Текст книги "Чудовище должно умереть"

Я попал в точку.

– Вроде я знаю ее имя, только запамятовал. – Фермер поскреб голову. – Видел в кино, на прошлой неделе, в Челтнеме. В исподнем, да и то одно название.

– Вы видели ее на экране в нижнем белье?

– На экране, в белье. Помню, мамаша сильно возмущалась. Как же ее зовут? Эй, мать!

Из коттеджа вышла женщина.

– Помнишь кинокартину, которую мы смотрели на прошлой неделе? Ту, что показывали первой.

– Помню, как же. «Коленки горничной».

– Точно! «Коленки горничной». А дамочка и была той горничной, Полли.

– Покажут же такое! – возмутилась женщина. – Наша Джерти тоже в прислугах, но у нее кружева не торчат из-под юбки. Да у Джерти и времени-то нет, чтоб форсить, а если я замечу, что она вертит задом, как эта негодница Полли, уж я ее хорошенько проучу!

– Вы хотите сказать, что девушка, которая была в тот вечер с моим другом, играла Полли в фильме?

– Присягать не стану, сэр, зачем джентльмену проблемы? Кхе-кхе-кхе. Та дамочка в машине все время отворачивалась. А когда ваш приятель включил свет в салоне, как закричит: «Убери чертов свет, Джордж!» Тут-то я ее и разглядел. А когда увидел эту вертихвостку Полли в кино, так и сказал мамаше: «Мать, а не та ли это красотка, что въехала в наш ручей?» Верно, мать?

– Верно-верно.

Вскоре я убрался восвояси, намекнув фермеру и его матери на прощание, что лучше держать язык за зубами. Впрочем, едва ли они продвинулись бы в своих измышлениях дальше идеи банального адюльтера, которую я постарался внедрить в их головы.

Фермеры не знали имени актрисы, поэтому я поехал прямо в Челтнем. «Коленки горничной» оказался британским фильмом, в чем я ни капли не сомневался – только англичане способны придумать такое вульгарное название. Актрису звали Лина Лоусон. Таких, как она, кличут старлетками (что за мерзкое слово!). Фильм будут крутить в Глостере до конца недели, завтра пойду на нее посмотреть.

Не сомневаюсь, полиции было недосуг допросить этих людей. Ферма расположена в стороне от дороги, а из-за сломанного радиоприемника фермеры не слышали объявлений по радио. Да и кому придет в голову искать связь между убийством и мелким происшествием в двадцати милях от места преступления?

Итак, что мне теперь известно об Иксе? Его зовут Джордж. Машина зарегистрирована в Глостершире. Он определенно знал о той запруде (сомневаюсь, что он искал водоем по карте), а значит, живет неподалеку, но главное, у него есть слабое место: Лина Лоусон. Девушка не на шутку перепугалась, когда мой воображаемый приятель въехал в лужу, и пыталась спрятать лицо. Я должен с ней встретиться. Если хорошенько на нее надавить, она непременно расколется.

30 июня

Видел Лину Лоусон. Хороша, не поспоришь. Я должен с ней познакомиться. Господи, но до чего отвратительная кинокартина!.. После завтрака составлял список владельцев гаражей, чьи имена начинаются на «Д». Таких набралось около дюжины. Странное чувство – просматривать имена людей, одного из которых ты вскоре вычеркнешь из списка живых.

План кампании поглощает все мои мысли, но я не рискну доверить его бумаге, пока не выработаю общее направление. Думаю, Феликс Лейн мне еще пригодится. Однако сколько нужно предусмотреть, прежде чем решишься встретиться с будущей жертвой, не говоря уже о самом убийстве! Проще взобраться на Эверест.

2 июля

Как несовершенен человеческий ум, даже незаурядный! Целых два дня я потерял, разрабатывая план убийства, который позволит мне остаться вне подозрений, а сегодня понял, что в этом не было нужды. До тех пор, пока никто, кроме меня (и, вероятно, Лины Лоусон), не знает, что Марти убил Джордж, никому и в голову не придет меня подозревать. Разумеется, с точки зрения права, при наличии неопровержимых доказательств мотив необязателен. Однако при отсутствии мотива только свидетели могут утверждать вашу виновность.

Если Джордж и Лина Лоусон не догадаются, что Феликс Лейн и есть Фрэнк Кернс – отец ребенка, которого они сбили, – никто не обнаружит связи между мною и Джорджем. В газетах моих фотографий не было, миссис Тиг не жалует репортеров. Единственный, кто знает настоящее имя Феликса Лейна, – мой издатель, но он поклялся молчать. И если я буду осторожен, то, представившись Феликсом Лейном, без труда сведу знакомство с Линой Лоусон, через нее выйду на Джорджа и убью его. В принципе есть опасность встретить кого-нибудь из старых знакомых, но это маловероятно. Для начала, прежде чем заняться соблазнительной старлеткой, отращу бородку.

Джордж унесет тайну гибели Марти в могилу (где у него будет целая вечность, чтобы поразмышлять о пагубности лихачества на дороге). И в той же могиле навеки сгинет мой мотив. Надеюсь, мне не придется избавляться и от Лины Лоусон, хотя едва ли ее смерть станет утратой для человечества.

Ты заметил, мой воображаемый читатель, как отчаянно я пытаюсь спасти свою шкуру? Всего лишь месяц назад, когда идея найти и уничтожить человека, убившего Марти, поселилась в моей голове, я хотел умереть. Желание жить росло во мне вместе с жаждой крови. Убить и выйти сухим из воды – что почти удалось Джорджу – это и станет моей местью.

Джордж. Я начинаю думать о нем как о старом знакомце и почти трепещу в ожидании нашей встречи, словно нетерпеливый любовник. У меня нет доказательств, что именно он убил Марти. Против Джорджа – странное поведение у запруды и моя внутренняя уверенность в собственной правоте. Но как доказать его причастность?

Если я не потеряю голову и не перемудрю, то обязательно убью Джорджа, Икса, или как там его, и выйду сухим из воды. Несчастный случай. Никаких сложных ядов и мудреных алиби. Столкну его со скалы или что-нибудь в таком роде. И никто меня не заподозрит.

В некотором смысле я даже расстроен, что не смогу как следует насладиться агонией мерзавца, ибо он не заслуживает легкой смерти. Я хотел бы сжечь его на медленном огне или наблюдать, как его плоть грызут муравьи. Есть еще стрихнин; говорят, перед смертью тело отравленного бьется в страшных конвульсиях. Господи, да я готов собственноручно столкнуть его в ад!

Только что заходила миссис Тиг.

– Все пишете? – спросила она.

– Пишу.

– Повезло вам, есть чем отвлечься.

– Да, миссис Тиг, мне повезло, – осторожно ответил я.

По-своему она тоже любила Марти. Миссис Тиг давно бросила читать бумаги на моем столе. Специально для нее я оставлял наброски для несуществующей биографии Водсворта, которые вызывали у достойной женщины отвращение.

– Я не против хорошего чтения, – как-то заметила она, – но от вашей заумной писанины у меня делается несварение. Мой старик был большой любитель почитать: Шекспир, Данте, Мария Корелли – всех прочел и меня приучил. Говорил, надо развивать ум. «Что тебе до моего ума, Тиг? – бывало, возмущалась я. – Хватит и одного книжного червя на семью, а книжками сыт не будешь».

Тем не менее свои детективные повести я запираю в стол. Как и мой дневник. Впрочем, если эти заметки когда-нибудь попадутся на глаза постороннему, он наверняка сочтет их новым детективом Феликса Лейна.

3 июля

Вечером заходил генерал Шривенхем. Долго спорили о героическом двустишии. Почему все генералы умны, добры, хорошо воспитаны и образованны, в то время как полковники по большей части скучны, а майоры, как правило, совершенно невыносимы? Тут есть над чем задуматься социологам.

Признался генералу, что скоро уезжаю. Все здесь напоминает о Марти. Он задержал на мне пронзительный взгляд честных голубых глаз и спросил:

– Надеюсь, вы не задумали какую-нибудь глупость?

– Глупость? – переспросил я с невинным видом. На миг мне показалось, что он знает мою тайну.

– Ну как же – выпивка, женщины, круизы, охота на гризли и прочая канитель. Поверьте мне на слово, работа – вот лучшее лекарство.

Я выдохнул. Меня переполнила благодарность, захотелось в чем-нибудь признаться, отблагодарить старика. И тогда я рассказал ему об анонимном письме и вырванных цветах.

– Да что вы говорите! – возмутился генерал. – Какая гадость! Вы знаете, я человек мирный. Ненавижу убивать зверей. Правда, в Индии мне пришлось пострелять, главным образом, в тигров – благороднейшие, грациозные животные, просто сердце кровью обливалось, так что охоту я забросил. Но я бы без зазрения совести пристрелил того бумагомарателя. Вы уже известили Элдера?

Я ответил, что нет. Шривенхем настоял, чтобы я показал ему письмо и клумбы, и забросал меня вопросами.

– Говорите, он у нас ранняя пташка? – Генерал грозно обозревал поле боя. Наконец его взгляд остановился на яблоне, в глазах вспыхнул безумный огонек. – То, что нужно! Плед, фляжка и ружье. Предоставьте это дело мне.

До меня не сразу дошло, что генерал собирается засесть на яблоне с ружьем для охоты на слонов и разрядить его в моего обидчика.

– Нет, бога ради, не стоит! Еще попадете ненароком.

Генерал оскорбился:

– Друг мой, меньше всего на свете мне хочется навлечь на вас неприятности. Я лишь попугаю негодяя. Когда доходит до дела, эти ребята отчаянно трусят. Больше он не будет вам досаждать, спорим на пони. Сделаю все сам – незачем впутывать сюда полицию.

Мне пришлось проявить твердость. Уходя, генерал вздохнул:

– Вы правы. А вдруг это дама? Признаться, я не любитель палить по женщинам. Бодритесь, Кернс. И раз уж зашел разговор, послушайте моего совета: вам нужна хозяйка. Не какая-нибудь вертихвостка, а серьезная, здравомыслящая особа. Станет присматривать за вами, а вы за ней. Будет с кем поспорить. Вам, одиночкам, кажется, будто вы самодостаточны, а когда не к кому придраться, начинаешь придираться к себе – так недолго руки на себя наложить или угодить в сумасшедший дом. Совесть делает нас трусами. Надеюсь, вы не вините себя в смерти мальчика? Не стоит, дорогой мой. Это опасный поворот мысли. Одинокий человек – легкая добыча дьявола. Непременно заходите ко мне. Отличная в этом году уродилась малина. Вчера обожрался как свинья. Прощайте.

А старик хитер. Вся эта военная бравада для отвода глаз. Камуфляж, чтобы подкараулить незадачливых коллег и нанести удар исподтишка. Спорить с собой? Ну, уж нет. У меня есть с кем спорить, моя цель крупнее, чем тигр или какой-то анонимный писака.

5 июля

Сегодня утром пришло еще одно письмо. Очень неприятное. И все же мне не хотелось бы обращаться в полицию. Почему-то я уверен, что, кем бы он ни был, этот человек с его глупыми обвинениями не заслуживает внимания. Лягу сегодня пораньше, а будильник поставлю на четыре утра. Потом доеду до Кембла, там пересяду на утренний лондонский поезд. Я пригласил на обед своего издателя Холта.

6 июля

С утра не повезло. Анонимный писака так и не появился. Впрочем, я недурно провел день в Лондоне. Сказал Холту, что действие моего следующего детектива будет происходить на киностудии. Он свел меня с неким Каллаханом, который работает на «Бритиш регал филмз» – компанию, где снимается Лина Лоусон.

Холт подтрунивает над моей неопрятной щетиной. Объяснил ему, что отращиваю бороду в целях конспирации. Поскольку мне предстоит провести какое-то время на студии в личине Феликса Лейна, не хочу ненароком встретить старинных знакомых по Оксфорду или по службе. Холт проглотил эту ахинею; впрочем, взгляд его стал тревожным. Таким взглядом издатели смотрят на авторов, которыми дорожат, словно мы дрессированные звери, в любую минуту готовые удрать с манежа.

Теперь я должен поспать. Будильник поставил на четыре утра. Посмотрим, что за птичка угодит завтра в мои силки.

8 июля

Любопытно, что за человек мой анонимный писака. Обычно такие письма пишут невежественные психи (явно не мой случай) или вполне респектабельные граждане с причудами. Я размышлял о викарии, учителе, почтальонше, не забыл Питерсов и генерала Шривенхема. Первое правило автора детективов: ищи самого неочевидного персонажа. Как правило, именно он причастен к преступлению.

Щеколда на садовой калитке звякнула около половины пятого. В неверном утреннем свете я увидел фигуру, крадущуюся по садовой дорожке. Поначалу человек двигался осторожно, как будто собирался с духом, затем засеменил быстрой рысью.

Теперь я разглядел, что это женщина, издали вылитая миссис Тиг.

Я сбежал вниз по ступеням. Дверь я оставил открытой, поэтому, когда конверт упал в щель, я широко распахнул ее. Это была не миссис Тиг, а миссис Андерсон. Мог бы и догадаться. То, как она отшатнулась от меня недавно на улице, вдовья одинокая жизнь, нерастраченная любовь, которую бедная женщина отдала Марти… Безвредная пожилая дама – я и думать о ней забыл.

Сцена вышла неприятная. Боюсь, я наговорил ей много обидного. Из-за нее я не высыпался несколько ночей подряд, поэтому мое раздражение можно понять. Однако яд ее писем ранил меня глубже, чем я подозревал. Я разозлился и дал волю ярости. От миссис Андерсон несло чем-то несвежим, затхлым – так пахнет под утро в переполненном женском купе. Она молчала, только подслеповато моргала, словно я разбудил ее от тревожного, дурного сна. Потом заплакала, тонко и жалобно. Сами понимаете, как это на меня подействовало – я стал накручивать себя, заглушая растущий стыд. Я не ведал жалости. Наконец она развернулась и молча побрела к калитке. А я еще крикнул ей вслед, что в следующий раз сдам ее в полицию. Должно быть, я совершенно вышел из себя. Но ей не следовало писать такое обо мне и Марти! Господи, лучше бы я умер.

9 июля

Завтра соберу вещи и уеду отсюда. Фрэнк Кернс исчезнет, Феликс Лейн поселится в съемной меблированной квартире на Майда-вэйл. Надеюсь, кроме одноглазого мишки Тедди, принадлежавшего Марти, которого я беру с собой, этих людей ничего не связывает. Письма будет пересылать миссис Тиг. Я сказал ей, что какое-то время пробуду в Лондоне или отправлюсь путешествовать. Она присмотрит за коттеджем. Вернусь ли я? Наверное, мне следовало бы продать дом, но что-то внутри сопротивляется этой мысли. Здесь Марти был счастлив. И что я буду делать потом? Чем занимаются убийцы, завершив свою миссию? Снова возьмусь строчить детективы? Вам не кажется, что это шаг назад? Впрочем, хватит на сегодня.

Чувствую, события выходят из-под контроля. Что мне и нужно. Лучшая стратегия для неуверенного в себе человека – устроить все так, чтобы обстоятельства сами подталкивали к действию. Не зря говорят про «сожженные мосты» и «переход через Рубикон». Вероятно, Цезарь тоже был неврастеником. Эта гамлетовская черта присуща большинству героических мужей, возьмите хоть Лоуренса Аравийского.

Я отказываюсь думать, что гипотеза с Линой и Джорджем может завести в тупик. У меня просто не хватит духу начать все сначала. Предстоит большая работа. Надо сочинить Феликсу Лейну родителей, характер, прошлое, надо стать Феликсом Лейном, иначе Лина или Джордж заподозрят неладное. К тому времени борода обретет пристойный вид, и я отправлюсь на студию «Бритиш регал филмз». До тех пор никаких записей. Я должен придумать, как вести себя с Линой. Интересно, привлечет ли ее моя борода – один из героев Хаксли уверял, что борода женщин возбуждает. Что ж, посмотрим.

20 июля

Что за день! Сегодня впервые в жизни побывал на киностудии. Я скорее согласился бы служить в аду или в сумасшедшем доме, чем там. Духота, столпотворение, невероятная фальшь во всем – словно дурной сон, где люди не более реальны, чем декорации. И постоянно обо что-то спотыкаешься: то о провода, то о ноги статистов – целыми днями орды этих несчастных томятся здесь без дела, словно обитатели Дантова Чистилища.

Впрочем, все по порядку. Меня встретил Каллахан, приятель Холта: бледный, тощий, с фанатичным блеском в глазах на изможденном лице, в очках в роговой оправе, мятом свитере и мешковатых брюках – ходячая карикатура на киноработника. Вероятно, профессионал до кончиков ногтей (они у него ярко-желтого цвета – малый начинает сворачивать следующую сигарету, не докурив предыдущей, – в жизни не видел таких нервных пальцев).

– Хотите поглазеть на что-нибудь определенное или будем осматривать весь бедлам, старина? – спросил он.

Не ведая подвоха, я высказался в пользу всего бедлама. Знал бы я, что на это уйдет вечность! Каллахан сыпал техническими терминами без остановки, пока мой мозг не стал напоминать промокашку. Надеюсь, растительность на лице отчасти скрывала мое замешательство. Термины «угол камеры» и «монтаж» (что бы они ни значили) я сохраню в сердце до гробовой доски. Дотошность Каллахана изумляла. Спустя полчаса, ослепленный прожекторами, запутавшийся в проводах, оглушенный руганью подсобных рабочих (выражались они как извозчики или старшина на плацу), я утратил всякую способность соображать. Все это время я искал глазами Лину Лоусон, и чем дальше, тем меньше понимал, как невзначай упомянуть ее имя в разговоре.

Впрочем, за ленчем Каллахан сам дал мне повод. Мы сошлись на том, что даже лучшие из детективных экранизаций проигрывают первоисточникам. Каллахан читал пару-тройку моих детективов, но, к счастью, личность автора его нисколько не заботила. Моего собеседника занимала лишь техническая сторона ремесла. Холт сказал ему, что я собираю материал для нового романа, и Каллахан спросил, почему именно здесь, на «Бритиш регал»? Я ответил, что последним произведением британского киноискусства, которое я сподобился посмотреть, был фильм «Коленки горничной».

– Этот? – удивился он. – По-моему, ваш брат-писатель должен бежать от такой продукции как черт от ладана.

– Где же ваша esprit de corps?

– К черту корпоративную гордость! Нижнее белье и юморок биржевых маклеров… Нашли что смотреть!

– А та девушка… как ее… Лина Лоусон. По-моему, неплоха. Далеко пойдет.

– Ее двигает Вейнберг, – произнес Каллахан значительно. – От коленок и выше, ну, вы понимаете. Как вешалка для кружевных трусиков она сгодится, хотя мнит себя второй Джин Харлоу.

– Такая же капризная?

– Скорее такая же недалекая.

– Актрисам свойственна взбалмошность, – заметил я, дивясь своей ловкости.

– Уж мне-то можете не рассказывать! Когда-то Лоусон умела себя поставить, а недавно ее словно подменили – стала кроткой и послушной, как овечка.

– А что случилось?

– Кто знает. Может, бедняжку посетило большое чувство. У Лины Лоусон был нервный срыв, постойте, когда же… кажется, в январе. Из-за нее съемки задержались за две недели. Поверьте, старина, когда ведущая актриса начинает жаться по углам и втихомолку лить слезы, поневоле полезешь на стенку.

– Натерпелись вы от нее? – спросил я, стараясь, чтобы голос не дрожал. Январь. «Нервный срыв». Вот и еще одно доказательство!

Каллахан вперил в меня сверкающий взгляд, словно ветхозаветный пророк второго плана, готовый прочесть суровую отповедь. Впрочем, я понимал, что причина такого перевозбуждения – одержимость собственной значимостью.

– Ох, и натерпелись! Заставила нас побегать. Вейнберг отправил ее в недельный отпуск. Сейчас-то она поправилась.

– Так Лина Лоусон здесь?

– Нет, на натуре. А что, положили на нее глаз, старина? – Каллахан дружески подмигнул мне.

Я заверил его, что мои намерения честны: Лина Лоусон интересна мне с точки зрения будущего романа, к тому же из книги может выйти фильм в духе Хичкока, где Лина Лоусон сыграет героиню. Едва ли Каллахан поверил, во всяком случае, посмотрел он на меня скептически. Пусть думает что угодно. Завтра он обещал представить меня Лине. Я изрядно взволнован – мне еще не приходилось иметь дело с женщинами ее круга.

21 июля

Свершилось!.. Поначалу я просто не знал, что сказать. Впрочем, девушка тараторила за двоих. Небрежно пожав мне руку и бросив на мою бороду холодный, оценивающий взгляд, она налетела на Каллахана:

– Этот Платанов такой негодяй! Представляете, вчера вечером звонил целых четыре раза. И что прикажете делать беззащитной девушке? Господи, кто же против знаков внимания, но когда за тобой таскаются по пятам, я выхожу из себя! Так Вейнбергу и сказала. Господи, не мужчина, а исчадие ада! С утра потащился на станцию. Хорошо, что я обманула его, сказала, что поезд уходит на пять минут позже. Господи, несся за мной по платформе, словно маньяк! Вы же понимаете, мне его ухаживания ни к чему?

– Еще бы, конечно, – поддакнул Каллахан.

– Я все твержу Вейнбергу, чтобы позвонил в посольство и добился его депортации. Или он, или я. Да только эти евреи все заодно! Нам не мешало бы поучиться у Гитлера, хотя таким, как он, хватит резиновой дубинки и принудительной стерилизации. Так вот, я и говорю…

Она болтала и болтала. Ее манера обращаться ко мне, как к давнему знакомцу, словно я был в курсе ее истории с каким-то Платановым, обезоруживала. Кем был этот несчастный? Сутенером, антрепренером, шпионом ГПУ, обезумевшим поклонником? Едва ли мне суждено узнать. В их призрачном киномире правду не отличить от вымысла.

Пока Лина трещала без умолку, я воспользовался поводом хорошенько ее рассмотреть. Не лишена привлекательности, довольно вульгарна, порывиста. Если сейчас она, как выражается Каллахан, «стала кроткой и послушной», могу представить, какой фурией она была. В жизни Лина выглядела совершенно так же, как на экране, иначе тот фермер у ручья ее не узнал бы. Вздернутый носик, полные губки, корона золотистых волос, голубые глаза. Строгое изящество черт составляло забавный контраст с живой мимикой. Впрочем, я давно зарекся выносить суждение о характере исходя из внешности. Глядя на Лину, вы никогда не заподозрили бы ее в преступлении. Вероятно, она ни в чем не виновата.

Я смотрел на Лину и размышлял. Она и тот, другой, последними видели Марти живым. Я не испытывал к ней ни злобы, ни отвращения – только всепоглощающее любопытство. Я должен знать больше, я должен знать все.

Наконец Лина Лоусон обратилась ко мне:

– А теперь расскажите о себе, мистер Вейн.

– Лейн, – поправил Каллахан.

– Вы писатель? Господи, мне нравятся писатели! Вы знакомы с Хью Уолполом? Хорош, не правда ли? Однако вы гораздо больше похожи на сочинителя.

– И да, и нет, – пробормотал я, опешив перед таким натиском. Я не мог отвести глаз от губ Лины. Она открывала рот всякий раз, когда собеседник говорил, словно пытаясь предугадать следующую реплику. Нельзя сказать, что это раздражает. Ума не приложу, почему Каллахан считает ее недалекой: она развязна, но отнюдь не глупа.

Я мучительно соображал, что ответить, когда Лину позвали на площадку. Она ускользала из моих рук! От отчаяния обретя смелость, я пригласил ее на ленч в «Плюще» и, кажется, сумел угодить ей, выбрав правильное место. Мои слова сработали, словно волшебное заклинание. Впервые с начала разговора Лина Лоусон посмотрела на меня с интересом, словно я внезапно перестал быть жалким довеском к ее персоне. «Хорошо, как насчет субботы?»

Каллахан наградил меня двусмысленным взглядом, и мы разошлись. Лед – если слово «лед» применимо к Лине Лоусон – был сломан. Но, бога ради, о чем с ней разговаривать? Об убийствах и автомобилях? Нет, слишком в лоб.

24 июля

Задуманное мною злодейство начинает больно бить по карману. Не говоря о моральных страданиях и чувстве стыда, которое я испытываю, развлекая Лину, я понимаю, что придется раскошелиться. Девушка отличается отменным аппетитом – вероятно, незначительное происшествие в январе выбило ее из колеи совсем ненадолго. Я сэкономлю на пулях и яде – у меня нет намерения избавляться от Джорджа столь жестоким способом, – однако, подозреваю, дорога к нему будет вымощена пятифунтовыми банкнотами.

Ты прав, проницательный читатель, я пишу это в отменном расположении духа. Похоже, я на верном пути.

Лина Лоусон пришла на ленч в изысканном черном платье в белый горошек и крохотной вуалетке – отличный выбор, чтобы насладиться как едой, так и восхищением собеседника. Я рассыпался в комплиментах. Сказать по правде, я не сильно кривил душой – Лина Лоусон по-своему очаровательна, и я не прочь совмещать приятное с полезным. Она показала на двух знаменитых актрис за соседним столиком и спросила меня, считаю ли я их красавицами. Их, красавицами? Взглядом я дал ей понять, что им до нее далеко. В свою очередь, я показал ей на известного писателя, на что Лина заявила, что он мне в подметки не годится. Мы были квиты.

Вскоре я пустился в рассказ о собственной жизни, вернее, о жизни Феликса Лейна. Первые шаги начинающего литератора, путешествия, наследство и высокие гонорары (немаловажная деталь). Пусть знает, с кем имеет дело: возможно, мой банковский счет растопит ее сердце вернее, чем моя борода. Не могу сказать, что дал волю фантазии, напротив, я старался не слишком отклоняться от истории своей жизни.

Я разливался соловьем – тем более аудитория жадно внимала – и не хотел торопить события, но внезапно мне представилась возможность сдвинуть дело с мертвой точки, и я ею тут же воспользовался. Лина спросила, как давно я живу в Лондоне.

– Я бываю тут наездами, в Лондоне легче работается. Однако мое сердце принадлежит деревне. Я ведь родился в сельской местности, в Глостершире.

– В Глостершире? – переспросила Лина внезапно севшим голосом.

Я смотрел на ее руки. Зачастую руки, особенно у актрис, могут сказать больше, чем лицо. Алые ноготки правой руки впились в ладонь. Больше она не промолвила ни слова. Теперь я почти уверен, что именно ее видели у той запруды, и не сомневаюсь, что Джордж живет в Глостершире.

Если бы Лине было нечего скрывать, она, скорее всего, упомянула бы о приятеле из Глостершира. Впрочем, если у нее с Джорджем роман, она будет держать язык за зубами. Хотя вряд ли, для девушки ее круга интрижка – не преступление. Что еще могло заставить ее замолчать при упоминании Глостершира, если не очевидный факт, что она сидела в машине, которая переехала Марти?

– Я родился, – продолжил я, – в маленькой деревушке возле Сайренсестера и всю жизнь мечтаю туда вернуться, но пока мечты остаются мечтами.

Чтобы не отпугнуть ее, я не осмелился упомянуть название, а заметив, как она сморщила носик и отвела глаза, быстро сменил тему.

Вероятно, у Лины отлегло от сердца, и она защебетала еще живее. Как ни странно, то, что она выдала себя, наполнило меня признательностью и дружеским участием. Я из кожи вон лез, чтобы ее развеселить. Никогда бы не подумал, что буду хихикать и обмениваться игривыми взглядами с актриской.

К тому времени мы выпили изрядно, и Лине захотелось узнать мое имя.

– Феликс, – ответил я.

– Феликс? – переспросила она, высунув язычок (полагаю, это называется «заигрывать»). – А я буду звать вас котиком, как в мультфильме.

– Ни в коем случае, иначе нам придется расстаться.

– А вам бы этого не хотелось?

– Поверьте, мне хочется этого меньше всего на свете.

Пожалуй, не стоит увлекаться трагической иронией, слишком легко потерять контроль. Мы долго развлекались подобным образом, но я не стану пересказывать здесь нашу болтовню.

Мы ужинаем в следующий четверг.

27 июля

Лина вовсе не так глупа, как кажется. Вернее, как ждут от нее люди, привыкшие судить об уме по внешности. Сегодня вечером она устроила мне хорошую встряску.

После спектакля Лина пригласила меня выпить к себе домой. Она задумчиво стояла у камина, затем резко развернулась и хмуро промолвила:

– А теперь выкладывайте, что у вас на уме.

– На уме?

– Водите меня по ресторанам, транжирите деньги… Что вы задумали?

Я что-то залепетал про книгу и будущую экранизацию.

– И когда начнете?

– Начну?

– Не притворяйтесь. До сих пор вы ни разу не заикнулись про книгу. Зачем вам понадобилась я? Перья точить? Не поверю ни в какую книгу, пока не увижу ее собственными газами.

От страха я утратил дар речи. Неужели Лина догадывается о моих намерениях? В панике я пробормотал:

– Вы правы, дело не в книге… Я увидел вас на экране и влюбился. Никогда не встречал такой, как вы…

Вероятно, мое смущение и впрямь сошло за робость влюбленного. Лина подняла голову, ее ноздри раздувались, выражение лица неуловимо изменилось.

– Ясно… ну, что ж…

Она потянулась ко мне, и мы поцеловались. Ощущал ли я себя Иудой? Вовсе нет. Ты мне, я тебе. Мне нужен Джордж, Лине – мои деньги. Эта сцена была разыграна ради того, чтобы заставить нерешительного влюбленного заявить о своих чувствах. Лина с самого начала чувствовала, что книга – только предлог. Вот только предлог для чего? Этого она знать не могла. Так что все обернулось к лучшему. Закрутить роман с Линой? Похоже, моя месть будет сладкой.

Спустя некоторое время она промолвила:

– Тебе придется сбрить бороду, котик.

– Ни за что. Привыкай. Борода – моя маскировка. На самом деле я убийца и скрываюсь от полиции.

Лина расхохоталась.

– Врунишка, вот ты кто, котик! Да ты мухи не обидишь!

– Назовешь меня так еще раз – увидишь.

– Котик!

Позже она сказала:

– Ума не приложу, что я в тебе нашла. Ты ведь далеко не Тарзан, дорогуша. А порой ты так странно смотришь, словно сквозь меня. Будто видишь меня насквозь.

А ты как думала, моя очаровательная лгунья? На чемпионате по притворству в парном разряде мы дадим сто очков вперед любому.

29 июля

Вчера Лина ужинала у меня. Между нами произошла отвратительная сцена. Если бы не эта ссора, возможно, Лина еще не скоро упомянула бы Джорджа. Однако мне следует быть настороже, нельзя допускать таких промахов.

Я стоял к ней спиной, выбирая напитки. Лина бродила по квартире, как обычно, ни на минуту не закрывая рот.

– И тогда Вейнберг начал на меня кричать. Да что ты о себе возомнила, ты актриса или манекен? Я плачу тебе не за то, чтобы ты стояла столбом! Влюбилась, что ли, тупая курица? А я ему, не дождешься, старикашка… Котик, какая у тебя миленькая комнатка! Ах, смотри, неужели Тедди…

Я подскочил на месте, но было поздно: Лина вышла из моей спальни, неся в руках медвежонка Марти, которого я держал на каминной полке.

И тут я вышел из себя:

– Отдай!

– Вот еще! Малыш Феликс играет в куклы? Не ожидала. – Она скорчила медвежонку рожицу. – Ну, привет, соперничек.

– Не будь идиоткой! Отдай сейчас же!

– Ах-ах-ах, нашему мальчику стало неловко?

– Это игрушка моего племянника. Он умер, я очень его любил. Отдай немедленно…

– Вот как. – Лицо Лины помрачнело, брови взметнулись вверх. Она была великолепна в своем гневе и, казалось, готова вцепиться мне в физиономию. – Не хочешь, чтобы я касалась игрушек твоего племянника? Брезгуешь мною, стыдишься меня? Забирай свою чертову игрушку!

И Лина швырнула медвежонка на пол. Во мне словно что-то взорвалось, я размахнулся и ударил ее по лицу. Лина набросилась на меня с кулаками. Она билась в моих руках, словно зверюшка в капкане. Разорванное платье сползло с плеч. Я был слишком зол, чтобы испытывать отвращение. Спустя некоторое время ее тело обмякло, и Лина простонала: «Ах, ты убиваешь меня!», и мы начали целоваться. И хотя она раскраснелась от борьбы, на щеке четко отпечатался след моей ладони.

Потом она сказала:

– Признайся, ты меня стыдишься. Считаешь мелкой скандалисткой.