Текст книги "Малыш"

Звёздное небо

Витька Чернов лежал на крыше и смотрел на звездное небо. Крыша летней кухни была двухскатной и довольно крутой, но в позапрошлом году отец пристроил к ней небольшую прихожую, и сделал над ней слегка наклонную крышу. И вот на этом переходе с крыши кухни на прихожую Витька и устроил свое лежбище, постелив при этом на шифер старое одеяло.

Сначала Витька поднимался по лестнице на фронтон, становился на отливную доску, переваливался через край крыши и полз по ней на свое место. Но полз он только из страха продавить шифер. А если бы он не боялся этого, то можно было смело ходить, потому что упасть на землю в этом месте было почти невозможно.

Несколько мощных ветвей абрикосы, почти касаясь края шифера прихожей, нависали над ней. Отец уже второй год грозился спилить абрикосу, потому что из-за нее постоянно подмокала в одном месте стена, но каждый раз жалел ее. Дерево, как бы предчувствуя свою кончину, обильно плодоносило.

«Дерево», – удивлялся отец, – «безмозглое. А такое ощущение как будто оно что-то понимает, что-то предчувствует. Столько лет родило лишь бы как, а тут на тебе опомнилось. Абрикос столько, что ветки ломятся. Надо было сразу спилить, когда ещё фундамент заливали. Всё думалось – потом спилю, не буду терять время и силы. Надо было главную работу успеть за сезон выполнить. А сейчас вот и рука не поднимается спилить это дерево. И мешает ведь. А глянешь на него – чудо чудом. И думаешь, пусть пока ещё порастёт».

Витька первое время, устроившись на своем месте, просто лежал и смотрел в небо на звёзды. Там, в таинственных глубинах неба, пытался он, напрягая всю свою фантазию, представить себе некую абсолютно иную, отличную от земной, жизнь. Ведь если так много звезд, то вокруг них обязательно должны быть планеты, и их должно быть гораздо больше, чем звезд, а, значит, вся вселенная должна быть населена. Бесконечное множество разумной жизни разлито по всей вселенной. А если звезды так похожи, то жизнь – она подобна, то есть там, в глубинах этой вселенной живут такие же, как он люди, только, быть может, более развитые. И он, Витька доберется до них, и посмотрит, как они живут.

Он еще не думал, как он доберется до далеких планет, но в своих самонадеянных мечтах он уже представлял, что он придумает нечто, отличное от современных медленных космических кораблей, и сможет перемещаться мгновенно. И тогда сумеет посмотреть все.

И однажды ночью ему приснился странный сон. Он видел над собою необычное звездное небо. Звезды на нем были крупными и яркими. Свечение их было удивительно белым и необычным. Даже если бы он очень захотел, он бы не смог объяснить, каково было это свечение, потому что он никогда не видел ничего подобного. Оно было ярким, но не слепило. Оно не слепило, но не было холодным. И вдруг боковым зрением он увидел приближение необычного космического корабля.

Витька оглянулся вокруг себя и вдруг понял, что стоит среди толпы людей. Он стал кричать им, пытаясь привлечь внимание, пытаясь показать им на корабль, но никто из окружающих его людей даже не обратил на него внимание. Они просто были заняты друг другом.

Витькино увлечение звездным небом только усилилось. Все летние ночи он просто пролежал на крыше, глазея на звезды, благо его никто не трогал. А днем отсыпался. Он жил в своем мире грез, и этот мир был для него нов и прекрасен.

Первое время родители ворчали на него, но потом свыклись с этим его пристрастием, и он был предоставлен сам себе. Но когда наступила осень, и надо было ходить в школу, Витькина страсть претерпела изменения. Теперь он пролеживал на крыше только в выходные, и ему уже захотелось не просто смотреть на звезды, но и что-то узнать о них. У старшего брата он нашел книгу по астрономии, где была карта звездного неба. И теперь ночами он собирал звезды в созвездия. Но этому предшествовали некоторые события…

У старшего брата был чемодан, в который он прятал свой инструмент, какие-то детали и книги. Витьке было очень интересно посмотреть, что там. Брат не разрешал этого делать. Когда никого не было дома, Витька все же залез в этот чемодан, и все пересмотрел. Там-то он и нашел эту книжку по астрономии и забрал ее. Случился грандиозный скандал, потому что брат нажаловался родителям. Хотя, впрочем, скандалить было особенно не из-за чего. Ничего интересного, кроме обнаруженной книги, для Витьки в этом чемодане не было.

После скандала Витька ушел из дому. Он пошел в сторону железной дороги, помышляя о том, что было бы хорошо… Вряд ли он совершил бы что-то серьезное, но мысли об этом были.

Шел он очень долго вдоль железной дороги, в ужасно подавленном состоянии, и в какой-то момент услышал чье-то тихое скуление. Вскоре он обнаружил маленького щенка, кем-то живьем брошенного в придорожную канаву. И тут он почувствовал, что есть живое существо, которому хуже, чем Витьке, и которое действительно находится на грани жизни и смерти. Он поднял этого, едва живого щенка, прижал к своему уже продрогшему телу, и побрел домой.

Он принес щенка домой, устроил его за углом дома, и лег в постель, закутавшись с головой. Пришла мать, пощупала его ноги, и чем-то еще сверху укрыла Витьку.

Щенок оказался больным, и Витька бегал с ним в ветлечебницу, давал ему какие-то лекарства. И выходил щенка. Позднее, из него вырос хороший, дворовой пес. Забота о щенке на время отодвинула от Витьки все иные проблемы.

На какое-то время его снова оставили в покое, и он, предоставленный сам себе, пока все допоздна сидели у телевизора, лежал на крыше, и собирал звезды в созвездия. Или мечтал, как он, Витька, улетит к дальним галактикам, и там встретится с инопланетянами, и они научат его чему-нибудь сверхъестественному. Всё сверхъестественное сводилось у него к чтению мыслей, возможности видеть сквозь стены или мгновенно перемещаться в пространстве.

Однажды осенью, взбираясь на крышу, Витька поскользнулся на мокрой отливной доске и за малым не упал с крыши. После этого он уже не лазил на крышу, а приспособил себе под лежбище старую тачку, которая всегда стояла под навесом. Он выкатывал ее, застилал одеялом, и, укрывшись старым отцовским пальто, полулежал в ней, пока не чувствовал, что уже замерзает. Только тогда он заходил домой.

Внешняя жизнь существовала как бы сама по себе, не затрагивая Витьку, и ему хотелось думать, что так будет всегда. Он с удовольствием учил только те уроки, которые давали хоть небольшой толчок его фантазиям, его неумеренному стремлению к необычному. Там, где приходилось просто запоминать, ему становилось скучно. На таких уроках он представлял себе новые созвездия, походившие на каких-то немыслимых животных, или приобретавшие очертания каких-то предметов. И случилось то, что и должно было случиться. Родителей вызвали в школу.

«У вас очень сообразительный мальчик», – говорила классный руководитель отцу Виктора. «Порой он все просто схватывает на лету, но он абсолютно не любит учиться. Если бы он полностью использовал свои способности, то, думаю, смог бы учиться на отлично. А так, вот посмотрите…» И она показала отцу журнал. Там пятерки чередовались с двойками.

А Витька сидел и думал о том, что он хочет выбирать из внешнего мира лишь то, что ему близко. И почему он, Витька, должен изучать то, что неинтересно. И почему он не может спрашивать других о том, что для него важно.

Дома произошел долгий и неприятный разговор, и Витьке пришлось дать обещание, что он подтянет учебу, и больше не будет ночами «сидеть на крыше», как выразился отец, подразумевая под этим пустое времяпрепровождение.

Теперь вечерами Витька уныло сидел за учебниками. Учебу он подтянул, но с некоторого времени жизнь для него превратилась в кошмар, потеряв всякий смысл, всякую привлекательность.

Если существует только эта жизнь, и более ничего нет, рассуждал Витька, то зачем жить? Тем более что эта жизнь не сулит ничего хорошего. В быту, сплошная суета взрослых, скандалы. В школе полнейшее невнимание и не понимание.

Жизнь стала представляться Витьке полным кошмаром, и он начал помышлять о мести взрослым. Он мечтал, что вот он умрёт, и посмотрит, как они при этом будут себя чувствовать. И в какой-то момент ему показалось странным, что в нем присутствует ощущение после смертной жизни. Но было и ощущение, что окружающий мир не любит его, выталкивает из земного существования.

Витька почти всю ночь лежал и размышлял о том, что жизнь очень несправедлива, что вот он ведь никому не мешал, когда ночами лежал и смотрел на звезды. А его лишили этого. Да! Он не смог бы никому объяснить, о чем он мечтал, о чем думал. Все это происходило больше в сфере ощущений. Но ощущения эти были настолько прекрасны, настолько объемны, что жизнь для него сейчас теряла свою значимость, свои краски. Жизнь, имевшая до этого необъятную широту, вдруг скомкалась, съежилась, уменьшилась в пространстве настолько, что он сам вдруг превратился в маленького никчемного человечка, который, оказывается, никому не нужен. И от которого, единственное, что нужно другим – это чтобы он хорошо учился. И все. А потом он вырастет, и единственное, что от него будет нужно другим – это чтобы он хорошо работал. И все. И весь смысл. И теперь только он понял, почему так долго вглядывался в звезды, что там искал, и что, казалось ему, мог найти. Глядя в глубины звёздного неба, он как бы задавал себе вопрос: кем и для чего? Маленькой капелькой, вжавшейся в мир, он пытался искать больший смысл, чем давала ему обыденная жизнь. Он хотел знать, для чего он есть, и для чего есть все. И об этом знании он порою просил кого-то неведомого, глядя на звезды. И сейчас, он лежал с открытыми глазами, и вглядывался в темноту, и, как бы, пытался увидеть там кого-то, у кого можно было бы попросить помощи.

И однажды под утро Витька проснулся от ощущения, что кто-то толкает его в плечо. Рядом никого не было. Неожиданно он увидел на стене напротив кровати цветную живую картину. Она была разбита на бесчисленное множество маленьких, каждая из которых жила собственной жизнью. В каждой пульсировало как бы множество цветных жилок. Каждая из картинок жила своей собственной жизнью и пульсировала в отдельном направлении. Столько разного цвета одновременно Витька еще никогда не видел. Потом эти пульсирующие цветные картинки преобразились, и вся картина превратилась в одно цельное цветное и живое панно, в котором каждая живая цветная клеточка как бы жила, пульсировала, переливалась отдельно, и в то же самое время вся картина была живой и цельной.

Витька долго смотрел на это чудо, пока снова не заснул. Он два дня мучительно думал над происшедшим, а так как он ничего не смог понять и объяснить себе, а спросить, у кого бы то ни было не хотел, из опасения быть осмеянным, то на третий день им просто овладел страх перед тем неведомым, которое неожиданно свалилось на него. Он боялся ночью остаться один в темноте. Он кричал ночами от ужаса. Он чувствовал присутствие чего-то огромного, необъяснимого, неподвластного его, Витькиному пониманию.

Как только гас свет, и устанавливалась тишина, он начинал, как бы ощущать присутствие какой-то силы, для которой не было преград. Ни стены, ни замки, ни решетки, ничто не могло защитить от присутствия этой силы. Только свет и внешнее движение.

Но каждую ночь темнота опускалась на дом, и ужас продолжался. Случилось, даже, что мать однажды выгнала его раздетого на улицу, в снег, и ударила, но ни боль, ни холод не были для него страшнее темноты.

Мать повела Витьку к врачу. В приемной она рассказала о нем какой-то медсестре, и та сказала, что Витька просто трус, и врач тут не поможет. Из-за этой глупой женщины, которая не знала происхождения его страха, он замкнул страх в себе. Он не кричал ночами вслух, но он кричал внутри себя. И это было гораздо ужаснее, потому что теперь он никогда не мог рассчитывать на чью-либо помощь. А он нуждался в этой помощи. Он нуждался в человеке, который приоткрыл бы ему, хотя бы чуть-чуть, тайну происхождения той силы, с которой он столкнулся.

В долгие ночи Витька понял, что страх – это отсутствие Знания, что страх – это отсутствие Любви. Но никто среди людей не мог дать ему Знание, никто не мог дать ему Любви. Оставалось только ждать и бороться со страхом самому.

Витька весь ушел в себя, напряженно переваривая свой страх, живя в нем всем своим существом. Он снова стал плохо учиться, и однажды отец избил его, утверждая, что у него уже нет сил, бороться с Витькой словами.

И так продолжалось долго. И уже поздней весной, Витька приноровился вечерами сбегать из дому. Он часами бродил по вечернему городу, примыкая к различным группкам людей, слушая, что они говорят, глядя на то, что они делают. Удивительно, но говорили они и делали, как правило, что-нибудь отвратительное. Если это были парень и девушка, то они в укромном месте возились в кустах. Если это были парни, то они дрались. Причем дрались жестоко, до крови. Однажды он видел, как один из них выхвалялся в компании своей новой финкой. «Вот эти зубчики», – объяснял он, – «для того, чтобы рана была больше, а эти канавки для стека крови».

Внешний мир стал казаться Витьке агрессивным и отвратительным. Этот мир произрос из темноты, и жил в темноте, не давая Витьке и малейшего шанса выйти к свету.

И неизвестно, как долго бы всё это продолжалось, но вначале осени к ним в класс пришла новенькая. И Витька неожиданно влюбился. И мир наполнился красками, смыслом и добротой.

Однажды уже в середине осени, взобравшись на крышу, и глядя в звездное небо, он вдруг почувствовал, как все его внутреннее существо начало расширяться, сливаясь с окружающим миром. Было какое-то предчувствие общности всего происходящего, значимости любого явления жизни. Он как бы ощутил себя единою частичкою этого безграничного целого. И страх уже никогда не возвращался к нему.

Измена

Отец с сыном сидели на кухне и разговаривали. Разговор получался не из приятных, и оба заметно нервничали. Отец крикнул: «Мать, принеси бутылку водки». Та, заглянув на кухню, попыталась возражать, но отец зло прикрикнул на нее, и она покорно достала из шкафчика бутылку. Потом подложив мужу и сыну в тарелки пельменей, вышла из кухни, тревожно прислушиваясь к продолжившемуся разговору.

«Ты знаешь, я всегда помогал ей. Я никогда не чурался стирать пеленки, даже ее вещи, если видел, что она не успевает. Мог и приготовить поесть. Мог и убрать. Но где-то должен быть и предел. А когда это входит в систему – это уже ненормально. И потом это хорошо, когда это оплачено вниманием и заботой в чем-то другом. А когда это воспринимается как норма, и от тебя еще требуют выполнения, и не просто выполнения, а идеального выполнения и любой работы, то тогда этот нонсенс».

«Жертва ради близких людей – это норма», – сказал отец», – «ждать какой-то оплаты – это и есть нонсенс».

«Не передергивай», – взорвался сын – «ты прекрасно понял, о чем я говорю. Когда человек, который рядом ведет себя так, как будто ты бесплатное приложение к его жизни, как будто ты ничто, как будто он приходит домой не как в святое место, а как в общежитие, только для того, чтобы пожрать и переспать, тогда это не семейная жизнь, а полная труба. Ты понимаешь, что мы уже полгода так живем. Я пытался по-всякому решить этот вопрос, пытался вызвать ее на откровенность. Ничего не получается. Она начинает говорить о том, что я все выдумываю. Что у нас все нормально и прочее, и прочее».

«Я. Я. Я.», – завелся отец. «Ты не замечаешь, что ты все время якаешь. Жизнь у вас изменилась. Она вышла на работу. Может быть, устает сильно. В чем-то можно и помочь, а где-то можно и перетерпеть».

«Можно», – отозвался сын, – «если знать, что человек, который рядом с тобой не подличает, не лицемерит и не лжет, глядя тебе в глаза».

«Так», – сказал отец, – «если ты с ней не хочешь жить, то уходи. Нечего морочить голову себе и другим».

«Во-первых, куда?» спросил сын, – «вас тут и так куча мала. А во-вторых, мой уход не оправдан перед окружающими. И так жить я не могу больше. Мне нужна рядом женщина, которая будет меня ценить и уважать».

«Э, куда хватил», – усмехнулся отец, – «ценить, уважать. Эти вещи с себя начинать надо».

Сын ничего не ответил. Выпил налитую рюмку, давая понять, что разговор окончен.

«В любом случае,» – подытожил разговор отец, «бить ее тебе никто права не давал».

«Я ее и не бил», отозвался сын, – «только замахнулся».

«Она сказала, что ты ее ударил», – сказал отец, стукнув кулаком по столу.

Мать вбежала в кухню, со страхом поглядывая то на отца, то на сына. Разговор был окончен. Сын встал, чтобы уйти.

«Сынок», – сказала мать, – «я там тебе собрала сумочку. В прихожей забери. «Уже идя по улице, он все еще продолжал мысленно спорить с отцом. «Ты еще не знаешь, что она последние полгода и спит со мною от случая к случаю. И то по обязанности. С резиновой куклой и то, наверное, было бы лучше спать. По крайней мере не чувствовал бы себя обманутым. Как можно жить с человеком, который на людях прижимается к тебе, ластится к тебе, а наедине ведет себя, как будто тебя нет рядом. Мерзкое, подлое лицемерие.

И мало того эта женщина на людях как бы наслаждается, что ты из-за ее лицемерия выходишь из себя, злишься. Она всеми силами пытается убедить всех, что вот она хорошая, и ласковая ко мне, и внимательная, а вот я полное дерьмо. Что это я на пустом месте строю невесть что, и что это я источник зол, что это я все выдумываю о ней. А она вот такая замечательная, хорошая, безгрешная.

Да лучше бы она открыто все сказала, как оно есть, чем так подличать, так лицемерить. Тогда бы я принял окончательное решение. И предпринял бы шаги к устройству собственной жизни. Ведь это подло, когда тот, кто рядом ведет долгую двойную жизнь, и не дает тебе возможности устроить жизнь собственную.

Да и не так-то оно и просто завести совестливому человеку пассию на стороне. А любовь явление редкое, пугливое и к зависимому человеку приходит с большой неохотой.

Может и правда, уйти на квартиру, пожить одному годик другой, да подождать эту вольную птицу. Так вот ведь и не все чувства к жене улеглись. Ещё кроме досады, горечи и злости, еще и надежда, и желание любить ее живет в душе. Хоть бы как-то откликнулась, хоть бы как-то отозвалась. И воспрянул бы, и делал бы для нее все с охотой, и любил бы ее как прежде».

Он не заметил, как разошелся и начал говорить вслух. Какая-то встречная женщина шарахнулась от него. Только тогда он опомнился и немного успокоился.

«Хорошо, что мы отправили сына к тёще», – продолжал размышлять он. – «Быть может, удастся нормально поговорить, и наладить отношения». Ему всё ещё хотелось верить, что он не прав в своих подозрениях. И он размечтался о том, что, всё наладится, и не надо будет никуда уходить, не надо будет пытаться начинать все сначала.

Уже подойдя к своей квартире, он услышал внутри её очень громкий разговор. Какая-то женщина что-то кричала. Прислушавшись, он все понял.

Резко толкнув дверь в квартиру, которая оказалась открытой, он ворвался вовнутрь, и, оставив сумку в прихожей, быстро прошел на кухню. Протолкнувшись через постороннюю женщину к своей жене, он со всей силы ударил ее в лицо, вложив в этот удар всю свою боль, всю свою обиду, всю свою злость на нее, за несбывшиеся надежды свои, за теперь уже явно невосстановимую жизнь свою, ранее казавшуюся устроенной и благополучной. Жена отлетела в сторону и, ударившись о холодильник, сползла на пол, и оттуда со страхом смотрела на него. Он разгоряченный, взбешенный, ринулся к ней с одним только желанием бить ее, бить до изнеможения. Он не чувствовал ничего, кроме никчемности и жены, и собственного я, и всей жизни. Женщина, оказавшаяся очень юркой, ловкой, подвижной, кинулась ему наперерез, и, обхватив его всем телом, загородила дорогу. Они чуть не упали на пол. Он в ярости попытался оттолкнуть ее, но она так плотно прижалась к нему, что он не смог этого сделать. А она, прижавшись к нему всем телом, начала гладить его по спине и шептать: «Тихо, тихо. Убьёшь ведь». Он сник, притих, а она все продолжала и продолжала гладить его по спине, и по рукам. А потом, увлекая его за собой, сказала: «Пойдем отсюда».

Жена все еще продолжала сидеть на полу, с ужасом наблюдая за происходящим. Женщина, наклонившись к ней, и, ощупав лицо, спросила:

«Челюсть цела?» Та молча кивнула головой.

До самой ее квартиры женщина что-то без умолку говорила, и все время держала его за руку. Он смутно понимал, что она говорит. Но ему был приятен и ее голос, и ее прикосновения.

«Муж забрал дочку, и сбежал к маме,» – сказала она, когда они вошли в ее квартиру. Она быстро накрыла на стол. Они немного перекусили, немного выпили, и потом, неожиданно друг для друга, как два изголодавшихся по близкому общению человека, проговорили до поздней ночи, рассказывая друг другу все о своей жизни. И женщина, чувствуя, что она с каждым мгновением нравится ему все больше и больше, все время норовила прикоснуться к нему, то рукой, то грудью, когда подавала что-нибудь.

В какой-то момент они оба решили, что пора отдыхать, и женщина пошла купаться. Вышла она из ванной в легком просвечивающем халатике на голое тело, нарочито расстегнутом внизу.

Увидев ее, он обомлел, и ему страстно захотелось прижаться ней, ласкать ее стройное упругое тело. Он встал к ней навстречу, а она, улыбнувшись ему, обняла его, прижалась к нему всем телом. И он с жадностью начал ласкать ее. Но она мягко оттолкнула его и тихо сказала: «Не спеши. Там в ванной я положила тебе чистое белье. Новое».

Он купался долго, с наслаждением, как бы смывая с себя прошлую, неустроенную внутреннюю жизнь. Чувствуя, как новые надежды наполняют его сердце, он плескался как ребенок. Потом долго обтирался и, переодевшись во все чистое, только тогда увидел, что пол в ванной сильно забрызган водой. Женщина, заглянув к нему, сказала: «Проходи в комнату я подотру здесь». Он прошел в комнату и, увидев книжный шкаф, начал рыться в книгах, неожиданно обнаружив там те книги, которые были ему интересны.

«Это моя библиотечка», – услышал он голос женщины. Обернувшись на ее голос, он увидел ее обнажённой, стоящей возле кровати. С минуту он стоял, зачарованно глядя на нее. Она, уловив его восхищение, счастливо рассмеялась и нырнула в постель.