Текст книги "Записки о Голландии 1815 года"

Письмо 16. Роттердам

На сих днях торжествовали здесь рождение короля. Войска были собраны в парад, после которого все бургомистры, первые чиновники городские и некоторые из граждан были приглашены на военный завтрак – мы также. И, в самом деле, в раскинутой палатке мы нашли водку, хлеб, сыр, салат и несколько плодов – слишком по военному!

День тезоименитства нашего государя также приближался; мы согласились, хотя нас было только 15 человек, сделать в сей день для голландцев завтрак и бал. Русские не жалеют денег там, где надобно показать народное хлебосольство. Сто человек было приглашено из города – и вместо завтрака нашли великолепный обед, во время коего, при ружейной пальбе, при громких восклицаниях пили за здоровье Александра. Музыка и песни русские не умолкали целый день. Скупые голландцы были вне себя.

Ввечеру жены и дочери наших гостей собрались разделить праздник наш – и мы протанцовали целую ночь. Все домы, где жили русские офицеры, были иллюминованы; улица, в коей давали бал, освещалась из конца в конец, стечение народу было чрезвычайное. На каждое наше ура голландцы отвечали тысячью повторений. Целый город, казалось, участвовал в нашем празднике.

Здесь мы были свидетелями энтузиазма голландцев к нашему государю, коего они видели в прошлом году – и любовь их к русским. In vino veritas[34]34
  Истина в вине (лат. – Сост.).


[Закрыть], говорит пословица – и молчаливые голландцы излились в сей день пред нами.

Но этот праздник был прощальный: мы получили повеление сесть на фрегаты наши, находящиеся еще в Гельвет-Слюйсе и отправиться в Россию.

Мой хозяин, С. Жакоб, сделал также для меня прощальный ужин, созвав всех моих знакомых голландцев. Дети С. Жакоба прощались и плакали; мать увещевала детей – и плакала; С. Жакоб уговаривал их не плакать – со слезами, а я, растроганный, подвигнутый благодарностию, мог ли остаться равнодушным?

Судьба играет нами – сводит людей в отдаленности, дружит их – и разлучает. Не советую вам, любезные мои, дружиться в чужих краях, разлука там тяжелее, потому что безнадежна.

P. S. Гельвет-Слюйс. Удерживаю письмо для того, чтоб известить вас отсюда о нашем отправлении. Мы выступили из Роттердама, сопровождаемые целым почти городом: добрые русские привязали к себе всех жителей. Три женщины провожали нас даже до сего места, и одна из них неотменно хотела следовать в Россию за пригожим 24 летним молодцом моей роты. Она плакала, рвалась, просилась с нами, убеждала своею любовью, но ей отвечали, что у нас на корабли запрещено брать женщин. Тем лучше, твердила она, дайте же мне мундир, я иду в российскую службу – и вам не должно более считать меня женщиною! С сожалением, что не могли привезти в Россию сего образца любви героической, отказали ей еще раз – и она, в отчаянии, уведена была с берега своими подругами.

Заключаю обращением к вам, друзья мои! Вы требовали описания Голландии – и вот мои письма! В них я сказал все то, что знаю и что могу сказать о ней. Ежели в сих письмах не найдете глубоких мыслей, вспомните, что я должен был все видеть мимоходом, ежели не найдете цветов, – подумайте, что я говорю не об Италии. Там природа сделала все для неблагодарного человека – здесь человек сделал все из неблагодарной природы; там все вдохновение, здесь – строгая точность.