Текст книги "Лабиринты рая"

Ник Саган
Лабиринты рая

«Потрясающее произведение… Захватывающий сюжет… Книга, от которой невозможно оторваться…»

Нил Гэйман.

Посвящается Клиннетт

Не доверяйте слепо человеку,

Человек существо ненадежное.

Machines of Loving Grace. Альбом «Крылья бабочки».

Пролог

ДЕНЬ 1

«Я не умер».

Я осознал это еще не до конца, и все же открытие было очень важным, ведь удар был настолько сильным, что я просто должен был умереть. Электрический разряд или что-то подобное превратило меня в фейерверк, тело мое с головы до ног было объято пламенем, а в голове, словно мантра, крутились одни и те же слова: «Я не умер, не умер, не умер», – мне пришлось в это просто поверить. Сначала приоткрылся один глаз, потом второй, сознание, если только это можно было назвать сознанием, медленно возвращалось ко мне.

Холодно и темно. Оранжевый. Урожай. Влажный, затхлый запах, стрекочут сверчки, голова просто раскалывается. Я лежал на поле с тыквами, тело свела судорога. Я дышал с трудом, очень осторожно, будто новорожденный котенок.

Я все еще не очень осознавал происходящее, мысли в голове едва ворочались. Я попытался сосредоточиться, но от этого голова заболела сильнее. Почему? Что это было?

«Я помню удар и…»

… И больше ничего. Только удар. Я даже не успел испугаться.

Подниматься не хотелось, голова гудела, словно пчелиный рой. Я попытался обхватить голову руками. Все просто. Сначала поднять левую руку, потом правую… Но ничего не происходит! Почему?

«Я не могу пошевелить руками», – вдруг понял я.

Я попробовал пошевелить ногами, пальцами, бедрами, носом, ушами, шеей. Никакой реакции. Я парализован!

Сердце заколотилось. Я подумал: что будет, если я не смогу дышать? Ведь в этом нет ничего особенного? Мой мозг будет медленно умирать, как увядающий цветок, я буду скатываться все ниже и ниже, туда, откуда нет возврата, а мое сознание будет расти, заполняя собой весь мир. Я здорово испугался. На ходу придумывая какие-то призрачные божества, я начал отчаянно торговаться с ними.

«Прошу вас, – думал я, – не дайте мне умереть. Кем бы вы ни были, если только вы меня слышите, поднимите меня на ноги. Я сделаю для вас все. Я отдам вам все… я…»

Что "я"? Что я могу предложить?

«Ничего. Я ничего не знаю, а значит, у меня ничего нет. Я даже не помню своего имени. С другой стороны, всякая головоломка состоит из нескольких частей, ведь так? А значит, я смогу вспомнить!»

Мне пришло в голову: а вдруг у меня травма головы?

Два очень неприятных слова, с ними не поспоришь. Ведь паралич может случиться не только от травмы позвоночника, вдруг я просто забыл, что нужно делать, чтобы двигаться, как забыл все остальное.

«Давай не будем пороть горячку. Если ты что-то забыл, это можно вспомнить, просто понадобится время».

Вот это уже похоже на меня. Всегда готов верить в лучшее.

Я уцепился за эту мысль, за эту ущербную логику, ожидая, что еще немного – и я все вспомню. Ждал. Ждал еще. Из тайных глубин моего разбитого вдребезги сознания родились слова, еще одна мантра: «Совсем не больно. Держи себя в руках. Нет никакой боли, просто держи себя в руках». Но я, черт побери, был не в состоянии взять себя в руки, я не мог успокоиться, меня словно жгло огнем изнутри. Не знаю, сколько я пролежал так, беспомощный и жалкий, распростертый на земле. По натуре я не склонен сдерживать себя: если меня лишить чего-то, на мой взгляд, важного, я становлюсь буйным, по-настоящему схожу с ума. Я задумался. Схожу с ума? Да. По-настоящему? Да. Но бываю ли я при этом буйным? Бываю ли буйным?

Это называется «истерический паралич». Истерия – психоневротическое состояние, сопровождаемое тяжелыми эмоциональными и сенсорными расстройствами, пароксизмом моторных функций, связанных с заменой понятий и психики. Без сомнения, это была истерика, но вот смеяться мне не хотелось.

«Может, я сплю?» – пришло мне в голову. Наполовину сплю, то есть глаза открыты, а тело спит, словно оно в параличе, в гипногенном состоянии? Возможно, я узник собственного подсознания…

Треск надкрыльев – эти сверчки меня достали. Должна существовать формула сверчка, ведь у всего должна быть формула. В смысле не генетическая формула, а что-то вроде термометрической формулы. Когда становится холоднее, сверчки стрекочут меньше, следовательно, по скорости стрекотания сверчков можно определять температуру: (стрекотов в минуту / 4) + 40 = # градусов по Фаренгейту. Я подсчитал количество стрекотов в секунду, и у меня получилась довольно прохладная температура – 55 градусов.

Удивительно, я помню все это, но не помню, кто я такой. Не помню даже, что нужно делать, чтобы двигаться.

Странная штука мозг.

Сквозь раздражавшие меня любовные трели сверчков я различил еще какой-то звук – как будто кто-то выл или хныкал вдалеке, – сначала звук был слабым, неясным, затем все более и более отчетливым. И затем, как гром среди ясного неба, все изменилось.

Я услышал громкий щелчок – и я снова мог двигаться, словно где-то повернули выключатель, перевернув его с нуля на единицу. Я сразу же вскочил на ноги. Оцепенение прошло. Я больше не чувствовал такой боли. Вновь ожили нервные окончания. Покалывания в позвоночнике, руках и ногах еще беспокоили меня, но боль стихла.

Глава 1
ХЭЛЛОУИН

– Дохнут как мухи, – тягуче выговаривает служащий Гедехтниса – южанин из Западного Мемфиса. Он выглядит как настоящий джентльмен, но так и не смог избавиться от южного акцента. Справившись с бедностью своей молодости, с расизмом, присущим Америке двадцать первого века, он, словно с упрямым ослом, так и не сладил с гнусавым выговором. Подчеркивая красным фломастером число умерших, джентльмен старается отгонять мысли о своем собственном состоянии. Он находит, что ничем не сможет себе помочь, но, несмотря на это, вновь прикасается пальцами к шее – еще раз потрогать опухоль. Опухоль он не находит, но знает, что она есть. Врач сказал ему, что в течение года он умрет.

– Чего ты ждешь? Помилования в последнюю минуту? – эти слова произнесла женщина, тоже служащая Гедехтниса. Ее резкие интонации так же невыразительны, как и ее прическа. Вероятно, она предполагала стрижку под пажа, но парикмахер постриг ее плохо, и теперь ей приходится возиться, чтобы уложить волосы. Она служит в мюнхенском контингенте. Корпоративный штаб Гедехтниса находится в Мюнхене, и у нее неплохое положение в организации.

Южанин недолюбливает ее, и ни за что не стал бы работать вместе с ней, не будь их работа настолько важной. Ее светлые волосы и пронзительные голубые глаза делали ее похожей на ребенка с плаката арийской евгеники. Когда-то, наверное, эти голубые глаза разбивали мужские сердца, но теперь ее красота поблекла.

– Я готов к худшему. Но все равно надеюсь. Уповаю на чудо.

– Чудес не бывает. Во всяком случае, это не для тебя и, конечно, не для меня. Вообще не для нас.

– Да, не для нас, – повторил он вслед за ней, вспомнив свою жену и дочь. – Но, может быть, для всех остальных?

* * *

Я был в замешательстве. Я представил, как пузырь, какие бывают в комиксах, висит над моей головой, в нем – большой знак вопроса. На самом же деле надо мной завис мерцающий свет, всего в метре надо мной. Он попеременно мигал то красным, то зеленым. Красный-зеленый, красный-зеленый… Он был похож на раздражавших меня светляков. А может, это светляк? Крыльев не видно. Я отступил на шаг. Он двинулся за мной.

Я решил, что нахожусь под воздействием какого-то жуткого наркотика.

– Убирайся, – потребовал я. И не узнал своего голоса. Я откашлялся и повторил, отступая еще на шаг назад: – Убирайся!

Никак не ответив мне, мерцающий спрайт чуть двинулся вперед, сохраняя прежнюю дистанцию. Я снял куртку, скатал ее и швырнул в преследователя, она пролетела сквозь огонек, не нанеся ему никакого ущерба. Красный-зеленый, красный-зеленый, снова и снова, как оптическая сирена. Теперь рядом с ним возник еще один, этот мигал по-другому: желтый-синий, желтый-синий.

Я побежал.

Они тоже понеслись за мной.

Одновременно со всех сторон раздался глухой голос… то, что я услышал, понять было невозможно. Он то появлялся, то исчезал, то громче, то тише. Громче-тише, громче-тише… И говорил примерно следующее: «Экс… и… реи… анкт… ург… скриииии!»

Чепуха какая-то, подумал я.

Не знаю, как далеко я убежал. С полмили, наверное. Я старался не смотреть назад. А когда посмотрел, спрайта не было. Я остановился, пытаясь отдышаться.

– Все, хватит, – предупредил я сам не знаю кого, то ли провидение, то ли сверчков, то ли фантомов-божков, которые вернули мне власть над моим телом. Все равно никто не ответил. Плохо, что без спрайта сразу наступила темнота. Очень неприятная чернильная тьма, кажется, что вокруг враги. Луна полностью скрылась за тучами. Приближается гроза.

Чертыхаясь, я рылся в карманах. Обнаружил там зажигалку из нержавейки и полупустую пачку сигарет с гвоздикой. Запах показался мне очень знакомым, я достал одну и лизнул кончик. Сладкая. Ароматная. Хоть что-то реальное. Я зажег ее и несколько раз затянулся, пытаясь успокоиться.

«Мне нравится вкус гвоздики», – констатировал мой мозг. Ладно, теперь я хоть что-то знаю о себе, нечто реальное, и это нельзя у меня отнять. Еще несколько таких прозрений, и может появиться отправная точка.

Я немного успокоился и попытался собраться с мыслями, но воспоминания не возвращались. Итак, что я знаю? Я знаю, что я молод (1). Мне лет восемнадцать. Я студент (2) или что-то в этом роде. Значит, я должен знать немало вещей, важных вещей, причем наизусть. Что я здесь делал? Все в тумане, ничего не вспомнить.

Еще я знал, что Лазарь мертв (3).

Лазарь? Я почувствовал раздражение. Я смутно помнил, что Лазарь мне не нравился. Если честно, я просто его ненавидел. Тогда, может, и неплохо, что он умер?

Нет, плохо. И очень даже плохо.

Я погасил сигарету, вытер руки о штаны и отправился дальше. Я шел вдоль кукурузного поля, потом по пустынной дороге через лес. В качестве фонарика я использовал зажигалку. В конце концов пошел дождь, сначала мелкий, потом все сильнее и сильнее. Это напомнило мне крещение. Потом я услышал странные звуки, словно капли дождя били по кожаной одежде. Я повернулся, но не увидел ничего, кроме отблеска зажигалки.

– Кто там? – спросил я, вглядываясь в темноту. Никакого ответа. Никого здесь нет, одна параноидальная амнезия.

Я поспешил свернуть с этой дороги. Холодно, сыро, я иду, постоянно оборачиваясь, – жалкое зрелище. Я спустился с холма в узкую лощину. Сверкнула молния, и мне почему-то вспомнились католические соборы. Еще не раздался удар грома, когда я понял, что передо мной поместье из камня и витражей, прекрасное, устрашающее и… знакомое.

– Я знаю этот дом, не понимаю откуда, но знаю, – пришло мне в голову.

Ехидные горгульи взирали на меня сверху, будто я должен им деньги. Денег у меня не было вовсе, и поэтому я старался смотреть только на массивную деревянную дверь. Она была из цельного дуба с целым рядом замков с одной стороны. Над ними в мертвой точке – крошечный рельеф: Солнце и Луна в виде человеческих фигур, Гелиос, преследующий Селену. Просто украшение или этот рельеф можно как-то использовать? Замочная скважина отсутствовала, но я все равно заглянул под коврик.

– Дверь можно просто сжечь, – подумал я. Все-таки я был не в себе: попробуйте сжечь мокрую дверь зажигалкой.

Я слегка надавил на изображение луны. «Слегка» оказалось недостаточно, тогда я нажал чуть сильнее. Рельеф повернулся против часовой стрелки, описал полукруг, закрыв при этом солнце, и остановился. Получилось затмение. Раздалось девять щелчков, и дверь открылась.

Девять замков. Почему девять?

Я схватил ручку двери. Почти войдя в дом, я подумал, что, может быть, мне следовало постучать.

Стены из тесаного камня скрывали светлые удобные комнаты. Плюшевые диваны, гобелены, картины, кресло-качалка. Грозный фасад оказался просто ширмой. У меня заныли зубы. Я подумал о черепахах. Каймановые черепахи. Чтобы достать ее мясо, достаточно просто открыть панцирь, но черепахи не сдаются просто так: при малейшей опасности они легко могут откусить палец. Я представил, как я бегу по дому, безуспешно пытаясь открыть двери десятью окровавленными пальцами.

«Представил, как я бегу? Я же понятия не имею, как я выгляжу».

Мне нужно зеркало.

Я переходил из комнаты в комнату, щелкая выключателями, тщетно пытаясь зажечь свет. Электропроводка была на месте. Видимо, кто-то отключил предохранитель.

Зажигалка уже потрескивала, пришлось обходиться без нее. Непроглядная тьма. Я старался ни на что не натыкаться, ну хотя бы на острые углы. Кофейный столик… я схватился за колено и закусил губу. Споткнулся на кухне… не упал только потому, что успел схватиться за стол.

Я выпрямился и попытался сориентироваться. Обыскал ящики: не то, не то, не то. Вот! Нож. С зазубринами. Я крепко сжал его в руке. Помахал им в воздухе. Нож был удобным, но я по-прежнему не чувствовал себя в безопасности.

Я пошел вверх по винтовой лесенке, время от времени оглядываясь в холл. Так, поищем спальню хозяина.

Со лба прямо в глаз скатилась струйка пота. Свело живот. Если у меня не будет выбора, если это будет единственный способ спасти свою жизнь, смогу ли я убить?

– Постой, – подумал я, – убить кого? Ты крадешься по чужому дому с ножом. Ты что, совсем рехнулся?

В этот момент я понял.

Вопрос: почему умер Лазарь?

Ответ: потому что его убил я.

Откуда-то, из глубин моего сознания возник образ. Я увидел, как Лаз падает навзничь и затихает, потому что я продырявил его любимую артерию. Он потерял много крови и умер, а я не помог ему. Но я должен был так поступить. Или я, или он.

Но что произошло на самом деле?

Или мне хотелось, чтобы произошло именно так?

Я подошел к двери, слегка толкнул плечом…

Флуоресцентные лампы, горящие восковые свечи, лампы накаливания. Прищурившись от яркого света, я принялся искать хозяина. Здесь? Там? Никого не видно. Кровь все стучала в висках; чуть расслабив руку, державшую нож, я вдохнул воздух в легкие и осмотрелся. Значит, спальня… Отлично. Хозяин дома питает слабость к хищникам… Шкуры, мех на полу. Огромные комнатные растения. Мотив джунглей – волнистые полосы, как на тигровой шкуре, игра черного и оранжевого.

Я посмотрел на кровать красного дерева. Внушительная кровать под пологом была не прибрана. В головах на спинке кровати, словно гордый девиз, были вырезаны готические буквы. Восемь букв, одно слово: Хэллоуин.

Должен признаться, по спине пробежал холодок, но не оттого, что я узнал это место. Даже если это моя кровать, она ни о чем мне не говорила, как, впрочем, дом в целом. Я чувствовал себя незваным гостем. Я чувствовал себя как Златовласка в аду.

Хэллоуин. Это что, праздник? Навряд ли. Имя? Утверждение? Угроза?

Философия?

Я потрогал рукой простыни, будучи почти уверен, что они окажутся теплыми. Нет, они были холодными. Мне ужасно захотелось прилечь здесь и заснуть. Лечь, заснуть и проснуться в другом месте. Но вместо этого я зашел в ванную, плеснул воды в лицо и посмотрел в зеркало.

В зеркале меня не было.

ПЕЙС ПЕРЕДАЧА 000013382291221

ОБОЗНАЧЕНИЕ ВЫБРОС КАЛЛИОПЫ

ИНФИЦИРОВАНИЕ

НАРУШЕНИЕ ЦЕЛОСТНОСТИ

ДЕВЯТЫЙ ГОСТЬ ХЭЛЛОУИН СКОМПРОМЕТИРОВАН ЧЕРЕЗ ХОСТА ЯНУСА

ПОДЧИНЕННЫЙ ХОСТ ДЕВЯТЬ НЭННИ (ДЕВЯТЬ) ОПАСНО НЕСТАБИЛЕН

ХОСТ МЭЙ ХОСТ ТРО? НЕСТАБИЛЕН? ПРИОРИТЕТ?

ГОСТЬ ПЯТЬ ЛАЗАРЬ ВСЕ ЕЩЕ НЕ ОТВЕЧАЕТ (ПРИОРИТЕТ)

ПРОВОДИТСЯ РАССЛЕДОВАНИЕ КОНЕЦ

Глава 2
КУЛЬМИНАЦИЯ

Число умерших возрастает, угроза все увеличивается. Многие болезненно воспринимают происходящее: они либо заканчивают жизнь самоубийством, либо убивают своих близких, чтобы избежать худшего. В некоторых случаях это акт милосердия.

Другие смиряются, собираются в группы ради единения, любви, веры и гармонии. Южанин видел в этом единодушие и согласие, к которому пришло наконец почти все человечество. Во всяком случае, в большей части вопросов. Впрочем, он находил, что произошло это слишком поздно. Где был этот дух единения, когда он был действительно необходим?

Блу считает, что для достижения гармонии необходима личная заинтересованность. В последнее время начала возрождаться вера – вера в организованную религию, праведность, проклятие, рай и ад. Люди теперь добры друг к другу, потому что надеются таким образом избежать гнева Господня, считает Блу. Сама же Блу не верит в проклятие, и ей трудно понять тех, кто верит. К своим пятидесяти двум годам она так и не нашла ни твердого свидетельства, ни научно доказанного подтверждения существования Бога. Себя она считает атеисткой.

Южанин предпочитает называть себя агностиком с наклонностями представителя секты пятидесятников. К секте пятидесятников принадлежала его мать, причем к активной ее части, отец был баптистом, но не очень усердным. Сам Южанин не был в церкви уже много лет, хотя в детстве ему нравилось ходить в храм. Там было безопасно, что было для него очень существенно, там царил мир, там было хорошо. Но дома, бывало, мать сжимала его в объятиях и начинала говорить на непонятных языках, разговаривая, как она объясняла, с бесовскими силами, которые, как она утверждала, в нем поселились. Мирным существованием это назвать было нельзя, это был настоящий кошмар. Тихим, спокойным голосом она произносила непонятные слова, а в ее глазах он видел угрозу. Она никогда не била его, но он чувствовал, что она близка к этому, еще чуть-чуть – и она могла сорваться в бездну, из которой уже нет возврата.

И никогда, ни разу ему не показалось, что ею овладевал Святой Дух. Если Бог существует, он не одобрит такого поведения. Самому Южанину никогда не казалось, что им может овладеть нечто большее, нежели простая склонность к озорству.

– Демон внутри меня? – спрашивал он себя. – Почему тогда она меня любит?

– Люби грешника, ненавидь грех, – так она говорила. Сколько раз она повторяла это ему?

Оглядываясь назад, он понимал теперь: она ни разу не сорвалась, не перешла черту, – может быть, думал он, это и есть пусть слабое, но все-таки доказательство Божьей любви. Он был бы счастлив верить в Бога – сейчас особенно. Но каждый раз, когда он пытался раскрыть эту часть своей души, подкрадывался скептицизм и, словно белые кровяные тельца, ликвидировал инфекцию. Эта осторожность и склонность к скепсису не раз помогали ему в жизни: он принимал здравые, разумные решения. Отказаться от них теперь уже практически невозможно.

С другой стороны, нет никакой возможности избавиться от своего религиозного прошлого – тех неистовых мрачных откровений, нарушения тайн, рассказов о нечистой силе, о палках, камнях и озерах пылающего огня. Его все это не пугало – это лишь угрозы, ничего общего с реальной жизнью. Нет, история, которая ему нравилась, была проще – история Лазаря. Иисус Христос возвратил человека из мертвых. Это прекрасно. Этот фокус куда лучше, чем все, что удалось Ван Канегхему или Гуддини за всю их карьеру.

Конечно, Гедехтнис отнимает много времени, но все-таки он занят не настолько, чтобы не задумываться. И он задумывается: где же мой Спаситель? Он спрашивает сам себя: где моя вечная жизнь? Будет ли Второе Пришествие, или Лазарь умер раз и навсегда?

Подумав об этом, он вновь возвращается к работе. Работа – его спасение.

* * *

Мне захотелось выйти из игры.

Я все смотрел и смотрел в зеркало, а для зеркала я по-прежнему оставался невидимкой. Но ведь это было не так: я ясно, как днем, видел свои руки, одежду, ботинки, но для зеркала я как будто не существовал.

Ну ведь должно быть какое-то разумное объяснение происходящему!

Думаешь, должно быть? Как тебе понравится такой вариант: ты умер.

Но это просто глупо. У трупов тоже есть отражение. А кроме того, я не чувствовал себя мертвым.

Повторить это еще раз: я не чувствовал себя мертвым.

Откуда тебе знать, как чувствуют себя мертвые? Теперь ты просто призрак. Добро пожаловать в новое пристанище.

Но я не могу проходить стены насквозь.

Тогда ты вампир, обреченный вечно бродить по земле.

Вампир? Я? Но это просто смешно. У меня такая же кровь, как у любого другого.

Ты убил Лазаря.

Этого отрицать я не мог, впрочем, не мог и согласиться с этим. На меня давило страшное чувство вины, в туманных, расплывчатых воспоминаниях причудливо переплетались истина и вымысел. Я считал себя вполне порядочным человеком, но казалось, во мне поселилось какое-то безумие.

К тому же в глубине души я по-прежнему был уверен в своей невиновности.

Наполнив раковину и сложив ковшиком ладони, я плеснул воды себе в лицо. Капли скатывались с кожи, стекая в раковину, от них разбегались круги. А над этими кругами… я не мог поверить своим глазам…

Капли в зеркале возникали как будто из воздуха. Они становились видимыми, как только стекали с моего лица, но ни на секунду раньше.

Взяв нож за самый кончик, я подбросил его. Как только я выпустил его из рук, нож стало видно в зеркале. Я поймал его – нож опять стал невидим.

Похоже, я был человеком, не склонным отражаться в зеркале.

Я поднес нож поближе к свету.

Я внимательно посмотрел в воду.

Нигде не было моего отражения.

– Может быть, я совершил убийство из-за какого-то дежа вю, – пробормотал я вслух. Тембр моего голоса показался мне странным. И без зеркала я мог понять, что у меня белая кожа и рыжие волосы. Выдернув прядь волос, я убедился, что они действительно ярко-рыжие.

Хоть что-то. Но я по-прежнему не знал, как выглядит мое лицо. Я попытался определить на ощупь. Вверх, вниз, влево, вправо, провел по лицу рукой. Обнаружил два глаза, нос, губы, зубы, язык, подбородок, уши. Ничего необычного. Я искал шрамы, но их у меня не было, – никаких физических недостатков.

Опять раздался невыразительный голос, словно пульсируя, он шел одновременно отовсюду и ниоткуда.

«Хо… бы… удо… обсу… в…»

Мои мускулы рефлексивно сжались.

– Заткнись! – зарычал я.

Удивительно, но голос сразу же смолк.

Наверное, мне следовало обрадоваться, но радости я не почувствовал. Какие отвратительные, надоедливые тюремщики – разве станут они меня слушать? По зеркалу, словно стигматы, побежали буквы, слова возникали целиком:

ТАКАЯ ФОРМА ОБЩЕНИЯ ЛУЧШЕ?

Я разозлился еще больше.

– Оставь меня в покое!

ЕСЛИ ТЫ ЗАНЯТ, Я МОГУ ВЫДЕЛИТЬ ДЛЯ ТЕБЯ ПРОСТРАНСТВО.

Я ударил зеркало кулаком. Я бил по нему до тех пор, пока все буквы не исчезли, пока не разбил костяшки пальцев, пока раковина не наполнилась осколками, а вода в ней не покраснела от крови. До тех пор, пока не выразил свою точку зрения. Воцарившаяся после этого тишина буквально оглушила меня.

Руки мои кровоточили. Я был весь в крови и весь покрылся испариной. Мне едва удавалось сдерживать стоявшие в глазах слезы.

Как это ни странно, но за зеркалом ничего не оказалось. Я рассчитывал найти там проход в другое измерение. Я с удовольствием посидел бы сейчас где-нибудь за бутылочкой текилы.

Я порылся в аптечке, нашел набор первой помощи, перевязал руки. «Как глупо», – подумал я. Минуты две или три я смотрел на перебинтованные руки, мне так было жаль себя. Наконец я вернулся в комнату в стиле сафари, туда, где стояла огромная кровать красного дерева.

Никаких опознавательных знаков, никаких бумаг. Никаких дневников. Совсем немного зацепок: одежда (необычные фасоны и покрои, в основном черного цвета, несколько оранжевых, совсем немного вещей других цветов), несколько безделушек, несколько статуэток, которые походили на Шиле или Трана. Ничего ценного, ничего, что помогло бы мне.

Я кое-что примерил, одежда оказалась мне впору. Без зеркала трудно было судить, но я чувствовал себя удобно. Однако я сразу почувствовал беспокойство.

Рыжие волосы на подушке – еще один дурной знак.

В выдвижном ящике я обнаружил двадцать два серебряных медальона на серебряных цепочках, на них изображены были карты главного аркана таро. От «Дурака» до «Мира», я сразу узнал их. Взяв одну из них – на ней было написано «Маг», – я надел ее на шею. Сам не знаю, почему я это сделал. Просто мне показалось, что так надо.

Потом я прошелся по всему верхнему этажу. Кладовки, спальни для гостей… и вдруг – ура! – распределительная коробка. Методом проб и ошибок, с небольшими передышками я довольно быстро подключил электричество во всем доме.

Дом был неудобным. В нем было все для комфорта, но не хватало необходимого. В стильной современной кухне я не нашел еды. В доме был превосходный рояль, но рядом не было стула, чтобы сесть и играть на нем. Некоторые комнаты выглядели вполне жилыми, другие же имели вид заброшенных, никогда не используемых помещений.

Библиотека была просторной, все стены занимали стеллажи с книгами. Но на корешках не было названий. Я взял одну наугад. Все страницы были пустыми.

«Шутка», – решил я.

В игровой комнате находился стол для пула, покрытый черным войлоком, и шестнадцать шаров, все оранжевые, кроме белого битка. Я обнаружил там хрустальную пепельницу, все окурки в ней были от сигарет с гвоздикой.

– Популярная марка, – проворчал я.

Я посмотрел на великолепные старинные часы, стоящие в опасной близости к столу. Большая стрелка приближалась к девяти, маленькая стояла на шести. «Рассвет», – подумал я, но за окнами стояла темнота – видимо, часы давно не заводили.

Неслышно подкралась черная кошка и свернулась у моих ног. Она дружелюбно потерлась о мою ногу головой. Я взял ее на руки и рассмотрел ошейник.

Там было написано – УИСПЕР .

Шерсть ее лоснилась, за ней, наверное, хорошо ухаживали. Я почесал кошку за ухом. Она замурлыкала в ответ, такое теплое, счастливое мурлыканье. Кажется, я ей нравлюсь. Не исключено, что мы знакомы – насколько это вообще возможно между человеком и кошкой.

Уиспер, вероятно, ожидала чего-то более существенного, чем ласка. Я отнес ее на кухню и стал искать кошачью еду. Еды нигде не было. Зато я нашел бутылку сливок. Уиспер, похоже, ничего не имела против такого угощения.

Я нашел обрывок веревки, и мы с ней проиграли до самого рассвета.

ДЕНЬ 2

Я вышел из дома.

Дождь закончился, но воздух все еще был влажным. Я вдохнул полную грудь воздуха, пахнувшего дождем, и отправился вокруг дома.

Ничего интересного. Ни генератора, ни электрических проводов, ни ветротурбины. Но откуда берется электричество? Некоторое время я молча курил, размышляя, наслаждаясь теплом утреннего солнца. Еще одна загадка: ни телефона, ни телеграфа, ни модема, ни даже устройства для телеконференций. Не было радио, телевидения, не было передатчика. Черт, даже почтового ящика не было.

Полнейшая изоляция. Зачем было нужно?.. Хотя нет, оборвал я сам себя, не полная изоляция, здесь есть мигающие огни, бесстрастные голоса и только Бог знает, что еще.

Нужно обследовать окрестности. Это самое лучшее решение. Я взглянул на дом еще раз – не упустил ли я что-нибудь важное. Дурацкое занятие. Бессмысленное. Я даже посмотрел на трубу. Привет, Санта, ты еще там?

Для Уиспер Рождество наступило раньше обычного – я оставил ей все сливки, какие были в доме, и открыл окно. Я не знал, когда я вернусь, если вернусь вообще, впрочем, если станет туго, она может поохотиться на сверчков.

Вооружившись кухонным ножом, зажигалкой, сигаретами, биноклем и старомодным компасом, которые нашлись в подвале, я отправился за знаниями. На север, решил я. Знания расположены на севере.

Шаг за шагом я двигаюсь вперед.

В воздухе кружатся бабочки.

Прекрасный день, все предусмотрено. Я шагал вдоль полей пшеницы, ячменя, кукурузы, тыкв. Очень много тыкв. Никто не следил за урожаем, конечно. Фермеры отсутствовали, как мое отражение в зеркале. Я постарался не обращать на это внимания. Мне пришла на ум какая-то мелодия, и я начал насвистывать ее. Интересно, я ее помню или сочиняю прямо на ходу?

Хриплое «кар-кар» заставило меня посмотреть на небо, но ворон я не увидел. Снова «кар-кар» – настойчиво, громко. Вон она: вылетела из-за деревьев, коричневая птица с хвостом, глаза красные, как рубины. Коричневая ворона. Полуальбинос, решил я. Очень редкая. Она разрезала воздух элегантными взмахами крыльев, кричала, показывая розовый язычок. Потом повернула в сторону, плавно заскользила в воздухе. Полетела к кукурузным полям. Может быть, я ее обидел? Налетел осенний ветер, подтолкнул меня, но тотчас стих. Я ускорил шаг.

Впереди плакучие ивы, красивое тенистое место, прекрасно подходит для семейного пикника. Правда, при условии, что ваша семья не очень привередлива.

Потому что место это – кладбище.

Ровные ряды, два на пять. Всего десять могил.

Десять.

Ирландские могильники – я знал, что они называются сидхи, – украшенные мелкой белой галькой, уложенной в память о почивших. На надгробиях надписи – готические буквы: Ш, Ф, X, И, Л, М, П, С, Т и В.

"X" означает Хэллоуин, рассудил я. "Л" – Лазарь.

Л – никаких проблем, но X – единственная открытая могила. Я осторожно подошел ближе, заглянул: оттуда на меня смотрел богатый деревянный гроб. Он был открыт. И пуст.

Добро пожаловать домой?

Я потратил несколько отвратительных минут, чтобы раскопать могилу, обозначенную буквой Л. Ни тела, ни гроба. Ничего. «Здорово!» – подумал я. Так и подмывало разломать что-нибудь, но бинты на руках несколько усмиряли мой пыл. Правда, руки уже не болели. Я машинально размотал повязку, погруженный в размышления. Посмотрел на них.

Костяшки пальцев полностью зажили.

Быстро, однако. Все, чего мне недоставало с точки зрения энграмм, я с лихвой наверстывал скоростью восстанавливаемости клеток.

Вытянув руки, я несколько секунд держал бинты над могилой, затем разжал пальцы. Они упали в гроб, чуть зашуршав, словно засохшие листья.

Я предполагал, что должен вспомнить этот гроб, но – ничего. И я подумал, что это очень хорошо, лучше и быть не может, я не люблю намеки. Наверное, есть вещи, о которых не стоит вспоминать.

Я коснулся рукой воображаемой шляпы, отдавая почести остальным могилам. Если кто-то наблюдал за мной в тот момент, жест, наверное, мог показаться довольно насмешливым…

Но я не хотел никого обижать.

* * *

Неотрывно глядя на стрелку компаса, я продолжил путешествие.

Скоро. Слишком скоро я обнаружил элегантную церковь. Ну конечно, кладбище всегда находится рядом с церковью, это вполне естественно. Но это была не совсем церковь. Чем ближе я подходил, тем больше убеждался, что она похожа на…

Похожа на собор.

Кажется, этот собор я уже видел. Он мне знаком, даже слишком.

Стрелка компаса все так же указывала на север.

Мне не нужно было проверять, открыто ли окно, которое я открыл для Уиспер. Можно назвать это шоком, духом противоречия, но я просто хотел убедиться. Когда мои ожидания подтвердились, у меня не было необходимости лезть на второй этаж, чтобы еще раз увидеть окровавленные осколки в раковине, но я это сделал. Я проверил.

Каким-то необъяснимым образом я снова попал в этот дом.

Тогда мне пришло в голову, что я блуждаю здесь, как Алиса в Зазеркалье. И я опустился на колени. Я изрыгал проклятия. Все это было дьявольски нечестно. Мне хотелось кричать. Мне хотелось свернуться клубком. Мне хотелось убить кого-то, того, кто все это сделал. Мне хотелось вернуть свою память.