Текст книги "Фейки: коммуникация, смыслы, ответственность"

Куликов С.Ю.: Президент не сам употребил, это было в вопросе, заданном ему.

Золян С.Т.: Понятно, но он же ответил, значит, он понял, о чем идёт речь. Значит, здесь у нас есть три позиции: я разоблачаю; а ты говоришь, что нет, ты не разоблачаешь, а ты порочишь; а суд будет рассматривать: это клевета или нет. Потому что можно опорочить, говоря правду. Здесь мы выходим на то, что фейк и порок оказываются связанными с системой ценностей.

Чернявская В.Е.: С системой институциональных конвенций.

Золян С.Т.: Да, причем конвенций, получающих юридическое оформление: о ком можно плохие вещи говорить, а о ком нельзя. И таким образом мы выходим на теорию перформативов с их условиями эффективности речевого акта. Разоблачать – это не является иллокутивным самоубийством, а вот «порочить» – помимо этого, еще и административным правонарушением.

Согомонян В.Э.: На мой взгляд, фейк в его расхожем понимании – есть любой актор публичного дискурса, которому не удалось доказать свою: а) не-бинарную подлинность, б) компетентность, в) ответственность. Если немного забежать вперед и сравнить фейк с «автором» Бахтина, Тынянова, Гаспарова и других для того чтобы сразу показать самое существенное сходство, то и фейк имеет две априорно предполагаемые подлинности – истинную (сверх-субъект/носитель некоего концепта публичного дискурса, который говорит через подставного носителя роли) и ложную (сам физический фейк, некто Иван Иванович как фреймовый – и в этом фрейме обладающий свойством конвенциональности для других акторов дискурса – персонаж). При этом, интересно заметить, что по правилам этого незамысловатого спектакля (конечная область значений), его участники безусловно принимают эту условность и считают ложного автора истинным, а истинного – лишь предполагаемым. И только тогда, когда актор (извините – актёр) начнет говорить от собственного лица или же на сцену выйдет реа льный актор – тогда фейк исчезнет, уступив место подлинному автору текста и совпав с ним. Не потому ли сейчас в моде селфи на фоне чего-то, так как это что-то можно скопировать, смонтировать и т. д., а селфи (вкупе с демонстрированием момента времени by default через настройки телефона) есть то самое утверждение подлинности? И если в литературе этот вопрос уходит на третий-четвертый план (Шекспир или Рэтлэнд – не суть важно, ведь автор – это сама литература в ее сконцентрированности в некоем условном авторе), и после прочтения текста, после совершения «акта культуры» может вообще не волновать потребителя, то в публичном дискурсе вопрос авторства не может быть проигнорирован в такой степени, ведь очень важно КТО автор текста (вернусь к этому ниже).

Некомпетентность и безответственность – еще две характеристики фейка. Вновь сравним с автором, но уже со знаком минус: не мог автор литературы (той, которую мы считаем настоящей, простите за банальность и парадоксальность) не смочь написать стоящую вещь или подписаться под неграмотно написанным текстом, в котором сюжет с середины пропадает и нет фабулы и финала. А фейк может, ведь ему институционально не хватает подлинности, за ним есть элемент игры или карнавала, который непреодолим. Ведь это не Трамп встречается с Ким Чен Ыном, это его «послали» туда ОНИ, чтобы под шумок провернуть нечто более важное скажем в Иране или Украине.

Теперь ещё раз про подлинность. Вспомнил фразу императора Юстиниана о том, что мол римский народ умножился, каждого по отдельности спросить невозможно, так что давайте спросим его представителей – сенаторов. Теперь же, хоть «народ» в мире умножился до невозможного, тем не менее каждого из них можно спрашивать – благо есть личные аккаунты в социальных сетях. Получается, что возможность есть, точно так же, как раньше была такая возможность на городских площадях. И даже при понимании того, что в этой толпе могут быть фейки, тем не менее любой крик с площади может считаться подлинным голосом из народа (хотя, может, кричал не «настоящий» человек, а провокатор, лица-то не видно), при этом кричащий некомпетентен (несет всякую ахинею) и безответственен (просто – не несет никакой ответственности за свои слова, максимум может получить тумака от соседа по площади). Вот вам и фейк.

Ещё один, на мой взгляд, важный момент. Совокупность фейков – существующих и выступающих на той или иной более или менее авторитетной площадке в Сети – есть не что иное, чем воображаемое и доступное к осязанию общество, а совокупность их действий (лайков, дизлайков, комментов и др.) есть конвенционально легитимное (!) общественное мнение, побуждающее индивидов (и власть) к конкретному социальному действию. Это успешная имитация социального давления по Бергсону, а если в комментах этих фейков есть и пассионарность – то и любовный порыв. Не могу не поддаться соблазну и не привести пример: на площади у дворца прокуратора собрались исключительно подосланные Каиафой люди и кричат «Варрава», но это фейки, а истинно народное мнение было в пользу Иисуса. Заметьте: никакой ответственности для фейков (как символично, что они безликие!), это зона ответственности первосвященника как субъекта-концепта и автора идеи/идеологии, адресат действия – полномочный наместник Рима, которому для исполнения правосудия нужен легитимный и публичный пассионарный «народный» акт.

Тульчинский Г.Л.: Варр-ава = сын отца. Так что не известно еще, кого имел в виду толпа в Иерусалиме, и кто и как это проинтерпретировал.

В одном из первых разговоров мы пришли к выводу, что фейковость применительна только конкретному социуму, который и выступает сувереном отбора «правды». Тогда же у меня выработалось определение, которое показывал Михаилу Васильевичу: фейк = безответственная информация на актуальную тему для сообщества, интерпретируемая в плане формирования неадекватной картины мира этого сообщества. Неразоблаченный в глазах этого сообщества фейк таковым не является.

В этом плане – любое сообщество – реальное. И если ему очень надо, то оно из чего угодно сделает основополагающий миф. Из ордынского сатрапа сделает святого, который в иконописи будет воевать с татарами. В истории остаемся не мы, а легенды о нас, писал В.Б. Шкловский.

Согомонян В.Э: Соответственно, если автор литературного произведения может быть признан неважным, или нужным, или усреднённым, или умершим в принципе и т. д., и при этом его произведение может потерять лишь в некоторых деталях контекста и интерпретации, при этом оставаясь валидным в самых разных смыслах этого слова, то фейковый автор «социального произведения» своим существованием и произведением субституирует социум и играет значительную роль в цепи коммуникативных, социальных и всяких других возможных действий конкретных индивидов, социальных и политических групп, наконец – власти.

А где же настоящее, реальное общество? Воздадим дань классикам: оно умерло, не выдержав бремени сверхиндивидуализации (прямо вопреки алармизму Ортеги-и-Гассета) и экстериоризации…

Тульчинский Г.Л.: Именно это и имел ввиду под «сорвало резьбу». Некомпетентность и безответственность = неинституционализированность. Это не «проклятый постмодернизм» (который суть следствие маркетизации всего и вся), и не «проклятый Интернет». Это освоение людьми новых технологий коммуникации. Стремительных и массовых. Было очень романтично. Стало очень противно и даже опасно. И теперь за такими ребятами стали приходить. Без особого разбора, ломая судьбы… Что очень и очень плохо. Но в какой-то степени неизбежно. Это процесс. Как говорил один мой выпускник, его общение с криминалом очень способствовало его нравственной зрелости. Он впервые понял, что слово – поступок, и что «за базар надо отвечать».

Золян С.Т.: Мы приближаемся к тому, что в случае фейковости определяющим оказывается фактор адресата, образ адресата и здесь вновь парадокса льно возникает Бахтин с его нададресатом. Ему, а не отправителю сообщения, решать, что есть фейк и подлежит блокированию, а что информация и требует реагирования. Понятие фейка следует связать с политической коммуникацией, то есть достижением некоторых эффектов по изменению мира в результате перформативных актов и акций.

Ильин М.В.: Вынужден как внешний критический наблюдатель пойти против течения. Да и по убеждениям тоже. Мне преувеличенный интерес к фейкам кажется непродуктивным. Дело в том, что фейк, как и все теневые феномены – карнавалы, например, вообще существуют и, тем самым, значимы не столько сами по себе, сколько относительно базовой действительности и действительного смысла. Тот же карнавал, сатурналия и прочие подобные штуки по сути дела лишь временная затея, освежающая базовый рутинный порядок. Без него они теряют всякий смысл. Более того – они не возможны. Фейки и карнавалы можно, конечно, изучать сами по себе, но в крайне узкой перспективе, для весьма специфических исследовательских задач и, выражаясь метафорически с крайней близорукостью и краткостью дыхания. А как известно, каждый слышит, как он дышит. На коротком дыхании большого пути не пройти, больших проблем не решить. Только мелочи.

Золян С.Т.: Это верно, но только применительно к узкому пониманию фейковости. Но само явление – пусть малая, но часть вопроса, а есть и – а что есть истина? Что есть истинный мир и что есть майя? Манихейство и гностики – вот истинные борцы с фейковостью мира. А я в этом вопросе тыняновец – явление надо изучать в минимуме условий. Так что из этих забав мы можем выйти на что-то серьёзное. Напомню мое сравнение: фейк подобен сорняку – растению, которое выросло не там, где положено. Так что понятие деонтической модальности распространяется не только на содержание, но и на все остальные факторы коммуникации – на канал, на участников и даже на цели.

Мы снова по кривой вышли на фактор адресата. Отсутствие или фейковость адресата торпедирует коммуникацию или же делает фейковым процесс коммуникации в целом. Но это неожиданно высвечивает очень интересную особенность – фейком может быть и текст, и «автор» текста. И коммуникация может быть эффективной. Но вот фейковость адресата убивает коммуникацию. Это уже не коммуникация, а её имитация или даже муляж. Так что главный фактор – адресат? На нем оказывается все завязано?

Доведём ситуацию до абсурда. Реальный отправитель сообщения (другой вариант – бот) отправляет некоторое сообщение (фейк или не фейк – уже не определимо или не важно, или рассмотрим обе возможности) ботам и получает в ответ от ботов некоторые сообщения. Будет ли это коммуникацией?

Между тем эту операцию вполне можно представить – как процедуру выявления фейков и ботов – по получаемому ответу. И тогда она становится осмысленным действием – событием и поступком. За это власти могут и орден дать, и по шее – так что это вполне социально-политическое действо. Сергей Юрьевич говорил, как в реальной практике такие ситуации могут выглядеть. Вопрос – возможна ли коммуникация при фейковости адресата? И второй – куда более тяжкий – что есть и как проявляется фейковость адресата.

Авторство не столько отношение собственности (как у Фуко), а именно ответственности. За указы президента несет ответственность он, а не разработчик. Но безответвенность в политике это не только характеристика субъекта, но и адресата. Народ безмолвствует. Причем это может быть и насильственный акт. «Громите речию свободной // Все тех, кому заткнули рот!» (Ф.И. Тютчев).

Тульчинский Г.Л.: Любой поступок ответственнен. Если не понимаешь, «не подумал», то тебе припишут. Особенно там, где бизнес, науку, общественную деятельность, религию понимают только в терминах УК. Создал компанию, НКО – значит имел умысел, создал группу… Но массовое освоение Интернета создало ситуацию массового приписывания и домыслов. И правохоронители создают вторичный рынок приписываний, пользуясь выгребной ямой фейков. Иногда подливают туда жидкость для розжига.

Проблема авторства – не совсем проблема фейка, хотя и пересекается… Автор может перенять стиль письма (не только в литературе, но и в живописи, музыке, в любом творчеестве), может заимствовать стиль (как, похоже, сделал Б. Пастернак), может создать автора-рассказчика (Ф. Ницше – Заратустру, М.Н. Эпштейн – философа И. Соловьева, якобы сгинувшего в лагерях), в конце концов, он создает себя – как автора. М. Бахтин решал вопрос об авторе, исходя из религиозно основанной метафизики бытия и существования. Он же был метафизик-персонолог, вынужденный заниматься этим на материале филологии.

Все остальные поиски автора – суть правовая проблема собственности – конвенциональная и институционально заданная культурным контекстом. Не даром Л. Толстой так не любил авторство и собственность.

Белецкая Т.В.: Мне также кажется, что мы довольно широко интерпретируем понятие фейка, в результате чего, у нас складывается та же ситуация, что и с понятием истины, когда возникает необходимость выделить и типологизировать различные варианты его понимания.

Особый интерес представляют социальные аспекты признания чего-либо фейком. В современных условиях, когда потребитель медиаконтента может быть максимально удалён от порождающей его реальности как в социокультурном, так и, буквально, в физическом пространстве, у него практически отсутствует возможность достоверной проверки того или иного факта, новости, сообщения и тому подобное. Тем не менее, внутренне сохраняется необходимость в упорядочивании и маркировании этого информационного хаоса. И тогда на этот процесс определения фейковости могут оказывать влияние различные социальные группы, значимые другие и т. д. Факт достоверности и недостоверности той или иной информации может раскрыть специалист, эксперт, а иногда, возможно, и не эксперт, но весомая социальная фигура – политик, актёр, общественный деятель, тот, кого мы признаём авторитетом.

Таким образом, открытым для исследования остается как раз этот процесс определения фейка с позиции самого потребителя. С социологической точки зрения было бы продуктивно выделить те критерии, которыми руководствуется сам индивид в определении фейков. Интересную пищу для размышлений здесь даёт игра «Bad News Game», в которой игроку сначала предлагается пройти тест на определение фейк новостей, потом выступить собственно их создателем, набрать фолловеров и так далее, а в конце игры необходимо пройти тест ещё раз. Собранная программой статистика демонстрирует, что, пройдя игру, участники намного успешнее справляются с данным тестом. В этом свете возникает вопрос о возможности обучения медиа аудитории распознаванию фейков.

Золян С.Т.: Под фейком мы не автора имеем в виду, а новости, но тем не менее в Америке заблокировали именно аккаунты, то есть отправителей сообщений и их каналы. Что было критерием блокировки? Что там не было под аккаунтом какого-то реального человека, или то, что он писал какие-то пророссийские вещи, или критиковал Демократическую партию или Хиллари? Какие были критерии там?

Далее, что касается распознавания. Одно дело, если это политические новости, но могут быть ещё новости такого типа: «В калининградском зоопарке крокодилица родила тройню. Будет это информация считаться фейком?

Чернявская В.Е.: Будет, если мы разделяем экспертное знание и бытовое знание. В любом дискурсе, будь то политический дискурс, рекламный дискурс и так далее, есть свои эксперты. Безусловно, фейк идентифицирует и для нас лингвистов именно с точки зрения экспертного знания.

Ильин М.В.: А если ты ещё эти вещи под рубрикой «1 апреля» публикуешь, то все нормально.

Куликов С.Ю.: Ещё кликбейт-заголовки.

Тульчинский Г.Л.: В таблоидах можно что угодно говорить, а в деловой прессе – нет, и в научных изданиях – нет.

Чернявская В.Е.: Я могу продолжить то, с чего начал Григорий Львович. Здесь как раз речь идёт о том, что в том числе под видом доказательного знания, научного знания может подаваться квазинаучная информация, которая может быть распознана как фейк только с опорой на эксперта.

Куликов С.Ю.: Задача, которая обычно заключается в распознавании любой такой классификации, двойная. Первое, узнать насколько люди согласовано между собой распознают одно и тоже. Второе, насколько компьютер может распознать фейк, превосходит он человека в распознавании или нет, какие классы компьютер лучше распознает, чем человек, а какие человек лучше, чем компьютер, а дальше идёт условная градация по возрасту, полу, стране, первый язык, второй язык и так далее.

Белецкая Т.В.: Я с этим согласна, я говорю даже не о том, что сейчас люди стали лучше разбираться, что является фейком, а скорее о том, что у них начали появляться сомнения. И тот факт, что они не всегда могут разобраться в том, правда или неправда перед ними, рождает определённое напряжение, с которым наверняка сталкивались и мы все. Мы читаем и слушаем новости и испытываем напряжение, потому что уже не так просто определиться с тем, можно ли доверять этой информации, как это было раньше.

Тульчинский Г.Л.: Мне кажется, что понятия фейка очень связано с темой слухов и новостей, потому что слухом и новостью является не любая информация. И фейком тоже является не любая информация. Слух порождает информация, которая либо затрагивает большой круг людей, обычно это что-то связанное с какими-то экзистенциональными угрозами, с политическими угрозами, с экономическими угрозами. Это и то, что касается звёзд, известных людей, то, что касается, межличностных отношений, особенно межгендерных, какие-то кадровые назначения. Если я скажу, что у меня левая пятка чешется, то это ни у кого из присутствующих это не вызовет интереса. А если я скажу что-то связанное с какой-то компрометирующей информацией знакомых коллег, перспективой увольнения, то она тоже тут же будет на слуху. То есть, информация должна быть какой-то «отзывчивой», которая вызывают у собеседника определенный чувства.

Чернявская В.Е.: Это связано, опять же, с социальной включённостью.

Тульчинский Г.Л.: По поводу достоверности-недостоверности может оказаться полезным привлечь идею Л. Болтански, его концепцию справедливости, что в любом сообществе есть несколько базовых этосов, в которых есть свои представления о ценностях, свои представления об успехе, свои представление о провале и т. п. И при этом – существенно различные. Сам Болтански выделяет этосы: рыночный (бизнес), статусный (это военные, чиновники), вдохновения (священнослужители, артисты художники), научный этос. В каждом из них совершенно отдельные, представления о достоверности, представления об успехе, представления о провале и так далее. И у каждого из этих этосов свои каналы информации и коммуникации, они друг дружку не читают, не смотрят и не слушают. И, наконец, есть какой-то общий этос и каналы информации, которые объединяют весь социум и которые носят общественно политический характер.

Золян С.Т.: Мы можем рассмотреть это в сфере международных отношений. Тут получается такая симметрия: допустим, что-то с российской страны – это американские фейки, а с американской – это российские фейки.

Я всё-таки к своему вопросу хочу вернуться, на основании чего закрывались эти двести тысяч аккаунтов?

Куликов С.Ю.: Это очень просто делалось. В первую очередь, бралось, что они делают. Для части этих ботов бралось IP пользователя, в их случае это был идентификационный номер региона. Далее то, в чем они участвовали, то есть какие хэштеги они распространяли. Затем их взаимосвязь между собой, и там ещё смотрели, какие они использовали финансовые схемы. Плюс, аномально высокий рейтинг по лайкам, репостам и ещё чему-нибудь. То есть это были традиционные методы определения именно ботов и фейковых аккаунтов.

Золян С.Т.: То есть, получалось так, что по содержанию можно определять, смотреть, можно лайки, реакцию и так далее. Но некоторые критерии, казалось бы, абсолютно не имеют отношение к семиотике: кто какие финансы получал.

Деньги, заговор – это некоторая интенциональность, некоторая цель. Здесь мы выходим на принцип интенциональности, который может выражаться в лайках, может в том, что я как раз лайки не ставлю, но от вас деньги получаю. Кто за этим стоит, кто деньги платит? Деньги платят не просто так, значит, есть какая-то цель.

Здесь мы выходим на практическую реализацию. Например, как порочить власть, там мы вышли на пресуппозицию. А здесь ещё присутствует организованность. Если они рассматривали совокупность пользователей, то, значит, здесь присутствует организованность. В этом случае индивидуальный фейк как бы не попадал в поле зрения.

Здесь интересно и другое. Если мы распознали, что это написала компьютерная программа, то это фейк? Даже если там правда написана?

Куликов С.Ю.: Нет, в данном случае они пишут, что это бот, распространяющий фейковую информацию. А кто за ботом стоит – именно это вот Фейсбук и проверял. Потому что существует также масса рекламных ботов, продвигающих ещё какие-то товары и так далее.

Золян С.Т.: Ещё очень интересно, что они по месту расположения IP смотрели. Есть пространство, которая рассматривается как чужое, и значит, что, если что-то выходит из этого чужого пространства, значит, это несёт в себе опасность и угрозу.

Куликов С.Ю.: Там ещё интересней. Там есть условно так называемое «серое пространство».

Золян С.Т.: Это серое пространство – это пространство между двумя мирами?

Куликов С.Ю.: Обычно серое пространство – это там, где самые дешёвые серверные мощности.

Золян С.Т.: По мифологическим схемам там трикстеры должны сидеть. То есть, хакеры – это современные трикстеры, которые распространяют фейки. Мы вышли на архетипы. Здесь не столько логика, сколько архетипы работают.

Тульчинский Г.Л.: Мы ничего не найдём, пока не начнём говорить о том, что есть какие-то игры, связанные с социализацией, с социальной формой. В какие-то языковые игры люди играют всерьез, а в какие-то – не всерьез. Без намерения, вбрасывающего определенный контент, и без определённого контекста воспринимающего, без адресата, который может это воспринять всерьез и начать распространять. Либо это манипуляция, либо это люди, которые попались на крючок.

Золян С.Т.: Наша задача – это не то, как бороться с этим, а понять что это такое. Нам интересно понять, как они фильтруют, на основании чего, то есть, какие у них критерии. Сергей Юрьевич рассказал, как американцы российские фейки выявляли, и это вывело нас на вот эти серые зоны, это привело нас к определённому мифу. У разработчиков этих программ, не знаю, эффективны они или не эффективны, но должна быть какая-то мифологема. Например, мифологема заговора тёмных сил и пересечения границ здесь очень хорошо сработала. И мне кажется, что если мы посмотрим, как эти разработчики описывают свои стратегии, то мы, возможно, к другому мифу придём.

Белецкая Т.В.: Мне кажется очень ценным с практической точки зрения, что новостные фейки, как говорил Григорий Львович, всегда обладают сходными чертами. Соответственно, их можно определённым образом анализировать стилистически, семантически или как-нибудь ещё. Их видно, они выделяются на фоне других новостных сообщений, примером могут быть те же кликбейт-заголовки. Поэтому интерес представляет природа создания новостного фейка и то, что его отличает от, скажем так, рядового новостного сообщения, например, большая эмоциональность и так далее. Мы можем выделять эти характерные черты и их анализировать.

Куликов С.Ю.: Мы не сможем ловить фейки такого рода, например, как некролог на живущего человека. Где-то напечатали по каким-то там данным, что умер однофамилец какого-то известного человека, проживающий где-то. Кто-то это увидел, и пишет, что умер известный человек.

Белецкая Т.В.: А, может быть, мы все же сможем обнаружить, сможем распознать, что это фейк. Мне кажется, что важнейшую роль в этом будет играть опыт. После того как мы не раз столкнемся с фактом того, что подобные сообщениями могут быть фейком, у нас, возможно, появится некая «прививка» против фейковости. То есть, когда нет подобного опыта, ты, конечно, поверишь подобному некрологу, но если ты сталкивался с тем, что это может быть ложной информацией, то в дальнейшем ты будешь меньше ей доверять и, возможно, её проверять.

Золян С.Т.: В Армении было подобное событие, когда появилась новость, что Пашинян умер. На самом деле умер, но другой Пашинян. И, соответственно, сразу пошли новостное сообщение, что тот самый Пашинян умер и так далее.

То есть, получается, что человек, который эту новость распространил, он рассчитывал на то, что люди подумают, что умер именно тот известный Пашинян. Значит, здесь помимо известности, должна быть также какая-то событийность точка. Потому что вот то, что кто-то неизвестный умер – это не событие, а то, что Пашинян умер – это событие.

Чернявская В.Е.: Может быть, вот этот интертекст высказывания про персону или про события, накладываясь или не накладываясь на который, что-то получает статус фейка. Если есть текст про Пашиняна, то любое другое сообщение с ним интертекстуально связано.

Золян С.Т.: То есть, в данном случае сами каналы передачи информации создают фейковость, хотя сама пропозиция истинна.

Чернявская В.Е.: Наличие самой этой ситуации, самого этого интертекста, интердискуссии и помещение в контекст.

Золян С.Т.: В результате мы из семантики переходим в поэтику. То есть, те проблемы, которые мы здесь поднимаем, они хорошо изучены там: проблемы высказывания, проблема авторства, проблемы жанров. Мне кажется, что здесь как раз будет очень интересным поднять вот этот пласт, потому что, в конце концов, мы выходим на то, что нас интересует. За этими фейками я увидел создание новых миров, это проблема поэтики.

Куликов С.Ю.: Есть ещё один момент, касательно того, что говорилось про сообщения с вымогательством и так далее. Сейчас появилось другое популярное явление, что вот я там написал, это на самом деле не я написал, а меня взломали. И очень интересный подход такой, некая манипуляция. Мол, ребята, это не я, это кто-то меня взломал, и все, что там писалось, не имеет ко мне отношения. Это интересно в части привлечения к ответственности человека. Ну, не я это, не меня надо привлекать, а кого-то ещё.

Тульчинский Г.Л.: Можно сказать, что фейк – это безответственная информация?

Золян С.Т.: Да, можно. Это не только безответственная информация, это и попытка уйти от ответственности. Часто она достигается путем фейковой цитации – приписывание моих слов несуществующему источнику.

Куликов С.Ю.: Вот тут возникает ещё один момент фейковости. Вы сейчас рассматриваете фейковость в контексте достоверности и недостоверности. Ещё есть одна трактовка фейковости в контексте интерпретации данных. То есть, кто-то свои данные позиционирует с позиции условной республиканской партии США. И все заслуги демократической партии – они умалчиваются. Никто их не отрицает, но они просто умалчиваются. Тоже возникает однобокость, и эта однобокость с некоторой трактовки фейковости тоже является фейковостью.

В рамках изучения феномена fake news в компьютерной лингвистике есть отдельное направление, которое занимается определением идеологической направленности текста. Казалось бы, там никакой фейковости нет, но за счет того, что все факты трактуется под определённым идеологическим углом, картина мира переворачивается кардинально.

И фейковость даже в данном контексте, например, кликбейта, заголовков, которые бросаются в глаза, она тоже довольно однобока. Фейк настолько сейчас может быть масштабен, что нам нужно трактовать его с очень разных позиций.

Тульчинский Г.Л.: В любом случае получается, что фейк это не текст, а прагматика: канал, адресат, намерения автора изменить смысловую картину мира адресата, разоблачение этих намерений суверенным (для адресата) авторитетом, экспертом.

Золян С.Т.: Это понятие распределённой идентичности, как она проявляется у бактерий. Оказывается, у бактерий в колонии есть распределённая идентичность. Мне кажется, что, когда о сети говорим, там тоже что-то вроде таких бактерий возникает с распределенной идентичностью.

Куликов С.Ю.: Насколько я помню работы покойного Юрия Владимировича Рождественского, у него концепции всех обществ, а также практики манипулятивного воздействия, например, в современной рекламе, очень тесно связаны с биологией. Группа людей, колонии кораллов, очень явная биологическая взаимосвязь прослеживается.

Золян С.Т.: Подводим итоги обсуждения. Нам пришлось затронуть множество тем, и итог неоднозначен. Мы убедились, несмотря на распространенное мнение, фейковость не связана непосредственно с критерием истинности. В большей степени принадлежит сфере прагматики, причем скорее прагматики адресата, а не адресанта. При этом фейковость связана не столько с содержанием высказывания, сколько с теми намерениями, которые адресат приписывает адресанту – это либо злонамеренность, стремление нанести кому-либо ущерб (почему фейки столь упорно ассоциируются в общественном сознании с порочащими сведениями), либо, напротив, с намерением адресанта добиться незаслуженной выгоды. Правда, делает это не столько сам адресат сообщения, сколько институциональный адресат, нададресат, по Бахтину, или же Третье отделение, по формулировке Г.Л. Тульчинского. Его можно определить, как институт, определяющий (или наделенный полномочиями определять) удачность перформативного компонента высказывания – считать ли его полноценным высказыванием или же фейком. Уже исходя из этого применительно к конкретным случаям можно выделить, какие отношения между компонентами речевого акта высказывания оказываются фейковыми, то есть сдвинутыми относительно некоторой стандартной («настоящей») модели – это может быть как содержание, так и модальности, цепочки говорящих, канал передачи, даже место высказывания («серая зона»), вплоть до самого адресата.