Текст книги "Да будет праздник"

4

В конференц-зале виллы Малапарте было не протолкнуться. Люди стояли даже в боковых проходах. Несколько студентов сидело скрестив ноги прямо на полу перед столом выступающих. Другие устроились на подоконниках. Странно, что никто не висел на люстрах муранского стекла.

Как только первый из фотографов заметил писателя, защелкали вспышки. Триста человек разом обернулись, и на мгновение воцарилась тишина. Затем по рядам поднялся гул голосов.

Чиба шел, выдерживая на себе взгляды шестисот глаз. Он было замешкался, опустил голову, тронул мочку уха и сделал испуганный взгляд, стараясь выглядеть слегка неуклюжим и смущенным. Инопланетянин, телепортированный из пещер Венеры. Языком тела он недвусмысленно говорил: “Я величайший писатель на планете, однако же и мне случается опаздывать, потому что, несмотря ни на что, я нормальный человек, как ты и он”. Он выглядел в точности так, как хотел выглядеть. Молодой, беспокойный, витающий в облаках. В заношенном на локтях, явно вместо шкафа хранимом в банке из-под варенья твидовом пиджаке и бесформенных, на пару размеров больше нужного штанах (Фабрицио заказывал их себе в кибуце на Мертвом море), в жилете из благотворительного магазинчика в Портобелло, в старых Church’s на ногах, подаренных еще на защиту диплома, со слегка крупноватым для его лица носом и этой копной непослушных волос, спадающих на зеленые глаза. Звезда. Английский актер, наделенный даром писать как бог.

Шествуя к столу, Фабрицио изучил состав партера. Навскидку выходило десять процентов официальных лиц, пятнадцать процентов журналистов и фотографов, добрых сорок процентов – студенты, вернее, студентки с играющими гормонами, и тридцать пять – мымры на пороге менопаузы. Затем он прикинул процентное соотношение своих книг и книг индийца, прижимаемых к груди этими славными людьми. Элементарно. Его книга бледно-голубого цвета с кроваво-красным заголовком, у индийца книга белая с черными надписями. Больше восьмидесяти процентов обложек было небесного цвета! Чиба пробрался через последние ряды публики. Кто-то пожимал ему руку, кто-то по-братски хлопал по плечу, словно он вернулся с “Острова звезд”[4]4
  Популярное реалити-шоу, аналог “Последнего героя”.


[Закрыть].

Наконец Чиба дошел до стола президиума. Индийский писатель сидел в центре. Он походил на черепаху, которую вынули из панциря и облачили в белую тунику. На безмятежном лице за стеклами очков в черной оправе отрешенно поблескивали небольшие глаза. Каскад ниспадающих на спин у черных волос позволял не спутать его с египетской мумией. Заметив Фабрицио, индиец слегка кивнул и сложил ладони в знак приветствия. Но внимание Чибы было приковано к сидящей рядом с Соуни особе женского пола. Возраст около тридцати. Помесь кровей. Полуиндианка, полуевропейка. Она могла бы быть фотомоделью, но изящные очки на курносом носике придавали ей вид молодой учительницы. Китайская палочка зафиксировала в художественном беспорядке длинные волосы. Отдельные пряди цвета мазута спускались на тонкую шею. Над острым подбородком спелой сливой рдел маленький рот с пухлыми рассеянно приоткрытыми губами. На ней была белая льняная блузка, расстегнутая ровно настолько, чтобы обнажилось прелестное декольте, не слишком маленькое и не слишком пышное.

“Третий номер”, – прикинул Фабрицио.

Руки бронзового цвета заканчивались тонкими запястьями в тяжелых медных браслетах. Пальцы же заканчивались покрашенными черным лаком ногтями. Усаживаясь на свое место, Фабрицио бросил взгляд под стол, чтобы увериться, что там у нее тоже все в порядке. Из-под темной юбки виднелись изящные ножки. Узкие ступни были перетянуты ремешками греческих сандалий, ногти на ногах того же оттенка, что и на руках. Кто эта богиня, снизошедшая с Олимпа?

Тремальи, сидевший слева, поднял строгий взгляд от своих листков.

– Что ж, синьор Чиба наконец удостоил нас своим появлением… – Он выразительно посмотрел на часы. – Полагаю, если вы, конечно, не против, что можно начинать.

– Я не против.

* * *

Говоря начистоту, уважаемый профессор Тремальи сидел у Фабрицио Чибы в печенках. Он никогда не нападал на него в своих язвительных рецензиях, но ни разу и не похвалил его. Для профессора Тремальи творчество Чибы попросту не существовало. Говоря о нынешней, (достойной всякого сожаления) ситуации в итальянской литературе, он начинал поднимать на щит каких-то писателишек, которых он один и знал и которые хорошо если продавали полторы тысячи экземпляров. Ни разу ни намека, ни ремарки в адрес Фабрицио. Наконец, однажды в интервью “Коррьере делла сера” на прямой вопрос “Профессор, как вы объясните феномен Чибы?” Тремальи ответил: “Если мы и должны говорить о феномене, то это феномен преходящий, одна из тех наводящих страх на метеорологов гроз, что проходят, не оставляя следов”. И уточнил: “В любом случае я в него не вчитывался”.

Фабрицио взвился, как бешеный пес, и бросился к компьютеру писать гневный ответ для первой страницы “Репубблики”. Но когда ярость улеглась, он стер файл.

Первое правило всякого настоящего писателя – никогда и еще раз никогда, даже на смертном одре, даже под пыткой, не отвечать на нападки. Все ждут, что ты попадешься в ловушку ответа. Нет, следует оставаться невозмутимым, как инертные газы, и недосягаемым, как альфа Центавра.

Однако Фабрицио испытывал жгучее желание подстеречь старика у дома, вырвать у него из рук эту его долбаную трость и сыграть ею на его башке, как на африканском барабане. Какая сладкая месть, к тому же это подогрело бы его славу прóклятого писателя, типа, который на литературные нападки отвечает мордобоем, как настоящие мужчины, а не как хреновы интеллектуалы с их кислыми репликами на второй странице культурной хроники. Одна только загвоздка: этому хрычу семьдесят лет и он мог откинуть копыта прямо посреди бульвара Сомали.

* * *

Тремальи усыпляющим тоном гипнотизера начал лекцию об индийской литературе, восходящей истоками к первым санскритским текстам примерно 2000 года до нашей эры, обнаруженным в скальных захоронениях Джайпура. Фабрицио прикинул, что к 2000 году нашей эры тот дойдет не меньше чем через час. Первыми под наркозом отключатся старые мымры, затем официальные лица, затем все остальные, включая Фабрицио и индийского писателя.

Чиба сидел, опершись лбом о ладонь и пытаясь выполнить параллельно три операции:

1) проверить, кто присутствует из официальных лиц;

2) понять, кто сидящая рядом с ним богиня;

3) поразмыслить о том, что говорить.

Первая операция завершилась быстро. Во втором ряду сидело “Мартинелли” в парадном составе: управляющий директор Федерико Джанни, генеральный директор Акилле Пеннаккини, директор по продажам Джакомо Модика плюс фаланга редакторов, включая Лео Малаго. Затем весь гинекей пресс-службы. Если даже Джанни оторвал задницу от кресла и приехал из Милана, значит, за индийца они держатся. Как знать, может, надеются даже продать несколько экземпляров.

В первом ряду Чиба опознал советника по делам культуры, телережиссера, пару актеров, шеренгу журналистов и другие лица, виденные тысячу раз, но неизвестно где и когда.

На столе стояли таблички с именами участников. Богиню звали Элис Тайлер. Она шепотом переводила на ухо Сарвару Соуни речь Тремальи. Старик, прикрыв глаза, с ритмичностью маятника одобрительно покачивал головой. Фабрицио раскрыл книгу индийца и обнаружил, что перевод сделан Элис Тайлер. Значит, она не только переводчица на пресс-конференции. Фабрицио начал всерьез предполагать, что нашел женщину своей жизни. Прекрасную, как Наоми Кемпбелл, и умную, как Маргерита Хак.

С недавнего времени Фабрицио Чиба стал задумываться о постоянных отношениях. Возможно, это поможет ему сосредоточиться на новом романе, вот уже три года как застрявшем на второй главе.

“Элис Тайлер?..” Где он мог слышать это имя?

Вспомнив, Фабрицио чуть не упал со стула. Это же та самая Элис Тайлер, которая перевела Родди Элтона, Ирвина Паркера, Джона Куинна и всю эту шотландскую братию.

“Она со всеми ими перезнакомилась! Наверняка ужинала с Паркером, который потом ее трахнул в каком-нибудь лондонском сквоте, среди потушенных о ковролин окурков, использованных шприцев и пустых пивных банок”.

Ужасное предположение: “Читала ли она мои книги?” Необходимо было выяснить это сейчас, немедленно. Это было жизненно необходимо. “Если она не читала моих книг и не видела меня по телевизору, то может решить, что я один из многих, примет меня за одну из этих посредственностей, которые только и живут что за счет презентаций и культурных мероприятий”. Все это было невыносимо для его эго. Любые отношения на равных, в которых ему не отводилась роль звезды, вызывали у него нежелательные побочные эффекты: сухость в носоглотке, головокружение, тошноту и диарею. Чтобы завоевать эту Тайлер, ему придется полагаться не на свои книги, а только на привлекательную внешность, язвительную иронию и непредсказуемый ум. Слава богу еще, что он и в мыслях не допускал гипотезы, что Элис Тайлер прочла его романы и сочла их плохими.

Наконец, настало время разобраться с последним пунктом списка, самым щекотливым: о чем он будет говорить, когда старый зануда закончит свою тягомотину? Пару раз за последние пару недель Чиба садился было за индийский фолиант, но уже через десять страниц включал телевизор и смотрел чемпионат по легкой атлетике. Он честно попытался, но книга была такая скучнющая, что хоть вешайся. Фабрицио позвал приятеля… вернее, поклонника, писателя из Катанзаро, одно из тех тривиальных и услужливых созданий, которые роем кружат вокруг него, питаясь, как тараканы, крохами его дружбы. Однако в отличие от прочих, этот был не лишен аналитического ума и был способен порой к творческим порывам. Возможно, когда-нибудь в отдаленном будущем Фабрицио пропихнет его в “Мартинелли”. Но пока этому катанзарскому другу он перепоручал кое-какие мелкие дела – написать за него статью для женского еженедельника, перевести текст с английского, поискать что-то в библиотеке и, как в этом случае, одолеть этого бегемота и написать внятное резюме, с помощью которого Чиба за четверть часа составит себе представление о книге.

Стараясь не слишком привлекать внимание, Чиба вытащил из кармана написанные другом три листочка.

Фабрицио на публике никогда не читал по бумажке. Он выступал экспромтом, черпая вдохновение в самом себе. Он славился этим талантом, этим волшебным ощущением непосредственности, которое дарил своим слушателям. Его мозг был кузнечным горном, работавшим двадцать четыре часа в сутки. Не было у него фильтра, не было склада готовых идей, и когда он начинал свои монологи, то околдовывал всех: от рыбака из Мадзара-дель-Валло до инструктора по горным лыжам из Кортина-д’Ампеццо.

Но в этот вечер его ждал досадный сюрприз. Пробежав первые три строчки резюме, Фабрицио побледнел. Речь в нем шла о семейной саге про музыкантов. Которые из поколения в поколение, подчиняясь непостижимому велению судьбы, играли на ситаре.

Чиба придвинул к себе книгу индийца. Заголовок гласил: “Заговор девственниц”. Почему тогда в резюме речь шла о “Жизни в мире”?

Страшное подозрение: катанзарский друг ошибся! Этот болван облажался с книгой.

В отчаянии Чиба впился глазами в аннотацию на обороте книги. Никаких ситаристов; в ней говорилось о семье из одних женщин, жившей на Андаманских островах.

В этот самый момент Тремальи закончил свой монолог.

5

Ему хотелось выть от мысли о том, что Дюрандаль, за который было выложено триста пятьдесят евро, поселится у тестя над камином. Саверио Монета купил меч, думая зарубить им сторожа кладбища Ориоло или как минимум использовать его как ритуальное оружие в кровавых обрядах секты.

Машины тащились с черепашьей скоростью. Куцые пальмы, побитые зимними холодами, были обмотаны цветной иллюминацией, отблескивавшей на корпусах выставленных перед автосалонами новеньких “мерседесов” и “ягуаров”.

“Похоже, и правда где-то авария”.

Саверио включил приемник и стал искать канал авторадио. Часть мозга тем временем безостановочно работала над поиском другой операции, которую можно было бы предложить Мердеру и компании.

“Что, если мы прикончим падре Тонино, что заведует приходом в Капранике?”

Снова зазвонил сотовый. “О господи… опять Серена?..” Но на дисплее значилось “НЕИЗВЕСТНЫЙ НОМЕР”. Наверняка старый хрыч, маскирующийся, чтобы достать его.

Эджисто Мастродоменико, отцу Серены, было семьдесят семь, но что до сотовых и компьютеров, он был одержим ими похлеще шестнадцатилетнего подростка. В его кабинете на последнем этаже мебельной фабрики “Тирольские судовые плотники” был собран, на зависть лас-вегасским казино, целый парк подключенных к телекамерам компьютеров. За работой пятнадцати менеджеров по продажам велось постоянное видеонаблюдение, покруче, чем в реалити-шоу. И на Саверио, заведовавшего отделом тирольской мебели, было нацелено аж четыре объектива.

“Нет, сегодня у меня нет сил разговаривать с ним”. Саверио прибавил громкость радиоприемника, пытаясь заглушить телефон.

Мантос ненавидел тестя с такой силой, что у него развился даже спастический колит. Старый Мастродоменико использовал любой повод, чтобы унизить его, заставить чувствовать себя жалким бездарем, дармоедом, все еще работающим на фабрике только благодаря тому, что женат на его дочери. Он оскорблял зятя не только в присутствии коллег, но даже на глазах у клиентов. Однажды, в сезон весенних скидок, старик обозвал его кретином в микрофон на всю фабрику. Утешало только то, что рано или поздно старый хрыч подохнет. Тогда все изменится. Серена единственная дочь, так что он станет директором фабрики. Хотя в последнее время у него зародилось подозрение, что старик не может умереть. Чего с ним только не приключалось. Ему удалили селезенку. Вырезали атерому в ухе, он тогда чуть не оглох. Один глаз почти полностью покрыт катарактой. В возрасте семидесяти четырех лет на скорости двести километров в час он врезался на своем “мерседесе” в фуру, заливавшую бак на автозаправке “Аджип”. Три недели он пролежал в коме, а проснулся еще более охреневшим, чем раньше. Потом у него нашли рак желудка, но из-за преклонного возраста опухоль не росла. И, словно всего этого было мало, на крестинах близнецов он упал с церковной лестницы и сломал шейку бедра. Теперь он жил в инвалидном кресле, и не кому иному, как Саверио, приходилось привозить его по утрам на работу и отвозить по вечерам домой.

Сотовый продолжал трезвонить и вибрировать рядом с рычагом передач.

– Пошел ты! – рявкнул Саверио, но засевшее в хромосомах проклятое чувство вины все же заставило ответить: – Папа?

– Мантос.

Это не был голос старика. К тому же тот не мог знать его сатанистского имени.

– Кто это?

– Куртц Минетти.

При имени верховного жреца Сынов Апокалипсиса Саверио Монета на мгновение прикрыл веки, левой рукой впился в баранку, а правой сжал телефон, но трубка скользнула у него меж пальцев, как мокрое мыло, упав куда-то в ноги. Нагибаясь за ней, он отпустил сцепление, мотор чихнул и заглох. Сзади загудели машины, и Саверио прокричал себе в ноги:

– Минутку… Я за рулем. Сейчас припаркуюсь.

Мотоциклист на трехколесном мегаскутере постучал в окошко:

– Ну ты урод!

Наконец Саверио нащупал сотовый, завел машину и перестроился в правый ряд.

Что хотел от него Куртц Минетти?

6

Как только Тремальи закончил выступление, партер ожил, оторвал спины от кресел, стал разминать затекшие ноги, понимающе хлопать друг друга по плечу в знак того, что трудное испытание с честью выдержано. У Фабрицио Чибы проснулась было надежда, что на этом все и закончится, что профессор исчерпал время, отведенное для презентации.

Тремальи взглянул на Соуни, рассчитывая, что тот выскажется в ответ, но индиец улыбнулся и очередной раз кивнул ему головой. Тогда он сделал передачу Фабрицио:

– Полагаю, теперь ваш черед.

– Спасибо. – Молодой писатель размял шею. – Я буду краток. – И обернулся к публике: – Вижу, вы слегка утомились. А за стеной, если не ошибаюсь, вас ждет отличный фуршет. – Произнося эти слова, он уже мысленно проклинал себя. Публично оскорбить Тремальи! Однако в глазах партера сверкнула искорка одобрения, подтверждавшая его правоту.

Фабрицио лихорадочно искал зачин, какую угодно чепуху, от которой можно плясать.

– Кхе-кхе… – кашлянул он, прочищая горло. Постучал пальцем по микрофону. Налил себе стакан воды и смочил губы. Ноль. Его разум был погасшим экраном. Пустой шкатулкой. Холодной беззвездной вселенной. Пустой банкой от икры. Эти люди съехались сюда со всех концов города, не побоявшись пробок, промучившись в поисках стоянки, взяв полдня за свой счет, – все ради него. А ему, черт возьми, нечего сказать. Фабрицио посмотрел на своих слушателей. Слушателей, которые готовы были ловить каждое его слово. Которые спрашивали себя, чего же он медлит.

“Борьба за огонь”.

Кадр из старого французского фильма, виденного бог весть когда, как Святой Дух снизошел в головной мозг писателя и вызвал возбуждение его коры, которая высвободила лавину нейропередатчиков, сошедшую, в свою очередь, на готовые к ее приему рецепторы, пробудив другие клетки центральной нервной системы.

– Простите, я отвлекся. Никак не мог избавиться от захватывающего видения. – Фабрицио откинул назад волосы, поправил микрофон. – Рассвет. Грязный, далекий рассвет восьмисоттысячелетней давности. Холодно, но ветра нет. Каньон. Низкая растительность. Камни. Песок. Три маленьких существа ростом полтора метра в газельих шкурах на плечах находятся посередине реки. Течение здесь стремительное, не какой-нибудь вам ручеек, а самая что ни на есть речища. Один из тех водных потоков, где много лет спустя на цветастых резиновых лодках будут семьями сплавляться американские граждане в надувных жилетах. – Фабрицио сделал техническую паузу. – Серая вода мелкая и ледяная. Она доходит им до колен, но течение чертовски сильное. Им надо перейти реку, и они медленно продвигаются, осторожно переступая ногами. Один из троицы, самый рослый, со свалявшимися от грязи косичками, вроде растаманских, сжимает в руках нечто вроде сплетенной из веток корзинки. Внутри плетенки колеблется язычок пламени, открытого ветрам, слабый огонек, который в любой момент может погаснуть, для поддержания которого двое других держат под мышками охапки хвороста и сухих стеблей кактуса. Ночью они дежурят, чтобы поддерживать огонь, укрывшись во влажной пещере. Они спят вполглаза, следя за тем, чтобы огонь не погас. В поисках древесины им приходится сталкиваться с дикими зверями. Огромными, страшными. Саблезубыми тиграми, мохнатыми мамонтами, жуткими броненосцами с колючими хвостами. Наши маленькие предки не находятся на вершине пищевой цепочки. Они не смотрят на мир свысока. Они занимают хорошую позицию в хит-параде, но выше них находится пара существ с отнюдь не дружелюбными повадками. Их зубы остры как лезвие, а яд способен уложить носорога за тридцать секунд. Это мир игл, шипов, жал, мир разноцветных ядовитых растений, мир крохотных рептилий, брызгающих жидкостью, по составу похожей на CIF… – Чиба коснулся подбородка и бросил вдохновенный взгляд на фресковые росписи потолка.

Публика была не здесь, а в доисторических временах. И ожидала продолжения.

Фабрицио спросил себя, какого черта он затащил их в первобытную эпоху и к чему весь этот разговор. Но это не имело значения, надо было продолжать.

– И вот троица находится посреди реки. Самый большой, хранитель огня, во главе цепочки. Одеревеневшими руками он держит перед собой слабый огонек. Он чувствует, как мышцы кричат от боли, но, затаив дыхание, продолжает идти. Одного он сделать не может – упасть. Упади он – и у них больше не будет тепла, позволяющего не умереть от холода бесконечными ночами, поджаривать жесткое волокнистое мясо бородавочников, держать на расстоянии хищников. – Фабрицио метнул взгляд на индийца. Слушает? Похоже, что да. Элис ему переводила, и он улыбался, держа голову слегка приподнятой, как незрячий. – В чем проблема, спросите вы себя? Разве так сложно разжечь огонь? Помните учебник истории в средней школе? Иллюстрации, на которых изображен знаменитый первобытный человек с бородой и в набедренной повязке, который трет камень о камень рядом с большим костром, разожженным умелым скаутом? Где все эти кремни? Вам довелось найти хоть один во время прогулки в горах? Мне нет. Вам хочется выкурить сигаретку в походе, вы выдохлись, но хорошая затяжка вам нужна как воздух, зажигалки с собой нет – и что вы делаете? Ясно что! Берете с земли два камня и – чирк – высекаете искру. Нет, друзья мои! Так не получится. И эти наши предки, к их несчастью, живут за каких-нибудь сто лет до того безымянного гения – гения, которому никто не подумал поставить памятник, гения уровня Леонардо да Винчи и Эйнштейна, – который откроет, что некоторые богатые серой камни при трении друг об друга производят искру. Эти трое, чтобы получить огонь, должны дождаться, чтобы с неба ударила молния и вызвала лесной пожар. Такое случается иногда, но не так уж часто. “Извини, мне надо бы поджарить этого бронтозавра, у меня огня нет, дорогой, сходи поищи пожар”, – говорит мама-гоминид, и сын отправляется в путь. Она увидит его через три года. – Смех в зале. Даже срывается пара хлопков. – Теперь вы понимаете, почему эти трое должны беречь огонь. Знаменитый священный огонь… – Чиба перевел дыхание и обратил к своим слушателям широкую улыбку. – Не знаю, почему я вам все это рассказываю… – Послышались смешки. – Нет, наверное, знаю… Думаю, вы и сами поняли. Сарвар Соуни, этот удивительный писатель, один из тех, кто взял на себя тяжелую, ужасную ответственность поддерживать огонь и дарить его нам, когда темнеет небо и хлад пронизывает душу. Культура – это огонь, который нельзя притушить и вновь зажечь от спички. Ее следует сохранять, поддерживать, питать. И все писатели, среди которых я числю и себя, должны всегда помнить об этом огне. – Чиба поднялся со стула. – Я хотел бы, чтобы вы все встали. Я прошу вас об этом. Встанем на минуту. Здесь с нами великий писатель, которого следует почтить за то, что он делает.

Один за другим все стали подниматься, и шум стульев заглушили аплодисменты старому индийцу, который в немалом смущении закивал головой.

– Браво! Да! Спасибо за то, что вы есть! – кричал кто-то, кто, возможно, впервые слышал имя Соуни и уж точно не собирался покупать его книгу. Тремальи тоже нехотя поднялся и зааплодировал этой комедии. Девушка во втором ряду достала зажигалку. Ее примеру тотчас последовали остальные. Кто-то выключил верхний свет, и зал вспыхнул сотней огоньков. Ни дать ни взять концерт Бальони[5]5
  Клаудио Бальони (р. 1951) – известный итальянский музыкант и исполнитель.


[Закрыть].

“Почему бы и нет”. Чиба тоже вытащил зажигалку. Его жест повторили управляющий директор, генеральный директор и весь состав “Мартинелли”, что доставило писателю немалое удовольствие.