Текст книги "Фейки: коммуникация, смыслы, ответственность"

2
Смысл фейка и фейк смысла

– Не вижу в этом большого смысла, – сказал Кролик.

– Нет, – сказал Пух скромно, – его тут нет.

Но он собирался тут быть, когда я начал говорить.

Очевидно, с ним что-то случилось по дороге.

Алан Милн. Винни-пух и все-все-все

Фейк (от англ. fake – «подделка», «фальшивка», «обман») в первом приближении понимается как нечто не настоящее, поддельное, ложное. В контексте современных информационно-коммуникативных практик этот термин получил чрезвычайно широкое применение. Антони Джудж в небольшом по объему, но очень содержательном обзоре [Judge 2019] обозначил широкий спектр практик фейков и искажений фактов в СМИ, рекламе, документообороте, суевериях и т. д. Однако, искажения, камуфляж, хитрость, обман, ложь, другие формы манипуляций сопровождают человека на протяжении всего его существования как вида, писаной и неписаной истории, индивидуальной жизни. Как сами такие практики, так и борьба с ними во многом определяют содержание научно-технических разработок, моральной и правовой практики. Более того, практика искажений, подделок и обмана используется в животном и даже растительном мире в целях защиты или добычи. Растения имитируют навоз, падаль для приманки насекомых, которые затем распространяют пыльцу. Насекомые мимикрируют под растения и даже животных. Земноводные, птицы, млекопитающие с помощью расцветки, звуков создают возможности лучшей адаптации и выживания. Что же вывело эти практики на фронтир современности, потребовало введения термина, применительно именно к сровременным практикам социальной коммуникации?

В условиях новой техноцентричной среды актуализируются признаки постмодернистской коммуникации [Керимов 1996: 381–382]: неопределенность, изобилие неясностей, разрывов повествования и перестановок; фрагментарность и принцип монтажа как текстообразующий механизм; «деканонизация» представлений о тексте; ирреалистичность и ироничность повествования; перфомансность, открывающая возможность самовыражения читателя при чтении текстов (в данном случае – индивидуальная траектория прочтения гипертекстуального контента); конвергенция жанров, смешение высокого и низкого регистров, стилевой синкретизм; конструирование реальности, представление событий с учетом потребностей аудитории. Современный человек, вовлеченный в перманентный процесс смыслообмена с пестрой информационной средой и воспринимающий «инпут» (входящую информацию) в режиме калейдоскопа, превращается в homo mediatus ‘человека медийного’ [Вартанова 2009], существование которого напрямую обусловлено процессом потребления медиатизированной информации.

Под влиянием постмодернистической мыслительной парадигмы «постижение действительности осуществляется в разрез традиционной доказательной траектории» [Маняпова 2010: 79], поскольку существенным становится не то, что правдиво, а то, что выглядит и звучит убедительно. Медиатизированная информация, стремительно распространяясь в цифровой среде в виде репостов и реинтерпретаций, не только является основой мировосприятия современного медиапользователя, но и обладает значительным манипулятивным потенциалом. Ее обилие и невозможность верификации коррелируют в современной медийной культуре с понятием «постправды» (post-truth), ставшим словом 2016 года по версии Оксфордского словаря; сочетанием «пост-правдивая политика» (post-truth politics), введенным в оборот в 2010 году публицистом Дэвидом Робертсом [Чанышева 2016: 56], и вездесущим сегодня фейковым новостным контентом, в результате чего составители толкового словаря английского языка Collins English Dictionary фразу «fake news» объявили ключевым словом 2017 года. В том же году термин post-truth («постправда») отпраздновал 25-й юбилей своего появления, о чем сообщил американский журнал «The Nation», в котором этот термин появился впервые. Популярная сегодня лексема впервые была использована в январе 1992 года в статье сербско-американского драматурга Стива Тесича [Лучинский 2018: 322]. В 1991 году между «The Nation» и Министерством обороны США разгорелся серьезный конфликт, причиной которого стали ограничения, введенные министерством обороны для пресс-пулов при освещении войны в Персидском заливе. 10 января того же года журнал подал в суд на Министерство обороны, а результатом этого иска стало знаменитое дело Nation Magazine v. United States Department of Defense, решения по которому так и не последовало, однако оно вызвало широкий резонанс в обществе. Год спустя после подачи иска к Министерству обороны в «The Nation» было опубликовано эмоциональное эссе Стива Тесича под названием Правительство лжи (A Government of Lies). Автор проанализировал информационную политику правящих кругов США с точки зрения официальных заявлений, приводивших к серьезным военно-политическим последствиям, которые спустя некоторое время опровергались, но не имели никаких последствий для тех, кто озвучивал подобные намеренные фейки.

В последние несколько лет проблема различения, «сепарации» истины и лжи вышла далеко за пределы логической семантики и судебных экспертиз в сферу журналистских практик, практики чтения, видеопросмотров [Barclay 2018; Bartlett 2017; Creech, Roessner 2019; Miller 2019]. Появились обстоятельные работы, где утверждается значимость фейков для информационного пространства и политики [Bisnoff 2019; Klemm 2017; Lima Quintanilha, Torres da Silva, Lapa 2019], социального инжиниринга [Hadnagy 2011], и даже в которых констатируется «смерть истины» и полное торжество «постправды» в современной публичной социальной коммуникации [Kakutani 2018]. Как показывают анализ и практика, некоторые группы «фабрики мысли» и группы влияния не только в пропаганде, но и используют материалы fake news для проталкивания прогнозов и проектов решений [Клишин 2020; Половинко, Козлова 2020; Почепцов 2020]. В коллективной монографии «политика постправды» и популизм [ «Политика постправды» и популизм 2018] раскрыта междисциплинарная эпистемология «постправды», ее антропологические измерения, формирование дисукрса «постправды» в политических науках, технологии «постправды» в традиционных и новых медиа, их связь с политическим популизмом, практики политического давления в условиях открытой виртуальной публичности. В такой ситуации впору задаться вопросом – а что в современной коммуникации «не-фейк»? И возможно ли его существование?

Понятие «фейк» включает в себя ряд самых разнообразных явлений медиасреды: от поддельных текстов, а также фото-, видео– или аудиозаписей до искусственно созданной по заданию заказчика популярность личности или проекта. Оксана Иссерс [Иссерс 2014: 113–115] отметила, что в русскоязычных дискурсивных практиках в лексеме фейк акцентированы семы преднамеренного обмана и манипуляции: согласно корпусным данным и медиатекстам, «фейковый» значит «мифический, искусственный, «невсамделишный»; «манипулятивный»; «слабый, неэффективный»; «демонстративно-показательный, ненастоящий». В Словаре синонимов русского языка под редакцией В. Тришина указано синонимов к лексеме «фейк» (в порядке уменьшения частотности): обман, ложь, неправда, подделка, фальсификация, фэйк [Словарь синонимов 2013]. «Фейк в русском языке существует в сознании его носителей прежде всего в его сигнификативном (обман) и прагматическом значении (отрицательная оценка), но не имеет очерченного денотативного класса» [Люцинский 2015: 93].

Сегодня функционирование слова «фейк» напрямую коррелирует не с маркетинговой сферой (источником), а с медиадискурсом в составе терминологического сочетания фейк-ньюс (а нгл. fake news), понимаемого как «фальшивая информация, часто имеющая сенсационный характер и распространяемая в СМИ под видом новостных сообщений» [Беловодская 2019: 168–172]. В русскоязычном обиходе под термином «фейк-ньюс» подразумевается как осознанное, так и неосознанное искажение информации, возникшее вследствие нарушения технологии производства новостей [Распопова, Богдан 2018], а синонимами к нему выступают лексемы псевдоновости, медиамистификация, фактоиды и др.

Анализ значительного массива фейковых новостей позволил Александру Суходолову разработать их детальную типологию, дифференцируя подклассы в зависимости от следующих критериев: соотношение достоверной и недостоверной информации; достоверность обстоятельств времени и места произошедшего события; состав лиц, упоминаемых в «новости»; цели создания и распространения; уровень восприятия достоверности [Суходолов 2017]. Елена Казимянец, в свою очередь, предлагает различать: псевдоновостные заголовки, которые «сообщают часть информации о ситуации, утаивая другую часть, что побуждает читателя делать неверные импликации»; фейковые, которые «не имеют под собой референтной основы вообще» (сюжет о распятом мальчике или дело 13-летней Lisy русско-немецкого происхождения в Берлине); заголовки, преподносящие локальное событие как общезначимое, т. е. создающие информационный шум [Казимянец 2018].

Такие типологии, как и содержание дискуссии, приведенной во Вступлении показывает сложность и неоднозначность фейков и даже критериев «фейковости», по которым нечто можно квалифицировать в качестве фейка. В данном разделе предпринята попытка обобщить, а еще лучше – систематизировать такие квалификации, что позволит развертывать дальше конкретный анализ.

2.1. Коммуникативная природа фейков

Как учили великие Конфуций и Платон, любое дело надо начинать с «исправления имен», то есть – с уточнения значения используемых слов и выражений. Применительно к данному случаю – со способов употребления ключевых терминов, задающих предмет обсуждения в этом тексте.

Исходной точкой предлагаемой систематизации может служить очевидный факт – фейки рождаются в коммуникативной среде, они связаны с целями коммуникации, реализуются с помощью средств, каналов, технологий коммуникации. В этой связи представляется принципиально важным одно, иногда не учитываемое различение – информационных и коммуникативных процессов. Информация – некие данные, мера разнообразия, то, что измеряется в битах, байтах, килобайтах мегабайтах и передается с помощью технических устройств, обеспечивающих информационные обмены, в том числе и с помощью кодировки [Шеннон 1963; Винер 1983]. Коммуникация же – обмен информацией, осмысленной кем-то и как-то, в каких-то целях и контекстах. Отождествление или даже неразличение информации и коммуникации, информационных и коммуникативных процессов и технологий не только не корректно, но и ведет к далеко идущим последствиям.

Примером могут служить «информационные технологии образования», сводящие образование к освоению и усвоению данных, но не знаний, для освоения и усвоения которых необходима межличностная и групповая коммуникация, зачастую неоднократная, связанная с осмыслением полученных сведений. Другим примером может служить понятие информационных войн, в котором смешиваются собственно информационные войны, имеющие целью подавление и разрушение материальной инфраструктуры и программного обеспечения информационных систем противника, важных для выработкии трансляции принимаемых решений, и «войны», направленные на сознание, убеждения и взгляды оппонентов (и не только), т. е. связаны скорее не с информацией, а со знанием и смыслами. Причем в обыденном дискурсе под информационными войнами понимается именно второе.

Слово «смысл» употребляется в самых различных контекстах – от смысла слова и сказанной фразы до смысла происходящего и смысла жизни. Смысл – одно из ключевых понятий и логической семантики, и лингвистики, и искусствоведения, и теории коммуникации, и социальной психологии. Этот перечень можно продолжать и продолжать. Такая «многосмысленность» не случайна. Смысл – порождение конечной системы, пытающейся постичь бесконечное разнообразие мира и вынужденной делать это всегда в каком-то определенном ракурсе, с какой-то точки зрения, в каких-то целях, с какой-то конкретной позиции, – в каком-то смысле [Тульчинский 2019b]. Именно такой системой является человек – существо конечное в пространстве и времени, наделенное способностью осознания своей позиции и её выбора. В этом плане, смысл – принципиально человеческое проявление, измерение бытия. Вне человека смысла нет – только детерминации, причинно-следственные связи, включая обмены веществ и мерами разнообразия.

Два важных следствия из сказанного. Во-первых, смысл оказывается связан с выбором позиции, дающей возможность некоего обобщения, и такая позиция должна быть внешней, как ее характеризовал М.М. Бахтин – «позицией вненаходимости» [Бахтин 1979: 7-180]. Так смысл слова извлекается из фразы, смысл фразы – из текста, смысл текста – из контекста его использования. Также и поиски смысла жизни предполагают выход в ее возможные контексты, выходящие за рамки индивидуального существования – от продолжения рода до политической, религиозной идее или служения истине.

И, во-вторых, будучи связан с выбором или определенной позицией, смысл интенционален, телеологичен, связан с целесообразной деятельностью, с определенными фреймами, паттернами, практиками использования предмета осмысления.

Любая коммуникация, в т. ч. и фейковая, в самом общем виде, образует комплекс, включающий: адресанта, сообщение, информационный канал и адресата. Этот комплекс может дополняться кодирующими и декодирующими утройствами, которыми, соответственно пользуются адресат и адресант, системами ретрансляции и приема информации, системами подготовки адресата и адресанта, обеспечивающими их коммуникативную компетентность, ролью информационных шумов и помех, возможной промежуточной ролью экспертиз и критики [Соколов 2002]. Но информционно-технологическое ядро публичной коммуникации, важное для анализа фейков, обрисовано давно и точно.

Коммуникацию активирует некий адресант, выступающий источником сообщения, транслируемого по каналам определенным адресатам, которых (контент сообщения, каналы и адресатов), в принципе, он же и выбирает. Адресатом может выступать личность, группа, организация, инстанция, автоматизированные системы (боты). Этот круг может включать специально, даже профессионально занимающихся фейками троллей, фабрики троллей, спецслужбы.

Коммуникация – сложный рефлексивный акт. Так, в коммуникации между условными Иваном и Петром, фактически, принимают участие эти двое в шести форматах (ипостасях). Во-первых, это собственно два индивида Иван и Петр. Во-вторых, это Иван в сознании Петра и Петр в сознании Ивана. А в-третьих, это Иван в сознании Петра, каким его видит Иван (за кого, по мнению Ивана, его держит Петр), и Петр в сознании Ивана, каким его видит Петр (за кого, по мнению Петра, его держит Иван). На учете этой сложной рефлексивности построены психологические рекомендации построения эффективной коммуникации, аргументации, манипулирования переговорами и т. п.

Важнейшей характеристикой адресанта являются его намерения (интенция).

Коммуникация всгда мотивирована. Адресант активирет коммуникацию всегда с какими-то намерениями, ведомый какими-то мотивами, нередко – преследуя какие-то цели. Тем более это отнгосится к использованию членораздельной речи. Так, фраза «Солнце взошло!» выражает не только радость узнавания факта очередного восхода солнца, но и, будучи адресованной кому-то, означает и что пора что-то предпринимать: вставать, завтракать, идти на работу и т. д. – в зависимости от ситуации. Именно мотивированные намерения – осознаваемые и не очень – придают сообщению интенциональность, как характеристику содержания сообщения, связанную с выраженным в нем отношением (направленностью, оценкой) к людям, явлениям, предметам.

Торговая сеть Sunlight, известная на ювелирном рынке своими маркетинговыми ходами (продажа подвесок с бриллиантами за несколько тысяч рублей, раздача украшений на кассах продуктовых магазинов), уже который год, начиная с 2017 года практикует извещения в социальных сетях о том, что «магазины Sunlight в вашем городе закрываются», а товар распродают «со скидками до 80 %». При этом в списке закрывающихся магазинов в Москве значатся точки, работающие по сей день, и, по словам представителей торговых центров, в которых расположены магазины, съезжать арендаторы не собираются (https://www.forbes.ru/karera-i-svoy-biznes/408707-beskonechnaya-likvidaciya-kak-yuvelirnaya-set-sunlight-zarabotala). Такой PR-ход явно имеет целью привлечь внимание к бренду компании, также и к самой продукции, которая выглядит более привлекательно с учетом скидок из-за «ликвидации», и направлен на потребителей, которые стремятся заполучить товар по якобы скидочной цене из-за закрытия магазина и готовы совершать спонтанные покупки.

С такой «маркетинговой компанией» пытаются бороться. В июле 2020 года волгоградское отделение ФАС впервые признало рекламу Sunlight нарушающей п. 3 ч. 3 ст. 5 Закона о рекламе № 38-ФЗ (реклама, содержащая недостоверную информацию о возможности приобретения товара в определенном месте или в течение определенного срока). Тогда антимонопольное ведомство не оштрафовало компанию, но предписало прекратить распространять информацию об «уходе с рынка» и передало материалы дела «уполномоченному должностному лицу для принятия решения о возбуждении административного производства» (в картотеке арбитражных дел разбирательство пока не появилось).

Похоже, что компании трудно вменить ответственносмть за представленную фейковую новость, т. к. согласно Закону «Об информации, информационных технологиях и о защите информации» только информация распространяемая «под видом достоверных сообщений, которая создает угрозу причинения вреда жизни и (или) здоровью граждан, имуществу, угрозу массового нарушения общественного порядка и (или) общественной безопасности либо угрозу создания помех функционированию или прекращения функционирования объектов жизнеобеспечения, транспортной или социальной инфраструктуры, кредитных организаций, объектов энергетики, промышленности или связи» может быть признана фейковой и подлежит административному наказанию. В данном случае фейк не несет ущерб здоровью, имуществу и жизни граждан и юридических лиц. Похоже, что кто в этой истории и страдает, так это сама Sunlight, которая в своих в маркетинговых экспериментах зашла слишком далеко: из-за рекламы о «распродажах за бесценок» и ликвидации сети, которая не наступает уже который год, компания стала интернет-мемом.

В намерения создателей фейков могут входить изменения в представлениях, оценках, образе мыслей, взглядах и поведении малых и больших социальных групп – вплоть до некоего социума в целом. Это может быть достигнуто за счет фактов и оценок, подвергающих сомнению сложившуюся (доминирующую) смысловую картину мира, комптентность лиц, принимающих важные решения. Использование таких сообщений может преследовать цель нанести вред конку рентам в политике, бизнесе, науке, нанести ущерб их делу, имиджу и репутации. Недаром фейки выступают инструментом «черного пиара» – манипулятивной коммуникативной технологии, позволяющей добиваться конкуретных преимуществ не за счет продвижения своих позитивных конструктивных и привлекательных качеств, а за счет принижения качеств реальных и потенциальных конкурентов [Шейнов 2007].

Использоваться фейки могут и для консолидации вокруг транслируемых ими групп сторонников, а то и для создания новых социальных институтов – как это было показано во Вступлении и будет показано в разделах 3–5.

В намерения может входить нежелательность возможной ответственности за последствия активированной коммуникации. Намерения могут скрываться. Более того, может скрываться сам инициатор. Этим анализ фейков оказываается полезным для теории и практики коммуникации. Потому как, применительно к фейкам, в адресанте следует различать автора и собственно актора. Автор может быть вымышлен, обозначен неким псевдонимом, ником. Выявление подлинного актора, скрывающегося реальными и вымышленными авторами – задача иногда трудно выполнимая, становящаяся иногда, особенно в случае исторического материала, делом поколений исследователей.

Авторство фейка, как и круг его акторов могут быть многоуровневыми, наслаиваясь друг на друга, придавая фейку эффект нарастающего снежного кома.

13-летняя девочка из мусульманской семьи в городе Конфлан-Сент-Оноре недалеко от Парижа пожаловалась отцу на учителя истории Самюэля Пати, который отстранил ее от занятий на два дня. По словам девочки, на уроке 6 октября 2020 года по свободе слова, посвященном нападению исламистов на редакцию французского сатирического журнала Charlie Hebdo, Пати решил показать детям карикатуру из журнала – изображение пророка Мохаммеда в обнаженном виде, попросив перед этим выйти из класса учеников-мусульман. Девочка якобы начала спорить с учителем, за что он и наказал ее. Отец девочки, уроженец Марокко Брахим Шнина, пожаловался на учителя руководству колледжа и в полицию, обвинив Пати в исламофобии, а также выложил в Facebook несколько видео, в которых назвал Пати «бандитом», призвал добиваться его увольнения, сообщив имя учителя и где находится колледж. К его призывам подключился исламский радикальный активист Абдельхаким Сефриуи. Эти посты о учителе заметил 18-летний чеченец Абдуллах Анзоров, переехавший во Францию из России еще ребенком.

16 октября 2020 года Анзоров убил Пати, обезглавленное тело которого нашли на территории колледжа, где он преподавал. При попытке задержания Анзоров был застрелен полицией. Во Франции прошли многотысячные акции памяти Пати. Учителя посмертно наградили орденом Почетного легиона – высшим знаком отличия Франции.

В мусульманских странах началась кампания против французских властей и лично президента Эммануэля Макрона – их обвинили в оскорблении религиозных чувств мусульман. В России действия французских властей резко осудил глава Чечни Рамзан Кадыров, тело Анзорова было вывезено на родину, а похороны прошли в форме многолюдного традиционного ритуала. Медийно раскрученный боец ММА Хабиб Нурмагомедов выложил в сетях фотографию Макрона, сопроводив ее текстом: «Да обезобразит Всевышний лицо этой твари и всех его последователей, которые под лозунгом свободы слова оскорбляют чувства более полутора миллиардов верующих мусульман». [France2 2021]

Довольно быстро выяснилось, что девочка соврала отцу. На уроке ее просто не было, потому что накануне ее отстранили от занятий за прогулы. Она призналась, что выдумала спор с Пати, потому что не решалась назвать отцу реальную причину отстранения от занятий. Девочка сильно привязана к отцу, а училась она хуже своей сестры-близнеца. Про карикатуру на уроке она узнала от одноклассницы, и решила использовать в свое оправдание, приукрасив детали: Пати не принуждал учеников-мусульман выйти из класса, а лишь предложил им закрыть глаза.

Следствием убийство Пати было расценено как террористический акт, прямо связанный с кампанией в фейсбуке, которую устроил Шнина. Помимо девочки и ее отца, в деле об убийстве Пати было выявлено еще 12 обвиняемых. В их числе – Сефриуи, помогавший распространять информацию о Пати в фейсбуке; друзья Анзорова, подвозившие его до колледжа Пати и помогавшие с организацией убийства; двое учеников колледжа, которые за 300 евро показали Анзорову Пати. По оценкам следствия, Анзоров не скрывал от них, что намерен навредить учителю.

Школьница была помещена под надзор правоохранительных органов. После заочного судебного заседания её перевели в другое учебное заведение в том же департаменте. Ее отец, которому предъявлено обвинение в пособничестве убийству террористической направленности, назвал себя «глупцом». По его словам, он не желал вреда Пати, а только «хотел быть хорошим отцом». Правоохранительные органы выявили, что Анзоров несколько раз связывался со Шниной перед убийством, но сам отец девочки утверждает, что не помнит этого, так как после его постов ему звонили и писали многие люди.

Детская закомплексованность и воображение породили ложь, запустившую цепочку заявлений и событий, ка которым подключались новые и новые люди, в результате чего детская ложь разрослась до трагедии международного масштаба.