Текст книги "Из Рима в Иерусалим. Сочинения графа Николая Адлерберга"

Глава II

АФИНЫ – СРАВНЕНИЕ ПРОШЕДШЕГО С НАСТОЯЩИМ – ИСТОРИЧЕСКИЕ СВЕДЕНИЯ – ВЗГЛЯД НА ДРЕВНИЙ ГОРОД – АКРОПОЛИС – ПАРФЕНОН – ПРОПИЛЕИ – ПАНТЕОН – ГЛАВНЕЙШИЕ ПАМЯТНИКИ ДРЕВНОСТИ – ХРАМ ЮПИТЕРА ОЛИМПИЙСКОГО. – АРЕОПАГ – ДРЕВНИЕ И НОВЫЕ АФИНЫ – КОРОЛЕВСКИЙ ДВОРЕЦ – КОРОЛЬ И КОРОЛЕВА – ПАЛАТА ДЕПУТАТОВ

С малых лет знакомое нам громкое имя Афин в воображении нашем неразлучно с понятием о чем-то обширном и величественном, и как бы мы ни были предупреждены касательно ничтожности нынешнего города, однако трудно совершенно покориться этой мысли. Разбросанные без всякой связи остатки древней славы кое-где частями возвышаются вдали от обитаемого города; отдельные памятники эти восхитительны чистотой архитектуры и колоссальностью своих размеров. Величественно увенчанные славою тридцати четырех веков, они действительно единственны в своем роде, но в сущности это не более, как по частям разбросанные мертвые остатки некоторых главнейших строений; собственно следов города, общей связи между строениями нет. Столетия предоставляют воображению путешественника дополнить пустые, голые поля на печальном пространстве между Акрополисом, Ареопагом, Пниксом, остатками храма Юпитера Олимпийского и другими памятниками древности, пощаженными временем.

Новые Афины, можно сказать, существуют в той же степени, как и древняя столица, с той лишь разницей, что там, где была последняя, кое-где возвышаются уцелевшие от времени свидетели древней славы, между тем, как там, где путешественнику указывают новые Афины, удивленный взор его тщетно ищет города и лишь встречает безобразные, ничтожные строения, без всякой связи, без архитектуры, без общей физиономии города.

Итак, тот знаменитый город, та столица древней Аттики, а впоследствии столица республики – город, из среды которого возникло светило высшей образованности, наук и художеств, прошедший сквозь ряды веков до наших времен, – теперь не что иное, как мертвый след прошедшего и попытка стремления к будущему!

В цветущее время Афин одних свободных граждан было в них более 21000 душ, что дает право предполагать всего-навсего более 200000 жителей. Кекропсу приписывают основание Афин в 1550 г. до Р. X. и полагают, что город сначала назывался Кекропией – именем, присвоенным впоследствии лишь центральной его части, или самой цитадели; самый же город, в честь богини Минервы, или Афины, получил наименование Афин.

Чудная судьба была этого города, этого небольшого клочка земли, который время, в продолженье 3400 лет, щадило от забвенья!

Сначала Афинами управляли цари; но со смертью Кодра, пожертвовавшего жизнью для спасенья отечества, правление царей прекратилось, вследствие той мысли, что некому уже было занять место великодушного Кодра – и затем власть перешла в руки архонтов.

Первоначально архонты эти избирались из потомков Кодра пожизненно; потом стали их избирать на десять лет, а впоследствии и ежегодно. Верховная власть сосредоточилась, наконец, в руках ограниченного числа людей, носивших звание граждан и состоявших первоначально из эвпатридов, «благорожденных»; масса же остальных афинян называлась «дэмотами» и была лишена участия в делах государственных.

Скоро дэмоты стали домогаться звания граждан: завязалась борьба между ними и эвпатридами, между началами демократическим и аристократическим. Люди из класса эвпатридов, льстя народным страстям, примыкали к противникам прежней своей партии и делались демагогами, но не из убеждения, а из личных целей, чтобы выиграть расположение толпы. Сражаясь вместе с демократами и ослепляя их своей ложной привязанностью, они достигали важного влияния на дела и, пользуясь обстоятельствами, исторгали всю власть управления, делаясь так называемыми «тиранами».

Таким тираном был Гиппий: народ восстал на него, изгнал его, разрушил Пелазгийский замок, который Гиппий укрепил было для себя, и обратил его в площадь для народных собраний и рассуждения о делах государственных. Афины сделались государством демократическим. Другие государства греческие, управлявшиеся началом аристократическим, как-то: Спарта, Беотия, Фивы, Колхида, Эретрия, – естественно, старались не допустить Афины до демократизма, но Аттика вышла победительницей.

Вслед за тем Греция вступает в войну с персидским государством – и битва при Марафоне возвышает ее над Персами, а афинян ставит во главу остальных греческих государств, передавая отдаленнейшему потомству имена Аристида, Фемистокла, Кимона и Мильтиада, а вместе с ними и Фидия, создавшего несколько статуй в честь богини, покровительницы Афин.

В Афинах, успокоенных от военной тревоги и наслаждающихся миром, является Перикл; науки и преимущественно искусства достигают высшей степени развития; воздвигаются здания, сохранившиеся от разрушительного действия тысячелетий до наших дней, – настает золотой век Афин.

Афиняне стали вводить демократическое начало и в другие греческие государства. Но где в этих началах не было народной потребности, где демократизм не оказался необходимым следствием прожитого прошедшего, там насильственное привитие постороннего элемента не могло не встретить сильного отпора – и вот является долголетняя Пелопоннесская война… Тяжки были для Афин последствия этой войны: стены города были разрушены, флот сожжен, демократия пала, и в Афинах укоренилась олигархия, которой представителями были тридцать тиранов.

Крепкие внутренней силой своих сограждан, Афины скоро сбросили с себя иго тиранов. Демократизм, развившийся уже в крови афинян, не мог быть в столь короткое время подавлен окончательно: он снова является основным началом правления республики. Афины мало-помалу стараются приобрести прежнее значение, но попытка упрочить за собой прежнее величие оказывается тщетной, и город Минервы, а вместе с ним и вся Греция, теряют свою политическую независимость: бедственная битва при Херонее подчиняет Грецию могуществу македонского государя Филиппа.

Война Рима с Македонией возвратила Греции политическую независимость, но Афины потеряли уже свое место в ряду других единоплеменных им государств. В делах Ахейского и Этолийского Союзов город этот принимает только второстепенное участие, и скоро имя Афинской Республики совсем исчезает, когда целая Греция, под именем Ахаии, обращается в римскую провинцию.

Старинной славе Афин сочувствовали правители Рима. Октавий Август щадил Афины и не хотел помнить, что они приняли сперва сторону Помпея, а потом сторону Антония. Императоры времен золотого века Рима принимали на себя титул афинских граждан, а Адриан старался быть новым Периклом: он изучал Афины и украшал их новыми великолепными зданиями, стараясь вместе с тем развить древнегреческую жизнь во всей своей империи.

После Юстиниана память об Афинах пропадает. Юстиниан уничтожил школы, в которых образовались великие проповедники нашей православной церкви: св. Григорий, Кирилл, Василий Великий и Иоанн Златоуст. Со страниц истории исчезло имя города, в котором, задолго до явления Спасителя, Сократ и Платон прозревали душой и умом того неведомого Бога, поклонение которому впоследствии проповедовал, в Афинах же, св. апостол Павел.

В половине двенадцатого столетия снова встречается имя Афин: они были взяты норманнами, вышедшими из Сицилии; часть афинян колонизируется в Палермо.

По завоевании крестоносцами Восточной Империи является в первый раз титул «герцога афинского»: Афины живут до половины пятнадцатого столетия жизнью ленного владения, а с этого времени подпадают владычеству турок и обращаются в рабов поклонников Мухаммеда.

В 1821 г. восстали греки открыто, сознавая в себе порывы к независимости. Жесткие притеснения турок вымучили у греков стремление к самобытности – и, на нашей памяти, в тысяча восемьсот тридцать третьем году в Европе огласилось имя Оттона, первого греческого короля, вместе со знаменитым своей древностью общеизвестным именем Афин, столицы нового Греческого Королевства.

Первоначальный город лежал на возвышенных скалах, посреди окружающих его полей, и лишь мало-помалу, с увеличением числа жителей, распространял свои ветви во все стороны около этого первого, основного обиталища на берегу Сароникского залива; от этой разности местоположения город разделился на две отдельные части, из которых первая получила название Акрополиса, или верхнего города, а вторая – Катополиса, или нижнего [города]. Напротив восточного пелопонесского берега две речки омывали город с двух противоположных сторон: Кефиса с северной и Иллиса с южной.

Пространство около 80 верст удаляло главную часть от морского берега, вдоль которого теснилось множество великолепных зданий; красота их соперничала с внутренними строениями столицы.

Предание говорит, что выстроенные из каменной плиты стены, которыми соединялись морские гавани с удаленными от берега городскими оградами, были такого значительного размера, что катившиеся по их вершинам колесницы могли удобно разъезжаться при встрече.

Акрополь, или Акрополис, вмещал в себя все, что только древняя столица имела превосходнейшего в роскоши своих художественных произведений. Этот холм, застроенный величественными зданиями, свидетельствующими о вкусе и зодческом гении древних греков, стоя посреди голых полей, представляет как бы незыблемый пьедестал, приуготовленный самой природой для поддержания этой связи гениальных памятников в одно общее целое. Главнейшая и замечательнейшая часть Акрополиса – Парфенон, или храм Минервы. Величественные размеры этого несравненного памятника, соединенные с отчетливой простотой украшений, составляют главное его достоинство. Там не встретите вы этого неуместного смешения колонн различных орденов, ни тяжелых украшений у их подножий: там все обдумано, все плавно, просто и величественно; везде один вкус, одна архитектура; можно сказать: повсюду проявляется одно и то же чувство высокого и прекрасного. Необыкновенно восхитителен ярко золотистый цвет, лежащий на афинских памятниках. В других странах, под переменным и дождливым небом, даже чистейшая белизна мрамора от сырости, туманов и других посторонних причин вскоре чернеет или, зарастая мхом, покрывается зеленой, сырой одеждой; но под чистым, знойным небом Греции белый мрамор Паросса и Пентеликии лишь позлащается яркой желтизной от блестящих лучей афинского солнца.

Парфенон, которого остатки и поныне слу жат предметом удивления, имел 217 футов в длину, 98 в ширину и 65 в вышину. Разоренное персами, это необыкновенное здание вновь возросло и еще более украсилось при Перикле, в 444 г. до Р. X. Во внутренности Парфенона стояла некогда статуя Афины, или Минервы, – гениальное творение Фидия, вырезанное из слоновой кости, в 16 футов вышиной, и роскошно убранное золотыми украшениями, оцененными до 44 талантов (около 800 тысяч рублей серебром).

Так называемые Пропилеи служили входом к Парфенону; широкая мраморная лестница вела сквозь Пропилеи к цитадели, или Кекропии. Вокруг было множество других зданий из белого же мрамора, как то: храмы Паллады и Нептуна и так называемый Пандразион; южнее – храм Аполлона; перед главной стороной Акрополиса – театр Бахуса и Одеон; первый предназначался вообще для народных зрелищ, второй – для музыкальных собраний.

На площади, за юго-восточным углом цитадели, возвышался сооруженный императором Адрианом Пантеон, в честь всех языческих богов, и им же заложенный водопровод, оконченный в царствование Антония.

Вне города стояли два из великолепнейших афинских зданий: к северу – храм Тезея, выстроенный наподобие Пантеона, в дорическом вкусе, с изображением подвигов этого полководца; а к югу – ионической архитектуры храм Юпитера Олимпийского, превосходящий почти все здания Афин своей величественной красотой; неисчислимые сокровища были жертвуемы на сооружение и украшение этого памятника, окруженного 120 колоннами, в 60 футов вышиной и имеющими 6 футов в диаметре.

Хорошо сохранился древний Ареопаг, огромное пространство, полукружием врытое в землю, обложенное мраморными плитами, с тщательно высеченными из камня креслами для членов этого знаменитого народного судилища, основание которого иные писатели приписывают также самому Кекропсу, другие же – законодателю древней Греции Солону; но вероятнее, Солон только усовершенствовал состав Ареопага и, присвоив ему более прав, возвел его на высшую степень могущества и славы судебного места. Исторические предания не оставили положительных данных о числе членов Ареопага; известно только, что они избирались пожизненно и состояли из достойнейших архонтов, которые непоколебимой правотой души и любовью к правосудию достигали столь высокой степени доверия граждан; Аристотель называл Ареопаг священным судом Греции.

Умышленное смертоубийство, отравление, грабеж, измена отечеству, безнравственность и своевольные нововведения в образе правления и в религии – были преступления, подлежавшие суду Ареопага, которому в то же время вверялось попечение над сиротами. В опасные и смутные времена Ареопаг владел даже жезлом правления, как например, во время войны греков с персами, когда власть и слава Ареопага достигли высшей степени. Не только Афины, но и все остальные части Греции повергали свои споры и тяжбы на обсуждение Ареопага. Совещания производились ночью под чистым небом; по изложении судьям сущности дела, оно решалось большинством голосов. Перикл первым нарушил беспристрастную совестливость этого верховного судилища: не будучи вовсе архонтом, он успел попасть в число членов его и неоднократно действовал против основных правил совести и чести; впрочем, Ареопаг еще долгое время после Перикла держался в прежней силе и власти, и окончательно пал только с падением Афин.

Кроме этих памятников, остались еще некоторые следы других замечательных зданий, как, например, знаменитая Академия, где преподавал Платон, здание Сената, или Притансион, Пникс, или место народных совещаний, и т. п. Но не стану распространяться в описании каждого из этих замечательных в историческом отношении следов древнего города; описания мои были бы излишним повторением того, что уже многими подробно и удачно изложено в путевых записках, исторических очерках Греции и в описаниях древнего города.

Афины нынешнего времени похожи на наш уездный городок. Центр греческого мира, рассадник европейской образованности, колыбель многих начал политической жизни новейших народов – узнает ли теперь кто вас, Афины, в этой путанице домишек, завладевших вашим славным именем?

Грустные мысли толпятся в душе путника, останавливающегося посреди этой груды обломков прежнего, когда-то бывшего величия, посреди этого хлама, посреди ничтожества и ничтожности всего окружающего, при сравнении мелкого, тщедушного настоящего с великим прошедшим, надолго для Греции утраченным!

Впрочем, вспомнив недавнее начало новой жизни, всякая критика должна остановиться и отдать справедливость тому, что сделано, как бы оно ни было незначительно; положите на весы средства, время, обстоятельства – и вы будете снисходительны. Тем не менее, я продолжаю свой обзор с точки зрения беспристрастного наблюдателя.

В главной части города, на полуизрытой площади, стоит довольно некрасивый дворец короля Оттона. Длинный, низкий дом упирает громоздкую крышу переднего своего фасада на толстых столбах.

Не могу допустить мысли, чтобы дворец этот был выстроен по собственному вкусу короля. Отец его, художник в душе, воздвиг в своем отечестве множество великолепных зданий превосходнейшей архитектуры: при содействии любимого им архитектора, Кленце, он почти всем великолепным строениям в Баварии усвоил вкус, красоту и размеры именно древних афинских памятников. Так, например, известная Валгалла, возвышающаяся на берегу Дуная близ Регенсбурга, – верный снимок с афинского Парфенона. Дворец короля Оттона притом, как будто для бо́льшего усиления и без того уже неприятного впечатления, поставлен в виду чудных произведений древней греческой архитектуры и на таком открытом месте, что нет возможности избежать невольного сравнения некрасивых колонн нового дворца с уцелевшими девятью исполинскими столбами древнего храма Юпитера. Будь королевский дворец выстроен в отдалении от Парфенона и храма Юпитера и вне всего того, что бессознательно наводит на сличение, наружность дворца не так была бы поразительна и даже кое-что выиграла бы.

На другой день по приезде в Афины мы с самого раннего утра посетили величественные остатки древнего города и удивлялись им. Несмотря на нестерпимый жар (28 ° Реомюра в тени), мы, не чувствуя усталости, переезжали с места на место, все рассматривали со всех сторон, любовались и восхищались единственным величием этих колоссальных остатков. Парфенон, храмы Бахуса и Победы, и особенно храмы Минервы и Юпитера – образцы человеческого творчества и трудов, образцы по чистоте стиля.

Было около четырех часов пополудни, когда я, прогуливаясь по городу, проходил мимо королевского дворца. Толпа народа около его подъезда остановила мое внимание. Я примкнул к этой толпе и увидел, как молодая королева поехала кататься. В то же время сошел со ступеней крыльца и король, ему подвели коня, толпы просителей окружили его у подъезда. Сев на лошадь, король принимал просьбы из рук просителей, всем ласково кланялся и потом, в сопровождении нескольких адъютантов, выехал за город. Он был одет в богатый национальный костюм, который привык носить совершенно как коренной житель Аттики. Говорят, будто он владеет языком новоэллинским как природный грек; это тем удивительнее, что германские уроженцы вообще редко говорят на иностранном языке без сильного природного акцента.

Имея в виду цель поспеть в Иерусалим непременно к заутрени Светлого Воскресения, я должен был по возможности сократить пребывание свое в Афинах, а потому и не искал случая быть представленным ко Двору, опасаясь, чтобы для королевской аудиенции мне не назначили дня позже того срока, какой я себе предположил для выезда. Ежедневно во время пребывания своего в Афинах я посещал развалины древнего города.

Неподалеку от знаменитого Ареопага указали нам небольшой пригорок, покрытый мраморной плитой; искони существовавший предрассудок в народе приводил к этому месту бесплодных жен, которые, ложась на плиту обнаженным чревом, скатывались с нее вниз в этом положении, твердо убежденные, что это средство вылечит их от бесплодия. Если верить рассказам, так и поныне еще обычай этот ведется, и катанье с волшебной плиты иногда повторяется женщинами из простонародья. Мраморная плита от частого употребления так отполировалась, что стала гладка и блестяща как зеркало.

Я имел случай осмотреть внутренность королевского дворца; она меня несколько примирила с первым впечатлением, невольно произведенным наружностью здания, но и там я встретил много некрасивого. В особенности неприятно поразили меня весьма слабые художественные произведения – картины и фрески на стенах.

На неровной, ухабистой площади перед дворцом учились войска, приготовляясь к смене королевского почетного караула; греческий батальон, в национальной живописной одежде, в красных скуфейках, в белых пышных юбках (фустанеллах) и роскошно вышитых камзолах, – должен был в тот день сменять батальон баварского войска.

Против левого фасада дворца, за небольшим двором, находится сад королевы; так как он разведен недавно, то деревья еще так малы и ничтожны, что нет ни одного тенистого уголка; стоящие под знойным небом, посреди степи, как сиротки, коротенькие одиночные растения не придают этому месту ни красы, ни запаха, ни тени; не менее прискорбен недостаток дерев и растений в так называемом ботаническом саду, более похожем на огород, чем на сад.

В день отъезда я посетил Палату Депутатов; небольшой дом этого собрания, столь же мало внутри, как и снаружи, соответствует главной его цели – вмещать в себе многочисленное собрание людей, приходящих сюда обсуждать важнейшие вопросы народного благосостояния. Главная зала устройством своим напоминает любой из наших провинциальных театров: такие же ложи, скамейки и стулья.

Я был в Палате во время обыкновенного заседания; комната была наполнена национальными депутатами, из них многие очень горячо толковали, возбуждая всеобщее одобрение слушателей.

Не понимая греческого языка, я не мог судить об их словах, но знаю только, что речь касалась предложенной одним из членов новой финансовой системы.

Здесь не место входить в настоящее положение Афин и всей Греции, ни в нравственном, ни в административном отношениях; это завлекло бы меня в бесконечные политические рассуждения, которых я себе решительно предположил не включать в рамку моих путевых рассказов.