Текст книги "Первопроходцы"

Глава IV
Встреча в снегах

Приборная панель шлема мигнула и заиграла быстрыми огоньками – в системе что-то сбоило. Так значится… Хорошо, доложим товарищу Марселю, что надо контакты проверить. От выдуманной отмазки по ходу дела появилась реальная польза – если в скафандре что-то не ладится, узнать об этом лучше на Земле, а не в четырех с лишним световых годах от нее. На всякий случай Кумкагир глянул на показатели – кислород в норме, давление в норме, герметичность не нарушена. Лети как ветер, мой верный конь!

Честно сказать, передвигаться в скафандре по смешанному, заваленному буреломом лесу, окружившему Букачачу, – то еще удовольствие. Это вам не бетонный плац полигона и не тренировочный зал. Оказалось непросто рассчитывать силы – да, грузоподъемность полтонны, но поваленные деревья от этого легче не стали. Косо висевший неуклюжий ствол лиственницы, сорвавшись вниз, чувствительно саданул Кумкагира по плечу. Скафандр выдержал удар, но синяк точно будет. И это учтем…

Лес, казавшийся тихим, был полон звуков. Срывался с ветвей снег, тихонько капало с веток, переругивались серые белки, попискивали мыши, выдавал задорную дробь дятел, на разные голоса заливалась певчая мелочь, из которой Кумкагир узнавал только синиц. Под ногами то чавкало, то похрустывало, в чаще тоже кто-то трещал ветвями, грузно ворочаясь. Лесная жизнь шла своим чередом, никому не было дела до маленького человека в непривычной одежде. Идет себе и идет, прокладывая тропу сквозь валежник и подтаявшую серую кашу. Не стреляет, не мусорит – уже хорошо. Своих забот хватает – напитываться земными соками, готовясь брызнуть утренней свежей листвой, приводить в порядок гнезда и норы, предаваться любви, носить потомство или выкармливать его в теплом мраке берлоги. Весна уже на подходе!

Для Кумкагира все было в новинку – он вырос в Новосибирске, совершенно городским человеком. Ездил с мамой в Москву, отдыхал в Анапе, бывал в Крыму, совсем мальчишкой лечился на курорте в Цхалтубо. Несколько раз выбирался с друзьями в походы – летом, когда туристам докучают жара и гнус. С безлюдной зимней чащобой ему сталкиваться не доводилось. Он не знал чьи лапы или копыта проложили вдоль реки едва заметную тропку, чьи следы исчерчивали наст, кто дочиста обгрыз шишки и сердито верещал из дупла. Отец бы враз разобрался – он и в тайгу хаживал и зверя, случалось, бил и рыбу привозил из отлучек. Сын наизусть выучил карту звездного неба, имена туманностей и галактик, список кораблей – от «Востока» до «Аскольда». А о родной земле знал не больше чужих.

В глазах зарябило – приборная панель разразилась противным писком, огоньки замигали и отключились все разом. Сломалось? Вот те на! Привыкший безоговорочно доверять оборудованию, Кумкагир просто оторопел. И не сразу сообразил, что в скафандре вот-вот закончится воздух – система подачи кислорода тоже регулировалась с панели, а заглушки шлема отключались специальной кнопкой. Задохнуться посреди леса – анекдот. Глубоко вдохнув, Кумкагир унял противную дрожь в пальцах, отвернул вентиль и попробовал открутить шлем снаружи. Заглушки отщелкнутся, обязаны отщелкнуться вручную. Спокойствие, только спокойствие! Еще разочек, давай, всё получится. Есть! С восхитительным скрипом шлем крутнулся и сдался. Как же хорош лесной воздух – густой, свежий, пахнущий прелой листвой.

Надышавшись вволю, Кумкагир грузно сел на ближайшее бревно и задумался. Если возвращаться по своим следам, до лагеря больше сорока километров – по карте, а не по бурелому с болотинами. В Букачачу… да, я именно там, вот только поселок примерно в десяти километрах. Пустяк вроде, однако без навигатора придется топать сперва через тайгу, а потом через редколесье, таща на себе тридцатикилограммовую броню, не считая рюкзака. И надеяться, что отыщешь случайного охотника, услышишь шум машин с трассы, почуешь дымок человеческого жилья. Надо же – как легко превратиться в слепого котенка.

Для разнообразия Кумкагир попробовал вспомнить, когда он ходил без навигатора – и не смог. И в планшете, и в детском браслете, и в руле скутера стоял умный прибор, подсказывающий, где на дорогах пробки, где гололед, как сократить маршрут и что встретится на пути. В первом классе Илюша думал, что за пластиковым корпусом прячется специальный премудрый гном, знающий всё на свете… А теперь по ходу придется выбираться самостоятельно.

До жилища шамана оставалось около пяти километров по прямой – вроде рукой подать. Идти вдоль русла реки, никуда не сворачивать – и попадешь куда надо. И ориентир есть – избушка на курьих ножках она же эвенкийский лабаз прямо над берегом. Налегке пара часов ходу. Стемнеет через четыре часа где-то. Еда есть, воды полно русло. А вот балласт-то мы сбросим… Снимать скафандр Кумкагир не особо хотел, однако вариантов не видел. Верный помощник стал тяжелой обузой. А отвертеть заглушки на спине куда проще чем на шлеме. Осторожно двигая плечами, Кумкагир попробовал вылезти через дверцу и немедля свалился в снежную кашу. Носки тотчас отсырели, термокостюм промок, пальцы закололо от острого холода. Ерунда!

Хорошо, что у скафандра отстегиваются ботинки! Ногам сразу стало теплее, Кумкагир попрыгал на месте, сделал несколько махов, растер руки – живем. Скафандр застегнуть и повесить на ветку на видном месте – потеряю, шкуру снимут. Кусочек сахара в рот, рюкзак на плечи и вперед, заре навстречу. И даже песня легла под шаг, та, которую на вечернем костре пел вожатый в «Орленке»:

…И в беде, и в радости, и в горе Только чуточку прищурь глаза. В флибустьерском дальнем синем море Бригантина подымает паруса…

Путь складывался легко – вдоль речного русла кто-то проложил тропинку в снегу. Вряд ли люди, охотникам здесь взяться неоткуда, а шаман бы один не справился – утоптанная поверхность легко держала нагруженного ходока. Ноги совсем согрелись, щеки не мерзли и ладони остались теплыми. Говорливые птахи следовали за человеком, сопровождая его тревожными криками, из-под ног порскнул тощий зайчишка, далеко-далеко провыл волк. Или собака? Различать зверей по голосам Кумкагир тоже не умел и уже жалел, что вполуха слушал отцовские наставления. На какой стороне дерева растет мох, куда направлено течение воды, с какой стороны сугробы быстрее тают, как уйти от медведя и не испачкать штаны. В последнее Кумкагир почему-то не верил.

Через полчаса ходу тропа закончилась – она, как оказалось, вела к броду и водопою. Ближний берег истоптали до бурой глины, на дальнем опустил морду к воде здоровенный лось. Человека он не боялся. Что-то зловещее почудилось в горбатой массивной фигуре и склоненных рогах. Хорошо, что он там, а я здесь.

Дальше реку обрамляли каймой непроходимые заросли ивняка вперемешку с кустами шиповника. Попытка прорыва стоила Кумкагиру двух прорех в термокостюме – туда тотчас забрался кусачий холод. Перебираясь через поваленные деревья, он попал ногой в мерзлую щель между стволами и едва не вывихнул голеностоп.

Спустившись в овраг, сбился с направления – пришлось возвращаться по следам. А в лесу всё холодало и холодало.

Внезапно стало темнеть – на пару часов раньше положенного. Затихли птицы, попрятались в дупла белки. Мощный ветер пронесся по лесу, пригибая верхушки лиственниц, сбрасывая вниз сухие веточки. А затем пошел снег – сперва обманчиво легкий, затем крупный и медленный как новогодний. Короткие волосы Кумкагира накрыло белой чалмой, ресницы то и дело облепляло мокрыми хлопьями. На глазах ухудшалась видимость, еще немного и придется остановиться.

…Словно оторвался от корабля и улетаешь в открытый космос. Вокруг черная пустота, леденящий холод, от смерти отделяет лишь тонкая пленка скафандра. И ясное понимание – или сейчас подлетит товарищ, подцепит страховочный трос и подтянет назад к модулю, или придется долго умирать от удушья в безразличном нигде…

Внезапно Кумкагиру сделалось не по себе. Он один в пустом лесу, без убежища, без огня, без связи, не сможет даже позвать на помощь. И тупо замерзнет, как дурак, где-нибудь под сутулой пихтой. Враз подступила тошнота, лицо покрылось липким потом, сердце заколотилось – пришлось присесть, чтобы не свалиться. Отставить панику!

Несколько глубоких вдохов, кусочек сахара – и думать, думать. Безвыходных ситуаций не бывает, говорил тренер, есть лишь те, из которых не видишь выхода. Что сейчас нужно? Согреться, сосредоточиться, выйти к людям. До шамана полчаса ходу, осталось лишь приложить усилия. И надеяться, что служитель культа в такую погоду сидит дома, а не пасет олешек. Так что аккуратно встаем, используем ближайшую палку в качестве посоха – и геликоптер нихт, шагаем в ногу.

Кумкагир дважды падал, прежде чем выбрался назад к берегу. Осмотреться не получилось – деревья уже окутало сумерками, но хотя бы направление сделалось явным. К запаху палой листвы и снега примешалось что-то сладковато-манящее, тонкое – цветок что ли распустился раньше времени. Рододендрон Адамса? Непохоже, да и не до цветов. Через пару шагов запах сделался ярче, потом Кумкагиру почудился крохотный отблеск огня впереди.

Это была свеча, надежно укрытая от ветра. Под большой лиственницей кто-то натянул тент, натаскал лапника и устроился переждать бурю. Кто-то хозяйственный и аккуратный, с походным рюкзаком, карематом и даже веревкой. Кто-то невысокий, худой, с пышными волосами, выбивающимися из-под шапки. Девчонка экологов… Вот так встреча!

– Привет! Чай будешь?

Больше всего на свете Кумкагиру хотелось крепкого горячего чаю с сахаром.

– Стряхни снег и забирайся под полог. Только осторожней давай – места мало.

Чай в шершавой глиняной кружке был непривычным на вкус – не черный и не зеленый, совсем не сладкий. На кубики сахара девчонка покосилась, но промолчала. Она достала из клапана рюкзака серебристую упаковку и развернула с шелестом – термоодеяло оказалось просто спасением. Укутав плечи и спину, Кумкагир наконец-то перестал дрожать. А запах шел от коричневой тонкой палочки, тлеющей ароматным дымком.

– Индийские благовония, – улыбнулась девушка. – Не видал таких?

– Ни разу, – попробовал улыбнуться Кумкагир. – Как шалфеем окуривают или сосновую кору жгут – встречал, а это зачем?

– Для радости, – пожала плечами девушка. – Вдыхаешь дым и чувствуешь, как внутри теплеет.

Из любопытства Кумкагир потянул носом и оглушительно чихнул.

– Всё равно холодно.

Девчонка хихикнула:

– Как ты здесь оказался, такой мерзлявый? Почему без снаряги, без нормальной одежды?

– У меня скафандр вырубило на ровном месте. Пришлось топать как есть.

– Куда?

– К шаману.

Синие глаза девчонки округлились:

– А зачем тебе Монгой?

– Поговорить хочу. Тут полигон испытательный будут строить для космического корабля. А шаман стройке препятствует, уходить отказывается.

– Есть такое, – согласилась девчонка.

– Если он подобру не уедет, будут крупные неприятности. И у Монгоя и у начальства стройки и у космической экспедиции. Наши круто завернули, неправильно. Шамана понимать надо, с душой к нему, неспешно, трубочку покурить…

– Докурились уже, – фыркнула девчонка. – Слышал про восьминогого небесного коня, которого Туманча Монгой лично передал нашему Учителю Жизни, дабы тот поверг в прах всех врагов и защитил духов священного водопада?

– Чегоо? – опешил Кумкарир.

– Ясно, не слышал. А наш Учитель утверждает, что видел своими глазами и принял из рук в руки поводья.

– Бред собачий, – выпалил Кумкагир, глубоко вдохнул и добавил: – Извини, не хотел обидеть.

– У меня тоже возникли вопросы, – задумчиво произнесла девчонка. – Стоило бы задать их шаману лично. Думаю, он такой же чудик, а может просто мошенник. Но хочу убедиться своими глазами.

– Шаманы странные, их не поймешь с наскоку, – возразил Кумкагир. – Не различишь, где правду говорят, где голову морочат. Служители культа, что с них взять.

– Вот и узнаю – что. Сказками меня не обманешь, – подытожила девчонка. – Я ж тоже молодец – ни палатки с собой не взяла, ни лыж. И планшет отрубился… Но хоть здесь подстраховалась. Вуаля!

Желтоватая, потертая на сгибах карта легла на каремат.

– Смотри – вот поселок Букачача, вот речка Букачача, там наверху водопад. А здесь, в двух километрах от нас заимка шамана. Но до утра мы туда не пойдем.

Умно, ничего не скажешь. Бумажная карта старая, такими лет двадцать не пользуются. Но пригодилась же…

– Знаешь, как переводится Букачача? – попробовал подшутить Кумкагир.

– Знаю, – кивнула девчонка. – Искаженное «букучан» – наледь на реке, там, где со дна бьет источник. Так тунгусы говорили. А что?

Кумкагир быстренько сменил тему.

– Да так… Может костер разожжем? Теплее будет, заодно тушенку разогреем, поедим как люди.

– Пробуй, разводи, – девчонка махнула рукой. – Лес мокрый как губка, ни сухих веток, ни сухого полешка не отыскать. Топора у нас нет, свечек всего две. На растопку, конечно, можно пустить благовония, но их тоже немного. А мяса я не ем.

– Почему? – удивился Кумкагир.

– Животных жалко. Они не виноваты, что люди поступают с ними по-скотски.

– Странная ты всё-таки… Кстати, как тебя зовут? Сидим, чаи гоняем, а не представились.

– Я Снежана. Снежана из Питера. Бросила институт, люблю летать и мороженое с ванилью.

– А по паспорту как?

Девчонка снова хихикнула, смешно сморщив веснушчатый нос.

– Снежана. Мама в Болгарию съездила и привезла имя. Все думают, что прозвище такое. Удобно.

– А я Илья Кумкагир. По паспорту. Папа эвенк из местных. Поэтому и думаю с шаманом договориться. Будем знакомы!

Кумкагир протянул руку, Снежана ее пожала – удивительно крепко для девушки. Ишь какая спортивная!

– Так я погрею тушенку?

– Конечно, ты же голодный – вон как в животе урчит!

Жирное мясо сразу придало сил, Илья опустошил всю банку и вытер ее досуха хлебной корочкой. Снежана поделилась с Кумкагиром орехами и без стеснения умяла пачку печенья, перепачкавшись крошками. В термосе еще оставался чай – каждому по кружке. От сытной еды обоих тотчас потянуло зевать, да и медленный снегопад навевал дрему. Покопавшись в рюкзаке, Снежана добыла флиску на молнии – одежда едва застегнулась на широких плечах Кумкагира. Потом залезла в спальник, укуталась с головой, повернулась на бок и моментально заснула.

А вот Кумкагир еще долго ворочался – тяжелый день отзывался болью в мышцах, холодный воздух пробирался под термоодеяло, выстуживая то плечо, то коленку, лежать на тонком каремате было жестко. И мучила дилемма – как сохранить дистанцию, не замерзнуть и не оказаться неправильно понятым… по-ня-тым…

Во сне Илья почему-то считал оленей, выпасал их в весенней тундре, набрасывал аркан на рога. Вожак стада горбоносой изящной мордой походил на Марселя и при каждом промахе читал пастуху удивительно скучные лекции, резюмируя «фу таким быть». На сопках расселись жирные волки и сопровождали выговоры глумливым воем. Вконец озлившийся Кумкагир побежал на наглых хищников, размахивая хореем, споткнулся о кочку, полетел куда-то – и открыл глаза.

Снегопад кончился, ясное небо светлело, солнце уже касалось верхушек лиственниц. Рядом с тентом на расчищенной от снега земле жарко пылала нодья. Над огнем побулькивал котелок с чем-то пряным и вкусно пахнущим. А рядом прохаживался сутулый тощий старик, одетый в засаленную брезентовую робу. На невозмутимом смуглом лице, исчерченном глубокими морщинами, посверкивали внимательные глаза. С дряблой шеи свисала гроздь костяных амулетов, еще несколько украшали отороченную лисой шапку. Рядом с нодьей лежала большая лайка и вертелся неизбежный песец, дружелюбно крутя хвостом.

– Дорова! Пришли, однако. Я – Туманча.

* * *

Светлое время таяло всё быстрей, сужая мир до размеров избушки. А ее со всех сторон обступала тьма. Саша был заперт внутри пространства, освещённого только отблесками печного огня. Свечей было мало и их приходилось беречь.

Четыре стены. Они не изменились за три года жизни в тайге. Но раньше не было тишины, которую вместе с тьмой набрасывал вечер. Меж стен в темноте жил шёпот Ларисы: мне страшно, мне страшно, Саша… Ее жалобы, упреки, монотонное обсуждение дел на завтра, нежный смех, который звучал всё реже. Там жил голос Стёпки: когда мы вернемся в город, зачем у горностая кончик хвоста чёрный, какой номер дроби выбрать на утку осенью, и снова – когда мы вернёмся в город. И его, Сашин, голос, который объяснял, утешал, рассказывал истории.

Теперь слух выхватывал совсем негромкие звуки, на которые прежде Саша не обращал внимания. Голос огня в печи, голос ветра снаружи, мышиные шорохи за пределами освещённого пространства.

Четыре стены. Закрыв глаза, Саша мог бы наизусть перечислить, какие предметы «украшают» их, создавая нехитрую обстановку маленькой избушки. Слева направо и справа налево. Куртка, карабин с поцарапанным прикладом и замотанным тряпками прицелом, два самодельных бубна, свешивающиеся с потолка старые полиэтиленовые пакеты с едой – не добрались бы мыши… А мыши были повсюду – бегали по полу и по потолочной балке, попискивали по своим надобностям, раз уж нашли зимой тепло – искали вкусное. Саша поставил в угол двухлитровую пластиковую бутылку, ловил зверьков и убивал с пустым сердцем. Если не он их, то они его точно… Но полностью истребить мышей не получалось, да и лёгкое присутствие хоть какой-то другой жизни, теплых, крохотных и жадных комочков согревало сердце.

Чтобы спастись от тюрьмы четырёх стен, вечерами Саша сиживал снаружи у костра. Дневные заботы отнимали не слишком много времени, и чтобы спастись от мыслей, он в десятый раз перечитывал книги из скудной библиотечки. Но страницы быстро заканчивались, и вопросы, на которые не было ответов, снова и снова заслоняли ему свет, садились на плечи, брали за горло. Зачем продолжать игру в шамана, когда последние зрители покинули его? В тайге все знают, кто где живёт и чем занимается на сотню километров в округе. И если люди не идут к нему, как к шаману, тогда коего лешего он торчит в этой дыре? Он по-прежнему лишь отгораживается от той, другой жизни. Но зачем?

Алкоголь в таких случаях даёт ответы, но все неправильные. Поэтому пластиковая канистра продолжала лежать под нарами. Мыши спирт тоже не пили.

Поэтому Саша брал маленький бубен и бесконечными минутами между закатом и сном пришёптывал и приговаривал бесконечные просьбы, предложения и даже приказы. Тум-тум-тум – наставьте, покажите дорогу, дайте знак! Кому нужен я здесь, если не людям?

Чудил. На Новый Го д нарядил ближайшую ёлочку рыбьими скелетами, лентами, бубенчиками, на вершинку ей водрузил заскорузлую рабочую перчатку. Схваченный морозом, залубеневший указательный палец неотступно указывал в небо. Через две недели надоело – снял.

Чтобы размяться и порыбачить, ходил далеко. Слыша волчий вой, начинал выть сам. К весне стало получаться очень похоже.

В конце марта провалился под лёд, и, если б не донный валун, от которого удалось оттолкнуться ногами и всплыть, ушёл бы на дно совсем. Вот тогда и спирт пригодился.

Только через две недели, уже после болезни, плескучая речь ручья и молодое, горячее солнце сказали Саше, что он жив.

А в середине мая, когда тайга стала подсыхать, пришла старуха. Саша увидел её издалека, выйдя под лиственницы на высокий берег озера. Маленькая фигурка не спеша, но без остановок двигалась вдоль противоположного берега, обходя большую воду. Саша вынул кисет, присел на сухую кочку и закурил. Примерно через час можно будет спуститься вниз, и перехватить гостью по дороге к дому. Гостью? А к кому ещё могла идти через тайгу сильно немолодая женщина? Кто она, и зачем ей Саша? Эти вопросы были гораздо проще тех, которые мучили его зимой. Он слыхал про седую удаганку, которая жила возле тройного водопада на реке Букачача. Но говорили, что, похоже, померла старая. Последние, кто приходил к ней из города года два назад, зря пробродили вокруг заброшенной стоянки. Удивительно ли то, что ещё жива? А разве не удивительно, что до сих пор жив он сам? И то, что сейчас старуха шла к нему, означало его, Сашину победу над смертью и бессмысленностью существования?

Она показалась из кустов цветущего розового багульника как живое напоминание – весна и молодость не вечны. Щуплая, съёжившаяся под горбом рюкзака, скрытого накидкой, она опиралась на крепкую палку, украшенную красными пёрышками птички-чечевички. Заметив Сашу, старуха не удивилась и не замедлила шаг. «Дорова, однако» – попытался приветствовать её Саша, но удаганка, смерив его взглядом, прошла мимо. Ему ничего не оставалось делать, кроме как молча провожать её к собственной избушке. В голове он перебирал приветствия стариков-эвенков: «куда идёшь?» – да ясно же куда, «как спалось?» – ну, судя по всему, бабушка куда как бодра. Наконец, уже дойдя до дома, Саша сообразил и выдал:

– Что ела?

– Ела маленько рыбу сушёную. Давно. Ставь чай, однако.

Это была первая фраза, услышанная Сашей за многие месяцы.

Когда старуха перевернула чашку дном вверх, можно было на правах хозяина проявить любопытство.

– Чего тропу топтала?

– Сказать тебе хотела: собирайся, идти надо. Ничего больше тут не насидишь. Оставь.

– Куда идти-то?

– Откочевать пора, однако. Туда, где я живу, туда, где дед твой жил.

Деда он помнил смутно. Сутулый, корявый как корешок, несуразный, не к месту хихикающий над глупыми людьми. Великий Иван Монгой, к которому ездили из Москвы спросить совета и помощи.

А вот к переезду Саша оказался не готов. Внезапно четыре стены, которые держали его в плену всю зиму, стали казаться уютным и несокрушимым убежищем. После одинокой зимовки он знал всё пространство избы наощупь. Он столько времени и сил потратил, чтобы обустроить жильё, приспособить его к внешним вызовам!

– А ну как не пойду?

– Умрёшь, наверно. А не умрёшь, так жить будешь низачем – как живьём, однако, в могилу ляжешь.

Саша невольно подстраивался под речь старухи:

– Зачем тебе верить стану? Что ты мне дашь?

– Дулбун! – удаганка поднялась с подстилки у костра, глядя на сидящего Сашу сверху вниз. – Я тебе жизнь дала. Как мать теперь. Как тонул весной, помнишь? Выплыл, когда от большого камня оттолкнулся. А кто его тебе под ноги подсунул?

Поляна качнулась в глазах Саши. Одно дело самому играть в шамана, учиться говорить просто и веско, обращать внимание на мельчайшие детали, быть бесполезным ископаемым среди нормальных людей. И совсем другое – ощутить, что игра перестала быть просто игрой. Потому что в неё, оказывается, играет весь мир за пределами городов. Холмы, багульник, мухоморы и старая женщина напротив. От удаганки вдруг повеяло такой древностью, что Саша глубоко вздохнул. Вся его прошлая жизнь: интернат, армия, гастроли – сопротивлялась словам старухи. Но как и кто мог знать, почему ему удалось вынырнуть и глотнуть воздуха, когда мигом потяжелевшая одежда тянула на дно?! Этого никто не мог увидеть.

– Гляди, долго будешь думать, дурное надумаешь. Опять кости начнешь на ёлку вешать. Не удивляйся, однако. Мне мыши рассказали. Хорошо, не всех перебил… Так делать будем. Я завтра утром уйду, а ты собирай мешок, избу готовь к уходу, прощайся. Приходи к водопаду на Букачаче, там тебя ждать буду.

– А если не найду? Не я первый…

– Ты найдёшь.

Когда старуха ночевала в Сашиной избе, было непривычно тихо – мыши замерли и не шевелились.