Книга: Сергий Радонежский - Николай Борисов

Стоя на научно-критической позиции, Борисов дистанцируется от тех церковных историков, творчество которых сложно разграничить с агиографией. При этом, к самой Церкви он относится уважительно (особенно когда речь идёт о самых достойных её представителях, таких, как герой биографии), в то же время не закрывая глаза на её недостатки (жадность некоторых церковников, борьба между ними за митрополичью кафедру). Оценивать истории о видениях преподобного и совершённых им чудесах Борисов тактично отказывается. В этом он, в общем-то, прав. Чудеса — это предмет ведения богословия, а не исторической науки; историки и культурологи могут изучать лишь восприятие чудесного в сознании людей той эпохи — что автор и делает.

Между прочим, как-то раз на лекции Борисов рассказывал, что однажды РПЦ предложила ему переиздать биографию Сергия за церковный счёт, при условии небольшой корректировки текста. Борисов, как разумный человек, естественно дал предварительное согласие. Но… количество правок, предложенных церковным редактором, оказалось таким, что это была бы уже другая книга. На том дело и закончилось.

Стиль текста, оставаясь академическим, включает в себя немало художественных элементов, благодаря чему читать биографию довольно легко. Вот только… зачастую автор цитирует источники на древнерусском языке, не заморачиваясь их переводом на современный русский. Понятно, что для него, человека, много лет занимающегося средневековой историей Руси, этот язык уже стал едва ли не родным. Но… лично мне иногда было нелегко вникнуть в смысл этих фрагментов — притом, что у меня есть историческое образование. Ещё одна особенность текста — множество осторожных оговорок и предположений, вызванных тем, что достоверных фактов о жизни Сергия Радонежского (да и о средневековой истории Руси вообще в принципе) известно не так уж много. Предположения иногда дополняются патетическими восклицаниями —

Вновь зло торжествовало над добром, право людей на свободу попиралось насилием. Кто не повторял тогда в разоренной татарами тверской земле и иных пострадавших от «Федорчуковой рати» землях: «Боже отмщений, Господи, Боже отмщений, яви Себя! Восстань, Судия земли, воздай возмездие гордым. Доколе, Господи, нечестивые, доколе нечестивые торжествовать будут?» (Псалтирь, 93, 1-3).

— звучит всё это, конечно, очень красиво, но… откровенно говоря, я сомневаюсь, что неграмотные крестьяне вот так вот запросто могли цитировать Псалтирь, сокрушаясь из-за разорения их земли ордынцами.

Недостаток достоверных сведений автор уверенно компенсирует воображением (которое нельзя путать с чистой фантазией), благодаря чему изображает жизнь людей русского Средневековья так, что это граничит с художественной литературой:

Перед мучительным вопросом, что делать дальше, оказался и Кирилл. О себе он беспокоился меньше всего. Жизнь клонилась к закату. Годы тревог, невзгод и унижений тяжким бременем лежали на ссутулившихся плечах.

Митрополит долгим, тяжелым взором смотрел на Сергия. Тот поднял глаза. Взгляды их встретились. В синих, словно промытых родниковой водой глазах отшельника застыл покой.

Лично мне немного странно встречать такие словесные конструкции в научной (ладно-ладно, научно-популярной) монографии. Но это скорее хорошо, чем плохо. Если автор-учёный может и умеет в литературный язык, то почему бы и нет?

Подлинная личность Сергия для современных людей, на самом деле, остаётся загадкой. Житие преподобного, написанное его учеником Епифанием Премудрым и обработанное Пахомием Логофетом — это агиографическое произведение, которое не может быть достоверным историческим источником. Спецификой литературного жанра отмечено и «Сказание о Мамаевом побоище», одним из персонажей которого Сергий является. В летописях упоминания о его деятельности, по сути, фрагментарны. Собственных письменных сочинений радонежский игумен не оставил. В результате точная реконструкция личности основателя самого известного русского монастыря невозможна, и все размышления на эту тему могут быть только гипотетическими.

В интерпретации Борисова Сергий выглядит как человек умный, для своего времени хорошо образованный, обладающий способностями организатора — и при этом сделавший смыслом своей жизни христианские ценности в их изначальном, евангельском понимании. Ключевая черта его характера — это смирение и отказ от гордыни (термин «гордость» — не самый удачный, потому что этим словом часто называют совершенно нормальное чувство собственного достоинства). Эти качества проявляются в его трудолюбии, в искреннем, а не ритуальном, отказе принять священнический сан, в добровольном уходе из собственного монастыря из-за разногласий со старшим братом, заявившем о своих претензиях на игуменство, в том, что Сергий никогда не ездил верхом на лошади и ходил пешком даже на самые дальние расстояния. С другой стороны, ему были свойственны самоуважение и уверенное чувство собственного достоинства, одной из причин которого Борисов называет аристократическое происхождение Сергия. Это самоуважение проявлялось, например, в том, что Сергий не носил вериг, как это делал Феодосий Печерский, не встал на путь юродства Христа ради, да и вообще, похоже, чуждался тех практик монашеского подвига, которые у нас обычно ассоциируются с темнотой и мракобесием.

Если реконструкция характера и мировоззрения Сергия современными историками может быть только гипотетической, то его роль в жизни Церкви в конкретный исторический период можно описать довольно точно. Прежде всего, нужно понимать место Сергия в системе личных связей внутри церковной иерархии. Старший брат радонежского игумена, Стефан, будучи монахом в московском Богоявленском монастыре, подружился там с другим иноком — в миру этого человека звали Елевферий Бяконт, а через несколько лет он стал известен как Алексий, митрополит Киевский и всея Руси. Сам Стефан через какое-то время после возвышения своего друга стал духовником великого князя Симеона Гордого — этот статус говорил об очень большом личном доверии со стороны правителя Московского княжества. Поэтому, кстати, я думаю, что если простой народ почитал Сергия Радонежского в первую очередь за праведную жизнь, то на отношении к нему князей и бояр отражалось и понимание его связи с высшими церковными иерархами Руси. Наконец, нужно учитывать и корни самого Варфоломея Кирилловича, происходившего из пусть и не московского, а ростовского, но всё-таки боярства — в результате московская верхушка воспринимала Сергия как человека своего круга, близкого в социальном отношении.

Благодаря сочетанию всех этих факторов — личной праведности и основанного на ней авторитета, опыта организации монастырской жизни, собственных хороших отношений с Сергием — митрополит Алексий выбрал радонежского игумена для начала проведения монастырской реформы. Смысл преобразований был в переходе от келейного «особного жития», когда каждый монах вёл своё собственное хозяйство и с другими братьями встречался, по сути, только во время общей молитвы, к «общему житию» с общим хозяйством, общей трапезой и иерархией, минимально необходимой для производства ресурсов и их распределения. Реформа должна была дать повышение нравственного уровня монашества, который тогда (как, наверное, и всегда) критиковался: общая собственность более-менее гарантировала равенство иноков, а совместная жизнь давала множество возможностей для отработки христианских добродетелей — в первую очередь, смирения, любви к ближним своим и помощи им. А ещё это облегчало церковному начальству контроль за монахами — но на этом аспекте Борисов не останавливается. В свою очередь, повышение нравственного уровня и усиление контроля вместе снижали вероятность возникновения еретических движений, враждебных официальной церкви.

По сути, Сергия нельзя назвать ни подчинённым Алексия (формально, конечно, игумен был подчинён митрополиту, но сейчас я говорю об их реальных отношениях), ни постоянным партнёром по совместной деятельности. Скорее, Сергий был союзником Алексия в решении нескольких конкретных задач. Существенно различалось и их мировоззрение — если Алексий был поборником московского дела, апологетом развивающейся монархии потомков Даниила и, фактически, государственным деятелем в митре и с панагией на шее, то Сергий в своей духовной жизни поднялся на такую высоту, что стоял уже над вопросами государства и национальности, став фигурой общехристианского масштаба. Это, кстати, не гипербола — сегодня Сергий Радонежский почитается не только в православии, но и в католичестве и англиканстве, несмотря на то, что жил он уже после раскола Церкви на западную и восточную.

Нижегородская тема в книге для меня особенно интересна. Посещение в 1365 году Сергием Нижнего Новгорода, который тогда был столицей самостоятельного княжества, и запрет на служение в церквях, наложенный им, чтобы принудить нижегородцев к подчинению Москве — это достаточно широко известный факт его биографии. А дальше начинаются интересные моменты. По мнению Борисова, которое он основывает на сравнении текстов летописей и небольшом открытии другого историка, В. А. Кучкина, церкви были закрыты (и, кстати, безуспешно — нижегородский князь Борис Константинович договариваться в Москву так и не поехал) не Сергием, а руководителями предыдущей московской церковно-дипломатической миссии — Герасимом и Павлом. Да и, откровенно говоря, репрессивные меры с характером Сергия вяжутся довольно плохо. А ещё — нужно понимать, в каких условиях было совершено это путешествие. Верный монашескому обету, Сергий ходил только пешком и никогда не ездил на лошади. А ещё — он шёл из будущего Сергиева Посада (тогда города ещё не было) в Нижний Новгород в разгар эпидемии чумы — поступок необычно смелый, а по меркам современных людей так и вовсе безрассудный.

Вообще, если подумать об эпидемиях чумы и других болезней, карательных походах ордынцев, набегах князей, стремившихся разрушить экономическую базу своих конкурентов в борьбе за великое княжение и поэтому разорявших деревни на их территории, наконец, о простых неурожаях, приводивших к голодным годам — ничуть не удивляешься, что люди Средневековья чуть ли не каждый год ожидали конца света. При таком количестве бедствий для возникновения эсхатологических настроений даже знаменитая религиозность средневековых людей была не сильно-то и нужна.

Если нижегородская тема в биографии интересна как частность, то московская — как глобальный исторический фон, на котором разворачиваются события жизни конкретного русского монаха. Рассказывая об историческом контексте, Борисов уделяет Москве довольно много внимания — хотя вообще в принципе книга не о возвышении Москвы и собирании русских земель. Что обращает на себя внимание — Борисов, оставаясь на позициях научной объективности, не обеляет московских князей, показывая их жестокость и неразборчивость в средствах. Он говорит о том, как Иван Калита вместе с ордынцами разорил Тверь, где правил его конкурент Михаил Ярославич, и о том, как слуги Дмитрия Донского запросто ограбили и посадили под замок неугодного митрополита, назначенного Константинополем. Лично мне показалась странной логика автора в его рассказе о женитьбе Симеона Гордого на тверской княжне: Борисов почему-то объясняет этот брак в первую очередь покаянием московского князя, его желанием загладить свою вину за всё то зло, которое причинили тверичам потомки Даниила, и только во вторую — политическим расчётом на возможное в будущем объединение двух княжеств (что на мой взгляд намного вероятнее). В ходе чтения у меня появились кое-какие мысли о личности Дмитрия Донского, но их я лучше выскажу в рецензии (которая когда-нибудь будет) на его биографию (которую я когда-нибудь прочитаю).

В сущности, работа Борисова — это рассказ о тех фактах жизни Сергия, что известны по житию и летописям, дополненный расширенным научным комментарием об историческом контексте жизни святого. Комментарий этот настолько обширен, что иногда главный герой биографии даже теряется на его фоне. Конечно, хотелось бы больше подробностей именно о самом Сергии, да где же их взять, если источники настолько скудны? В истории жизни радонежского игумена Борисов разбирается действительно хорошо. Вполне убедительны его объяснения хронологических неувязок в житии Сергия касательно датировки назначения его игуменом монастыря, его анализ сведений о посещении Сергия князем Дмитрием накануне Куликовской битвы. Можно сказать, что биография получилась беллетризованной, потому что строго научную биографию Сергия написать попросту невозможно — известных исторических фактов для этого явно недостаточно. Что ж, на том материале, который имелся в его распоряжении, Борисов смог написать вполне достойную книгу.