Текст книги "Иномерники"

7

Янеку было неприятно смотреть на Наташечку, как он называл ее на свой, польский манер, впрочем, частенько теперь величал ее, как все остальные, – Виноградкой. И не то чтобы она слишком стеснялась своей наготы, но… Она держалась чересчур спокойно, когда они все вместе были вынуждены по распоряжению неких чрезмерно умных психологов плескаться под душем. Нет, с тем, что такое телесное обнажение действительно что-то меняло в их отношениях, он не спорил. Но замечал, насколько Наташа каменела от этого приказного стриптиза, будто бы отдавала себя на поругание, когда так вот раздевалась.

Он даже подумывал, что так же, наверное, ведут себя сильные женщины, когда попадают в ситуацию насилия, когда они отдаляются даже от себя самих… И видеть эту окаменелость, это ее состояние – действительно, едва ли не изнасилования, по крайней мере с некоторыми психологическими признаками, – было мучительно.

Да и потом, когда приходилось тащиться по коридорам едва ли не триста шагов, а потом еще оказываться под взглядами группы техподдержки сверху, с балкончика, забранного широкими прозрачными стеклами, где размещалась вся аппаратура, которую обслуживали технари, тоже было непросто в комбезах из реденькой сетки, с поясами гигиены на бедрах, с ужасным ощущением паутины на всей коже… Впрочем, кто-то из медиков говорил, что это у него от чрезмерной психологической разболтанности, что чувствительность кожи у него не выше, чем у других, просто он так негативно себя настраивает.

Да еще отвратно хлюпали на ногах бахилы, в которых они вышли из душа, чтобы пройти по отнюдь не стерильному полу. К тому же у их четырехлепесткового антиграва крутился как бы шеф – Роман Вересаев. А если не совсем шеф, то по крайней мере какой-то начальник, и ведь не сказать, что просто командир группы техподдержки, он принимал участие в каких-то сложных совещаниях, общался с высокими шишками, и к нему прислушивались… Это Янек знал точно.

А вообще-то все здесь, в этой русской Северо-Уральской школе антигравиторов, было не так, как полагалось, как он знал по рассказам курсантов из других школ. И занимались тут чем-то совсем иным, поговаривали, что ходили в какую-то неизведанную часть мира, но это было не так важно. А важно было, что их тренировали совсем иначе, чем полагалось по инструкциям, которые Янек вызубрил назубок. Но у этих русских все было неправильно, не зря же они и были русскими.

Когда Янек узнал, что его направляют сюда, и когда ему ментопрограммированием загрузили в голову русский язык, чтобы он не мучился при общении, это вот ощущение русскости стало для него совсем трудным. Его-то с детства учили, что эти самые чрезмерно восточные славяне всегда были историческими врагами, да и сейчас просто прикидываются славянами, что у них и кровь так разбавлена по-настоящему восточными нашествиями, что и гены уже другие, не вполне европейские. А еще язык… Он показался Яну чрезмерно похожим на польский. Но было в нем еще что-то другое, и не сказать что просто чужое, но все же какое-то слишком сложное, малопонятное для него, как бы он ни старался…

А этот Вересаев постоял, поджидая их, потом окинул каждого сложным взглядом, даже Виноградову, и как-то устало, со скрытым напряжением, сказал:

– Вот, братцы-кролики, вооружение у вас теперь лучшее, какое на эту вот штуковину, – он похлопал диск антиграва по боку, – можно поставить. И герметизация у вас не хуже, чем у боевых космических аппаратов. Раньше-то герметичности не хватало, зато теперь может выдержать даже дальние походы.

– Шеф! – Наташа развернулась к нему боком, как бы защищаясь от разглядывания. – Перед запуском в космос полагаются всякие ритуалы и мужественные речи, а нас очень уж обыденно выстреливают. В чем дело?

– Наверное, в том, что в вашем мужестве никто не сомневается, – усмехнулся Вересаев. – Ведь речи говорят, главным образом, для психонакачки, а вы в ней не нуждаетесь. Вас и так уже накачали всем, что может понадобиться… Просто слушайте себя и друг друга, внимательно осматривайтесь по сторонам, и все получится.

– Однажды уже получилось, – отозвался их разгонщик, порядком татуированный по всему телу Насыров. – Почему же сейчас появились сомнения, начальник?

– Сейчас у вас задача потруднее. Туда уже не только требуется нырнуть, а походить там, оглядеться. – Поймав выразительно-раздраженный взгляд их командира Катр-Бра, Вересаев заторопился: – Все, идите, удачи вам.

Они забрались каждый на свое место, сбросив бахилы, перед тем как ступить на лепесток, опущенный на пол зала пандусом. В этой внутренней поверхности сделали даже уступы, чтобы шагать было сподручно… Янека смешило это слово, но все же он вынужден был признать, что программа русского языка действовала в его голове неплохо, затруднений при общении почти не было. Вернее, так: если не считать психологоповеденческих затруднений, их не было вовсе. Но с этим он надеялся когда-нибудь справиться.

Антиграв вобрал их в себя, разом объединив и сделав из них что-то общее, едва ли не прислуживающее этой машине, и только ей, а вот приборы и устройства наблюдения остались сбоку, внешним каким-то огромным, следящим, но не способным вмешаться в их действия, добавлением к миру. Катр-Бра провел обычную процедуру установления связи с башней, вернее, с постом техподдержки, хотя Блез вегда называл ее башней, как настоящий антигравитор.

«Насыр, у тебя что-то плоховато с пищеварением, не следует переедать», – подумала и отчетливо просигналила ему Наташа.

«А у тебя зад трясется, когда ты ходишь», – нелюбезен и даже груб бывал Насыров иногда.

Наташа отчетливо разозлилась. «А ты почувствуй, каково это – быть женщиной, следующий раз, когда тебя посадят, может пригодиться». Разговор через мысленные сигналы и даже образы, порой на удивление сильные, мешающие удерживать собственные состояния под контролем сознания, сделался нестерпимым, как ругань на рынке из-за грошовой сдачи.

Тем более что Чолган ответил ей настолько неприличным образом, что… По нему выходило, что с Наташей могут сделать, если она, а не он попадет «в крытую», так Чолган упорно именовал тюрьму. При этом где-то в основании его мыслей, на дне того болотца, которое его чувства и мысли образовывали, читался и страх, и отчетливая уверенность-надежда, что он туда больше никогда не попадает… «Прекратить!» – заорал мысленно на них Блез, а вслух оповестил:

– Ян, плохо тебя чувствую. Контакты психоанализаторов проверь.

«С контактами порядок, я вижу, – отсигналила Наташа. Да ей и положено было по их распределению ролей. – У него нет желания с нами, гм… откровенничать, он же типичный русофоб, ты посмотри на него внимательно, командир».

Вместо ответа Блез подал на резонаторы питание, они едва ли не загудели, так Янеку показалось, и почему-то стало трудно дышать… От знал за собой эту психосоматическую реакцию удушья, кажущейся нехватки воздуха… Сейчас, к сожалению, он передавал это ощущение всем, может быть, даже на башню. «Все-таки плохо они сработались», – подумал кто-то, уже трудно было понять, кто именно.

Они и впрямь были надерганы из совершенно разных школ, с разным опытом и разноуровневой подготовкой, поэтому, может быть, у них ничего и не получалось. Хотя тот же Вересаев говорил, что они – молодцы и у них выходит предложенная им работа куда лучше, чем у других… Ну, это еще следует посмотреть, как говаривали русские, странная, едва ли не бессмысленная фраза, которую они так любят применять с толком или даже без него…

Машина вышла на хороший, качественный режим, они все, частично порознь, а может быть, вместе, подналегли, как… Насыров принял свою лямку, будто тяжеловозный конь, впряженный в перегруженную телегу. У него эта телега была и скрипучей, и грязной. Наташа словно принялась рисовать кистью по какому-то полотну, местами даже с настоящей грунтовкой, и кисть у нее на глазах меняла цвет, то была красной, то делалась фиолетовой и желтоватой… А получалась у нее чистейшая абстракция, и как этот рисунок помогал их машине, Янеку было непонятно, но он чувствовал, что помогает.

Блез все сводил воедино и делал что-то, сунув свое сознание, как руки по локоть, в машины, которые теперь уже не давили, а размазали их всех своей механической мощью, будто наковальня, поставленная на муравейник. Понять его Янеку было тяжело еще и потому, что приходилось вливать в его же работу очень много сил. Кажется, командир пользовался им сейчас, будто ломом, и из него вытекало столько внимания, сосредоточенности и мышления, будто его мозги сейчас ему не принадлежали, а их использовали для совсем непонятной цели.

Но они разошлись, как кони во время табунной, дикой скачки, или так, будто бы их разгоняли мощные реактивные моторы, и они взлетели… А затем пришла вспышка! От нее невозможно было отряхнуться, как от воды, может быть, еще остающейся на их общем четырехчеловеческом теле после душа, потому что они сами стали этой водой, омывающей… Может быть, они омывали кусочек мира вокруг?

А потом все стало совсем непонятным, их куда-то волокло, как течение тащит смытое с берега деревце, мутным потоком увлекает туда, где для дерева нет ничего живого, но куда оно все равно попадет… Они вышли из этого состояния так же неожиданно, как их сразила вспышка после необходимого разгона. И Янек прочитал Блеза:

«Сегодня мы стартовали уверенней, чем прежде. Ян, старайся не терять башню из внимания, они должны нас читать, пока это возможно».

«Они нас все равно потеряют, если мы попробуем тут… ходить». Кажется, это был Чолган, да, точно, он. Ему на окончание его мысленного возражения «наступило» соображение командира: «Они должны нас читать, пока возможно, таково условие, или мы сразу же вернемся». – «Напугал!» – фыркнула Виноградова. «Если кого-то из нас отчислят по профнепригодности, личное дело виновного это не украсит». Вот это было верно, правильно настолько, что об этом и думать не хотелось.

Оказаться после всех лет учебы на задворках системы околоземных грузоперевозок антигравами без надежды выйти куда-то на серьезные линии, пахать за копейки, когда остальные делают мимо тебя карьеру, – да, с этим мириться не хотелось ни за какие коврижки.

Они, наверное, уже находились в Чистилище, как это называл во время инструктажей Вересаев. Это было пространство и больше – ничего вокруг, как ни смотри. Но смотреть все же приходилось, это уже его, Янека, работа. Он сосредоточился, а может, ему помогли, таких помогающих сейчас в их машине хватало, даже с избытком.

8

Чолган, дурья башка, стал работать на ходовые, машина сразу куда-то понеслась, клубы мглы, которая расстилалась вокруг, налетали на зрительные сенсоры машины, а Янеку казалось, что они хлещут его прямо по глазам, – шлем обнимал его голову так плотно, что он и дышать-то вынужден был через трубочку, через подачу дыхательной смеси прямо на носогорловой намордник, а вот видел он едва ли не все вокруг, ему казалось, что у него появилось еще несколько глаз на висках и на затылке. Янек вспомнил, как его учили смотреть периферийным зрением, чтобы видеть и то, что творится за машиной… Так вот, если клубы мути били спереди, то на периферии зрения они свивались в косы рассеченных потоков согласно закону Бернулли о неразрывности струи…

Это отвлекало от необходимости ориентироваться. А еще Янеку почему-то здорово мешало… присутствие орудий на их машине, тем более что дьявольское единство металла, механики, электроники, их общей пси-энергии, чудовищной и малопонятной, постоянно находилось на грани удерживания. И все это к тому же транслировалось Вересаеву и на стоящую за ним еще большую массу электронных машин и приборов, а за ними – в сознание и других людей. Это присутствие Вересаева, которого он чувствовал не совсем так, как остальных ребят – телом и даже, возможно, душой, – представлялось сейчас ненормальным, неправильным.

«Ян, ты ничего не видишь», – это был не вопрос, это была констатация. Командиру, да и остальным, это не нравилось. А Янек ничего не мог поделать. Он отчетливо посигналил Чолгану, чтобы тот не гнал так, что это не позволяет ему справиться с ориентированием, но – куда там! Чолган все почувствовал, но в ответ только прибавил ходу.

Он был в эйфории, в таком состоянии счастья и полноты собственного бытия, что на просьбы Янека реагировать не собирался. К тому же от него стала заряжаться этим ощущением превосходства над остальными и Виноградова. Она иногда выступала в их четырехчеловеческом едином сообществе чем-то вроде погонялы, наездника, который острой палочкой тычет их, пробуждая силы, о которых до такого вот посыла и догадаться было трудновато. И всю эту массу человеческой изобретательности и решимости, и даже часть от применения каких-то древних, очень сложных и едва ли не магических талантов – все это пытался хоть как-то удерживать Блез, командир… Ему в какой-то момент тоже стало невмоготу, он пригасил силу Чолгана, скорость стала падать, в сознании Наташи возникло сожаление, что гонка заканчивается.

А Янек все еще чувствовал башню, он даже понимал, как от всего происходящего с ними у Вересаева стало отчего-то кисло во рту, будто от испуга или от куска слишком сдобренного хитрыми восточными специями мяса. Зато стало чуть легче понимать, как следует распределять внимание – шире и вдаль, еще шире, чтобы дотянуться хоть до чего-нибудь, кроме этой мутной пустоты… И вдруг связь с техподдержкой закончилась, со звонким ударом, будто кто-то щелкнул пальцем в микрофон, настроенный до предела звуковой чувствительности. Щелчок этот заставил даже остальных дрогнуть, как от физического удара по ушам. А вот он – диффузор, исследователь и, как почему-то однажды высказался все тот же Вересаев, неоантроп – ничуть не почувствовал болезненности удара, он даже стал сильнее после него. И еще он только сейчас стал замечать, что тоже все глубже погружается в вязкое облако счастья. И как оказалось, у него тоже недоставало сопротивляемости с этим ощущением бороться.

Помог, как, впрочем, и положено, Блез, к нему присоединилась и Натали, или как там ее бельгиец-командир называет? Вот тогда Яну и стало ясно, что они уже давно, может, много долгих секунд находятся… в каком-то тоннеле. Или в лабиринте. Только он был пока очень широким в своих сложных, ветвистых, будто сделанных из разного материала, ходах и коридорах.

«Куда мы забрались?» – сразу забеспокоился Чолган, оказалось, что втайне он боялся тесных помещенией. Конечно, тут было пока просторно, даже на удивление широко, но эти стены сдвигались, а машина по-прежнему неслась вперед, настолько, что стены эти сливались в расплывчатую массу, как это бывает в окнах скоростного поезда. К тому же они начинали казаться угрожающими, способными расправиться с людьми в их скорлупке.

«Чолган, дуралей ты окаянный, это ты нас сюда впер!» – высказалась очень определенно Наташа. Она не могла говорить кому-то одному, здесь и сейчас связь стала еще плотнее, теснее и ближе, чем даже в первые мгновения после включений пси-техники.

В сознании Блеза стала кристаллизоваться идея, что Чолган затащил их сюда, поскольку у него тяжелая ментальность и еще какая-то неудачная духовная организация, что-то вроде кармы, или судьбины, предрасположенной к горю и страданию из-за того, что он сделал нечто очень плохое, пока не был антигравитором… Да, определенно, сейчас в мыслях командира читалось, что он верит в переселение душ и что Чолган… И лишь Наташа серьезно, будто доказывала в школе у доски сложнейшую теорему, соображала, как их суггестора следует лечить. Может, и безуспешно, безрезультатно, но попробовать, по ее мнению, было необходимо.

«Тихо, смолкли все!» – потребовал Ян. Он чувствовал, что эти стены не только сдвигаются, но где-то сбоку, почти рядом… что-то живое зашевелилось, и было оно сильным, трепещущим от голода и неутоленной жестокости. Ему показалось, что он сворачивается от страха в позу эмбриона в своем кресле, хотя все ремни безопасности и рамы жесткого крепления у плеч не позволили бы ему хоть чуточку согнуться.

Он прочитал в сознании, как Блез судорожно нащупал джойстики пушки, левая рука командира сейчас ходила со стволом верхнего орудия, правая управляла нижним. Автоматика, чуть болезненно для зрения, придвинула к глазам каждого перекрестие прицелов. Казалось, они были сейчас самым вооруженным существом во всей Вселенной, Янек чувствовал это. Лишь Чолган, оправившись от приступа трусости, стал потихоньку проверять, насколько он может разогнать ходовые двигатели, чтобы убраться в случае необходимости как можно быстрее. Зато Натали, их Наташка Виноградка, вдруг воспылала любопытством, ей хотелось посмотреть, что там такое шевелится. Она даже внутренне, короткими эмоциональными всплесками поспорила с Блезом, да и с остальными – с Чолганом и с Яном, выступая против того, чтобы сразу же отсюда удирать.

«Оно справа, – оповестил командира Ян. – Теперь его можно достать». – «Ничего не вижу, не чувствую». – «Назад, разворачивайся…» Командир выпустил из рук джойстики оружия, положил ладони и пальцы в управляющие выемки на подлокотниках, стал кнопочками выводить их машину, но почему-то – виражом, а нужно было уже прямоугольно менять курс, а то и просто двигать назад и вращением выводить основного пилота вперед. На удачу, не растерялась опять же Натали. Она дернула машину так резко вбок и сразу – без всяких разворотов – назад, что даже искусственная гравитация, которая поддерживала экипаж внутри антиграва, не совсем справилась, все почувствовали, как их вжимает в кресла. А Чолгана, наоборот, выносило из кресла, он, похоже, набил себе синяки на руках и плечах, бедрах и на подъеме ног, так как не очень плотно сидел в нижних ступневых ложементах, сделанных в виде… старинных калош?

Машина теперь удирала. Вот только одно или два местных чудища оказались где-то спереди, и если бы были проворнее, могли их перехватить.

«Блез, один, ближний, слева на десять и вверх градусов на сорок», – доложил Ян. Этого зверя он ощущал очень хорошо, и знал, что это, собственно, не совсем зверь, а нечто другое, более мощное и опасное. В общем, как мегалодона нельзя было назвать акулой, так и то, что сейчас ощущалось впереди и сбоку, невозможно было назвать зверем. Но теперь все держали себя в руках, позывов свернуться калачиком ни у кого не возникало.

Вот только стены вокруг них – хотя они шли назад, строго назад – не расширялись, как должно было оказаться, а сузились, да настолько, что теперь представлялось, до них можно рукой дотронуться. Это были страшные стены, в потеках какой-то слизи или влаги, едва ли не живо подергивающиеся и обступающие их уже не только сверху-снизу, но и – казалось – впереди… «Я веду», – отсигналил Блез, Наташа с неудовольствием, медленно вернула ему управление.

Зверь остался позади, зато где-то чуть не прямо перед ними был второй, которого засек Ян, когда до него оставалось уже немного, неведомым образом он оказался как в засаде против них… Коридор раздвоился, они с облегчением свернули в тот рукав, где опасность не читалась, Блез подтвердил это нужное направление в Янеке. Зато теперь они оказались в такой мешанине тоннелей, что тут ничего невозможно стало понять, совершенно ничего. А в сознании кого-то из них, даже непонятно, у кого именно, возникла вдруг странная картинка: муравей, который на сложно изогнутом рельефе по запаховым дорожкам пытается найти верный путь, спасаясь от жука, который этими муравьями питается. Чолган даже заорал, мол, прекратите! Но в том состоянии, в котором они находились, образ этот очень явственно отпечатался в их сознании, может быть, навечно, навсегда.

Они вырвались на какой-то чуть более расширенный простор так же неожиданно, как до этого оказались в теснине. Зверь, от которого они убежали на развилке, теперь явственно находился справа, и близко… Управление – незаметно для всех – стало коллективным, теперь и Наташка, и сам Ян, и даже Чолган в некоторой, пусть и слабой, мере управляли машиной. А руки командира сжали джойстики, и нижнее орудие два раза ударило… Собственно, выстрелить нужно было только раз, потому что машина так дернулась, что прицел почти наверняка сбился, и второй луч, оставляя за собой дымную дорожку, ушел в сторону. «Не попал», – прокомментировала Наташа.

Они теперь разгонялись, скорость – вот во что вкладывал Чолган свои силы и необычные способности. Командир развернул нижнее орудие, снова пальнул. Удар пришелся лишь в сторону чудища, но… снова никакого поражения цели заметно не было. А верхней пушечкой он стал отбиваться от какой-то твари, которая… Она размножилась, разъединилась на три или даже на пять фрагментов, причем все они оставались единым созданием, составляли что-то общее, очень опасное, вот только действовать могли каждый по своему разумению. Это было хуже, чем в каком-нибудь кошмаре. Да и реальнее это выглядело, чем любой кошмар.

Так, стреляя и разгоняясь, они рвались вперед, уже снова, как глоток воздуха после долгого пребывания под водой, ощущая впереди простор. Теперь им бы еще найти место, где у них появится возможность прыжком вернуться в привычный мир, вырваться из этого Чистилища. Янек попробовал его искать, но Наташа на него прикрикнула: «Ян, ты решительней действуй, ищи, как воду в пустыне, а не как собирают осколки стекла с паркета!»

Слов, конечно, в ее сообщении было меньше, но образность от этого ничуть не пострадала. Хотя за идею осколков стекла, которые приходится собирать голой рукой, боясь пораниться, Янек ухватился. Он стал искать решительней, будто бы и впрямь уже не опасался порезаться. И нашел, только это были не осколки, а клубы какого-то цветного прозрачного пламени, словно застывшие в пространстве, в котором они зависли, как нечто и в самом деле физически существующее.

«Нижняя пушка пуста», – доложил Блез, бросив правый джойстик. «Звери не ушли и совсем близко за нами», – добавила Наташа. Командир положил правую руку в управляющую нишку, левую он с джойстика не снимал, хотя уже не стрелял. «Беру управление, спасибо, Нат», – он и в самом деле был теперь способен управлять, пожалуй, даже точнее Виноградовой, ведь его этому учили куда дольше и старательней.

– Теперь мы дома, – произнес Чолган вслух таким тоном, что стало ясно: последние рывки для разгона он делал всеми отпущенными ему силами. Про себя он подумал, но его все равно прочитали: «Какая же хрень, так-растак, все эти лабиринты!..»

«Собственно, этот… приборчик, то есть топливный бак с нашим пси-зарядом, уже давно показывает, что мы все на нуле», – отозвался Блез.

– А что было бы, если бы те неведомые чудища нас догнали? – опять вслух спросила Наташа.

И в этот миг они действительно прыгнули назад, в мир, откуда пришли. А Чистилище за их машиной стало на глазах схлопываться, очень быстро сворачиваться, пока не превратилось в точку, которая, повисев бесконечно долгое мгновение, вовсе пропала. Они оказались в тренировочном зале своей школы. Вот только прочувствовать это в полной мере сил у них уже не осталось.