Текст книги "Свет золотой луны (сборник)"

Глава 3. Решение

Болезнь и смерть сестры очень изменили Аню. Она стала задумчива и полюбила уединение. Теперь девушка ходила в храм на службы почти каждый день, чем очень обеспокоила своих родителей.

Наступила Великая пятница Страстной недели. Аня стояла возле вынесенной плащаницы и слушала проповедь настоятеля собора протоиерея Владимира Каноникова.

– …Мы искуплены дорогою ценою, говорит святой апостол Павел. Вот эта цена, – отец Владимир указал рукой на плащаницу. – Перед нами лежит Господь мертвым во Гробе. Страшно подумать: чтобы жил человек, умирает Бог. Да, дорогие мои, такова цена Божественной любви. И нет больше той любви, как положить душу свою за други своя. Подумайте об этом, подходя прикладываться к святой плащанице, и задайте себе вопрос: можем ли мы иметь такую любовь, чтобы по ней узнали, что мы ученики Христа? и какую жертву мы с вами можем принести Христу? Я говорю не о пожертвовании на храм, а именно жертву Богу нашему. Богу, который не имеет нужды ни в чем, кроме нашей ответной жертвенной любви…

Аня шла к плащанице, мучительно размышляя, что же она может принести в жертву Христу. Уже подойдя к плащанице и поцеловав ноги Христа, она вдруг подумала, что могла бы принести Христу в жертву свою жизнь. Всю жизнь без остатка. И ей стало хорошо и легко на душе от этой мысли.

Целуя Евангелие, лежащее на плащанице, Аня прошептала: «Господи! Прими мою жизнь Тебе на служение и не разлучай меня с Собою никогда».

Прошло сорок дней со смерти Ольги, и Аня заговорила о монастыре. Родители испугались не на шутку и стали убеждать Аню не губить свою жизнь.

«Надо жить как все. Всему должна быть мера, – говорили они. – Одно дело безграмотная старуха, которой, кроме как в религии, не в чем больше проявить свои духовные запросы, другое дело ты – образованная и начитанная девушка. Ты собираешься похоронить себя заживо в монастыре, а о нас ты подумала? Мы только что потеряли Олю, есть ли у тебя хоть какое-то чувство к нам, твоим родителям?»

Аня все равно продолжала настаивать на своем.

– Я этого допустить не могу, – негодовал Александр Всеволодович, – это просто блажь и более ничего. Как это, позволь тебя спросить, согласуется с заповедью почитания родителей и, наконец, с заповедью любви? Это же просто фанатизм какой-то. Средневековье, вот что это.

– Папа, – почти плача, проговорила Аня, – вспомни слова Христа: «Кто возлюбит отца или матерь более Меня, недостоин Меня».

– Не могу понять этой заповеди, – продолжал кипятиться отец, – просто не понимаю, и всё. Это выше моих человеческих сил.

С началом июня семья Берестовых начала готовиться к выезду за город на дачу, где обычно проводила каждое лето. К этому времени Аня уже стала посещать Введенский женский монастырь, стоявший на окраине города. Она вновь напомнила о своей просьбе и умоляла родителей оставить ее на жительство в монастыре хотя бы на одно лето. Супруги не желали слушать дочь, и все закончилось слезами. Когда Аня, рыдая, убежала в свою спальню, Анастасия Аркадьевна обратилась к мужу:

– Милый, я больше этого не выдержу, надо что-то предпринимать.

Александр Всеволодович, нахмурившись, молчал.

– Послушай, не разумнее ли отпустить Аню на время в монастырь? Она же не представляет себе, что это такое. Жизнь в монастыре приведет ее в чувство скорее, чем все наши доводы.

– Хорошо, – сказал решительно Александр Всеволодович – только прежде я бы хотел, чтобы ты, вместе с Аней, поговорила с настоятелем собора протоиереем Владимиром Канониковым. Он грамотный и передовой священник, и я думаю, сможет убедить Аню оставить мысли о монастыре.

На том и порешили.

Глава 4. Отец Владимир

Анастасия Аркадьевна и Аня сидели с отцом Владимиром в гостиной и пили чай. Хозяйка успевала угощать батюшку и одновременно рассказывать о возникших в семье разногласиях между родителями и дочерью. Отец Владимир солидно, по-купечески, пил чай из блюдца, изредка посматривая в сторону Ани, а ей в его взглядах чудилась усмешка. Анастасии Аркадьевне очень хотелось, чтобы батюшка проникся пониманием их родительской обеспокоенности судьбой дочери. Поэтому она очень волновалась и уже несколько раз повторяла одно и то же, не замечая этого. Отец Владимир спокойно слушал и, не прерывая чаепития, кивал в такт ее речам головой. Анастасия Аркадьевна, обнадеженная таким вниманием известного протоиерея, неожиданно с темы разговора о монастыре перешла на свою любимую тему о жизни в Петербурге. Отец Владимир и на это продолжал кивать головой. Докончив третью чашку чая, он перевернул ее вверх дном и поставил на блюдце. Затем глубокомысленно возвел свой взгляд к потолку и поднял руку с указательным пальцем вверх. Анастасия Аркадьевна остановилась в своем словоизлиянии и с недоумением посмотрела вначале на потолок, затем на батюшку.

– Да-с… – произнес отец Владимир, – чаек у вас превосходный. – И тут он всем корпусом повернулся к Ане и задал неожиданный вопрос: – А не жалко вам, сударыня, оставлять таких прекрасных родителей?

Аня в растерянности молчала, не зная, что на это ответить. Анастасия Аркадьевна тут же заулыбалась, видя в этом вопросе поддержку ее мнения.

– Что же вы, сударыня, молчите? – продолжал допытываться протоиерей.

– Жалко, – ответила Аня с замиранием сердца, опустив голову.

– Жалко, и все-таки хотите уйти в монастырь?

– Да, хочу, – почти пролепетала она.

– Превосходно! – воскликнул протоиерей, вставая со своего стула.

Мать и дочь встали вслед за ним. У Анастасии Аркадьевны вытянулось и побледнело лицо. Отец Владимир повернулся к ней и, словно не замечая перемены, продолжал:

– Любезная Анастасия Аркадьевна! Верите ли вы, что, когда я в храме читаю евангельское зачало – то самое, где Христос призывает первых учеников, а они, оставив отца и лодки, полные рыб, заметьте, не пустые, а полные, идут за Христом, – душа у меня замирает от восторга. Сколько же надо было иметь веры! Какую надо было иметь любовь к Спасителю, чтобы совершить этот поступок в обществе, где почитание родителей было священным долгом, заповеданным Самим Богом через пророка Моисея.

– Так то же были апостолы, – как-то неуверенно произнесла Анастасия Аркадьевна.

– Да какие там апостолы, – махнул рукой протоиерей, при этом широко улыбаясь, – простые рыбаки, вот кто они были такие. Это Христос из них апостолов сделал, а так рыбаками бы и остались.

Брови у Анастасии Аркадьевны поползли вверх, что было выражением ее крайнего удивления. А протоиерей опять повернулся к Ане:

– Смотрите, Анна Александровна, в Писании сказано: «Взявшийся за плуг и назад оборачивающийся, Царства Божия недостоин».

Потом он вновь обратился к Анастасии Аркадьевне, которая и не пыталась скрыть своего разочарования:

– Анастасия Аркадиевна, голубушка, не скорбите заранее. Пусть ваша дочь побудет в монастыре какое-то время. Там ведь не мед. Если это несерьезно, она сама к вам скоро вернется, а уж если это дело Божие, – при этих словах протоиерей развел руками, смешно выгнув губы уголками вниз, – тогда, простите великодушно, мы с вами не имеем права идти против Христа, Господа нашего. Вот так-с… а чаек у вас просто чудесный. Александру Всеволодовичу кланяйтесь от меня низко. Умнейший человек. Заверяю вас, Анастасия Аркадиевна, таких, как ваш муж, в нашем городе еще только два человека.

Отец Владимир еще раз поклонился и пошел к выходу, оставив Анастасию Аркадьевну в полном недоумении. Постояв немного, она кинулась вслед уходящему протоиерею.

– Отец Владимир, одну минутку!

Батюшка остановился, вопросительно глядя на нее.

– Отец Владимир, так удовлетворите же мое женское любопытство, кто же еще эти два человека?

– А, значит, вы согласны с тем, что Александр Всеволодович умнейший человек? Прекрасно.

Анастасия Аркадьевна засмеялась и кокетливо погрозила пальцем отцу Владимиру.

– Зачем вы так? Я же спросила о тех двоих.

– Хм… я думаю, вы сами догадались, что эти двое мы с вами. – И отец Владимир уже откровенно засмеялся.

Проводив отца Владимира до дверей, Анастасия Аркадьевна вернулась уже в хорошем расположении духа.

– Ладно, собирайся. Поживешь немного, а там будет видно.

Нужно ли говорить, какая радость охватила Аню при этих словах! Ведь если бы родители не отпустили ее в монастырь, ей пришлось бы ослушаться их воли. Да, было достаточно примеров святых угодников Божиих, уходивших из дома вопреки родительской воле. Но, что и говорить, это было нежелательной крайностью, и, когда нужда в ней отпала, сердце девушки возликовало. Ане казалось, что она преодолела единственное препятствие, мешающее ей жить во Христе и со Христом.

Глава 5. Монастырь

Еще будучи простой прихожанкой, Анна очень полюбила монастырь, этот уголок казался ей раем на земле. Ей нравились монастырские неторопливые службы, тихое, задушевное пение монахинь. Чистый дворик, вымощенный камнем, цветочные клумбы вдоль дорожек. «Что может быть лучше мирного и безмятежного жития в этом благодатном месте молитвы», – думала она, глядя на молодых послушниц с некоторой долей зависти. А сама игуменья, матушка Варвара, представлялась Ане мудрой и доброй мамой всех сестер. Она была каждый раз неизменно приветлива и ласкова, когда Аня приходила в монастырь на службу, и никогда не отпускала домой без гостинца. «Ах, как хорошо жить под водительством такой матери игуменьи», – думала Аня, с обожанием глядя на настоятельницу, и вот теперь ее мечта должна была исполниться!

Уход в монастырь казался Ане не бегством от мира, а просто обретением того состояния, что жаждала ее душа. Ведь жаждала она посвятить всю свою жизнь Богу. Монастырский образ жизни представлялся ей единственно возможным для нее существованием на земле. В ее сознании монашество не противопоставлялось миру, но было уделом немногих избранных, и Аня вполне ощущала себя этой «избранной».

Картина недавней беседы с отцом Владимиром словно повторилась. Но теперь уже мать и дочь сидели в покоях игуменьи Варвары, и Анастасия Аркадьевна рассказывала матушке настоятельнице о своих семейных горестях и о благословении отца Владимира. Игуменья слушала ее, опустив голову, и молча перебирала четки.

– Пожалуйста, – говорила Анастасия Аркадьевна игуменье, – не делайте моей дочери снисхождения. Посылайте ее на самые тяжелые послушания, заставляйте делать все, что делают другие, тогда она узнает, что такое монастырь.

При этих словах игуменья подняла голову:

– Не беспокойтесь, Анастасия Аркадьевна, мы ни для кого не делаем снисхождения. Обещаю вам, что в течение долгого времени я буду испытывать вашу дочь. Если она не выдержит нашей строгости, то вернется домой. Все в воле Божией.

После ухода Анастасии Аркадьевны настоятельница посмотрела на Аню долгим задумчивым взглядом. От этого взгляда Аня вся смешалась и покраснела.

– Вы еще молоды, – наконец вымолвила игуменья, – да и к труду едва ли приучены. Вам будет трудно у нас. Но ничего не поделаешь, все поступающие проходят эти испытания, и я не лукавила перед вашей матерью, предположив, что вскоре вы и сами захотите уйти от нас.

– Все, что только будет приказано вами, я постараюсь выполнить, хотя бы мне пришлось умереть за святое послушание, – пылко воскликнула Аня.

– Ну, милая моя, – улыбнулась игуменья, – умереть мы вам не дадим. Пока будете жить в монастырской гостинице для трудниц, ходить в храм и на послушания. Присмотритесь к иноческой жизни, и тогда, если будет Богу угодно, назову вас своим чадом и вы будете облачены в одежды послушницы. Теперь помолимся! – Она открыла Псалтирь и начала читать: «Господь пасет мя и ничтоже мя лишит…»

Прочтя псалом и благословляя Аню, игуменья на прощанье наставляла:

– В обители с сестрами не разговаривайте. Никому не говорите, кто вы и зачем сюда пришли. Два слова должны быть у вас на устах: благословите и простите. Старшая по гостинице монахиня Силуана, ее слушайтесь во всем.

Матушка Варвара взяла со стола маленький серебряный колокольчик и позвонила. Вошла молоденькая келейница игуменьи Таня. Она поклонилась матушке Варваре и молча ждала ее распоряжений.

– Вот что, Танюша, отведи эту девушку к матери Силуане, чтобы она поселила ее и дала послушание.

Аня поклонилась матушке игуменье до земли и последовала за Таней. Пока они шли, Таня не проронила ни слова. «Куда же мы идем?» – думала Аня, пока они, миновав сестринский корпус и выйдя за ограду, не оказались в монастырском хозяйственном дворе. Сбоку от хозяйственных построек стоял старый, покосившийся деревянный двухэтажный дом. К нему-то и направилась Таня.

Они вошли в небольшую прихожую, вправо и влево от которой расходились два коридора с дверями. Прямо из прихожей на второй этаж вела узкая деревянная лестница. Под лестницей напротив окна за столом сидела пожилая монахиня и читала вполголоса Псалтирь. Когда девушки зашли, она отложила книгу и, сняв очки, подслеповато посмотрела на них. Таня, не дожидаясь, когда монахиня разглядит их, сказала:

– Мать Силуана, я, по благословению матушки игуменьи, новенькую привела.

– А, новенькую, а то я гляжу, вроде не наша. Ну и слава Богу! Работы всем хватит. – И монахиня Силуана пошла к лестнице, поманив за собой Аню.

Аня последовала за ней по скрипучим ступенькам. Наверху так же, в разные стороны, расходился коридор, в каждом не менее четырех дверей. Матушка Силуана свернула направо и толкнула первую дверь. Там оказалась комната с двумя деревянными кроватями и небольшим столом, в углу напротив икон стоял аналой, покрытый домотканым покрывалом и расшитым красными нитками полотенцем.

– Здесь, милая, будешь жить. Да каким же именем ты крещена?

– Анной, в честь пророчицы Анны.

– Пророчицы, значит, – улыбнулась монахиня, – ну, располагайся и спускайся ко мне. Да, вот еще: с тобой в келье живет Акулина, сейчас она на послушании.

Аня разложила свои вещи и спустилась к матушке Силуане на первый этаж. Монахиня уже ждала ее.

– Вот тебе, Аня, ведро и тряпки. Сходи за водой к колодцу и вымой полы во всей гостинице.

– Благословите. – Аня низко поклонилась и, взяв тряпки с ведром, пошла за водой в указанное матушкой место.

Ане было стыдно и страшно. Ведь она ни разу в жизни не мыла полов. «Как мне исполнить мое первое послушание и не посрамиться?» – с горечью думала девушка, неся от колодца ведро воды. Когда Аня начала мыть полы, Силуана какое-то время понаблюдала за ней. Видя, как девушка неумело возит тряпкой по полу, монахиня не выдержала, подошла, взяла из ее рук тряпку и стала учить. Когда Аня с горем пополам домыла полы, матушка Силуана велела ей умыться и привести себя в порядок, чтобы идти в трапезную, а затем в храм.

Глава 6. Акулина

Впервые Аня увидела Акулину, вернувшись после службы из храма в свою келью. За столом сидела рябая светловолосая деревенская девушка в сером платке, повязанном сзади на шее узлом, в платье из грубой домотканой холстины с надетым поверх него фартуком. На ногах ее были холщовые онучи, заправленные в лапти. Она с какой-то торопливой жадностью ела краюху ржаного хлеба, запивая его из кружки водой. Когда Аня неожиданно вошла в келью, крестьянка поперхнулась и закашлялась, отчего все ее лицо побагровело и рябые пятна выступили еще отчетливее. Аня, тоже растерявшись, осталась стоять в дверях кельи. Кое-как проглотив хлеб, крестьянка проговорила:

– В поле работала, к трапезе опоздала. А чего вы стоите? Проходьте, барышня, милости просим. Мать Силуана про вас мне уже говорила. Вместе тутача жить нам. Начальству-то виднее, только вам бы, барышня, не с такой, как я, обитаться.

– Вы Акулина? – только и спросила Аня.

– Ох, уж вы скажете – Акулина! Акулькой меня все кличут.

– Я вас буду Акулиной звать, а меня зовут Аня.

– Мне вас так неудобно, отчество бы ваше знать, было бы куда легче.

– Александровна. Только зачем же по отчеству, коли мы с вами обе на послушании.

– Так поспособней, а без отчества у меня и язык не повернется.

Такое соседство Аню покоробило. Акулина ей вначале очень не понравилась. Аню оскорбляло близкое присутствие человека, которого она считала намного ниже себя по достоинству. Все в Акулине вызывало протест: ее грязные ногти, неопрятная одежда, то, что она чавкала во время еды, и, главное, запах, исходивший от нее. Но вскоре, начав работать на земле, Аня заметила, что чернозем забивается и под ее ногти и въедается в руки. Не было ни сил, ни времени, чтобы следить за собой – после полевых работ наваливалась страшная усталость. Едва хватало сил, чтобы, отстояв вечернее правило, кое-как умыть лицо и руки, а затем сразу провалиться в сон! Баня же была только по субботам, и вскоре Аня уже не замечала запаха Акулины, так как и сама, пропитанная потом и пылью, благоухала не лучше. Пахнущая духами барышня-чистюлька словно испарилась. Теперь была трудница Анна, мало чем отличающаяся от других трудниц. Она с большим трудом привыкала к физическим работам, и как не убежала из монастыря в первые дни, один Бог ведает. Ее учили запрягать лошадь, ездить в телеге. Лошадь не слушалась, и вместо того, чтобы идти в поле, шла к своему стойлу в конюшню.

Аню, как и ее соседку Акулину, определили к послушанию на огород. Все казалось Ане невыносимо трудным, и не раз приходила мысль все оставить и возвратиться домой, к родителям.

Уже на второй день ей пришлось пропалывать гряды с только что взошедшей свеклой. Каждой послушнице был задан свой урок. Гряды свеклы уходили, как показалось Ане, чуть ли не за горизонт. Монахине, дававшей послушницам уроки, пришлось долго объяснять Ане, как отличать сорную траву от всходов свеклы и как надо пропалывать. Уже через два часа работы у Ани кружилась голова и не разгибалась спина. Казалось, еще немного – и она упадет и больше уже не встанет никогда. Другие послушницы ушли от нее далеко вперед. «Когда же будет колокол к обеду, – чуть не стонала про себя Аня, – Господи, помоги мне. Поддержи меня, Господи. Матерь Божия, не оставь меня», – шептала она молитвы и рвала, рвала опротивевшие ей сорняки. Незадолго перед обедом пришла монахиня Корнилия посмотреть выполненные уроки и, увидев, что Аня не сделала и половины, стала строго ее отчитывать. Ане показалось, что мать Корнилия невзлюбила ее с первого раза. Пока Корнилия выговаривала Ане, что та ленива, ничего не умеет и зачем только она вообще пришла в монастырь, девушка стояла, опустив голову. В ее душе стыд сменялся горечью, а уже после возникала глубокая неприязнь к монахине.

– Ну вот что, милая, – сказала монахиня Корнилия, – после обеда вместо отдыха придешь сюда и будешь доканчивать свой урок.

В обители был устав общежительных монастырей Федора Студита. Ежедневно совершалось правило в половине четвертого утра. После полунощницы начиналась обедня, а после обедни завтрак, и все шли на послушание. В двенадцать часов обед и час отдыха. Затем снова послушание до вечера. И вот, когда после обеда все разошлись по кельям для отдыха, Аня, глотая горькие слезы, пошла в монастырский огород. Подойдя к своей гряде, она перекрестилась и прошептала: «Господи, благослови. Матерь Божия, помоги мне, грешной».

Спину ломило с непривычки, но Аня заставила себя наклониться к земле и начать прополку. Вдруг неожиданно послышалось негромкое пение:

 
Не одна то ли, да не одна, э, во поле дорожка,
Во поле дороженька она про… пролегала, пролегла.
 

Аня подняла голову и, к своему удивлению, увидела невдалеке от себя склоненную над ее грядой Акулину, которая, быстро, привычными движениями пропалывая свеклу, вполголоса напевала:

 
Заросла то ли, да заросла, э, во поле дорожка,
Во поле дороженька она за… заросла, заросла.
Как по той, то ли да, как по той, э, по дорожке,
По той по дороженьке нельзя ни… ни проехать, ни пройти.
 

Первым порывом Ани было сказать Акулине, чтобы уходила, но она не посмела. Вдвоем они быстро завершили урок и еще полчаса отдыхали до следующего послушания. Аня только и сказала ей:

– Спаси тебя Христос, Акулина.

– Да чаво там, – смутилась Акулина, – разве это работа, вот дома в деревне, там тяжельше, а тут чаво не работать, одно удовольствие.

Этот случай послужил началу сближения обеих послушниц. Со временем Аня немного узнала о судьбе своей соседки. Акулина была из бедной крестьянской семьи. Четырнадцать детей, и из них двенадцать девчонок. Двое мальчишек подросли – работники, а от девок на крестьянском дворе много ли проку? Потому, когда отцу Акулины представился случай отдать ее в монастырь, он был очень рад – и дочь пристроена, и на один рот меньше. «В замуж-то кто возьмет такую рябую, да еще без приданого? – сетовал отец. – А вековухой быть, так лучше монастырь». Акулина на родительское решение не роптала. «Значит, так Богу угодно», – говорила она Ане. В монастыре ее как хорошую работницу ценили, только вот уже три года она на послушании, а в разряд послушниц не зачислена.

– А как же другие? – интересовалась Аня.

– Со мной вроде вас жила, так только год – и одели в подрясник. Мне-то чего, в мирском сподручнее работать. Вы тоже, Анна Александровна, недолго здеся пробудете.

Постепенно Аня втягивалась в монастырскую жизнь. В кельях стряпня строго-настрого запрещалась. Ходить по кельям без благословения не разрешалось, а мирским вообще запрещался вход в кельи, даже родным. Свободные от послушаний часы, в воскресенье после службы, они с Акулиной проводили в келье. Узнав, что Акулина неграмотна, Аня стала обучать ее чтению, предварительно испросив на то благословение матушки игуменьи. Мать Варвара после ее просьбы надолго задумалась, а потом спросила:

– Ты думаешь, ей нужна грамота?

– Она бы могла сама читать Псалтирь, – робко сказала Аня, с надеждой поглядев на мать игуменью.

– Блажь это все, ну да ладно, – смягчилась матушка настоятельница, – коли сможешь, научи.