Электронная библиотека » Николас Спаркс » » онлайн чтение - страница 1

Текст книги "Спеши любить"


  • Текст добавлен: 17 марта 2015, 18:31


Автор книги: Николас Спаркс


Жанр: Зарубежные любовные романы, Любовные романы


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Николас Спаркс
Спеши любить

 Nicholas Sparks

A WALK TO REMEMBER


Печатается с разрешения издательства Grand Central Publishing, New York, New York и литературного агентства Andrew Nurnberg.


© Nicholas Sparks Interprises, 2002

© Перевод. В.С. Сергеева, 2008

© Издание на русском языке AST Publishers, 2014

* * *

Моим родителям, которых я люблю и помню, – Патрику Майклу Спарксу (1942–1996) и Джил Эмме Марии Спаркс (1942–1989), а также брату Мике и сестре Даниэле, от всей души.



От автора

Хочу поблагодарить свою жену Кэти. Я был в восторге, когда она приняла мое предложение; и еще более рад тому, что за десять лет мы не утратили своих чувств. Спасибо ей за лучшие годы моей жизни.

Я благодарен своим сыновьям Майлсу и Райану, которые занимают особое место в моем сердце и для которых я просто папа. Я люблю их обоих.

Спасибо Терезе Парк, моему агенту, другу и соратнику. Словами невозможно выразить то, сколь много она для меня сделала.

Джейми Рааб, редактор «Уорнер букс», на протяжении последних четырех лет также неизменно становится объектом моей признательности. Он лучше всех.

Спасибо всем тем, кто поддерживал меня на этом пути, – Лари Киршбауму, Морин Иген, Джону Эйхерну, Дэну Мэнделу, Ричарду Грину, Скотту Швимеру, Линн Гаррис, Марку Джонсону и Денизе Ди Нови. Я счастлив, что мне довелось работать с ними.

Пролог

В семнадцать лет моя жизнь изменилась навсегда.

Некоторые люди удивляются, услышав это. Они смотрят на меня, словно пытаясь угадать, что именно могло случиться в далеком прошлом, но я редко снисхожу до объяснений. Я готов рассказывать не иначе, как на собственных условиях, – а это займет куда больше времени, чем обычно готовы уделить мне слушатели. Эту историю не уложишь в две-три фразы, ее невозможно превратить в нечто простое. Хотя прошло сорок лет, еще живы те, кто знал меня в молодости, – и они не станут расспрашивать. Моя история в некотором роде и их история тоже, потому что все мы – ее участники.

Мне пятьдесят семь, но даже сейчас я помню случившееся до мельчайших деталей. Часто воскрешаю в памяти то время, переживаю его заново и неизменно испытываю странную смесь печали и радости. Иногда мне хочется вернуться в прошлое и исправить ошибки, но я понимаю, что тогда уйдет и радость. Поэтому смиряюсь со своими воспоминаниями и принимаю все как есть. Мысли о былом уводят меня далеко-далеко. И это случается чаще, чем вы могли бы подумать.

Сегодня двенадцатое апреля. Идет последний год ХХ века; выходя из дому, я оглядываюсь. Небо пасмурное и серое, но повсюду цветут азалии и кизил. Не до конца застегиваю куртку. На улице холодно, но я знаю – всего через пару недель погода наладится, а облака разойдутся. Придет пора, когда Северная Каролина станет одним из самых прекрасных мест на свете.

Я закрываю глаза, и годы начинают обратный отсчет подобно стрелкам часов, которые крутятся в другую сторону. Словно со стороны наблюдаю за тем, как становлюсь моложе; волосы делаются из седых каштановыми, морщинки вокруг глаз разглаживаются, мускулы становятся крепче. Уроки, выученные с годами, забываются, по мере приближения достопамятного года ко мне возвращается невинность.

Мир, как и я, начинает меняться: дороги сужаются, асфальт сменяется гравием, городские улицы – проселками. Прохожие заглядывают в витрины, проходя мимо булочной и мясной лавки. Мужчины в шляпах, женщины в платьях. На здании суда в конце улицы звонит колокол.

Я открываю глаза и понимаю, что стою перед дверью баптистской церкви. Меня зовут Лэндон Картер, и мне семнадцать лет.

Вот моя история, обещаю ничего не пропускать.

Сначала вы будете улыбаться, а потом плакать – и не говорите, что вас не предупреждали.

Глава 1

В 1958 году Бофор, что расположен в Северной Каролине неподалеку от Морхед-Сити, ничем не отличался от большинства маленьких городков. В этих местах влажность летом настолько высока, что, выйдя на минутку за почтой, покрываешься потом. Дети с апреля по октябрь бегают босиком среди дубов, поросших испанским мхом. Водители машут из окон машин, когда замечают прохожих – не важно, знакомых или нет, – а в воздухе пахнет хвоей, солью и морем. Уникальный аромат Каролины. Многие здешние жители занимаются рыбалкой в Памлико-Саунд и крабовым промыслом в Ньюз-Ривер, поэтому вдоль всего Берегового канала причалены лодки. Связь плохая, и телевизор едва работает, хотя для тех, кто вырос здесь, это не так уж важно. Центром нашей жизни всегда являлась церковь – а их только в пределах города стояло восемнадцать: Христианская братская церковь, Церковь прощенных, Церковь воскресного искупления и так далее. Во времена моего детства баптисты были самой многочисленной конфессией в здешних краях, их церкви возвышались буквально на каждом углу – и каждая считала себя лучше остальных. В городе имелись баптисты всех сортов – Свободной воли, южные, конгрегационалисты, миссионеры, независимые… короче говоря, вы меня поняли.

В те времена одна из баптистских церквей – так называемая Южная, – объединившись с местной средней школой, взялась оказывать поддержку одному важному мероприятию. Каждый год в Бофорском драматическом театре организовывали «рождественское представление», то есть ставили пьесу, написанную Хегбертом Салливаном, местным священником, который служил здесь, наверное, со времен Моисея. Это, конечно, преувеличение, но от старости Хегберт сделался каким-то прозрачным. Кожа у него была очень тонкая – честное слово, было видно, как кровь бежит по венам, – а волосы белые, точь-в-точь шерстка у пасхального кролика.

Так или иначе, он написал пьесу под названием «Рождественский ангел», потому что ему надоело из года в год ставить классическую «Рождественскую песнь» Диккенса. В представлении Хегберта Скрудж был язычником, который раскаялся лишь потому, что увидел призраков, не ангелов, – а где сказано, что они снизошли с небес? И кто поручится, что Скрудж вновь не впадет в грех? В пьесе об этом ничего не говорится, зрители вроде как принимают все на веру, но Хегберт не доверял призракам, если не мог удостовериться, что их послал Бог. В том-то и была проблема. Несколько лет назад он изменил концовку пьесы Диккенса, точнее, дописал; в его версии старик Скрудж стал проповедником и отправился в Иерусалим искать место, где Иисус некогда учил апостолов. Вышло не слишком убедительно; даже прихожане восприняли новшество с явным удивлением, а в газете написали: «Хотя трактовка, конечно, интересная, но все-таки это не та пьеса, которую мы все знаем и любим…»

Поэтому Хегберт решил сочинить собственную пьесу. Всю жизнь он писал проповеди; некоторые из них, должен признать, действительно были небезынтересны, особенно когда речь заходила о «Божьем воздаянии за блуд». Честное слово, священник просто из кожи вон лез, когда заговаривал о прелюбодеянии, это был его конек. В детстве мы с приятелями прятались за деревьями, когда видели старика на улице, орали ему вслед «Хегберт – прелюбодей!», хихикали как идиоты и, конечно, считали себя самыми умными существами из всех, что когда-либо населяли нашу планету.

Старина Хегберт замирал как вкопанный и навострял уши – клянусь, они действительно шевелились! Он густо краснел, будто хлебнул бензина; на шее надувались огромные зеленые жилы, похожие на карту реки Амазонки в Национальном географическом атласе. Прищурившись, он оглядывался в поисках хулиганов, а потом столь же внезапно вновь начинал бледнеть, пока кожа не обретала прежний безжизненный оттенок. Клянусь, на это стоило посмотреть.

Повторяю, мы прятались за деревом, а Хегберт (надо же было родителям дать ему такое имя!) стоял и ждал, пока мы не выдадим себя, – видимо, он считал нас круглыми дураками. Мы зажимали рты руками, чтобы заглушить смех, но в конце концов Хегберт неизменно нас вычислял. Он поворачивался, пока не оказывался лицом к нашему укрытию, и взгляд его блестящих глаз устремлялся прямо на меня.

– Я знаю, что это ты, Лэндон Картер, – говорил он. – И Бог тоже знает.

Подождав минуту для пущего эффекта, Хегберт шагал прочь, а во время воскресной проповеди указывал на нас и провозглашал что-нибудь вроде: «Бог милостив к детям, но и дети не должны Его разочаровывать». Мы сползали под скамью не от стыда, а чтобы скрыть новый приступ смеха. Странно, но Хегберт совершенно нас не понимал – а ведь у него у самого был ребенок. Дочь. Хотя об этом позже.

Так или иначе, как я уже сказал, однажды Хегберт написал «Рождественского ангела» и решил его поставить. Сама по себе пьеса была вовсе не плоха, что изрядно удивило зрителей на премьере. История мужчины, который несколько лет назад овдовел. Главный герой, Том Торнтон, некогда был очень религиозен, но пережил кризис веры, когда его жена умерла родами. Он растит дочку один, хотя отец из него не бог весть какой. На Рождество девочка хочет музыкальную шкатулку с ангелом на крышке – такую она видела в старом журнале. Торнтон ищет изо всех сил, но безуспешно. Так вот, наступает сочельник, а он по-прежнему бродит по магазинам и вдруг встречает странную женщину, которую прежде никогда не видел. Та обещает его выручить, но сначала они помогают бродяге (в те годы, помнится, их называли просто бездельниками), затем навещают сирот в приюте, потом заходят в гости к одинокой старушке, которой хочется с кем-нибудь поболтать в канун Рождества. Наконец загадочная дама спрашивает у Тома, о чем он мечтает; тот, разумеется, хочет, чтобы жена была с ним. Дама подводит его к городскому фонтану и приказывает посмотреть в воду; Том видит лицо своей дочери и начинает рыдать. Пока он плачет, таинственная дама исчезает; Том ищет, но нигде не может ее найти. Наконец он возвращается домой, вспоминая все случившееся в этот вечер. Он заходит в спальню к девочке, осознает, что она единственное, что связывает его с покойной женой, и снова начинает плакать, потому что до сих пор был не самым лучшим отцом. На следующее утро под елкой чудесным образом оказывается музыкальная шкатулка, и ангел на крышке как две капли воды похож на загадочную незнакомку.

Честное слово, это было не так уж плохо. Люди плакали, когда смотрели. Каждый год билеты распродавали до единого. Пьеса сделалась такой популярной, что Хегберту пришлось ставить ее уже не в церкви, а в Бофорском драматическом театре, который располагал большим зрительным залом. К тому времени, когда я стал старшеклассником, «Рождественский ангел» неизменно шел при аншлаге – учитывая состав труппы, это уже само по себе было достойно удивления.

Видите ли, Хегберт хотел, чтобы в пьесе участвовали не профессиональные актеры, а обычные школьники. Наверное, он думал, что подросткам надо дать хороший урок жизни, прежде чем они уедут в колледж и окажутся перед лицом соблазнов. Уж такой он был человек – пытался уберечь нас от искушения. Он твердил, что Бог наблюдает за тобой, даже когда ты далеко от дома. Если положиться на Него, все будет в порядке. В свое время я действительно это понял, хотя и не благодаря наставлениям Хегберта.


Как я уже сказал, Бофор был типичным южным городишком, пусть и с любопытной историей. Пират Черная Борода некогда купил здесь дом, а его корабль «Месть королевы Анны», по слухам, затонул неподалеку от берега. Недавно не то археологи, не то океанологи, не то еще какие-то любители старины заявили, будто нашли его, но никто до сих пор толком не уверен – сами понимаете, на корабле, затонувшем двести пятьдесят лет назад, не было бардачка с водительскими правами. С 1950-х годов Бофор хоть и сильно изменился, но все-таки не стал крупным мегаполисом. Он навсегда останется небольшим, но в годы моего детства он с трудом удостоился быть отмеченным на карте. Избирательный округ, куда входил Бофор, занимал восточную оконечность штата, что-то около двадцати тысяч квадратных миль; там не было ни одного городка с населением более двадцати пяти тысяч человек. Даже по сравнению с ними Бофор казался крошечным. И этот округ до самой виргинской границы представлял мой отец.

Полагаю, вы слышали о нем. Даже теперь он остается чем-то вроде легенды. Его звали Уорт Картер, и он был конгрессменом более тридцати лет. Каждый год во время избирательной кампании он выбрасывал лозунг «Уорт Картер представляет…». Люди вписывали название того города, где жили. Я помню, как мы с мамой ходили на предвыборные мероприятия, дабы продемонстрировать избирателям, что Картер – настоящий семьянин. Мы видели эти надписи; попадались названия вроде Отуэй или Сэвэн-Спрингз. Теперь, конечно, такое не сработает, но в те годы это считалось прекрасным рекламным ходом. Если бы отец попытался сделать сейчас нечто в том же духе, его противники непременно вписали бы какую-нибудь непристойность, но прежде ничего подобного не случалось. Ну, разве что за одним исключением. Какой-то фермер из Даплина подписал под отцовской фамилией «дерьмо»; когда мама увидела, она заставила меня отвернуться и обратилась к Богу с просьбой простить несчастного придурка. Разумеется, вслух она ничего не сказала, но суть я уловил.

Таким образом, мой отец – господин конгрессмен – был большой шишкой, и все, включая старину Хегберта, его знали. Эти двое не ладили, пусть даже отец ходил в церковь всякий раз, когда был в городе – а такое, надо сказать, случалось редко. Хегберт, помимо твердой уверенности в том, что прелюбодеи будут чистить нужники в аду, считал коммунизм болезнью, которая «делает людей отпетыми язычниками». До тех пор я полагал, что можно быть разве что отпетым хулиганом, но паства тем не менее понимала, что он имеет в виду. Прихожане знали, что эти слова адресованы непосредственно моему отцу, который сидел с закрытыми глазами и делал вид, будто не слушает. Он был членом одного из комитетов, в чьи функции входило контролировать «красную заразу», которая якобы постепенно проникала во все сферы общественной жизни, включая национальную оборону, высшее образование и даже выращивание табака. Учтите, это происходило во времена «холодной войны»; атмосфера изрядно накалилась, и жители Северной Каролины высоко ценили людей, способных внятно разъяснить им происходящее. А мой отец упорно искал факты, абсолютно бессмысленные для таких, как Хегберт.

Возвращаясь домой после церковной службы, он обычно говорил: «Преподобный Салливан сегодня в прекрасной форме. Надеюсь, ты слышал ту часть его проповеди, которая касалась бедных…»

Да, папа, конечно…

Отец старался разряжать ситуацию по мере возможности. Подозреваю, именно поэтому он продержался в конгрессе так долго. Этот человек мог посмотреть на самого безобразного в мире ребенка и сказать что-нибудь приятное. «Какой изящный малыш», – говорил он, когда ему показывали младенца-гидроцефала, а если у малышки оказывалось родимое пятно в пол-лица, он восклицал: «Держу пари, это самая прелестная девочка на свете!» Однажды к нему подвезли мальчика в инвалидном кресле. Отец взглянул на него и произнес: «Готов поклясться, ты самый умный парень в классе». И он не ошибся! Да, подобные трюки ему отлично удавались, он неизменно выходил сухим из воды. Честное слово, мой отец не был уж таким плохим человеком – в конце концов, он меня не бил, и все такое.

Просто его не было рядом, когда я рос. Мне неприятно так говорить, потому что в наши дни люди повадились оправдывать этим свое дурное поведение. «Мой отец меня не любил, и поэтому я стал стриптизером». Я же не оправдываюсь, а просто констатирую факт. Мой отец отсутствовал девять месяцев в году – он жил в Вашингтоне, в трех тысячах миль от Бофора. Мать отказывалась переезжать, поскольку оба хотели вырастить меня «на родной почве».

Разумеется, дедушка брал моего отца на охоту и на рыбалку, учил его играть в футбол, устраивал вечеринки в честь дня рождения и так далее – все эти мелочи немало значат. Отец, наоборот, был для меня чужаком – человеком, которого я почти не знал. В первые пять лет своей жизни мне казалось, что у всех детей отцы живут где-то в другом месте. Я считал так до тех пор, пока мой лучший друг Эрик Хантер не спросил, кто этот тип, который приехал к нам накануне.

– Мой папа, – гордо ответил я.

– Ого, – сказал Эрик, роясь в моей коробке для завтрака в поисках «Милки вэй». – Не знал, что у тебя есть папа.

Это было все равно что получить пощечину.

Итак, меня воспитывала мама. Славная женщина, добрая и милая, – о такой матери мечтает большинство людей. Но она не была и не могла быть образцом для подражания; этот факт плюс разочарование в отце сделали меня изрядным бунтарем в самом нежном возрасте. Впрочем, не то чтобы совсем пропащим. Мы с приятелями тайком удирали из дому по вечерам, пачкали чужие машины и лущили арахис на церковном дворе – но в пятидесятые годы все это были вещи, которые заставляли взрослых качать головами и шептать собственным детям: «Ты ведь не хочешь стать таким, как Картер? Ему прямая дорожка в тюрьму!»

Я. Плохой парень. Который ест арахис на церковном дворе. Вообразите себе.

Короче говоря, мой отец с Хегбертом не ладили, и не только из-за политики. Судя по всему, они знали друг друга давным-давно. Хегберт был лет на двадцать старше отца, до того, как стать священником, он служил у моего деда. Дедушка, хоть он и играл с отцом в футбол, был тем еще мерзавцем. К слову сказать, именно он сколотил семейное состояние, но только не воображайте, что он всю жизнь вкалывал как раб, кропотливо трудился и наблюдал за медленным ростом своего предприятия. Дедушка оказался куда проницательнее. Деньги он заработал простым способом – начал как бутлегер-контрабандист и скопил изрядную сумму во времена «сухого закона», провозя ром с Кубы. Затем он принялся скупать землю и нанимать работников. Он забирал девяносто процентов того, что арендаторы зарабатывали на табаке, а затем при необходимости ссужал им деньги под бессовестный процент. Разумеется, дедушка не настаивал на непременном возврате – он просто прибирал к рукам землю или инструменты, которыми тем посчастливилось обзавестись. Потом, что называется, в приливе вдохновения, он учредил банк. Его единственный конкурент на много миль вокруг внезапно сгорел дотла и так и не сумел оправиться после пожара. Вскоре началась Великая депрессия. Хотя все знали, что случилось на самом деле, но молчали, опасаясь мести, и на то имелись основания. Банк был не единственным строением, где внезапно вспыхнул пожар.

Дедушка драл со своих должников неимоверные проценты и понемногу начал прибирать к рукам все больше земли и собственности по мере того, как должники один за другим оказывались несостоятельными. На пике Великой депрессии он перекупил с десяток предприятий по всему округу, сделав первоначальных владельцев своими подчиненными и выплачивая им жалованье, мизерное, но достаточное для того, чтобы удержать их при себе, поскольку податься беднягам было некуда. Дедушка клялся, что позволит все выкупить обратно, как только экономика стабилизируется. И люди неизменно ему верили.

Впрочем, обещаний он не держал. В итоге дедушка контролировал немалый сектор местной экономики и третировал нижестоящих всеми мыслимыми способами.

Хотелось бы мне поведать вам, что в итоге он умер страшной смертью, но увы. Дедушка скончался в преклонных годах, когда спал с любовницей на яхте близ Каймановых островов. Он пережил двух жен и единственного сына. Неплохой конец для такого типа, как мой дед. Жизнь несправедлива. Если люди и должны что-нибудь усвоить в школе, то именно это.

Итак, вернемся к нашей истории. Как только Хегберт понял, что за негодяй мой дед, он перестал на него работать и сделался священником, а затем вернулся в Бофор и начал служить в той самой церкви, которую мы все посещали. Первые несколько лет он только тем и занимался, что призывал кары небесные на головы корыстолюбцев, поэтому свободного времени у него оставалось немного. Хегберту стукнуло сорок три, когда он женился; в пятьдесят пять родилась дочь, Джейми Салливан. Его супруга, маленькая, худенькая женщина на двадцать лет моложе мужа, до появления Джейми пережила шесть выкидышей. Она умерла от родов, оставив Хегберта вдовцом с дочерью на руках.

Вот, собственно, на чем была основана пьеса.

Люди прекрасно знали историю священника. Ее вспоминали каждый раз, когда Хегберт крестил младенца или отпевал покойника. Именно поэтому, полагаю, все зрители рыдали на представлении рождественской пьесы. Они знали, что в основе лежит нечто реальное, и это придавало «Рождественскому ангелу» особое звучание.

Джейми Салливан училась в одном классе со мной, и ей предстояло играть ангела. Не то чтобы у какой-нибудь другой девушки был шанс. Благодаря этому, разумеется, пьесе предстояло сделаться главным событием года – по крайней мере в представлении мисс Гарбер. Она преподавала у нас сценическое мастерство и буквально сияла от счастья, когда впервые вошла в класс.

Лично я не собирался изучать драматургию – честное слово, не собирался, но выбирать пришлось между ней и органической химией. Я думал, это будут не уроки, а сплошной праздник жизни, особенно по сравнению со вторым вариантом. Ни тетрадок, ни контрольных, ни лабораторных столов; никаких протонов, нейтронов и формул – что может быть лучше для старшеклассника? Я был абсолютно в этом уверен и записался к мисс Гарбер, ничуть не сомневаясь, что на уроках буду дремать. Я любил поздние прогулки и изрядно не высыпался.

В первый же день я опоздал, войдя в класс через несколько секунд после звонка, и сел в заднем ряду. Мисс Гарбер стояла спиной к нам и выводила свою фамилию на доске большими буквами, как будто мы виделись впервые. Ее знали все – не знать было просто невозможно. Она была по меньшей мере шести футов росту, с огненно-рыжими волосами и бледной веснушчатой кожей; еще мисс Гарбер страдала от ожирения – сказать по чести, она весила килограммов сто. Она предпочитала просторные цветастые платья, носила темные очки с толстыми стеклами в роговой оправе и при встрече всем говорила «Приве-е-ет», растягивая последний слог. Мисс Гарбер, несомненно, знала себе цену и до сих пор не вышла замуж, что усугубляло ситуацию. Любой мужчина, не важно, какого возраста, неизбежно испытывал к ней глубокое сочувствие.

Под своей фамилией она написала перечень целей, которые нам предстояло достичь в течение года. Номером первым значилось «самовнушение», далее «самоанализ» и, наконец, «самореализация». Мисс Гарбер была слегка помешана на всевозможных «само» и, возможно, даже опередила свое время в вопросах психотерапии, хотя, судя по всему, отнюдь не считала себя новатором. Наверное, мисс Гарбер с ее внешностью просто пыталась не падать духом.

Но я опять-таки отклоняюсь от темы.

Лишь когда начался урок, я заметил нечто странное. Мальчиков и девочек в бофорской старшей школе было примерно поровну; поэтому я страшно удивился, когда обнаружил, что девяносто процентов моих нынешних однокашников – девочки. В классе сидел всего один парень, кроме меня; я счел это хорошим предзнаменованием и даже ощутил что-то вроде эйфории. Девчонки, девчонки, девчонки – и никаких контрольных. Вот все, о чем я мог думать.

Признаюсь, что никогда не отличался проницательностью.

Мисс Гарбер сообщила: в этом году рождественского ангела будет играть Джейми Салливан – и немедленно начала аплодировать. Она тоже ходила в Южную церковь и, по мнению многих прихожан, строила глазки Хегберту. Когда я услышал об этом в первый раз, то подумал: даже если эти двое и сойдутся, слава Богу, оба слишком стары, чтобы иметь детей. Только вообразите, какое получилось бы потомство. Подобная мысль наводила на всех ужас, но, разумеется, люди держали язык за зубами – по крайней мере в пределах слышимости преподобного Хегберта и мисс Гарбер. Просто сплетня – это одно, а грязная сплетня – совсем другое. Даже в старшей школе мы не были настолько злыми.

Мисс Гарбер продолжала аплодировать в полном одиночестве, пока мы наконец к ней не присоединились.

– Встань, Джейми, – сказала она.

Та встала и повернулась к нам; мисс Гарбер начала хлопать еще громче, как будто перед ней стояла настоящая кинозвезда.

Джейми Салливан была хорошей девушкой. Честное слово. Мы всю жизнь проучились вместе, поэтому не могу сказать, что я ни разу не перекинулся с ней и парой слов. Когда-то, во втором классе, она целый год сидела за соседней партой, и мы даже иногда болтали, но отнюдь не проводили свободное время в одной компании – скорее наоборот. В школе я общался с одними, а после уроков – совсем с другими, так что Джейми вообще не стояла на повестке дня.

Не то чтобы Джейми была непривлекательна или откровенно некрасива – поймите меня правильно. К счастью, она походила на мать – та, судя по фотографиям, вовсе не была дурнушкой (хоть и вышла в итоге бог весть за кого). Но с другой стороны, красивой я ее тоже не считал. Худая, светловолосая и голубоглазая, Джейми по большей части казалась такой… простушкой, что никто не обращал на нее внимания. Она не заботилась о своей внешности, потому что предпочитала «внутреннюю красоту», и выглядела соответственно. Сколько я ее знал – учтите, не так уж мало, – Джейми всегда собирала волосы в тугой пучок, как старая дева, и не пользовалась косметикой. В своем коричневом кардигане и клетчатой юбке она смахивала на библиотекаршу. Мы думали, что это просто очередная фаза и Джейми рано или поздно повзрослеет, но ничего подобного не произошло. За три года в старшей школе она ничуть не изменилась. Менялся только размер одежды.

Не только внешность отличала Джейми от других; она и вела себя иначе. Не околачивалась в закусочной «У Сесиль», не ходила на вечеринки к подружкам. Я знал наверняка, что у нее никогда не было парня. Иначе старину Хегберта хватил бы удар. Но даже если бы он вдруг сошел с ума и позволил дочери ходить на свидания, она все равно не стала бы этого делать. Джейми всегда носила с собой Библию; если одного Хегберта было недостаточно, чтобы держать мальчишек на расстоянии, то Священное Писание оказалось мощным оружием. Лично я относился к Библии как всякий нормальный подросток, но Джейми, судя по всему, извлекала из нее удовольствие, совершенно мне непонятное. Она не только ездила каждый август в христианский лагерь, но и читала Библию на переменах в школе. В моем представлении это было слишком даже для дочери священника. Как угодно, но штудировать послания апостола Павла куда менее увлекательно, нежели флиртовать.

Однако Джейми и не думала останавливаться. То ли из-за Библии, то ли из-за отцовского влияния она искренне полагала, что нужно помогать ближнему, и именно этому посвятила свою жизнь. Добровольной работы в сиротском приюте ей было мало. Она вечно то собирала пожертвования, то продавала печенье, а однажды потратила часть летних каникул на то, чтобы выкрасить снаружи дом пожилой соседки. Джейми могла повыдергать сорняки в чужом саду, не дожидаясь просьбы, и остановить поток машин, чтобы перевести малышей через дорогу. На свои карманные деньги она покупала приютским детям игрушки или просто опускала сбережения в церковную корзинку для пожертвований. Иными словами, это была девочка, рядом с которой все мы казались плохими; когда Джейми смотрела на меня, я неизбежно ощущал муки совести, даже если не сделал ничего дурного.

В своем стремлении творить благо Джейми не ограничивалась исключительно людьми. Если она случайно находила раненое животное, то пыталась помочь и ему. Опоссумы, белки, собаки, кошки, лягушки – никакой разницы. Доктор Роулингз, наш ветеринар, узнавал ее издалека и лишь качал головой, когда Джейми поднималась на крыльцо, неся в коробке очередного страдальца. Он снимал очки и протирал их платком, пока она объясняла, что случилось с этим несчастным созданием. «Доктор Роулингз, его сбила машина. Наверное, на то была воля Божья, чтобы я проходила мимо. Вы ведь ему поможете?»

В представлении Джейми, на все была воля Божья. Она не забывала упомянуть ее, о чем бы ни заходил разговор. Бейсбольный матч отложили из-за дождя? На то была воля Божья, иначе случилось бы нечто худшее. Внезапная контрольная по тригонометрии, за которую весь класс схватил двойки? На то была воля Божья, Он решил послать нам испытание. Короче говоря, вы меня поняли.

Ну и, разумеется, заскоки Хегберта отнюдь не облегчали бедняжке жизнь. Быть дочерью священника непросто, но Джейми держалась так, как будто это самая естественная вещь на свете и вообще ей исключительно повезло. «Я просто счастлива, что у меня такой отец». В ответ мы только качали головами и гадали, с какой планеты эта девочка.

Вдобавок ко всему прочему одна черта в Джейми по-настоящему сводила меня с ума – она всегда была чертовски жизнерадостна вне зависимости от того, что творилось вокруг. Она никому не говорила гадостей, даже тем из нас, кто был с ней нелюбезен. Шагая по улице, Джейми напевала и махала рукой прохожим. Когда она продавала лимонад или печенье, от покупателей не было отбоя. Все взрослые в нашем городе обожали ее. «Какая милая девочка, – говорили они, когда речь заходила о Джейми. – Мир стал бы намного лучше, если бы таких, как она, было больше».

Впрочем, мы, подростки, считали иначе. Нам за глаза хватало и одной Джейми Салливан.

Я думал об этом, когда Джейми стояла перед нами в классе; признаюсь, мне было не очень-то интересно ее разглядывать. Но странно, когда Джейми обернулась к нам лицом, я испытал нечто вроде шока, как если бы вдруг схватился за оголенный провод. Все те же клетчатая юбка, белая блузка и коричневый кардиган, которые я видел миллион раз, но на груди обрисовались два заметных бугорка. Клянусь, еще три месяца назад ничего подобного не было. Джейми по-прежнему не пользовалась макияжем, но она загорела, возможно, во время пребывания в летнем лагере, и впервые казалась… почти хорошенькой. Конечно, я тут же отогнал эту мысль, но Джейми, обводя глазами одноклассников, остановила взгляд на мне и улыбнулась, явно радуясь моему присутствию. Истинную причину я узнал далеко не сразу.


Страницы книги >> 1 2 | Следующая
  • 4 Оценок: 13

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации