Электронная библиотека » Николай Бахрошин » » онлайн чтение - страница 2


  • Текст добавлен: 27 августа 2014, 16:14


Автор книги: Николай Бахрошин


Жанр: Исторические приключения, Приключения


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Шрифт:
- 100% +

– А колья тогда на что навтыкали? – недоумевал Творя. – Заострили, вон, поверху…

– Надо думать, головы на них насаживать, – ответил я. – У свеев в обычае головы врагам отрубать и на кольях вялить, чтобы остальные видели и боялись.

– Чьи головы, ты говоришь, насаживать? – не понял Корень.

– А вот хотя бы твою…

– Да чтоб у тебя на языке типун вырос! Чтоб тебя лихоманка в три погибели скрючила и не разогнула! – сразу разозлился Корень.

– Кончайте лаяться, смотрите лучше, – миролюбиво заметил Творя…

Да, они быстро обустроились, эти пришлые, нам оставалось только дивиться на их проворство. За валом, прямо на берегу Иленя, поставили большую избу-баню. В ней смывали грязь и подолгу жарились у большой печки, обливали водой ее раскаленные камни и обжигались горячим паром. Голые и красные от жары, выскакивали из бани прямо в студеную воду. Плескались в холодной воде, кричали, как лоси во время случки, и возвращались назад, в тепло.

Когда мы с Корнем и Творей первый раз увидели баню, то даже вышли из леса от любопытства. Долго стояли, смотрели, дивились на странный обряд. Тела у свеев были большими и крепкими. Молодые – еще ничего, ладные. У старых – мухе сесть некуда, так исполосованы в сечах. На голой покрасневшей коже были видны многие шрамы, следы от старых ран и пятна от огня, которым они их прижигали в опасении гнилой лихорадки, от которой тело наливается красным огнем и пахнет заживо мертвечиной.

– Конечно, у каждого народа обычаи… Но – чудно! – неторопливо сказал плечистый, крепкий, как сучковатый пенек, Творя, задумчиво наблюдая за ними.

Я помню, он всегда был неторопливым, еще сызмальства. Комара со щеки не собьет, не подумавши, такой нрав.

– И все одно не понимаю я, что за радость греться, как горшок в печи, а потом студиться в воде, – сказал Корень.

Осуждающе покрутил головой, поскреб свою жидкую бороденку. Корень был уже седым, почти четыре десятка раз сменялось лето на зиму, вот сколько прожил он на белом свете. Впрочем, он всегда казался старым и недовольным, даже когда был безбородым мальцом.

– Я как-то зимой в проруб на реке провалился, так лихоманка кашлем трясла аж до Комоедицы, когда медведь-хозяин из берлоги встает. Баба Мотря дала отвар шептун-травы, только ей и отпоил хворобу, – вспомнил Творя. – А тут – сами в реку…

– После жары им в студеной воде не холодно, – сказал я. – А начнут замерзать – опять в жар.

– Все равно чудно, – сказал Творя.

– В Яви боги устроили много чудного, – ответил я.

– Конечно, ты знаешь, где только тебя не носило Лихо одноглазое… – ехидно отозвался Корень.

Он не мог не ковырнуть. Такой, заметив болячку, обязательно ногтем потянется.

Тоже нрав…

– Обратно смотреть, из огня да в холод, железо так закаляют, – рассуждал Творя. – Может, от этого свеи такие сильные?

– Да нет, баловство одно. Какая сила может быть в печке? – немедленно откликнулся Корень.

Ничего нового он не любил. Деды-прадеды, мол, жили без всяких новшеств, а ведь не дурнее были. Я давно заметил, равными себе по уму Корень признавал только дедов-прадедов…

Внутри своей земляной крепости свеи установили кузню. Могучий конунг Рагнар сам работал в ней большим молотом, поправлял зазубренные мечи, кольчуги, ковал ножи и наконечники для стрел из привезенных с собой железных кругляков-чуш. Он оказался умелым кузнецом, этот морской конунг, с мечом в руке собиравший свое богатство в чужих краях. Нашему ковалю Творе, у которого дыма всегда больше, чем дела, было далеко до его искусства. Впрочем, у нас и железа всегда было мало, булгарские гости просили за него много мехов, меда или серебряных монет. Где тут научиться?

* * *

Постепенно родичи привыкли к соседству свеев. Самые отчаянные даже заходили внутрь крепости. Днем свеи пускали к себе. Даже зазывали порой, предлагали выпить с ними хмельного, подсовывали деревянные чаши, куски мяса и сала. Смеялись много, скалили зубы, быстро говорили о чем-то между собой, часто поминая своих богов: Одина, Тора, Бальдрома, Ньерда и еще разных.

Наши родичи так вольно с богами не обращались, не поминали их через каждое слово. Боги капризны, им быстро можно надоесть. Прогневаются, беды не оберешься. А эти, видишь ты, говорили о своих словно о ровне. Отчаянные старики, конечно, отговаривали молодежь ходить в крепость. Напоминали, свей – что зверь лесной. Сегодня он улыбается тебе и клянется в дружбе, а завтра с той же улыбкой вцепится зубами в горло. Люди-волки – вот кто они. Которые, даже если приходят торговать с серебром, все равно высматривают, не лучше ли взять железом.

Как всегда, они оказались правы, эти мудрые старики. Старики знают жизнь. Их мудрость складывается из долгих лет, как река на перекатах годами складывает себе высокие берега из песка и гальки…

2

– Я, Корень, сын Огня, сына Крати, расскажу, как все было!

Я, Корень, долго прожил на белом свете. Это пусть безбородые молодые юнцы и девки, только увидевшие свою первую кровь, верят, что жизнь радостна, как приход весны. А я твердо знаю другое! Жизнь – это не радость. Это работа, нескончаемая, как вращение гончарного круга. Ломаешь ее, ломаешь, а работа никогда не кончается… Жизнь – это забота о завтрашнем дне. Это опасность. Это страх перед богами, перед нечистью лесной и водной, перед чужими людьми… Со страхом живет человек, со страхом и умирает, уходит к предкам, поведать про дела свои в Яви и получить почет по заслугам. И об этом надо подумать, проживая жизнь: как встретят тебя строгие боги и духи предков, за какие дела похвалят, за что спросят и не помилуют. Пусть молодежь, которая способна только подпевать ветру в собственной пустой голове, радуется буйной весне. Играет соками вместе с ней. Запасливая осень лучше, умнее. Я всегда это понимал, даже когда сам был молод. Я – умный!

Те, кто отправляются бродить по белу свету, – это тоже дети весеннего, плодородного бога Ярилы. Вместе с ним они навсегда остаются детьми. Как и молодой бог, они ломают и переделывают все, к чему прикасаются, хотят все увидеть и до всего коснуться рукой. Но самое большее, способны только слегка насмешить богов, наблюдающих с высоты Прави за их тщетными потугами.

Так было всегда и так будет!

Свеи, которые пришли к нам, тоже были дети весны, хотя и родились там, где живет холод. Они не способны думать о будущем, поэтому проживают каждый миг, как последний, не щадят себя ни в сече, ни на пиру. Как только я увидел их ладьи на берегу, сразу понял: добра не жди…

Я скажу точно, от чужаков всегда одни беды!

Это было еще до меня, но старики рассказывали, так же нежданно пришли к нам в селение ратники князя Добрыни, отца нынешнего князя Добружа. Они пришли на конях, покрытых дорогими, вышитыми попонами, носили многослойные кожаные панцири с железными вставками и везли с собой копья, мечи и щиты. Тоже были молодые, нахальные и разговаривали так, словно ничего не боятся.

Теперь поличи будут платить дань князю Добрыне, сказали они старейшинам.

Все уже знали, до нас дружинники князя приходили за данью к оличам. Их было мало, а оличей много, но дружинники не боялись. Оличи собрали рать и победили их. Чтобы люди князя боялись впредь, они многим дружинникам отсекли головы, а оставшимся выжгли глаза раскаленными на огне ножами, подрезали на ногах жилы и отпустили. Решили, пусть живут, как могут. Впредь другим накажут, чтоб не повадно было ходить в земли оличей.

Потом сам князь Добрыня с большой дружиной приходил к оличам. Оличи снова собрали рать, но княжеские отроки порубили их и потоптали конями. Князь сжег дома в их селениях и многих мужчин убил. А женщин и мальчиков взял себе. Собрал дань еще большую, чем назначил. Долгий плач стоял в землях оличей.

Сейчас оличи, конечно, опять народились и обнахалились. Их род всегда плодился, как полевые зайцы…

Наши старейшины платить дань тоже не хотели. За что мы будем платить, спрашивали они. Живем мы сами по себе, пасем скот, растим зерно, охотимся, ловим рыбу, бортничаем. Жертвы, какие полагаются каждому богу, приносим в срок Они довольны. Три года подряд урожайные, а Коровья смерть, старуха лютая, с граблями вместо обеих рук, к витичам заходила в прошлом году, а к нам не пришла, отпугнули ее всем родом. Что еще нужно?

Нет, старейшины не хотели платить дань. Но и сечься с княжьей дружиной они тоже не хотели, помнили про участь оличей.

Дружинники князя были хитрыми. Уговаривали старейшин. Вот, мол, вы с оличами на рать выходили, напоминали они, и с витичами, и с далеким народом косин воевали три дня и три ночи. Многие молодцы сложили головы отдельно от тулова в постоянных раздорах между родами. Зато теперь, мол, начнется другая жизнь. Чуть какая свара, за топоры и мечи хвататься не нужно, сразу – на суд к князю. А уж он, светел и ласков, как отец родной, по вине – накажет, без вины – помилует. Порядок будет. Стоит порядок малой дани? По две беличьи шкуры с дыма, не о чем говорить. Она, дань ваша, князю-то и не шибко нужна, у него самого закрома ломятся от припасов. Для порядка только и послал нас, об вас же днями и ночами радеючи…

Для порядка – это конечно, соглашались старейшины. Это понятно. Порядок стоит того. Вон оличи живут без порядка, и витичи живут без него. Откуда у них порядку взяться, коль издревле умишком обижены? Аспидное семя, что те, что другие. Все знают, в стародавние времена было у отца три сына. Старший – умный, от него пошел род поличей. А два меньших – один дурее другого, блох доили, на комара загоном ходили, решетом воду носили. От них роды витичей и оличей расплодились. Нет, без порядка никак нельзя, коль такие соседи рядом, твердили наперебой старики. Только где взять дань для князя, вот в чем вопрос. Три года только и были урожайными, только наелись вдосталь, а до этого пиво водой разводили и животы заливали, чтоб только к спине не присохли. Голодом-холодом как уж маялись, страшно вспомнить. И Коровья старуха опять же неподалеку, так и рыщет, глазами зыркает, выбирает коровушек пожирнее. Одна только надежа на добрую богиню Живу. Если она не спасет стада, опять пропадать начнем.

Дружинники внимательно слушали про трех сыновей, про Коровью смерть, про Живу-надежу. Сочувствовали худому житьишку до слезы на усах. И опять начинали плести кружева про лад-порядок между родами и княжий справедливый суд…

Долго рядились. Приговорили платить князю в год по беличьей шкурке с дыма. Поклялись в том на огне и железе.

С тех пор мы и платим. Только теперь платим больше. Жаден молодой князь Добруж, сын Добрыни. На нашу же дань покупает себе дружины свеев, что жрут в три горла наши запасы. Тоже нам на погибель.

* * *

Я же говорю, все беды от пришлых!

Если вспомнить, Сельга по крови тоже не из поличей. Пришлая. Ее малой девчонкой подобрала в лесу старая баба Мотря, собиравшая травы в канун Купалы, когда все родичи, кто еще в силе телесной, чествовали свадьбу Солнца с Месяцем и сами соединялись телами, кто на кого глаз положил или так поймал, без умысла, по горячке. В такую ночь – всем без отказа, исстари повелось. До зари, помню, горели костры на берегу, хохотали бабы и ухали мужики, взбадривая криком и сурицей игру семени.

А Мотря в лес ушла, потаенные травы искать. Понятно, она старая, ей не до игрищ. Да и то подумать, кто позарится на ее древний мох? Кому – налитой стебель щупать, кому – травки перебирать, всякому свое, так устроили жизнь светлые боги.

Вот, не ходила на игрища, а принесла в подоле, как молодая. Вернулась из леса с девкой, смеялись потом родичи. Девчонка была маленькая, оборванная, худая, хлопала глазами, пугалась каждого звука и лопотала только одно слово:

– Сельга! Сельга! Сельга!

Решили, имя свое объявляет. Так ее и назвали.

Я вспомнил, когда еще сам был малым, отец Огнь, великий охотник был, пока не прибрал его в грозу гневливый Перун, принес из лесу щенка лисицы. Щенок тоже все норовил забиться в угол потемнее, мочился со страху и скалил оттуда мелкие белые зубки. Точь-в-точь как она. Совсем была дикая. И очень худая, одни мелкие косточки торчали сквозь обрывки холстов. На последнем уже дыхании находилась. Как она прошла через бескрайний Ерошин лес, где живут мохнатые лесные люди Ети, где рыщут добычу зубастые звери? Непостижимо умом…

Не выживет, сказали все старики. Выхожу, ответила им тогда старая Мотря. Настоями, травами отпою, будет жить. Этого, мол, ребенка посылает мне сама богиня Мокошь взамен сыновей, убитых на ратном поле совсем молодыми, не оставившими приплода. Будет мне теперь вместо родной дочери. Будет, мол, кому разжевать беззубой старухе корку на мякиш, когда десны расстанутся с остатком зубов.

Радовалась, значит, находке.

Старейшины сомневались, конечно. А вдруг не Мокошь послала? Как знать? Вдруг это дите Лешего, лесного хозяина, или порождение страшного одноглазого великана Верлиоко, что сторожит чашу? Прижил, допустим, великан дите с какой ни есть бабой и нам подкинул. А после придет за ним в наши селения и многих поедом съест. Может такое быть? Может, конечно… А то, еще хуже, живые камни, по злому чародейству оличей или витичей, или далеких косин родили человеческое дитя на погибель всему роду поличей. Вот вырастет девка, окаменеет и как начнет всех изводить, куда денешься? Такое тоже вполне может быть… Лучше отнести девку обратно в лес, а там пусть боги распоряжаются ее судьбой. Выживет или нет – это их воля.

Но баба Мотря обидно обозвала стариков старыми вонючими козлами. От страха, мол, всегда готовы прежде времени обдристаться. Где это видано, чтоб безвинного ребенка снова в лес на погибель отправить? Не отдам лесу, себе оставлю и выхожу, твердо сказала она. Баба Мотря никогда не стеснялась в словах. А по правде скажу, не будь она ведуньей с огненным глазом, быть бы ей не единожды поротой за острый язык.

Старейшины спорили с бабой Мотрей, но кто ее переспорит? Поди поспорь с ней, когда она не только травы знает, понимает их тайную силу, но и ломаные кости вправляет, хвори гонит из людей и скотины. А может, обратное дело, наслать хворобу или другое что… Глаз-то огненный, так и сверкает, когда на тебя посмотрит. Она, говорили, когда по лесу ходит, самого Лешего приветствует, как родича. Ей даже мохнатые Ети уступают дорогу. Всякое про нее говорили. Кто знает, что правда? На всякий случай лучше оберегаться ее! Не только я, многие так думают.

Ладно, пусть выхаживает, приговорили старики. Авось еще не выживет девка. Сама помрет, и спорить будет не о чем.

И выходила ведь, старая! Скоро девчонка уже ковыляла по селению, первое время – с клюшкой, потом – без. Пополневшая, но все такая же пугливая. Когда к ней обращались, не откликалась. Отворачивалась и убегала в Мотрину избу. Кричали, свистели вслед – не оборачивалась, еще пуще бежала. Как будто не понимала по-нашему. А может, и не понимала, кто ее разберет? Мотря ничего про нее не рассказывала. У такой – поди выспроси! Посмотрит своим лихим глазом – язык к зубам прилипает…

Да, я помню, сильно боялась Сельга, когда была маленькой. Всех подряд боялась, от случайной тени шарахалась. С придурью девка, решили мы тогда. Может, от оличей отбилась или от витичей, их дурная кровь внутри бродит? Впрочем, нет, они бы сказались, что у них дите пропало…

Минуло несколько зим и лет, и Сельгу стало не узнать. Выправилась. Поднялась, как опара у печки. Говорила она по-прежнему мало, но бойко, за словом за реку не ходила. Никого больше не боялась. Даже в лес ходила одна-одинешенька. По многу дней в лесу пропадала. Из лука стреляла, как хороший охотник. А уж взрослой стала, разумной просто не по своим годам. Смотрит ярко-синими глазищами и как будто насквозь тебя видит. Так и щупает нутро, смущает взглядом. По молодости, конечно, хороводится с девками и парнями, играет игры, как положено, но всегда словно чуть наособицу. Я давно заметил, даже самые бойкие из парней не хватают ее бездумно за телеса, как других, не толкают, не щиплют, а будто смущаются. Вроде как сила неведомая в ней есть, в этой пигалице.

Ничего, ничего, обрюхатится, засмирнеет, решили мы тогда. Не она первая…

Выходит, ошиблись.

От себя скажу, бывают, случаются такие люди, что из ребячества становятся сразу взрослыми. Умом-разумом быстро превосходят ровесников, как дерево, что стрелой растет ввысь, когда другие вокруг еще только пытаются приподняться над землей и камнями. Про таких говорят: их боги при рождении отмечают особо. Вот я, например, такой! Очень умный я с самого детства. За это меня и не любят родичи, что умнее других…

В селеньях рода Сельгу постепенно начали уважать. Баба Мотря передала ей свои знахарские секреты. Старая теперь лежала больше, Сельга сама всех лечила. И лихоманку снимала, и ломоту в костях, и боль в брюхе после долгих праздников, и при родах помогала скотине и бабам. Да ловко как! Мужик бороду почесать не успеет, а у него уже приплод готов в избе или в стаде. Обмывать пора хмельным делом.

Люди говорили, от одного ее взгляда легче становится, вот оно как! Большая в ней оказалась сила…

Нет, сказать против нечего: хороша получилась девка! Не нашенская, издалека видать, других кровей, но хороша. Глядишь, и отворачиваться не хочется. У наших-то волос темно-русый, прямой, лица широкие, носы тоже широкие, глаза светлые, с водянистой голубизной. А у Сельги глаза яркие, синие, как небо в летний полдень. Волосы потемнее, почти черные, волнами вьются. Красиво! Лицо тонкое, смуглое, даже зимой словно бы тронутое Хорсом-солнцем, уже набравшим весеннего жару. Тело тоже тонкое, стан – дюжий мужик пальцами обожмет. Но складное, где надо – все круглое. Скрывать нечего, все на нее засматривались.

Хороша! А мужикам себя не дает.

Я вот думал тогда: может, у нее по женской части не хватает чего? Нет, с виду вроде бы все в порядке. Когда она мылась в реке вместе с другими бабами, я нарочно смотрел. Груди, правда, небольшие, девичьи, но торчком стоят, подмигивают темными сосками. Кожа гладкая, чистая, блестит на солнце. Бедра полные, налитые. Черные волнистые волосы промеж ног и под мышками, мягкие с виду, как шерстка ягненка. Хороша! Так бы и впился в нее как клещ!

Но там, внутри, кто ее пробовал? То-то, что никто. Никому не давалась. Наши-то девки как? Пока решают, с кем будут жить, уже одно-два чада бегают по двору. Редко кто без прибытка к мужику в избу входит. А вокруг этой парни вились, как оводы вокруг коровы. И ничего! Мужики постарше пробовали уговорить. Сулили, кто чем богат. Опять ничего! Сам Злат, старейшины Зеленя сын, первый силач во всем нашем роду, два раза с ратью походным князем ходил, богатый теперь, кружил, кружил возле избы бабы Мотри, но так ничего и не выкружил.

Я, врать не буду, тоже испытал удачу. Как-то объяснил ей по чести, мол, если мужик нужен, только скажи-намекни. Я, сама знаешь, живу с бабой, трое детишек у нас. Но это не помеха. Завтра же объявлю перед всеми родичами, что отсылаю дурную бабу прочь, а себе хорошую беру, новую. Ее, значит. С молодых-то парней что толку, им бы только по кустам скакать, с кем – без разницы. Сегодня – одна, завтра – другая, ненадежный народ. В голове, кроме смеха, одни несерьезности. А я – мужик зрелый, холить буду и нежить. Запасы у меня в закромах. Серебро есть, меха на продажу. Может, не столько, сколько у Злата, все помнят, как он походную добычу делил. Но есть, на двоих хватит. Только бровью поведи, что согласна!

Не повела бровью. Пронзительно посмотрела синими своими глазищами, как огнем обожгла. Ушла. И не сказала ничего, а словно бы гнилой водой облила с головы до ног. Будто провалился в болото ржавое и обсыхаешь после. Обидно даже.

Потом я еще долго не встречался с Сельгой лицом к лицу. Не по себе было. Вроде ничего не сказал противного обычаю, а все одно, будто виноват перед ней…

Думал я про нее, врать не буду. Много думал. И понял – не все так просто. Если рассудить – нашли Сельгу в лесу, растила ее баба Мотря, сама девка все время в лес срывается, как волчонок с привязи. Нет, тут нечистая сила где-то рядом ходит. Иначе чем можно объяснить, что у мужиков старых и малых от одного ее вида в голове дурман кружится? Ничем, правильно! Потому что баба и есть баба, все они одинаковые. Что на них смотреть? Когда загорится нутро – вроде сладко. А справил нужду, спустил семя, понимаешь, чего в ней хорошего, в бабе-то? Разве что волосья, подушку набить ради крепкого сна. Я-то знаю, я долго живу. Я умный. Родичи думают, что я вредный, а я просто умнее других, таким уродился…

Я уже и к волхву Олесю ходил советоваться, колоду меда носил богам в жертву. Хороший мед, прозрачный, как вода в Илене. Полная колода была, упрел весь, пока тащил.

Мед старик Олесь взял. Пожевал губами довольно. Пошел на капище, пошептался с чурами. Вернулся, сказал, боги принимают жертву. А ты, мол, иди отсюда пока. Они думать будут.

Я и пошел, конечно. До сих пор жду ответа. Боги не торопятся, некуда им торопиться.

Может, мало принес? Что богам – одна колода на столько ртов. Две надо было. Сельга так и осталась для меня непонятной. И глаз не оторвать, и зубом не укусить. В общем, одно слово – пришлая…

* * *

Я, Корень, скажу по правде – Кутря тоже наполовину пришлый. Хоть и наш родович, помню я, как он еще беспортошным по селу бегал, но глянешь с другого бока – чужой. Парнем еще пропал, много зим и лет его не было. Забыли уже про него. Решили, его лес забрал.

Потом, вернувшись, Кутря рассказал, как дело было. Мол, булгарские гости, что проходили водой неподалеку, сманили его с двумя товарищами в поход. Помогать им тащить челны волоком вкруг порогов. Обещали Явь показать и заплатить за работу изрядно. А так как старейшины, понятное дело, не отпустили бы молодых, булгары уговорили их бежать тайно.

Натерпелись потом. Одного из товарищей быстро взяла себе Илень-река, нырнул однажды за выпавшим тюком и не вынырнул. А Кутрю с другом булгары в конце похода продали как рабов народу древлян. Чтоб не расплачиваться, наверное. Древляне надели на них железные ошейники, но оставили у себя ненадолго, тоже продали. Потом его еще несколько раз продавали, разлучив на одном из перегонов с товарищем. Где он теперь, жив ли, кто знает? Наверное, нет, рабам боги не отпускают долгую жизнь…

А он, Кутря, где только не побывал. Видел земли, куда Морена-зима никогда не дотягивается своими снежными пальцами, купался в теплом море, где вода горькая от соли, а тело не тонет, всплывает в густой воде. Бродил по горячим бескрайним пескам, где сам Хорс гневается на людей, которые там появляются. Бьет их раскаленными кулаками по голове и показывает чудные видения-миражи. Все делал Кутря: дробил камни, добывал соль, прикованный железом, крутил весла на огромных морских ладьях-триерах богатого народа византиев.

С триеры он и убежал. В одном из походов, проходя вдоль берега, они с товарищем из вендов сбили цепь, сломали горло стражу и подались в Дикое поле. Долго шли, совсем приготовились умирать в травяном море. Боги выручили, не дали пропасть, не иначе. На одной из речушек венд-побратим заметил три ладьи со своими соплеменниками. Те пробирались в набег на богатый юг, прихватили их с собой, дали мечи и броню в долг.

Набег оказался успешным. Много крови пролили воины-венды, много домов пожгли, много сладкого вина, пахучего масла и красивых рабынь взяли. Золото, серебро, дорогое железное оружие – в теплых странах всего в достатке. Богато живут. Но чудно. Почитают бога, которого сами же и убили на кресте, есть у них там такая казнь. А как можно убить бога? Непонятно. Наверно, не бог это был, ошиблись они. Но – почитают.

Легко живут в теплых странах, рассказывал Кутря. Сами свои богатства не охраняют, нанимают за деньги воинов. А кто будет хорошо стеречь чужое добро? Тоже непонятно мне, может, приврал Кутря для красоты слов? Его отец-покойник, помню, был бойкий на всякие выдумки…

Венды в набеге не слишком-то сторожились, поняли родичи из его слов. Набегали, как волна на берег. Боялись их местные.

Потом Кутря ходил с вендами и в другие набеги. Жил среди них как равный. Венды уговаривали Кутрю навсегда остаться у них. Ценили его ратную доблесть и ловкость в бою. Но – не остался. Потянуло к своей земле, поближе к нашим богам. Сидишь, бывало, в ночи, под высоким небом с яркими, чужими звездами, рассказывал он, и в груди щемит, как вспоминаешь хвойный сумрак лесов или серебряные воды Иленя, неспешно огибающие песчаные плесы…

Набегавшись вдоволь, Кутря отстал от вендов. Вернулся.

Наши, конечно, слушали его раскрыв рты. Диковинными казались его сказы про дальние земли и разные непонятные народы.

Я врать не буду, после возвращения стал Кутря каким-то шалым. Часто и подолгу сидел у реки, смотрел на воду. Что он там видел? Или уйдет в лес, на охоту, тоже надолго. Охотился не как все родичи, большими загонами. Один ходил, с луком, ножом и рогатиной. Но возвращался всегда с добычей. Что положено, отдавал роду, остальным сам кормился.

А уж отчаянным стал, истинный свей. Я помню, задрался он с самим Златом по какому-то малому делу. Тот разъярился медведем, что на дыбки встает, сгреб Кутрю в охапку, все думали, на месте задавит. А Кутря пальцы в щепоть сложил, да как двинет Злата куда-то в живот. Тот и задышал через раз. Это ведь еще догадаться надо, что щепотью можно ударить, как мечом или топором! Хитер… Мало того, пока Злат воздух ртом собирал, Кутря ловко так подсел под него, выпрямился, у Злата только ноги в воздухе замелькали, как у птицы крылья. Руками замахал, захлопал и полетел. Брякнулся оземь, Сырая Мать аж загудела от тяжести. Все наши родичи только рты поразинули, глядя на такое невиданное искусство…

Злат долго потом крутил головой, все выспрашивал Кутрю, какой хитростью тот его приложил. Озлился на него за срам перед всеми, не без этого. Он, Злат, сильно высоко ставит себя над другими. Но с руками больше не лез, это все заметили.

Женщину Кутря не стал себе брать. Тоже не по-людски, как можно человеку без женщины? Кто сеять, кто огородничать будет, за скотиной ходить, стирать, жарить, парить, кому варить пиво на зиму? Мужик – он охотиться должен, рыбалить, на рать ходить, когда свара между родами. Остальное – на бабе, для того ее и держат в избе. Так было всегда и так будет.

Понятно, бабы у него случались, зрелое семя всегда игры требует. Коловодился он с бабой Топаря, видели их. Но к себе жить не брал. Хотя Топарь отдал бы, его, Топаря, и спрашивать не надо, тихий он. Еще, знаю, Кутря к бабе Анися захаживал. С девками его тоже видели. Нравился он им. Девкам вообще нравятся такие шалые да глазастые с ресницами, я всегда замечал. Глупые они еще, девки-то, не понимают еще, что главную мужскую прелесть не на лице, а в закромах надо смотреть…

Конечно, нравился. Уходил-то он юнцом с едва опушенными щеками, а вернулся молодцем. Невысокий, но плечистый, обугленный солнцем как головешка, с выцветшими добела волосами, и борода подстрижена клином, не по-нашему. В кольчуге пришел, в шлеме дорогом, меч и щит с собой нес не хуже свейских. Сам как пришлый. Не узнали сначала. Испугались.

Потом думали, опять уйдет. Отбился уже от рода, наверно.

Он остался. Избу срубил, печь поставил, сел на хозяйство. Но какое у него хозяйство? Дым да зола, да два топора. Истинно, отрезанный ломоть не пришьешь к караваю, люди зря не скажут…

* * *

Я же говорю, с пришлыми всегда что-нибудь случается. Это ведь Кутря нашел Сельгу на берегу, после того как ее силой взял свей Бьерн. А Кутря нашел, стянул рубаху с себя, завернул ее, принес в селение на руках.

Сельга молчала, дрожала только, как звереныш. Как в детстве, когда ее принесли из леса.

Старая Мотря пластом лежала последнее время, только по нужде вставала. А тут откуда силы взялись? Подхватилась, сорвалась с лежанки, закудахтала наседкой. Уложила Сельгу на лавку, укутала, захлопотала над ней. Выгнала всех из избы, дверь изнутри подперла дрыном.

Мы все тогда наладились через окно смотреть. Окно большое, можно втроем смотреть, остальным рассказывать.

Мотря долго над ней колдовала. Руками водила вокруг нее. Потом оглянулась, посмотрела на нас без радости и на окно набросила холстину. Совсем стало ничего не видно. Я же говорил, скрытная она…

Все родичи долго обсуждали этот случай. Старейшины собирались, тоже думали. Конечно, рассудить, так сильничать девку нехорошо, не по-нашему это. Не водится у нас того, чтоб силком, вон их сколько, глазами зыркают, кому согласие дать. Бери – не хочу. Но, с другой стороны, может, у свеев так принято. Кто знает?

И что теперь делать? Нашего парня за такие шалости выпороли бы перед общиной да заставили бы выплатить вину деньгами или мехами. А свея железного поди заставь! Хотя хорошо, если бы заплатил честью. Свеи богатые, много можно просить. С третьей стороны смотреть, от девки не убудет, конечно. Опять же, вдруг она дитя понесет от свея, роду – прибыток, хорошая кровь войдет в род, отчаянная, будет кому дальше биться с оличами, витичами и косинами.

Но поторговаться все-таки надо, приговорили старейшины, вдруг заплатят за обиду? Только кому, отчаянному, идти торговаться со свирепыми свеями? Опять думай…

Пока старейшины думали, боги все рассудили по-своему. Лихой Кутря перерезал Бьерну горло на берегу, как свинье перед зимними холодами.

Конечно, узнав об этом, старейшины сгоряча решили Кутрю выпороть за своеволие. Либо свеям отдать, если спросят, пусть по-своему его наказывают. Но, обратно сказать, за что пороть? Каждый родич может принять на себя родовую обиду и отомстить за нее по своему разумению, испокон веков так повелось. Об этом на толковище напомнил Злат, который неожиданно выступил в защиту Кутри. Другие мужики, кто побойчее, поддержали силача. А я понял, не Кутрю защищал Злат. Просто обрадовался его мести. Понял, свеи этого так не оставят и, значит, быть сече. Ну, не терпелось ему пощупать богатство свеев. Многим уже не терпелось, все знали, свеи после похода, их ладьи до бортов полны разным добром…

Старейшины послушали их, подумали еще, Кутрю пороть не стали, а снова приготовились торговаться. По-другому теперь, себе в убыток уже. Кровь – не вода в реке, дорогого стоит. Платить придется всем родом. Ладно, решили, заплатим, запасы есть в закромах, боги не обижают род. Им обида была, нам обида, как-нибудь сторгуемся миром.

Но опять получилось не по задуманному. Кто может знать волю богов?


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 | Следующая
  • 4.4 Оценок: 5

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации