Текст книги "История России XIX – начала XX вв."

«Философическое письмо», опубликованное в «Телескопе», стало прологом великого спора о прошлом, настоящем и будущем России, о ее месте в семье просвещенных европейских государств, о русском народе и его роли в мировой истории, об истинном и казенном патриотизме. Начатый в литературных салонах Москвы, этот спор привел к оживлению общественной жизни, к возникновению на рубеже 1830‑1840‑х гг. новых идейных течений.

2. Славянофилы и западники

«Замечательное десятилетие». Сороковые годы XIX в. в историю русского общества вошли как «замечательное десятилетие», как время обостренных духовных исканий и идейных споров. Деятели, чьи убеждения сформировались в те годы, называли себя людьми сороковых годов и гордились этим наименованием. Это было поколение либералов-идеалистов, оно действовало в атмосфере более живой, чем в предшествующее десятилетие, хотя общественное оживление было относительным. Средоточием умственной жизни была Москва, где в гостиных блистали П. Я. Чаадаев, А. И. Герцен и А. С. Хомяков. Заметная роль принадлежала воспитанникам Московского университета, для которого «замечательное десятилетие» было блестящей эпохой. Закономерно, что именно в Москве года три-четыре спустя после появления «Философического письма» были высказаны новые воззрения на характер русского исторического развития, на его взаимосвязь с европейским. Споры шли о судьбе России.

Постепенно участники московских споров соединились в два кружка, названия которых носили полемический характер: западников и славянофилов. Возникновение западничества и славянофильства было подготовлено всем ходом общественного развития после 14 декабря, но именно публикация «Философического письма» П. Я. Чаадаева привела к их окончательной кристаллизации.

Западники и славянофилы много спорили. Их споры были парадоксальным отражением глубокого внутреннего единства обоих течений. На одну из сторон этого единства указал Герцен: «Да, мы были противниками их, но очень странными. У нас была одна любовь, но неодинакая. У них и у нас запало с ранних лет одно сильное, безотчетное, физиологическое страстное чувство, которое они принимали за воспоминание, а мы – за пророчество: чувство безграничной, обхватывающей все существование любви к русскому народу, русскому быту, к русскому складу ума. И мы, как Янус или как двуглавый орел, смотрели в разные стороны, в то время как сердце билось одно».

Что разделяло славянофилов и западников в их любви к России и к русскому народу?

Люди сороковых годов приняли казенную мысль о том, что «Россия – вне Европы». Западники и славянофилы были близки в подходе к русскому прошлому, которое они считали отличным от прошлого европейских народов. В. Г. Белинский, который был, по словам И. С. Тургенева, «центральной натурой» сороковых годов, писал: «Россию нечего сравнивать со старыми государствами Европы, в которых история шла диаметрально противоположно нашей, и давно уже дала и цвет, и плод». При этом славянофилы воспевали светлый идеал Древней Руси, а западники отрицали саму мысль о сравнении ее с великим европейским Средневековьем. Одни идеализировали прошлое, другие рисовали его одной черной краской.

Что объединяло славянофилов и западников? Критическое отношение к настоящему. Не принимая крепостные порядки, люди сороковых годов подвергали сомнению и другие стороны николаевской системы, ее внутреннюю и внешнюю политику. Они отстаивали свободу совести, слова, печати, общественного мнения, отрицали революционные преобразования.

Острые споры шли о будущем. Западники верили в европейское будущее России, восхищались делом Петра I и мечтали о дальнейшей европеизации страны. Россия не Европа, но она должна стремиться ей стать – таков примерный ход их рассуждений. Славянофилы порицали Петра I за раздор и насилие, внесенные в русскую жизнь, внимательно изучали общину, в которой видели залог русского решения социальных вопросов, гарантию от «язвы пролетариатства». Россия не Европа, и до тех пор, пока это так, в ней невозможна революция, полагали славянофилы.

Славянофильство и западничество, возникшие в условиях кризиса крепостной России, отразили попытки либералов создать целостные концепции преобразования страны.

В основе своей спор западников и славянофилов был спором о пути буржуазного развития: европейском, который воспринимался как универсальный, либо особом, русском. Девизом людей сороковых годов стали слова Белинского: «Социальность, социальность – или смерть!» Отсюда сам Белинский делал вывод, который был неприемлем для западников и славянофилов: «Но смешно и думать, что это может сделаться само собою, временем, без насильственных переворотов, без крови».

Отстранив революционный вывод В. Г. Белинского, либералы-идеалисты жили, как писал славянофил Ю. Ф. Самарин, «повернувшись спиной к вопросам политическим». Политическим интересам передового общества александровского времени (конституция, республика, военная революция) они противопоставляли социальные проблемы – крестьянскую реформу, согласие сословий, общественное воспитание. Главным своим делом они считали прекращение крепостных отношений.

Вопрос о крепостном праве. Московские споры, о чем бы они ни велись и какие бы формы ни принимали, в конечном счете сводились к обсуждению вопроса о крепостном праве, они сыграли исключительную роль в пробуждении общественного внимания к судьбе крепостной деревни. В крепостном состоянии люди сороковых годов единодушно видели врага русского народа. Так, И. С. Тургенев вспоминал: «В моих глазах враг этот имел определенный образ, носил известное имя: враг этот был – крепостное право. Под этим именем я собрал и сосредоточил все, против чего я решил бороться до конца – с чем я поклялся никогда не мириться… Это была моя Аннибаловская клятва; и не я один дал ее себе тогда. Я и на Запад ушел для того, чтобы лучше ее исполнить».

Вопрос, где «лучше» – на «Западе» или на «Востоке», оставался спорным, но враг был общим. В начале 1849 г. А. С. Хомяков писал Ю. Ф. Самарину: «Наша эпоха, может быть, по преимуществу зовет и требует к практическому приложению. Вопросы подняты, и так как это вопросы исторические, то они могут быть разрешены не иначе, как путем историческим, т. е. реальным проявлением в жизни. Для нас, русских, теперь один вопрос всех важнее, всех настойчивее. Вы его поняли, и поняли верно». Вопрос этот – крестьянский, вопрос о крепостном праве в России.

Первые подступы к будущей реформе были сделаны либералами-идеалистами. В 1841 г. западник А. П. Заблоцкий-Дестовский составил записку «О крепостном состоянии в России», в 1847 г. славянофил А. И. Кошелев опубликовал в «Земледельческой газете» статью, где доказывал преимущества «охотного», вольного труда перед трудом невольным.

Исторический смысл споров западников и славянофилов раскрыл их современник П. В. Анненков: «Между партиями таилась, однако же, одна связь, одна примиряющая мысль, более чем достаточная для того, чтоб открыть им глаза на общность цели, к которой они стремились с разных сторон… Связь заключалась в одинаковом сочувствии к порабощенному классу русских людей и в одинаковом стремлении к упразднению строя жизни, допускающего это порабощение или даже именно на нем и основанного».

В 1839 г. И. В. Киреевский и А. С. Хомяков, поэт и философ, когда-то споривший с Рылеевым о допустимости военной революции, обменялись посланиями, где содержался ответ и Чаадаеву, и сторонникам официальной идеологии. Вместо противопоставления России и Европы Хомяков ставил вопрос по-иному: «Что лучше, старая или новая Россия? Много ли поступило чуждых стихий в ее теперешнюю организацию? Приличны ли ей эти стихии? Много ли утратила она своих коренных начал и таковы ли были эти начала, чтобы нам о них сожалеть и стараться их воскресить?» Соглашаясь с Хомяковым, И. В. Киреевский заметил: «Если старое было лучше теперешнего, из этого еще не следует, чтобы оно было лучше теперь».

Кружок славянофилов. С этого обмена посланиями начинается история славянофильства и славянофильского кружка. Зачинатели течения пытались в форме историко-философских размышлений наметить программу российского либерализма. Хомяков указывал на «прекрасное и святое значение слова «государство»»; подчеркивал необходимость для России сильной центральной власти, но мечтал о времени, когда в «просвещенных и стройных размерах, в оригинальной красоте общества, соединяющего патриархальность быта областного с глубоким смыслом государства, представляющего нравственное и христианское лицо, воскреснет Древняя Русь».

Называя достоинства старой Руси, которые следует воскресить, Хомяков не столько идеализировал прошлое, сколько перечислял преобразования, необходимые николаевской России: «грамотность и организация в селах»; городской порядок, распределение должностей между гражданами; заведения, которые облегчали бы «низшим доступ к высшим судилищам»; суд присяжных, суд словесный и публичный. В допетровской Руси не существовало крепостного права, «если только можно назвать правом такое наглое нарушение всех прав»; было равенство, почти совершенное, всех сословий, «в которых люди могли переходить все степени службы государственной и достигать высших званий и почестей». Власти собирали «депутатов всех сословий для обсуждения важнейших вопросов государственных». Не нарушалась свобода церкви. Хомяков излагал программу либеральных перемен, переведенную на язык исторических воспоминаний.

Вокруг Хомякова и И. Киреевского сложился славянофильский кружок, который объединял представителей дворянской общественности, получивших сходное образование и воспитание. Просуществовал он почти четверть века, в николаевское время его члены были хранителями либеральной традиции, играли роль общественной оппозиции правительству. Среди славянофилов были поэты, историки, экономисты, литературные критики, почти все они были связаны с Москвой и Московским университетом. Помимо зачинателей славянофильства, видную роль в кружке играли К. С. и И. С. Аксаковы, П. В. Киреевский, Л. И. Кошелев, Д. А. Валуев, Ю. Ф. Самарин, В. А. Черкасский. Замечательной особенностью кружка было активное и равноправное участие в его делах женщин – А. П. Елагиной, Е. А. Свербеевой, Н. П. Киреевской, Е. М. Хомяковой, В. С. Аксаковой.

Признанным вождем славянофилов был Алексей Степанович Хомяков, который главной задачей считал воспитание общества на началах, указанных славянофилами. Эти начала он угадал в русском народе, отыскал в русской истории. Доказательством самобытности России он считал крестьянскую общину, которую понимал как союз людей, основанный на нравственном начале. Он утверждал: «Община есть одно уцелевшее гражданское учреждение всей русской истории. Отними его – не останется ничего; из его же развития может развиться целый гражданский мир». Он был устремлен в будущее и требовал от единомышленников отстранить «всякую мысль о том, будто возвращение к старине сделалось нашею мечтою». Огромное значение Хомяков, как и И. Киреевский, придавал православию – вере русского народа.

Из кружка Станкевича пришел к славянофильству К. С. Аксаков, чьи историко-публицистические работы богаты размышлениями о народе и народности, призывами «погрузиться в глубину русского духа». Он питал искреннюю неприязнь к «бесплодно-разрушительным революциям Европы», «безобразной буре Европейского Запада» противопоставлял «красоту тишины Европейского Востока». Он критиковал западную моду, делал попытки переодеться в русское платье. Аксаковский патриотизм был высокой пробы. Одновременно он подчеркивал необходимость свободного развития всех народов, восклицая: «Да здравствует каждая народность!»

По его мнению, со времен Петра I самодержавие вело страну к революции, он считал, что сохранение петровской правительственной системы, которая делает из подданного раба, вызывает «революционные попытки, которые сокрушат, наконец, Россию, когда она перестанет быть Россией». Он обличал иго государства и рисовал идеальные отношения правительства и народа: «Правительству – неограниченная свобода правления, исключительно ему принадлежащая, народу – полная свобода жизни и внешней, и внутренней, которую охраняет правительство. Правительству – право действия и, следовательно, закона; народу – право мнения и, следовательно, слова. Вот русское гражданское устройство! Вот единое истинное гражданское устройство!»

По воззрениям К. С. Аксакова, народу принадлежали «неполитические» права: свобода слова, печати, общественного мнения, которому он придавал огромное значение: «Общественное мнение – вот чем самостоятельно может и должен служить народ своему правительству». Для выяснения общественного мнения власть обязана созывать Земские соборы.

В защите свободы слова К. Аксаков далеко превзошел всех деятелей российского либерализма. Он завещал брату Ивану: «Лучшее средство уничтожить всякую вредность слова есть полная свобода слова… Какой недостойный страх свободы! Все злое исчерпывается одним словом: рабство. Всякое благо исчерпывается одним словом: свобода. Надо, наконец, понять, что рабство и бунт неразлучны, это два вида одного и того же. Надо понять, что спасение от бунта – свобода».

«Славянской» партии противостояли «европейцы».

Кружок западников. Московский кружок западников сложился к 1842 г. Во главе его стоял Т. Н. Грановский. В университете он читал курс истории Средних веков и, по выражению Герцена, «думал историей, учился историей и историей впоследствии делал пропаганду». Он был кумиром московского студенчества, которое учил «сочувствию к Европе». Он воспитывал молодое поколение для «долгого служения нашей великой России, России, преобразованной Петром, России, идущей вперед и с равным презрением внимающей и клеветам иноземцев, которые видят в нас только легкомысленных подражателей западным формам, и старческим жалобам людей, которые любят не живую Русь, а ветхий призрак, вызванный ими из могилы».

На публичные лекции Т. Н. Грановского собирались лучшие представители дворянского общества. Его взгляды отличались здравым подходом к вопросу о национальном достоинстве, вниманием к правам личности и к общественным условиям, обеспечивающим эти права. Он рассказывал о конституционных гарантиях и парламентском устройстве европейских стран, не скрывал своего неприятия казенного патриотизма, противостоящего европейскому просвещению.

В университете вокруг Грановского объединились молодые профессора С. М. Соловьев, К. Д. Кавелин, П. Г. Редкий, П. Н. Кудрявцев, А. И. Чивилев, чья общественная деятельность стала естественным продолжением научных занятий. Кроме коллег по университету, к нему тяготели литераторы И. П. Галахов, В. П. Боткин, Н. X. Кетчер, актер М. С. Щепкин. Во второй половине 1840-х-начале 1850‑х гг. московский кружок западников пополнили В. Ф. Корш, М. Н. Катков, И. К. Бабст, И. В. Вернадский, П. М. Леонтьев, Б. Н. Чичерин – фигуры заметные в научном и общественном мире, но внутреннее единство оказалось нарушенным.

В спорах со славянофилами западники ощущали поддержку А. И. Герцена и Н. П. Огарева, но в их отношениях всегда дремали «зачатки злых споров 1846 года», когда герценовский материализм и атеизм был отвергнут Грановским. В следующем году Герцен уехал за границу.

Заметную роль играл петербургский кружок западников, который возглавлял В. Г. Белинский, чье ближайшее окружение составляли литераторы П. В. Анненков, И. И. Панаев, И. Д. Галахов. Петербургское западничество отличалось от московского принципиальностью и бескомпромиссностью. Если Белинский постоянно обличал и высмеивал славянофилов, то Грановский высказывался за согласие западников и славянофилов. Его соратник Н. А. Мельгунов ждал даже появления третьей, высшей партии, которая признает необходимость и равнозначность обоих направлений и неоспоримо докажет, что «Россия есть Россия, но вместе и часть Европы».

К петербургским западникам примыкали писатели И. С. Тургенев, Н. А. Некрасов, И. А. Гончаров, Д. В. Григорович, А. Ф. Писемский, В. А. Соллогуб, М. Е. Салтыков-Щедрин, литературные критики А. В. Никитенко, А. В. Дружинин, В. Н. Майков, экономист В. А. Милютин, издатель журнала «Отечественные записки» А. А. Краевский. Влияние литераторов-западников на русских читателей было исключительно велико. Западнические «Отечественные записки» и «Современник», где сотрудничал Белинский, широко расходились по России. Салтыков-Щедрин вспоминал, как, «воспитанный на статьях Белинского», он «естественно примкнул к западникам».

Славянофилы в николаевское время постоянного печатного органа не имели, и образованная Россия судила об их учении из вторых рук, в пересказе, часто недоброжелательном. Третье отделение поощряло Краевского к «помещению в его журнале статей в опровержение славянофильских бредней».

Проекты реформ. Крымскую войну, войну России с европейской коалицией, люди сороковых годов восприняли как воплощение в николаевской внешней политике казенного тезиса об изначальной противоположности интересов России и Европы. Именно западники и славянофилы положили начало печальной традиции российской интеллигенции желать поражения России. Западник Е. М. Феоктистов вспоминал о настроениях в кружке Грановского: «Конечно, только изверг мог бы радоваться бедствиям России, но Россия была неразрывно связана с императором Николаем, а одна мысль, что Николай выйдет из борьбы победителем, приводила в трепет. Торжество его было бы торжеством системы, которая глубоко оскорбляла все лучшие чувства и помыслы образованных людей и с каждым днем становилась невыносимее. Ненависть к Николаю не имела границ».

В годы войны славянофилы и западники занялись разработкой конкретных проектов освобождения крепостных крестьян. Над обстоятельными записками о будущей реформе работали Самарин, Кавелин, Кошелев, Черкасский. Либералы-идеалисты чутко реагировали на нарастающее недовольство народа, на военные поражения и хозяйственные неурядицы. Они были озабочены тем, как выйти из политического и экономического кризиса, как предотвратить социальный взрыв.

После воцарения Александра II отношение людей сороковых годов к правительству изменилось. Подчеркивая, что почин в осуществлении реформ – прерогатива самодержавной власти, они взяли курс на сотрудничество с ней, итогом которого стали знаменитые Великие реформы. Специальным органом, где обсуждались вопросы крестьянской реформы, стал издаваемый Кошелевым журнал «Сельское благоустройство». Самарин, Кавелин, Кошелев, Чичерин искали пути реализации тех идей, что были высказаны в московских спорах сороковых годов. Либералы-идеалисты участвовали в работе губернских по крестьянскому делу комитетов и в Редакционных комиссиях, они показали себя умелыми и опытными практическими деятелями. «Человеком реформы» называли современники Юрия Самарина, чей вклад в дело освобождения крестьян был исключительным.

На почве практической работы в канун крестьянской реформы позиции западников и славянофилов неуклонно сближались. Либералы-идеалисты обретали единство, недоступное в николаевское время. В предреформенные годы они решительно отмежевались от Герцена и его антиправительственных призывов. К. Д. Кавелин и Б. Н. Чичерин обратились к создателю Вольной русской типографии с программным письмом, где высказали уверенность, что «только через правительство у нас можно действовать и достигнуть каких-нибудь результатов». Разрыв между демократией и либерализмом, который в спорах 1846 г. обозначился как разногласия по религиозно-философским вопросам, потребовал четкого определения общественно-политической позиции. Либералы-идеалисты сделали свой выбор, обратившись к Герцену со словами: «Ваши революционные теории никогда не найдут у нас отзыва, и ваше кровавое знамя, развевающееся над ораторской трибуной, возбуждает у нас лишь негодование и отвращение».

После 19 февраля 1861 г. кружки западников и славянофилов окончательно прекратили свое существование. Мнение остававшихся в живых участников споров сороковых годов выразил князь В. А. Черкасский: «В настоящую минуту и прежнее славянофильство, и прежнее западничество суть уже отжитые моменты, и возобновление прежних споров и прежних причитаний было бы чистым византизмом».

3. Идеи социализма и Россия

Европейский социализм и русское общество. Вторая четверть XIX в. была временем широкого распространения в Европе социалистических идей. Разновидности социализма обрели силу во Франции, Англии и в германских землях, они находили выражение в сочинениях мыслителей, политиков и модных писателей. Труды Сен-Симона, Ламеннэ, Фурье, Консидерана, Дизраэли, Оуэна вошли в круг чтения просвещенной публики. Проникали они и в Россию.

Социалистическая идея была проста и привлекательна. В ее основе лежали неприятие принципа частной собственности, критика буржуазных отношений и вера в возможность построения общества, где не будет эксплуатации человека человеком. Объективной основой интереса к социализму были глубокие противоречия, характерные для раннебуржуазного общества, где свободная конкуренция не имела социальных ограничений, что порождало глубочайший антагонизм между богатыми и бедными. Обладавший поразительной социальной зоркостью П. Я. Чаадаев утверждал: «Социализм победит не потому, что он прав, а потому, что не правы его противники».

Обличая подражательность русского общества, А. С. Хомяков высмеивал переменчивость общественных настроений от екатерининского к николаевскому времени: на смену энциклопедистам французского толка пришли немецко-мистические гуманисты, которых готовы потеснить «тридцатилетние социалисты». Славянофил заключал: «Грустно только видеть, что эта шаткость всегда готова брать на себя изготовление умственной пищи для народа. Это грустно и смешно, да, к счастью, оно же и мертво, и по тому самому не прививается к жизни». Утверждение о том, что социализм в России мертв, было опрометчиво.

Кружок Герцена и Огарева. Кружок студентов Московского университета, который сложился в 1831 г. вокруг А. И. Герцена и Н. П. Огарева, исповедовал преклонение перед идеалами декабристов и Французской революции, его члены отвергали казенный патриотизм, сочувствовали восставшим полякам, читали политическую литературу.

Взгляды молодых людей, среди которых были Н. И. Сазонов, В. В. Пассек, Н. X. Кетчер, Н. М. Сатин, не отличались определенностью, они проповедовали, говоря словами Герцена, «свободу и борьбу во все четыре стороны». Через три года после возникновения кружка его члены, обвиненные в пении «пасквильных песен», каковыми власти считали свободолюбивые песни П. Беранже, были арестованы и сосланы.

Именно кружок Герцена и Огарева стал первым, где вполне определенно проявился интерес к идеям социализма, которые понимались как «целый мир новых отношений между людьми». Члены кружка обсуждали сочинения Фурье и Сен-Симона и, как позднее писал Огарев, клялись, «что посвятим всю жизнь народу и его освобожденью, основою положим социализм».

Молодые Герцен и Огарев были далеки от самостоятельной разработки социалистических идей. Столь же далеки от этого были многочисленные русские почитатели романов Жорж Санд, которая воспевала социальное равенство и равноправие женщин. Вместе с тем в обществе постепенно происходили перемены, которые дали основание И. В. Киреевскому заявить, что вопросы политические удаляются на второй план и что передовые мыслители «переступили в область вопросов общественных».

Виссарион Григорьевич Белинский. Выдающуюся роль в этом процессе сыграл Белинский. Литературный критик, чей журнальный дебют пришелся на середину тридцатых годов, он был, как когда-то Н. М. Карамзин, подлинным властителем дум. На его статьях воспитывалось не одно поколение. И. Аксаков признавал: «Много я ездил по России: имя Белинского известно каждому сколько-нибудь мыслящему юноше, всякому, жаждущему свежего воздуха среди вонючего болота провинциальной жизни».

В подцензурной печати Белинский умел отстаивать идеи подлинного демократизма. Первым из русских мыслителей он заговорил о значении социальных вопросов, будущее решение которых он увязывал с отстаиванием прав свободной личности: «Что мне в том, что живет общее, когда страдает личность».

Идейная эволюция Белинского была непростой, для него были характерны крайности, переход из одной стадии развития в другую. Вынеся из кружка Станкевича интерес к философским вопросам, убеждая своих читателей в важности вопросов социальных, он не был ни самостоятельным философом, ни оригинальным политическим писателем. Общественные перемены, необходимость которых была для него очевидна, он связывал то с просвещением народа, то с самодержавной инициативой, то с революционными переворотами. В разное время он восторженно писал о якобинцах и Николае I. Сила Белинского заключалась в его искренности и умении убеждать.

Начало «замечательного десятилетия» он встретил, примирившись с николаевской действительностью, которую он оправдывал, неверно понимая формулу Гегеля «все действительное разумно». Преодолев «насильственное примирение», Белинский пришел к идее «воспитания в социальности». Критика общественных отношений прошлого и настоящего («отрицание – мой Бог») связана у него с верой в золотой век будущего. Эта вера естественным образом вела к идее социализма, которая, как он признавал, «стала для меня идеей идей, бытием бытия, вопросом вопросов, альфою и омегою веры и знания. Все из нее, для нее и к ней».

Социализм Белинского – мечта о великой и свободной России, где нет ни крепостного права, ни самодержавного произвола. Его социалистическая идея заключала в себе и критику буржуазного общества, которую он вел с позиций демократии и патриотизма: «Не годится государству быть в руках капиталистов, а теперь прибавлю: горе государству, которое в руках капиталистов, это люди без патриотизма. Для них война или мир значит только возвышение и упадок фондов – далее этого они ничего не видят».

Большое влияние на Белинского оказали идеи христианского социализма. Именно к ним он обращался, когда писал: «Не будет богатых, не будет бедных, ни царей и подданных, но будут братья, будут люди, и, по глаголу апостола Павла, Христос сдаст свою власть Отцу, а Отец-Разум снова воцарится, но уже в новом небе и над новою землею».

В 1847 г., незадолго до смерти, Белинский написал знаменитое зальцбруннское письмо к Гоголю, которое стало его политическим завещанием. Критикуя «фантастическую книгу» Гоголя, его «Выбранные места из переписки с друзьями», содержавшую оправдание деспотизма и крепостничества, Белинский говорил о почетной роли русских писателей, в которых общество видит «своих единственных вождей, защитников и спасителей от мрака самодержавия, православия и народности». Он описывал николаевскую Россию как страну, где «люди торгуют людьми», где «нет не только никаких гарантий для личности, чести и собственности, но нет даже и полицейского порядка, а есть только огромные корпорации разных служебных воров и грабителей». Далеко не случайно, что только за чтение вслух этого письма Достоевский был приговорен к смертной казни. Однако итоговый вывод Белинского дает основание видеть в нем прежде всего твердого защитника права и гражданского достоинства, тех ценностей, что соединяли российский либерализм и российскую демократию: «Самые живые, современные национальные вопросы в России теперь: уничтожение крепостного права, отменение телесного наказания, введение, по возможности, строгого исполнения хотя тех законов, которые уже есть».

Белинский был беспощадным обличителем не только официальной идеологии, но и славянофильства. Западники причисляли его к «нашим». Но примечательно признание Герцена: «Кроме Белинского, я расходился со всеми». В общественной жизни «замечательного десятилетия» они действительно занимали особую позицию, выступая провозвестниками идей социализма.

Кружок Петрашевского. Утверждению этих идей в России способствовал Михаил Васильевич Буташевич-Петрашевский, воспитанник Царскосельского лицея, служивший переводчиком на петербургской таможне. В его обязанности входил досмотр иностранных книг, ввозимых в Россию, что дало ему возможность составить богатую библиотеку, которая включала социалистическую литературу. В середине 1840‑х гг. в его квартире стала собираться передовая молодежь – чиновники, офицеры, студенты, литераторы. Они читали книги, некоторые из которых были запрещены в России, обсуждали их и делали попытки приложить прочитанное к российской действительности. На «пятницах» Петрашевского побывало немало известных людей: литераторы М. Е. Салтыков-Щедрин, Ф. М. Достоевский, А. Н. Майков, А. Н. Плещеев, Н. Г. Чернышевский, художник П. А. Федотов. Помимо Петрашевского, видную роль играли люди из его ближайшего окружения: С. Ф. Дуров, Н. А. Спешнев, Д. Д. Ахшарумов, Н. С. Кашкин. Пропаганду социалистических идей среди студентов Петербургского университета вел Н. Я. Данилевский, будущий автор книги «Россия и Европа».

Направление кружка Петрашевского было социалистическим. Об этом заботился прежде всего глава кружка, который, как позднее отмечала следственная комиссия, «доводил посетителей своих до того, что они если и не все делались социалистами, то уже получали на многое новые взгляды и убеждения и оставляли собрания его более или менее потрясенными в своих верованиях и наклонными к преступному направлению».

Распространению идей социализма служил «Карманный словарь иностранных слов», который задумал Петрашевский. В нем объяснялись слова, ключевые для понимания систем Фурье и Сен-Симона, растолковывались идеалы Французской революции. Для Петрашевского социализм был не «прихотливой выдумкой нескольких причудливых голов, но результатом развития всего человечества».

Среди социалистических систем он отдавал предпочтение учению Ш. Фурье, где основной упор делался на общественную организацию труда, социальную гармонию и полное удовлетворение материальных и духовных потребностей личности. Фурье верил в силу примера и в мирный переход к социалистическим отношениям. Он пропагандировал фаланстер – ячейку будущего, и петрашевцы делали, правда безуспешно, попытки создания фаланстеров в России.

Русские фурьеристы были радикальнее самого Фурье, и на обеде, посвященном его памяти, Петрашевский говорил: «Мы осудили на смерть настоящий быт общественный, надо приговор наш исполнить». Там же выступил Ахшарумов, причудливо соединив красивую утопию, разрушительные принципы и убеждение в близости социалистических перемен, начало которым будет положено в России: «Разрушить столицы, города и все материалы их употребить для других зданий, и всю эту жизнь мучений, бедствий, нищеты, стыда, срама превратить в жизнь роскошную, стройную, веселья, богатства, счастья, и всю землю нищую покрыть дворцами, плодами и разукрасить в цветах – вот цель наша. Мы здесь, в нашей стране, начнем преобразование, а кончит его вся земля. Скоро избавлен будет род человеческий от невыносимых страданий».