Текст книги "Золото Российской Федерации"

Николай Басов
Дело 000 01 / 1920. Золото Росийской Федерации

1.

Низкорослый солдатик из пополнения, фамилию которого Рыжов еще не помнил, что-то сосредоточенно делал с поилкой для коней, то ли чистил ее, то ли наоборот, разводил грязь и муть. Впрочем, морозно было, необычно даже для здешних, привычных к холоду мест, а значит, он мог и лед сбивать, чтобы кони напились, ведь не носом же им об острые кромки тыкаться? И ясно же было, что солнышко уже пригревает, все же конец марта стоял, а вот поди ж ты… Вспомнив о холоде, Рыжов запахнул шинель, наброшенную на плечи, но от этого теплее не стало.

Печка горела тускло, больше дымила, чем грела, и радости от нее никакой не было. В большой комнате, где Рыжов устроил себе постой, куда даже приказал принести топчан, было гулко и пусто. К тому же, в углу были свалены книги. Кажется, командиры полуэскадронов пробовали из них вырывать страницы на курево. Но бумага в книгах оказалась плотной, почти не горела, и рвать их было трудно. В общем, ничего с этими книгами тоже не выходило, как с печкой.

А вот самому Рыжову книг было жалко, правда, буржуйское это было добро, так пусть хоть с пользой сгорит в качачьих самокрутках, но жалко все-равно. Неожиданно в дверь протолкнулся Шепотинник, и хозяйственный казак, и бестолочь при том редкостная. В последнее время он считался вроде бы ординарцем Рыжова. Сам уже пожилой, лет за тридцать, а при нем, при Рыжове держится.

– Товарищ командир, – Шепотинник мучительно собрал морщины на лбу, – тут пришли до тебя.

Дверь открылась шире, и в комнату вошел невысокий, но очень ладный с виду мужичек, в кожаной кепке с хитрыми клапанами, чтобы уши прикрывать, и с кобурой нагана спереди, под правую руку, в изрядно большой для его роста шинели.

– Командир разведэскадрона Рыжов? – спросил вошедший.

– Так точно. С кем разговариваю?

– Представитель омской губчека Табунов, Виктор Сергеевич. Прибыл к тебе комиссаром, и с особым для эскадрона заданием.

Табунов сел, снял свой кожанный картуз и вытер лысину. Тут-то стало ясно, что и он, пожалуй, постарше Шепотинника. Оглянулся, увидел, что самоназванный ординарец не ушел, быстро спросил глазами у Рыжова разрешения, и попросил:

– А вы, товарищ, принесите-ка нам кипятку. – Повернулся к Рыжову. – Я приехал к вам уже как час, но пока разыскал… Почему так далеко от города расположились?

– Народу у меня осталось не много, – задумчиво, не вполне понимая, как вести себя с представителем губчека, тем более, присланным в роту комиссаром, отозвался Рыжов. – Но все же, сотня с небольшим наберется. Им помещение, нужно, опять же, коней следует расположить… А эта усадьба, со службами, с хорошей водой, конюшня теплая, в самый раз подходит. Не понимаю, почему я нужен в городе, если тут удобнее.

– Эскадрон глубокой разведки, после боев, как мне говорили в Омске, и вдруг… Больше сотни?

– У меня был сдвоенный эскадрон, до прошлого месяца насчтитывалось сто восемьдесят сабель. Теперь же по списку сто шесть. И то, пожалуй, с десяток придется оставить тут, в лазарете. Лошадей ремонтных нет, так что, да, оставить с десяток людей придется… – Он задумался над своими, почти хозяйственными делами, которые одолевают всякого командира на переформировании.

А вновьприбывший Табунов как ждал, что Рыжов об этом подумает, и заговорил негромко, хотя его голос все-равно заполнил всю комнату:

– Значит, вас привели сюда пополнение подкинуть?

– Точно так. Давно пора, – Рыжов чего-то подобного ожидал, – мы же с месяц по степи мотались, овса и того не стало.

Дверь хлопнула, вошел Шепотинник, волок перед собой солдатский закоптелый чайник, от которого валил на холоде пар. Две кружки нес в другой руке.

– Чай я нашел только липовый, прям в чайник его набил, может, тебе не подойдет, товарищ комиссар, а мы – люди и не к такому привычные. Если что, – от поставил все хозяйство на стол, отступил на шаг, – прошу прощенья.

– Все так, Шепотинник, – сказал Рыжов ровно, – можешь идти.

– Славный у вас ординарец, – заметил Табунов.

– У меня нет ординарца, по чину не положено, – сказал Рыжов, вслед за гостем наливая себе липового чаю, который почему-то отчетливо дышал крапивой, – и по революционной практике. Он просто так, самочинно как-то…

– Звания у нас в Красной армии, а не чины, – заметил Табунов. Отхлебнул, обжегся, но не расстроился, и принялся расстегивать шинель. Осмотрелся уже по-хозяйски, словно решил именно тут, на пару с Рыжовым остановиться. Скорее всего, так и было.

– Товарищ Табунов, я жду пояснений. Почему, например, у нас, в эскадроне будет комиссар? Прежде я сам, кажется, неплохо справлялся, меня и комполка хвалил.

– А еще что можете сказать, – Табунов неопределенно повел в воздухе рукой, – о себе и вообще?

– О себе больше ничего не скажу, – Рыжов решил быть строгим, как положено комэскадрона, хотя бы и неполных девятнадцати лет. – А вот зачем нас отозвали с передовой, оставили тут, в глубоком тылу уже… – Он подсчитал. – Да, уже больше недели, и при этом – никакого пополнения, которое обещали… Не знаю, что и думать.

– Воюешь ты хорошо, Рыжов, – сказал Табунов, неожиданно поднялся со стула, распоясался, но шинель не скинул, холодно все же было. Дошел до печки, присел около нее, заглядывая в открытую дверцу на огонь. – Книги-то почему не жжешь?

– Не хочу, – отозвался Рыжов.

– Это тоже хорошо, – вдруг улыбнулся комиссар. – А вызвали тебя, потому что рекомендован ты командиром дивизии. Он сказал, что ты парень грамотный, надежный, с любым заданием справишься.

Посмотрел на топчан, на котором оставалась еще одна шинешь, поверх которой Рыжов и спал. Комэскадрона даже неудобно стало, чего комиссар так-то на его лежбище уставился? Пробует понять, что за человек, к которому явился? Так для этого у него, поди, было время разузнать, и какой человек, и откуда? В губчека ведь тоже не орехи считают, а людей.

– А задание у нас будет с тобой, командир, сложное. И секретное, никому о нем рассказывать нельзя. Только мы с тобой должны знать что делаем, и как его следует выполнить.

– Что за задание? – Рыжов сдвинул письменный прибор из белого мрамора на угол стола, за которым сидел, за которым прежние хозяева дома, вероятно, барыши считали, и где теперь Рыжов пытался научиться, как положено командиру, карты читать. Сейчас прибор этот мешал ему наблюдать за комиссаром.

– Ладно, – решился Табунов, – поясню тебе с самого начала. Когда мы пришли к власти, то золотой запас Российской Федерации был отправлен в Казань, в банк. Почему так решили, кто распорядился, сейчас неважно, давно это было, еще в восемнадцатом. Потом, как тебе известно, товарищ Троцкий приказал белочехам разоружиться, но они восстали, захватили несколько город и в августе восемнадцатого взяли Казань. Когда мы на них нажали, они это золото с собой прихватили, и стали отходить на Владивосток, чтобы оттуда пробраться во Францию, предложив Антанте считать себя отдельных легионом французской армии. Понимаешь, о чем я?

– В восемнадцатом я уже воевал, многое слышал на митингах, да и листовки приходили с пояснениями.

– Хорошо. – Табунов вернулся к столу, говорить через все комнату было все же не с руки. Налил еще чаю, согревая теперь руки о кружку. – В ноябре прошлого года Омск мы взяли, но есть сведенья, что за несколько дней до того, как мы туда пришли, золото было отправлено в Иркутск. Товарищи, конечно, о нем позаботились, загнали основные составы в тупик, развинтили рельсовый путь, и даже разобрали вагонные буксы, вытащили из них подшипники. Это золото скоро снова будет нашим, в этом нет сомнения. Но пока Колчак имел к нему доступ, он отправил из Омска шесть литерных поездов, закупая обеспечение для своей армии у японцев. Не все эти поезда дошли до Владивостока, да и чехами придется теперь заниматься особо, но… Дело вот в чем, вот в чем наше задание, Рыжов. Осенью прошлого девятнадцатого года на станции Татарской произошла авария одного из этих поездов. Так как движение было невозможно, да и наша армия уже была близка, золото перегрузили в какой-то обоз. И на телегах повезли дальше, придерживаясь железной дороги.

– Странно, – удивился Рыжов, – вдоль дороги главные бои-то и шли.

– Перед погрузкой на следующий поезд, до которого эти ящики все же довезли, их решили пересчитать. Открыли и обнаружили в них ржавые снаряды и другой хлам. Золото где-то по пути к новому паровозу пропало.

Все-таки невоенный он человек, решил Рыжов. «Ржавые снаряды», «паровоз» – он по-прежнему не знал как относиться к новому комиссару.

– Есть подозрение, что при перегрузке, вынужденной и в целом оправданной для белых, пропало около пятидесяти пудов золота, в монетах и в слитках. А именно, – Табунов даже брови чуть поднял, чтобы подчеркнуть Рыжову это замечание, – двадцать шесть ящиков. Сумма огромная, почти два миллиона рублей. Золотом, учти это.

– Учту, – вздохнул Рыжов, он уже сообразил, каким будет задание, ради которого его эскадрон глубокой разведки оторвали от боевых действий. – Что же, если поиск этого золота и есть задание, которое мы должны выполнять, выбор был правильный. Разведка, поиск, обеспечение охраны, если необходимо, – все это наше. Вот только…

– Да? – комиссар Табунов поднял брови, изображая внимание.

– Вы на коне сидите? А то ведь до Татарска более ста верст, если напрямик. А пойдем мы конным маршем, хотелось бы дня за два туда докопытить.

– «Копытить»? – Табунов усмехнулся. – Увы, хоть у меня и самая что ни на есть конная фамилия, наездник из меня плохой.

Ну точно – не военный, снова подумал Рыжов. «Наездник» – это надо же как кавалериста обозвал? Пожалуй, придется его пока в тачанке возить. И естественным образом возник следующий вопрос:

– А с пулеметом вы обращаться можете?

2.

Изба эта притулилась сбоку от железнодорожной станции, верстах в двух от вокзала. И вид ее Рыжову сразу показался знакомым, такие вот будинки и стояли вдоль любого железнодорожного полотна на всех просторах бывшей империи, а ныне Российской Федерации. Поэтому к нему он и привел свой эскадрон.

Люди подустали за двусуточный перегон. Да и лошади истомились, хотя перед этим и отдыхали больше недели, как он и доложил Табунову во время памятного разговора в Калачинске. Плохо это, но с другой стороны, понятно – весна, все слабы, и люди, и лошади. Хотя лошади по особому, у них же бескормица, когда еще трава свежая появится, а до той поры ждать и ждать.

Пока бойцы обустраивали постой, сообразив, что тут можно разжиться овсом и хлебом, Табунов приходил в себя. Скачка по степи, лишь изредка перебиваемой кое-где перелесками, заставила его собрать все силы, это было видно. Он стал бледен, слабые его руки начинали дрожать, когда он из тарантаса выбирался, а ходить у него вообще не получалось. И все же он держался, за что Рыжов был ему втайне благодарен. Поди ж ты, штатский, а старается.

Оставив устройство постоя для эскадрона на младших командиров, а лично для себя с комиссаром – на Шепотинника, Рыжов подхватил двух справных солдат, Мякилева и Супруна, и отправился с комиссаром на станцию. Как разговаривать с людьми, когда требуешь овса, довольствия для людей или чистой воды, это он знал, пришлось научиться. А вот задавать людям вопросы, чтобы они рассказали, какая у них тут произошла авария литерного поезда месяца четыре назад, он не умел. Для этого ему и нужен был комиссар, пусть даже бледный и усталый до последней крайности.

Начальника станции они нашли в его комнатухе, представились, да он и сам, как оказалось, уже знал, кто они такие. Пришел к нему телеграф из Омской губчека несколько дней назад, так что представление было недолгим. Но вот о литерномм поездом он ничего не знал. Даже не догадывался, кого об этом спрашивать, потому что сам начальник прибыл в Татарск лишь пару месяцев назад, уже после того, как беляки отступили.

Пришлось Рыжову с Табуновым выискивать какого-то старшего кондуктора, который считался тут старожилом. Кондуктор этот, еще в старорежимной теплой куртке под изрядно грязным тулупом, оказался неразговорчивым, даже злым мужиком, с окладистой бородой, которая мешала понимать его правильно. Или речь кондуктора была не совсем внятной, или он так дурачком прикидывался. И все же Табунов настоял. Отправился в местный комитет, пропадал там часа два, а когда вернулся, стало известно, что теперь-то местные будут разговорчивей.

Передохнули, впервые за две ночи выспавшись почти всласть, следующим утром снова вчетвером отправились на станцию. Правда, когда второй раз шли к путейным зданиям, Табунов стал расспрашивать Рыжова:

– Ты что же, командир, решил с собой этих двоих всюду таскать?

– Они не помеха, да и мало ли что? У нас такого в заводе нет, чтобы в одиночку расхаживать.

– Но я же предупреждал тебя… о сложности задания, – настаивал Табунов.

– Так что же мне им глаза завязывать, что ли? – Рыжов улыбнулся, но не очень широко. – А совсем без людей ничего сделать невозможно, вот и приходится… выбирать, кто понадежнее.

Табунов осмотрел станцию, на которой было довольно много народу, по сибирским меркам. И пришлые какие-то шастали, и солдат было немало. Бабы квохтали над узлами, беженцы, кто от Красной Армии пробовал уходить, возвращались домой, кто до Омска, а кто и дальше надеялся на поезд подсесть. Как всегда у станций, немного в стороне, образовался рынок. Кто-то выменивал еду, какие-то мужики из деревень пробовали за свою картошку разжиться мануфактурой… Менять-то власть уже разрешила, гоняли этих торгашей, конечно, но в целом, не очень и цеплялись. Сибирь все же тут, народ зажиточный, а где достаток – там и мена.

– Эх-ма, разжиться бы настоящим табачком, а то самосад этот… – бурчал Супрун, когда они топали к станции.

– Лучше бы отрез на портянки найти, – заспорил с ним Мякилев. – У меня ноги сопрели за зиму, без новых портянок, почитай, с лета хожу.

– На то и армия, чтобы крепиться, – рыкнул на них Рыжов, но и сам подумал, с лета в одних портянках – не дело.

– А ты бы, – посоветовал Мякилеву Супрун, – салом у наших в обозе разжился и обменял. Тут вон сколько проезжих да голодных, вмиг обменяют, хоть от настоящей байки два куска отрежут.

– Скажешь – сала… У нас конины и той уже мало.

– А хоть бы и конины, – заметил Супрун.

– Но-но, – прикрикнул Табунов, – вы же бойцы Красной Армии, а торговать затеяли?

– Так ведь ноги-то не спрашивают, в какой они армии, – отозвался Мякилев. – Им портянки нужны, у них сознательность слабая.

– Это у вас, товарищ боец, сознательность… – начал было Табунов.

Но его перебил Рыжов, с заметной мечтательностью в голосе протянувший:

– Портянки из байки, это хорошо. Это просто здорово.

Не хотелось ему, чтобы новый комиссар слишком уж наседал на двух таких бойцов, как эти.

Потом выяснилось, что бородатый в старорежимной куртке куда-то удрал за ночь, и даже тулуп на себе, принадлежащий как бы всем станционным разом, прихватил. Начальник по этому поводу даже матерился, пока его Табунов не приостановил, резко и властно.

– Ты бы, начальник станции, – Рыжов отметил про себя, что на этот раз обошлось без «товарища», – не ругался грязным словом, а делом занялся. Поди, знаешь, какое у нас дело?

Начальник посидел тихо, потом почти спокойно высказался:

– Все одно, если я этого гада, мародера окаянного, достану…

– Достанешь, тогда и займешься, – Рыжов решил внести свой вклад в разговор. – А сейчас думай вот о чем, с кем нам о том поезде теперь разговаривать?

– Теперь… С Желудем, – решил начальник. Куда-то сбегал и скоро вернулся с каким-то мужичком. – Это Желудев, – доложил он с гордостью, – он на антресольке с телеграфным аппаратом сидит. Тоже здесь был тогда. Что можешь сказать начальству о литерном, который с рельс сошел в декабре?

Желудев этот был простужен, глаза у него слезили. К тому же, нос его опух не только от болезни, но и пробился жилками, выдававшими изрядную любовь к горячительному. Он постоял перед начальством, чуть покачиваясь, и стал вдруг говорить сильным, уверенным, басовитым голосом, от которого и в церкви не отказались бы.

– Так что, господа товарищи, мне начальник рассказал, какая у вас система… И почему вы сюда прибыли. Сейчас подумаю, что вам сказать.

– Думай быстрее, – поторопил его Рыжов, он-то видел, что этот пьяница решил с них, если повезет, стаканчик заполучить, но уже решил, что ничего у Желудя не выйдет. – А если ничего не придумаешь, придется тебе, гражданин, с нами отправляться, в даль несустветную, для тебя, может оказаться, и погибельную.

– Как же я без телеграфиста? – начал было начальник станции, но Рыжов только посмотрел на него, и тот выскочил за дверь комнатухи, даже слышать не хотел, что бы им Желудев ни наплел о декабрьском литерном.

– Я же у аппарата сижу, почитай, всегда, так что, знаю все с чужих слов, – Желудев присел на стул у стеночки, сложил руки на коленях. – Но знаю, что ящики эти стали из вагонов выносить под ружьями. Мужиков не пускали, все солдатики… То есть, белые делали. Офицер у них был, поручик, несмелый такой, все зачем-то про Уфу говорил, жил он там что ли?..

– Поручик этот у них главным был? – спросил Рыжов.

– Нет, какой там поручик… У них был свой, есаул Каблуков, он, когда они тут застряли, чуть паровозную бригаду не расстрелял, все орал, что они большевики, раз эшелон этот опрокинули. Но потом выяснилось, что поездные не виноваты, они за рельсы не отвечают, и Каблуков никого расстреливать не стал. А вот поручика почему-то, сказывают, кончил, когда они верт на десять от Татарской отъехали.

– Как кончил? Расстрелял, что ли? – не понял Табунов.

– Ну да, я же говорю…

– Ты вот что, не отвлекайся, – вмешался Рыжов. Складывалось так, что ему, а не комиссару новому приходилось обо всем расспрашивать. – Сколько у Каблукова солдат было?

– Никто не считал, но думаю, сотни полторы. И телег они много забрали, сани-то не захватывали, снега у нас тут неглубокие уже… Прямо беда случилась, у беженцев все тут в грязь выкидывали, а самих лошадей и телеги уводили. Говорят, они еще в степи пробовали казахов найти, чтобы те помогли им с ящиками, но… Казахи умные, они, если что им не нравится, уходят, даже не разговаривают.

– Стой, – не поверил Рыжов. – У вас же тут и дороги-то, почитай, нет. Откуда же они столько телег взяли?

– Не знаю, как у вас с дорогами, – блеснул вдруг глазами телеграфист, – а у нас, если на север, до Тартасса дойти, или до Еланки, там много чего достать можно. Только нужно через Омь перебраться, ну да в то время она замерзла уже, крепче рельсов была. Каблуков туда и сбегал, прямо сам с коня не слезал, пока не вернулся.

– Сколько народу с собой брал?

– Да половину своих, поболе, чем у вас, господин товарищ командир.

– Господ у нас нет, – пробурчал Табунов, но дальше вмешиваться не стал.

– Ладно, разжились они транспортом, перегрузились, двинулись… – снова заговорил Рыжов. – И довольно скоро для такого-то похода зачем-то расстреляли поручика из Уфы. Ну, это мы потом выясним, если получится… Двинулись – куда?

– А вдоль полотна, на Чаны. Там тоже сотня какая-то была, уже ожидала их, сказывают. Но только я по своему аппарату узнал, что до Чанов они дошли через десять ден, не меньше. Что-то еще делали по дороге, как бы вам сказать…

– Что делали?

– Может, к озеру пустились, на юг.

– К какому озеру? – спросил Табунов.

– Так у нас тут одно озеро, Чанами и называется.

– Это южнее станции Чаны, – пояснил ему Рыжов, он-то по карте, пока сидел в Калачинске, видел. – Так далеко же туда, верст восемьдесят, а зимой, поди, с обозом дня четыре идти, и столько же назад.

– Нет, зимой проще, пусть и по степи, но земля-то мерзлая… Ну да, зимой проще.

– Проще, если дорогу знаешь, а если нет?

– У них же мужчина был, странный такой, все о себе заботился да о какой-то барышне. Он с этим Каблуковым все время шептался, и тот его слушал. Никого больше не слушал, а этого слушал.

– Какой мужчина, в каком звании?

– Ни в каком, в пальте он был, с богатым воротником. У наших за такой воротник, поди, до Иркутска доехать можно. И в шапке тоже богатой, каракулевой, только не папахой, а лучше. Я таких прежде и не видал.

– Как к нему обращались солдаты, или этот… поручик расстрелянный? Или сам Каблуков?

– Солдаты к нему близко не подходили, говорили, страшный он очень. А поручик обращался к нему господином Вельмаром.

– Откуда знаешь? – не поверил Рыжов. – Точно запомнил фамилию?

– Так поручик все время, когда на нас тут кричал, как все мимоезжие кричат, то и дело – господин Вельмар то, господин Вельмар се… Поневоле запомнишь.

Что-то тут было не так. Зачем-то поезд с рельсов спустили, уж не для того ли, чтобы перегрузить золото на подводы? Украсть, что ли, это золото Вельмар хотел с Каблуковым? Но тогда зачем поручика расстреляли? Или он не захотел в слам с этими двумя вступать, честным оказался?.. Да, за это Каблуков, который уже видел себя богатеем, мог и поручика порешить. И солдаты его могли поддержать, если бы есаул с ними правильно поговорил.

– Так, а что тебе, или не тебе, а путейцам вашим странным показалось в этой аварии? Может, знаешь, кто ее устроил, может, кто из комитета большевиков до этого заранее с рабочими разговаривал?

– Нет, большевиков тут бы давно узнали и кончили. Нет, большевиков не было. А вот Каблуков на самом деле телеги для обоза стал дня за три заранее собирать. Мы даже и не поняли сначала, зачем ему? Он же тут много народу турнул, когда обоз свой собирал.

– И казахи, говоришь, ушли заранее? – задумчиво переспросил Рыжов. – Ладно, ты вот что скажи, как нам Вельмара узнать, если мы его встретим невзначай?

– Ну, про воротник и шапку его я сказал. А еще, когда он чай пил и шапку снимал, волосы у него белые оказались. Не седые, нет, и не редкие, а белые.

– Чудной он какой-то, – вдруг вступил и Табунов, – этот Вельмар. И солдаты его боялись… Чем же он для них страшным казался?

– Вежливый очень, – вздохнул телеграфист, видимо, уже сообразивший, что разговор подошел к концу, а стаканчик ему так и не предложили. – Таких вежливых лучше по широкой дуге объезжать, иначе… Нет, сам не бросится, а других напустит, и те уж пощады не дадут.