мы будем вместе до конца жизни, и даже это недостаточно долго. А через две или три недели мы стали надоедать друг другу. По крайней мере, она мне. Мы занимались сексом, смотрели телевизор в ее комнате – и больше ничего вместе не делали, мы никогда подолгу не разговаривали. Мы одевались, выключали телевизор, потом я целовал ее и говорил «спокойной ночи» – и следующим вечером та же заезженная пластинка.

Мама, думаю, заметила это прежде, чем я сам. Я опять начал заниматься скейтингом и пытался доказать себе, что это нормально и естественно, и, может, так оно и было. Если бы мы не стали расходиться, не стали отдаляться друг от друга, все это начало бы казаться нам скучным, рутинным – так я думал. В конце концов я снова появился в чашке, и все такое. Это время, которое я провел с Алисией, всегда казалось мне чем-то вроде каникул, однако они закончились, хотя она по-прежнему останется моей девушкой, а я ее парнем, но у нас будет и какая-то своя жизнь. А оказалось иначе: каникулы закончились, и у нас все кончилось. Это был каникулярный роман, ха-ха!

Ну, так или иначе, когда я как-то днем пошел кататься, мама спросила:

– Успеешь перекусить чего-нибудь, прежде чем пойдешь к Алисии?

А я ответил:

– Да, конечно. – А потом добавил: – На самом-то деле я и не пойду сегодня к Алисии.

И мама опять спросила:

– Вот как?.. Ну, поскольку ты вчера у нее не был – или был?

А я ответил:

– Был, нет… Не помню.

Немного нелепо звучит, если подумать. По разным причинам мне не хотелось, чтобы она узнала, что у нас с Алисией все переменилось. Она бы обрадовалась, а я этого не хотел.

– У вас все по-прежнему так же сильно?

– О да. Правда, не так сильно, как раньше, я хочу сказать, потому что мы хотим заняться учебой и всякими такими вещами. Но да. Сильно.

– То есть несильно, – подытожила она. – Нет, знаешь, слабо.

– Не слабо, нет. Не…

– Что?

– Слабо.

– Ты два раза говоришь одно и то же?

– Что ты имеешь в виду?

– Ты два раза сказал: «Не слабо. Не слабо».

– Кажется, да. Действительно глупо.

Не знаю, как мама ладит со мной иногда. Я имею в виду, что для нее ведь все это должно быть очевидно, но она сидит и выслушивает, как я клятвенно утверждаю, что черное – это белое, а холодное – теплое. Не стоит труда говорить ей правду. Но потом, когда мне потребуется помощь, я пойму, что все это время был идиотом.

* * *

Мне кажется, что вечером после этого разговора я пошел к Алисии, потому что три дня этого не делал. И мама мне об этом напомнила. Затем я еще пару вечеров пропустил, а потом были выходные, и в субботу она эсэмэской пригласила меня на обед. Приехал ее брат, был семейный обед, и Алисия сказала, что я тоже как бы член семьи.

Я никогда прежде не встречал людей вроде мамы и папы Алисии, пока не стал встречаться с ней, и сначала мне показалось, что они ужас какие крутые – я даже помню, что хотел бы, чтобы мои мама с папой были вроде них. Папе Алисии было лет пятьдесят, и он слушал хип-хоп. Он не очень его любил, я чувствовал это, но решил, что должен с этим познакомиться, и его не смущал язык и агрессивность этих песен. У него были седые волосы, которые мама Алисии по его просьбе подбривала сзади, а еще он носил в волосах заколку. Он преподавал в колледже литературу, а она преподавала драматическое искусство, еще до работы в муниципальном совете. Или она учила учить драматическому искусству – так будет поточнее. Она ходила во множество разных школ и инструктировала учителей. У них было все в порядке, думаю, у Роберта и Андреа, и они сначала были очень дружелюбны. Они явно думали, что я тупой. Они говорили не много и старались обращаться со мной так, будто не замечали моей безмозглости. Но я могу сказать определенно: они так считали. Я бы не спорил с этим, но Алисии я умнее. Я не рисуюсь и не задаюсь; я просто знаю, что это так. Когда мы смотрели фильм, она его не понимала и не могла взять в толк, почему все так смеются над «Симпсонами», еще мне приходилось помогать ей по математике. А ее родители помогали ей по английскому. Они все еще думали, что она собирается в колледж и что ее разговоры о модельном бизнесе – это все так, кратковременный тинейджерский бунт. Она казалась им гениальной, а я – этаким бледненьким обалдуем, с которым она путается. Они вели себя так, будто я был Райаном Бриггсом или кем-то вроде него, но публично никогда не выражали своего неодобрения, потому что у людей вроде них это не принято.

И за этим семейным обедом, на который я был приглашен, потому что практически член семьи, я сидел, обдумывая свои дела, когда ее отец спросил меня, что я собираюсь делать после школы.

– Не всем быть учеными, Роберт, – быстро подсказала мать Алисии.

Видите как? Она хотела меня защитить, но сделала вот что – попыталась оградить меня от вопроса о моем будущем. Я что хочу сказать: все ведь что-то делают после школы, правда? Даже если ты всю оставшуюся жизнь сидишь дома и смотришь дневные программы по телику, это тоже какое ни есть, а будущее. Но это и было их отношение ко мне – не упоминать про будущее, потому что у меня его нет. И все делали вид, что это нормально – не иметь будущего. Именно это и сказала мама Алисии: не у всех есть будущее.

– Я знаю, что не всем быть учеными, – согласился Роберт. – Я просто хотел спросить его, кем он хочет быть.

– Он хочет изучать в колледже живопись и дизайн, – вставила Алисия.

– У тебя художественные способности, Сэм? – спросила ее мама.

– Ну да, ничего. Я только побаиваюсь, что там, в колледже, надо писать сочинения и все такое.

– А у тебя плохо с английским?

– На письме. И в устной речи. Остальное нормально.

Это восприняли как шутку.

– Надо только верить в себя, – сказала его мама. – У тебя нет преимуществ, которые есть у многих других.

Я не знал, что на это ответить. У меня есть собственная комната, мама, которая работает, любит читать и следит, чтобы я делал домашние задания… Честно говоря, я не знаю, какие еще у меня могли быть преимущества. Даже то, что мой папа не живет с нами, – хорошо, потому что у него-то совсем нет никакого образования. Я не хочу сказать, что он заставил бы меня бросить учиться, но… А может, и заставил бы. Они с мамой вечно из-за этого ругались. Она рвалась в колледж, а он – водопроводчик, и он всегда старался заработать побольше деньжат, и это изначально стояло между ними, потому что мама постоянно чувствовала, что у него комплексы, из-за того что он ниже нее на социальной лестнице, и потому он внушал ей, что повышать квалификацию – пустая трата времени. С точки зрения родителей Алисии, ты плохой человек, если не учишься и не читаешь. А с точки зрения моего папы, наоборот, ты дурной человек, если делаешь это. Бред какой-то, да? Не чтение и тому подобные вещи делают тебя хорошим или плохим. Если ты грабишь, убиваешь, насилуешь, сидишь на игле – ты плохой. А не из-за книг. Не знаю, почему они все так из-за этого суетятся.

– Думаю, Сэм шутит, мама, – сказала Алисия. – Говорит он замечательно.

Мне это не показалось, впрочем, особенно убедительным. Они ведь слышали, как я говорю. Они могли составить собственное мнение. Мы, конечно, не беседовали о скейтинге, о том, как я катаюсь, – они же этого никогда не видели. Если бы они изъявили желание, чтобы им рассказали об этом, я бы мог, хотя было бы трудновато.

– Нет, он хорошо говорит, – сказала ее мама. – Но иногда, если ты не… Если у тебя нет…

Алисия рассмеялась.

– Продолжай, мама. Закончи фразу так, чтобы не окатить Сэма помоями с головы до пят.

– Он знает, что я имею в виду! – возмутилась та.

Да, я знал. Но это не значит, что мне это понравилось.

Но ее брат, Рич, был мне симпатичен. И не думал, что он мне внушит доверие, потому что играл на скрипке, а ребята, пиликающие на скрипочке, всегда ботаники из ботаников. Но он не был похож на ботаника. Он носил очки, но они были клевые, и любил посмеяться. Я бы сказал, если подумать, что я был ему по душе. Ну, во всяком случае тогда. Как сейчас – не могу знать точно. Разница есть, правда? Думаю, он не вкладывал в это особой страсти. Не то чтобы я нравился ему потому, что у него не было других друзей. Я ему нравился потому, что был нормальным парнем, и оттого, я думаю, что у него было не так много знакомых, которые не были бы ботаниками и не играли бы на скрипке.

После обеда мы с Алисией и Ричем пошли к ней в комнату, поставили CD, мы с ней сели на кровать, а он на пол.

– Добро пожаловать в нашу семейку, – сказал Рич.

– Не говори так, – упрекнула Алисия. – А то я больше его никогда не увижу.

– Не все так плохо, – ответил я. Но все было именно так плохо. И если быть честным, вовсе не родители Алисии действовали мне на нервы. Когда я вышел из их дома, я не знал, вернусь ли сюда еще когда-нибудь.

В конце концов я пошел в чашку и возился там со своим бордом. Тот, кто изобрел катальную доску, – гений, так я думаю. В Лондоне можно всяким спортом заниматься. Там и лужайки есть, чтобы в футбол играть или в гольф. Но ты занимаешься этим спортом вопреки тому, что живешь в большом городе, потому что лучше было бы, если бы ты жил где-нибудь в деревне или вообще в каком-нибудь месте вроде Австралии. Но скейтингом ты занимаешься именно потому, что живешь в городе. Для него нужно столько асфальта, бетона, скамеек, заграждений, перил лестниц, сколько есть только в городах. И когда мир будет окончательно замощен, из всех атлетов останемся только мы, и по всему миру будут стоять статуи Тони Хоука, а на Олимпийских играх будет миллион соревнований по скейтингу, и люди по-настоящему смогут их посмотреть. По крайней мере, я приду и посмотрю. Я спустился по пандусу для инвалидных колясок, который идет от задних дверей и тянется за угол, выделывая фокусы – ничего особенного, обычные флипы. И я думал про Алисию и ее семью и понял, что собираюсь поговорить с ней о том, что не надо нам больше встречаться так часто, а может, и вообще больше видеться не надо.

Странно в самом деле. Если бы мне тогда, впервые в гостях, сказали, что я буду встречаться с Алисией, и что мы с ней будем спать, и что потом она мне надоест… Ну, я бы этого не понял. Это бы не имело для меня никакого смысла. Когда у вас еще ни разу не было секса, вы не можете даже вообразить, откуда он возьмется, и уж конечно не можете представить себе, что вы бросите того, с кем у вас это было. Как это может произойти? Прекрасная девушка желает спать с вами – а она вам надоела? Может такое быть?

А я скажу вам, хотите верьте, хотите нет, секс – как все остальные клевые вещи: если они у вас есть, вы уже не так о них заботитесь. Это с вами, это здорово и все такое, но это не делает вас счастливым настолько, чтобы остальное пустить на самотек. Если регулярный секс – это значит постоянно выслушивать снобистские замечания папы и мамы Алисии, и забросить скейтинг, и не общаться с друзьями, не знаю, так ли уж вам этого захочется. Я хотел, чтобы девушка со мной спала, но я и жизни хотел. Я не знал – и сейчас не представляю, – удается ли другим людям с этим справиться. Моим родителям не удалось. Алисия, если говорить всерьез, была моей первой девушкой, и с нами это тоже случилось. Выглядит так, будто я слишком рвался переспать с кем-нибудь, что чересчур много за это отдал. Типа, ладно, сказал я Алисии, если ты мне дашь, я заброшу скейтинг, друзей, школу и маму (потому что я ее отчасти забросил – можно так сказать). Да. И если твои папа с мамой будут разговаривать со мной так, будто я безнадежный идиот, то пусть. Давай… раздевайся! И тут я начинаю понимать, что просчитался и заплатил многовато.

Когда я пришел домой, мама сидела на кухне с тем мужиком из пиццерии. Я его сразу узнал, но не мог понять, что он здесь делает. Я не понял и того, почему он отпустил мамину руку, едва я вошел.

– Сэм, ты помнишь Марка?

– Да-да, – сказал я.

– Он зашел… – Но она не могла придумать причины, по которой он зашел, и сказала просто: – Он зашел на чашку чая.

– Хорошо. – Думаю, что я скорее всего сказал это таким тоном, который значит: «И что?»

– Мы с Марком работали вместе, – сказала мама. – А после того как мы столкнулись в пиццерии, он позвонил мне на работу.

Окейно, подумал я. Зачем? Хотя я на самом-то деле знал зачем.

– Где был, Сэм? – спросил Марк вполне дружелюбно. Эдакий дядя Марк.

– На скейтинге.

– Скейтинг? На коньках катался? Разве здесь поблизости есть каток?

Мама поймала мой взгляд, и мы оба рассмеялись, потому что она знала, что я терпеть не могу, когда мой скейтинг путают с другим скейтингом. («Почему ты не говоришь, что ты скейтбордист? И что был на скейтбординге? – всегда спрашивает она. – Что с тобой случится, если ты скажешь это? Тебя арестует полиция за то, что ты недостаточно крутой?» И всякий раз, когда она произносила это «скейтбординг», оно звучало неприятно для моего уха; а она считает, что я сам виноват, если меня не понимают.)

– Что здесь смешного? – спросил Марк, как тот, кто наверняка знает, что это будет жуть какая смешная шутка, если только ее ему объяснят.

– Это не тот скейтинг. Я на борде катаюсь.

– Скейтбординг?

– Да.

– А-а-а…

Он выглядел разочарованным. Шутка оказалась не такой уж смешной.

– А ваш сын скейтбордингом не занимается?

– Нет. Пока нет. Ему всего восемь.

– В восемь уже можно, – возразил я.

– Может, ты его научишь? – спросил Марк.

Я нечто пробурчал, что звучало как «нкнчн» и должно было означать «Ну конечно».

– А где он сегодня? – спросил я.

– Том? У своей мамы. Он со мной не живет, но я вижусь с ним почти каждый день.

– Мы думаем раздобыть чего-нибудь поесть, – вставила реплику мама. – Мясо с керри из магазина готовой еды или что-нибудь в этом роде. Хочешь?

– Да, хорошо.

– К Алисии сегодня вечером не идешь?

– Ох-хо! Кто такая Алисия? – спросил Марк.

Пошел бы он на все четыре стороны, этот мужик, – подумал я. Это «ох-хо» мне совсем не понравилось. Это звучало так, будто он мне в кореши набивается, хотя он меня совсем не знал.

– Это наша девушка, – ответила за меня мама.

– У вас серьезно? – спросил Марк.

– Не очень, – промямлил я.

И почти в то же самое время мама ответила:

– Еще как!

И мы посмотрели друг на друга, и в это мгновение уже Марк засмеялся, а мы – нет.

– Я думала… Ты же сказал мне, что все по-прежнему сильно…

– Ну да… – согласился я. – Все по-прежнему сильно. Просто не так сильно, как раньше. – И тут мне страшно захотелось сказать правду. И я добавил: – Думаю, мы с ней расстанемся.

– Ох… – вздохнула мама. – Жалко.

– Да, – подтвердил я. – Правда.

Что еще я мог ответить? Я чувствовал себя несколько по-дурацки, потому что именно в тот вечер, когда мама встретила Марка, она пыталась чуть-чуть охладить мои чувства.

– А чья это идея? – спросила мама.

– Ничья.

– Ты уже говорил с ней об этом?

– Нет.

– Откуда же ты знаешь?

– Это чувствуется.

– Если уходишь от нее, ты должен ей сказать.

Она была права, конечно, но я не сделал этого. Я просто перестал с ней встречаться, выключил мобильник, не отвечал на ее сообщения. Так что она поняла, в чем дело, в конце концов. Однажды вечером я получил от нее очень грустную эсэмэску, в которой… На самом деле я не хочу говорить вам, что там было написано. Вы будете ее жалеть, а я этого не хочу. Я упоминал раньше, что мы надоели друг другу, но это неправда. Она надоела мне, хотя я не надоел ей еще, я это видел. Или, по крайней мере, она не чувствовала, что я ей надоел. Но она уже не дрожала от страсти, когда мы в последние разы были вместе.

Так или иначе, я поделился всем с Тони Хоуком.

– Как ты думаешь, я паршиво поступаю? – спросил я его.

– Я был идиотом и хотел побольше свободы, – ответил он мне.

(Это надо читать так: «Я хотел проводить побольше времени с девушками на дорогах».)

Я знал, о чем он. Он рассказывал, как его девушка Сэнди переехала к нему, а потом от него съехала. Об этом написано в его книге, поэтому и «надо читать». Убеждал ли он меня, что я – идиот? Что это глупо, хотеть больше свободы? Я не мог понять. Может, он ничего и не хотел мне сказать. Может, я просто слишком много раз перечитывал его книгу.

5

Забавно, что встречи с Алисией положительно сказались на моей репутации в школе, особенно среди девчонок. Несколько человек видели меня с ней в кино и пустили слух, что я с красивой девочкой, и думаю, поэтому многие стали смотреть на меня по-новому. Как если бы Алисия давала мне какое-то преимущество. Вспоминаю о том, чем это закончилось: я пошел в «Макдоналдс» с Никки Нижински за день до моего шестнадцатилетия. (Вот как это произошло. Она написала мне записку, в которой дала номер своего мобильника. Она из тех девчонок, кто раньше, до Алисии, в мою сторону и не смотрел. Она интересовалась мальчиками постарше, может, потому, что сама выглядела на пять лет старше, чем любой из нас. Она тратила кучу денег на одежду, и никто никогда не видел ее без макияжа.)

Когда мы пошли в «Макдоналдс», она сказала мне, что хочет ребенка, и я понял, что не буду заниматься с ней сексом даже через пять презервативов.

– Зачем? – спросил я.

– Не знаю. Я люблю детишек. И нет ничего такого, что мне на самом деле хотелось бы изучать в колледже, понимаешь? Ведь я найду работу, когда мой малыш станет старше? – Она была из тех, кто все время задает вопросы, просто изъясняется вопросами. Меня это достало.

– Моя мама родила в шестнадцать.

– Вот-вот, это я и имею в виду.

– Что?

– Вы же вроде как приятели, ты с твоей мамой? Этого я и хочу с моим ребенком. Я не хочу, чтобы мне было пятьдесят, когда ему будет шестнадцать, представляешь? Нельзя будет ходить с ним всюду, понимаешь? В клубы и вообще… Потому что ты будешь ему обузой, так ведь?

О да, хотел сказать я. Вот чего ты хочешь. Клубы, клубы, клубы. Если ты не можешь ходить по клубам со своей мамой, какой в ней вообще толк? Я захотел домой и – в первый раз после того, как мы с ней расстались, – начал скучать по Алисии. По крайней мере, какую-то ностальгию испытывал. Я помнил, как это было здорово, в тот вечер, когда мы не пошли в кино, потому что у нас было слишком много такого, что мы хотели сказать друг другу. Куда делись все эти слова? Их высосал телевизор в комнате Алисии. Я захотел вернуть их.

Я проводил Никки домой, но не поцеловал. Я слишком ее боялся. Если она забеременеет через пару недель, я не хотел, чтобы у нее осталась моя слюна или что-то еще, что она может использовать как улику против меня. Осторожность никогда не повредит, правда?

– Сделал ли я что-то не так? – спросил я дома у ТХ. – Ты думаешь, я должен был остаться с Алисией?

– Если что-то в моей жизни не вращалось вокруг скейтинга, – ответил он, – я пытался это что-то обойти. – Он опять заговорил о Сэнди, его первой девушке, первой, с которой у него было серьезно, но он говорил по-своему, в своей манере: – Откуда я знаю? Я ведь только скейтер. – Или даже: – Я ведь только почтальон.

Я решил, что он хочет мне сказать, что я должен посвящать все время скейтингу, а на девушек не заглядываться. После вечера с Никки, я решил, что это неплохой совет.

Но мне не представлялась такая возможность. На следующий день, когда мне исполнилось шестнадцать, моя жизнь начала меняться.

День начался с подарков и пирожков – мама успела сбегать в булочную до того, как я проснулся. Днем должен был зайти на чаек папа, а вечером, верите или нет, мы с мамой собирались пойти в пиццерию и в кино. Первое сообщение на мобильник от Алисии я получил после завтрака. Оно было таким:

Нужно поговорить срочно Ххх

– Кто это? – спросила мама.

– А так, никто.

– Это мисс Никто? – последовал следующий вопрос.

Она, должно быть, думала о Никки, потому что именно с ней я встречался вчера вечером.

– Не совсем, – ответил я.

Я знал, что это абсолютно кретинский ответ, поскольку он подразумевал, что этот кто-то, кто пишет мне, – уже не девушка или это, не дай бог, парень, который одевается как девушка, но мне было все равно. Какой-то своей частью тела я начал паниковать. Не столько головой, сколько кишками, – думаю, мои кишки понимали, в чем тут дело, даже если голова осознавала не до конца. Или делала вид, что не понимает. Я никогда не забывал о том вечере, когда кое-что наполовину случилось, прежде чем я сами понимаете что надел. Та часть меня, которая переполошилась, получив сообщение, была охвачена паникой с того самого вечера.

Я пошел в ванную, заперся там и написал ей ответ:

Не сегодня – мой день рождения Схх

Если я получу еще какое-то послание, это значит, что случилось что-то серьезное. Я спустил воду и помыл руки, чтобы мама решила, что я действительно сделал то, чем занимаются в санузле, но не успел открыть дверь, как вновь пришло эсэмэс:

Срочно, в „Старбаксе“ в 11:00

И теперь уже все во мне ужаснулось – кишки, голова, сердце, ногти.

Я ответил: «ОК». Я не представлял, как смогу поступить иначе, даже если бы и очень захотел.

Когда я вернулся на кухню, мне вдруг захотелось, чтобы мама взяла меня на руки. Я понимал, что это воспоминание детства, но ничего не мог с этим поделать. Мне исполнилось шестнадцать, а я не хотел, чтобы мне было шестнадцать, или пятнадцать, или даже одиннадцать. Я хотел, чтобы мне было три или четыре годика, хотел быть слишком маленьким, чтобы заделать ребенка, – разве что штанишки уделать, опрокинув тарелочку.

– Я люблю тебя, мама, – сказал я, сидя за столом.

Она посмотрела на меня так, словно я сошел с ума. Я имею в виду, что ей было приятно, но она казалась очень удивленной.

– Я тоже люблю тебя, солнышко, – ответила она.

Я старался не окончательно потерять голову, предполагая услышать от Алисии то, о чем я догадывался, и понимая, что в ближайшее время не услышу такого от мамы, да и почувствует она такое не скоро.

По дороге я давал или пытался давать разные обещания в таком, знаете, духе: «Если все в порядке, больше не буду заниматься скейтингом». Как будто это имело отношение к скейтингу. Я давал слово: никогда не смотреть телевизор, никогда не ходить ни с кем на свидание, даже бигмак никогда не есть. И никакого секса, конечно, но я и так уже знал, что никогда не буду больше заниматься сексом, так что, думаю, Богу это неинтересно. С таким же успехом я мог ему клясться, что не полечу на Луну или не пробегу голым по Эссекс-роуд. Секс для меня закончился навсегда, это уж без сомнения.

Алисия сидела за длинной стойкой, спиной к окну. Я увидел ее лицо, как только вошел, прежде чем она заметила меня, и она выглядела бледной и напуганной. Я пытался придумать новые версии о том, что могло случиться. Может, с братом что-то? Может, ее бывший парень угрожает ей или мне? Думаю, я не возражал бы, чтобы он меня побил. Если же меня серьезно изувечат, воображал я, через несколько месяцев все, может, и само наладится. Допустим, он переломает мне руки и ноги… К Рождеству срастется.

Я не подошел к ней сразу и не поздоровался. Сначала решил купить себе чего-нибудь. Раз моя жизнь так круто меняется, я собирался продлить прежнюю на столько, на сколько возможно. Передо мной было два человека, и я мечтал, чтобы они делали заказ по возможности долго и сложно. Сам я хотел взять капучино и отнести его в одной руке, не стряхнув пены. У меня было скверно на душе, но не так, когда сам не знаешь отчего. Пока я только предполагал, что случилось, потом буду знать это точно.

Женщина передо мной попросила салфетку, чтобы вытереть апельсиновый сок, который разлил на столе ее ребенок. Это совсем не заняло времени. Пришла моя очередь, а я не мог придумать никакой сложный заказ. Тогда попросил фраппучино. По крайней мере, льда накрошили в кофе. Когда я получил стаканчики, мне больше ничего не оставалось, кроме как сесть рядом с Алисией и поздороваться с ней.

– Привет! – сказал я.

– С днем рождения! – ответила она. И потом: – У меня задержка.

Я хорошо понял, что она имела в виду.

– Ты совсем не опоздала – ты была здесь даже раньше меня, – улыбнулся я.

Я не мог среагировать по-другому. Я не пытался острить, и я не был идиотом. Я просто пытался оттянуть момент разлуки с прежним Сэмом. Я не хотел, чтобы будущее настало, а то, что собиралась сказать Алисия, относилось к будущему.

– У меня задержка месячных, – прямо сказала она, и вот это и было оно. Будущее настало.

– Так и есть, – кивнул я. – Я догадывался, что ты именно это и скажешь.

– Почему?

Я не признался ей в том, о чем беспокоился все время, начиная с одного из вечеров.

– Есть только одна вещь, до которой я мог додуматься и которая настолько серьезна, – ответил я.

Она, похоже, приняла это объяснение.

– У врача была? – спросил я.

– Зачем?

– Не знаю. А разве не надо? – Я пытался говорить обычным голосом, но ничего не получалось: мой голос дрожал и хрипел. Не помню, когда в последний раз плакал, но тут готов был разрыдаться.

– Нет. Думаю, надо купить тест на беременность, – ответила она.

– Ну и что, почему не купила?

– Я хочу, чтобы ты пошел со мной.

– Ты кому-нибудь сказала?

– О да. Черт подери! Я всем сразу же рассказала. Блин! Я же не дура.

– Насколько задержка?

– На три недели.

Для меня это звучало очень серьезно – целых три недели! – но что я об этом знал?

– У тебя раньше бывали задержки на три недели? – спросил я.

– Нет. И близко не было.

После я больше не задавал вопросов. Не задавал вопросов, которые мог бы на самом деле задать, так или иначе. Я хотел спросить ее: «А со мной все будет в порядке?», «А твои родители меня не убьют?», и «Как ты думаешь, я все равно поступлю в колледж?», и «Можно, я пойду домой?» В таком вот порядке. Но это были вопросы, относящиеся ко мне, а я довольно четко понимал, что она ждет от меня вопросов о себе. О ней и об этом.

– Ты можешь сейчас купить тест в аптеке?

Вот. Это хороший вопрос. Не важно, может она, не может, но я проявил заинтересованность.

– Да.

– Дорогие они?

– Не знаю.

– Давай пойдем и посмотрим.

Мы высосали через соломинку последние капли наших напитков и швырнули стаканчики в мусорку одновременно. Я до сих пор иногда об этом думаю, сам не знаю почему. Может, потому, что звуки, которые издаешь, когда высасываешь воздух из соломинок, напоминают о детстве, а мы издавали их, потому что, торопились поскорее узнать, не предстоит ли нам стать родителями? А может, потому, что когда наши стаканчики полетели в урну в один и тот же момент, это показалось мне хорошим знаком? Оказалось, правда, все по-другому. Может, потому это так врезалось в мою память?

Маленькая аптека находилась рядом со «Старбаксом», но мы сразу же выбежали оттуда, потому что Алисия увидела одну из подруг своей мамы. Она тоже заметила нас, эта женщина, и мы уже решили, что она подумала, будто мы покупаем презервативы. Ха! Презервативы! Мы, тетя, обошлись разок без презерватива, и вот… Ну, так или иначе, мы поняли, что в такую маленькую аптеку пойти не в состоянии – не потому, что нас сразу засекут, а потому, что ни у одного из нас недоставало пороху спросить, что нам надо. Презервативы – уже это достаточно неприятно, но тест на беременность – стыдоба дальше некуда. Мы пошли в аптечный супермаркет на углу, потому что нам казалось, что там мы не будем бросаться в глаза.

Самый дешевый тест стоил девять фунтов девяносто пять пенсов.

– Сколько у тебя денег? – спросила Алисия.

– У меня?

– Да, у тебя.

Я пошарил в кошельке.

– Три фунта. А у тебя?

– Пять… и шестьдесят пенсов мелочью.

– Кому-то из нас придется сходить домой, взять еще денег.

– Если бы ты мне сразу сказала, я бы не стал покупать фраппучино.

Я знал, что она никак не могла предупредить меня, потому что не видела, что я уже в кафе, и я не хотел, чтобы она меня заметила.

– Не важно. Кто пойдет домой?

– Не могу, – ответил я. – Один раз я уже исчез из дома. Все ждали, что я проведу сегодня весь день с родителями.

Она вздохнула:

– Ладно. Жди тут.

– Не могу же я стоять здесь полчаса.

Алисия живет в десяти минутах ходу. Десять минут туда, десять минут обратно, десять – найти дома кого-то, кто даст ей денег.

– Тогда иди в «Старбакс». Но не покупай там ничего. Нам не на что.

– Попроси у родителей хоть пятерку, а то сколько я там просижу, ничего не заказывая?

Она вздохнула и выругалась про себя, но не сказала «нет».

Я пошел в «Старбакс», сохранив свою трешку, просидел там двадцать пять минут, а потом пошел домой. Мобильник я выключил и больше не включал его.