Текст книги "Гений зла Сталин"

Универсальный редактор и литературный критик

Сталин в юности пробовал писать стихи, и они даже были напечатаны в газете Ильи Чавчавадзе «Иверия». К 70-летию вождя Маленков и Поскребышев заказали перевод их на русский язык для быстрого издания. По заявлению Маленкова, Сталин, «со свойственной ему скромностью», запретил их публикацию.

Говорят, что Сталин даже пытался перевести на русский язык поэму Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре», но эта задача оказалась ему явно не по силам.

Став генсеком, Сталин очень пристально следил за тем, что происходило на литературном фронте. Он жестко определял роль того или иного писателя в жизни страны, выносил окончательные оценки отдельным произведениям, давал «руководящие указания» писателям. Зачастую лично готовил директивы об исправлении допущенных, по его мнению, ошибок. Настоятельно советовал, как нужно беспощадно выкорчевывать врагов.

Широко известна характеристика Сталина сказки Максима Горького «Девушка и Смерть». «Эта штука сильнее, чем «Фауст» Гёте (любов(ь) побеждает смерть)».

В письме Горькому 17 января 1930 года Сталин посетовал на то, что на книжных рынках фигурировала масса рассказов, рисующих «ужасы» войны и «внушающих отвращение ко всякой войне (не только к империалистической, но и ко всякой другой)». «Эти буржуазно-пацифические рассказы, не имеющие большой цены. Нам нужны такие рассказы, которые подводят читателей от ужасов империалистической войны к необходимости свержения империалистических правительств, организующих такие войны».

В феврале 1929 года Сталин с Кагановичем беседовали с группой украинских писателей. В ходе беседы Сталин причислил к попутчикам и «липовым коммунистам» Всеволода Иванова и Бориса Лавренева, но отметил при этом, что они приносят гораздо больше пользы, чем 10–20 или даже 100 писателей-коммунистов, «которые пичкают, пичкают, а ни черта не выходит».

«Безусловно чужим человеком» он назвал «этого самого, всем известного Булгакова», добавив, что «едва ли он советского образа мысли», хотя и принес «все-таки пользу, безусловно…» «Насчет «Дней Турбиных» я ведь сказал, что это антисоветская штука и Булгаков не наш». (Тем не менее Сталин многократно смотрел этот спектакль во МХАТе.)

Затем Сталин прошелся по зарубежной классике. Например, он назвал «Женитьбу Фигаро» «пустяковой и бессодержательной вещью – это шутки дармоедов и дворян и их прислужников».

Сталина никогда не покидало желание прослыть тонким и глубоким знатоком отечественной и мировой литературы. В своих выступлениях он нередко использовал образные или хлесткие выражения из классики.

Отношение Сталина к литературе и к писателям в полной мере проявилось в его редактировании остросоциальной пьесы «Ложь» драматурга Александра Афиногенова. Он вычеркнул слова одного из персонажей пьесы, звучавшие как вызов авторитарному режиму:

«Мы становились большевиками в непрестанной борьбе с могучими противниками… А вы растете на готовых лозунгах. Вам предложено – либо верить на слово, либо молчать. Единственным вашим багажом становятся истины, усвоенные в порядке директивы… Предписано считать их правдой. А что, если это не так? Что, если «правда», которой ты веришь, есть ложь в основании своем? И ты споришь… о конечной неправде – не видя того, что вся страна лжет и обманывает – ибо сама она обманута».

Другой персонаж пьесы, Нина Ковалева, работница проволочно-гвоздильного завода, говорила:

«Мы ходим на демонстрации столько лет и вам верим много лет – но все это непрочно… Нам сравнивать не с кем, да и не дают нам сравнивать, и не знаем мы, что будет завтра генеральной линией – сегодня линия, завтра уклон (Сталин это место подчеркнул. – Прим. авт.)… А я устала так жить, я хотела бы сама во всем разобраться… А врем мы, и обманываем, и подличаем, и друг друга ненавидим, как сто лет назад, а может быть, даже хуже».

Вычеркнув эти рассуждения героини, Сталин вдоль всей страницы с явным раздражением написал: «К чему эта унылая тарабарщина?»

Не скрывая явного раздражения, Сталин в заключение вопрошал: «Почему-то все партийцы у вас уродами вышли, физическими, нравственными, политическими уродами… Не думаете ли, что только физические уроды могут быть преданными членами партии?» И вынес вердикт: «Пустить пьесу в таком виде нельзя».

9 ноября 1933 года после переделки пьесы А.Афиногенов просит «уважаемого Иосифа Виссарионовича» посмотреть результаты работы над пьесой.

Уже на следующий день на тексте пьесы появилась резолюция Сталина:

«Т.Афиногенов! Пьесу во втором варианте считаю неудачной».

Через 5 лет Афиногенов отваживается направить Сталину новую пьесу – «Москва, Кремль». Это был отчаянный шаг автора, но Сталин ничего не забыл. Через месяц он сухо ответил, что не имеет возможности удовлетворить желание писателя – «очень занят текущей работой». (Член-корреспондент АН СССР В.А. Куманев. Статья «Корифей «совершенствует»…». «Литературная газета», 2000, № 3.)

Сталинский репрессивный меч со всей силой обрушился и на прессу. Вскоре после расстрела бывшего главного редактора газеты «Известия» Н.И. Бухарина жестокой каре подверглась редакция этой газеты.

17 декабря 1937 года на заседании Политбюро ЦК ВКП(б) было принято решение «О засоренности аппарата редакции «Известий»:

1. Аппарат редакции «Известий», в течение ряда лет являвшийся объектом троцкистско-бухаринского вредительства, продолжает находиться в тяжелом состоянии и до конца еще не очищен от радековско-бухаринских и талевских корешков.

2. Снять с работы секретаря редакции Кривицкого Р.Ю., как не внушающего политического доверия. Отстранить от работы в «Известиях» Кутузова-Голенищева Д.И. (рукой Сталина добавлено: с передачей его дела в НКВД), Логинову Е.Н., Волгина М.Г. и Копелевича В.Я.

3. Поручить Отделу печати до конца очистить аппарат редакции «Известий» от политически сомнительных элементов и направить в газету группу политически проверенных работников.

Кроме Сталина, подписи поставили В. Молотов, К. Ворошилов, Л. Каганович, А. Микоян и другие.

Сталин добровольно взял на себя обязанности «внештатного главного редактора» и «главного зрителя» всех создаваемых в 30—40-е годы фильмов. Например, фильм «Светлый путь» Г.В. Александрова Сталин редактировал 5 или 6 раз, прежде чем разрешил его выход на экран. Сколько творческих замыслов было исковеркано и судеб талантливых художников было погублено этим неприкрытым вмешательством вождя.

Примерно таким же было отношение Сталина к созданию фильма «Иван Грозный». (Профессор В.И. Толстых. Статья «Художник и власть». «Правда», 22.05.1989 г.)

Сталин и зарубежные гости

Укрепление тоталитарного режима Сталина нуждалось в моральном подкреплении среди разных кругов западного мира.

Встречи и беседы Сталина и других советских руководителей с видными западными деятелями усиливали в глазах широких масс, особенно интеллигенции, авторитет сталинской власти. Будет немало сказано про восторги европейских писателей по поводу строительства Беломорканала, про одобрение ими судебных процессов 30-х годов и многое другое. Например, в советской прессе с восторгом было воспринято сделанное Бернардом Шоу утверждение, что «коллективизация – это превращение шахматной доски с малюсенькими квадратиками захудалых хозяйств в огромную, сплошную площадь, дающую колоссальные результаты». Или его замечание о том, что «русская революция прошла без тени вандализма, сохранила дворцы и церкви прошлого». Он считал, что наказания не были суровы и что вообще «не сделать яичницу, не разбив яиц».

Уинстон Черчилль после прочтения статей Шоу о СССР неприязненно бросил: «Престарелый скоморох».

Сложной была позиция двух других видных зарубежных писателей – Герберта Уэллса и Ромена Роллана.

С годами отрицательное отношение Герберта Уэллса к Сталину заметно усилилось. Он решительно осудил политические процессы в СССР в 1936–1938 годах. «Я разочаровался в Сталине благодаря дурацким фильмам, которые он поощрял для пропаганды собственной персоны, – например, «Ленин в Октябре». Троцкий там тщательно принижен, а Сталин сделан мудрейшим героем истории. В присутствии Ленина он скромно, но твердо указывает стратегические пункты на карте и говорит, что надо делать. Он явно пытается переписать всю историю революции для собственного прославления».

«Московские дневники» Ромена Роллана открывают сложный процесс его размышлений и поисков. Он мучительно переживает террор, который усиливался с конца 1934 года, говорит Сталину о «тягостном впечатлении», которое произвел на него закон о наказании детей, начиная с 12 лет. Писатель был потрясен цинизмом Молотова и Кагановича, рассуждавших о продаже за границу произведений искусства: «В сущности, какая нам разница, в Англии они находятся или в Америке? Рано или поздно они все равно будут обобществлены и, значит, навсегда будут нашими».

Самое негативное отношение у Р. Роллана вызывает культ личности Сталина: «Нескончаемая вереница колоссальных портретов Сталина, плывущих над головами людей. Самолеты, рисующие в небе инициалы вождя…». «Охраняющая нацию великая коммунистическая армия со своими руководителями рискует превратиться в особый класс и, что всего серьезнее, – в привилегированный класс».

Р. Роллан запретил публикацию дневников до 1985 года: он боялся, во-первых, повредить своим конкретным собеседникам, а во-вторых, ослабить единый антифашистский фронт. («Литературная газета», «Гости Сталина», 27.06.1990 г.)

Посетивший нашу страну в 1920 году выдающийся английский философ и общественный деятель Бертран Рассел написал книгу «Практика и теория большевизма». Содержащиеся в ней размышления автора поражают многочисленными пророчествами и наблюдениями, которые актуальны по сей день.

Б. Рассел, в частности, пишет, что «над всем развитием России и большевизма с Октябрьской революции тяготеет трагический рок. Несмотря на внешний успех, внутренний крах развивается по неизбежным этапам – этапы, которые можно было бы при достаточной проницательности предвидеть с самого начала… В принципах большевизма больше желания разрушить старое зло, чем создать новое добро; именно по этой причине успехи в разрушении гораздо больше, чем в созидании. Страсть к разрушению вдохновлялась ненавистью, которая неконструктивна. Из этого существенного свойства большевистского образа мышления выросла готовность ввергнуть Россию в пучину ее сегодняшних мук. Только при совершенно ином образе мышления может быть создан более счастливый мир».

Рассел видит опасность в том, что «голодная нация оказалась пораженной ненавистью, распространяемой уже на весь мир». Он понимает, что низкая культура труда и непонимание уже тогда очевидных тенденций развития могут привести к краху. А в героическом энтузиазме видит залог и диктатуры, и репрессий, и неизбежного краха.

Один из предполагаемых Расселом возможных исходов из тогдашней ситуации – победа большевиков, сопровождаемая полной утратой их идеалов и установлением империалистического режима наподобие наполеоновского, – как известно, реализовался сполна.

Далее Рассел говорит: «Цена, которую сегодня должна платить Россия, чрезмерно велика. Почти всеобщая нищета могла бы рассматриваться как малое зло по сравнению с грядущим благом. Но она несет с собой другие беды… Всеобщая нужда делает людей жестокими и влияет на политическую атмосферу. Необходимость насаждения коммунизма ведет к созданию тепличных условий, где должно быть исключено любое дуновение свежего ветерка: люди должны будут научиться мыслить определенным образом, всякое свободомыслие попадает под запрет… Но где нет свободы мысли, интеллект чахнет – этот факт непреложен…»

Точнее не скажешь!

Впервые книга Рассела была издана в нашей стране только в 1991 году.

Классик литературы ХХ века, лауреат Нобелевской премии французский писатель Андре Жид пользовался при жизни громкой славой. В 20—30-е годы его творчество было очень популярно в Советском Союзе. Его популярность главным образом объяснялась тем, что в начале 30-х годов он горячо симпатизировал молодой революционной России: «Я хочу прожить достаточно долго, чтобы увидеть успех этого грандиозного усилия».

Прославленный роман писателя «Фальшивомонетчики» вышел у нас с предисловием А.В. Луначарского.

Летом 1936 года А. Жид совершил поездку в СССР. Встречался со Сталиным, другими советскими руководителями, писателями, интеллигенцией.

20 июня 1936 года выступил с трибуны Мавзолея с речью, посвященной памяти А.М. Горького.

В день приезда писателя в СССР газета «Известия» опубликовала большую статью «Привет Андре Жиду»: «Сегодня красная столица встречает виднейшего писателя Франции, лучшего друга Советского Союза, непреклонного борца против войны и фашизма… Андре Жида».

Он совершил поездку по стране: Москва, Ленинград, Крым, Грузия, Кахетия, Абхазия.

В ноябре 1936 года в Париже вышла его книга «Возвращение из СССР». В предисловии автор писал: «СССР строится… Там есть хорошее и плохое. Точнее было бы сказать: самое лучшее и самое худшее… И переходы от яркого света к мраку удручающе резки». «…Нигде результаты социального нивелирования не заметны до такой степени, как на московских улицах. Все друг на друга похожи… В одежде исключительное однообразие. Несомненно, то же самое обнаружилось бы и в умах, если бы это можно было увидеть…». «Каждое утро «Правда» им сообщает, что следует знать, о чем думать и чему верить… Получается, что, когда ты говоришь с каким-нибудь русским, ты говоришь словно со всеми сразу… Нет ничего более опасного для культуры, чем подобное состояние умов».

Его раздражало обилие изображения Сталина на каждом шагу, «похвалы ему во всех выступлениях»… Обещали диктатуру пролетариата, а существует диктатура одного человека. «Я сомневаюсь, что в какой-либо стране сегодня, разве что в гитлеровской Германии, дух менее свободен, более подавлен, терроризирован».

В то же время А. Жид с большим уважением относился к русской литературе. Он связывал надежды на освобождение Европы с героической борьбой нашей страны с «коричневой чумой».

На Западе книга вызвала неоднозначную реакцию. Она сразу стала раскупаться, но многие восприняли ее в штыки. Ромен Роллан назвал ее «дурной книгой, к тому же посредственной, на редкость убогой, поверхностной, противоречивой… Ее ценность ничтожна».

В Советском Союзе книга была расценена как «антисоветский памфлет», «троцкистская брань». Его перестали печатать, а произведения, изданные в СССР до 1936 года, были изъяты из библиотек или переведены в спецхраны.

Андре Жид сразу и окончательно попал в число злейших врагов Советского Союза. В советских энциклопедиях и словарях он долгие годы именовался не иначе как «французским реакционным писателем, который пресмыкался перед гитлеровским фашизмом». («Комсомольская правда», 7 ноября 1992 г.)

Вслед за Андре Жидом Советский Союз посетил известный немецкий писатель-антифашист Лион Фейхтвангер. Он написал книгу «Москва, 1937 г. Отчет о поездке для моих друзей». В отличие от своего французского коллеги, он был сдержан в оценке негативных событий в нашей стране.

Л. Фейхтвангер рассказал о встрече со Сталиным и о процессах в СССР. «Когда я увидел Сталина, процесс против первой группы троцкистов – Зиновьева и Каменева – был закончен, обвиняемые были осуждены и расстреляны. Против второй группы троцкистов – Пятакова, Радека, Бухарина и Рыкова – было возбуждено дело». «Сначала Сталин говорил осторожно, общими фразами. Постепенно он стал говорить неприкрашенно, порой слишком просто. Возможно, он не обладал остроумием, но ему свойственен юмор, который иногда становился опасным. Он посмеивался время от времени глуховатым, лукавым смешком…». «Он взволновался, когда мы заговорили о процессах троцкистов, рассказал подробно об обвинении, предъявленном Пятакову и Радеку… Он немного посмеялся над теми за границей и в СССР, кто, прежде чем согласиться поверить в заговор, требует предъявления большого количества письменных документов. Опытные заговорщики, утверждал он, редко имеют «привычку держать свои документы в открытом месте»… Сталин решил вторично привлечь своих противников – троцкистов к суду, обвинив их в государственной измене, шпионаже, вредительстве и другой подрывной деятельности, а также в подготовке терактов».

Далее Л. Фейхтвангер пишет, что «некоторые из моих друзей – разумные люди – называют эти процессы от начала до конца трагикомичными, варварскими, не заслуживающими доверия, чудовищными как по форме, так и по содержанию. Целый ряд людей, принадлежавших ранее к друзьям Советского Союза, стали после этих процессов его противниками. Им казалось, что пули, поразившие Зиновьева и Каменева, убили вместе с ними и новый мир… Что касается Пятакова, Сокольникова, Радека, то невероятно, чтобы люди с их рангом и влиянием вели работу против государства, которому они были обязаны своим положением, чтобы они пустились в то авантюристическое предприятие, которое им ставит в вину обвинение. Спрашивают: почему документы на процессы держат в ящиках, свидетелей – за кулисами и довольствуются не заслуживавшими доверия признаниями?»

Ответ: «…Безусловное признание говорит советским людям больше, чем множество остроумно сопоставляемых документов. Мы вели этот процесс не для иностранных журналистов, а для нашего народа».

«Сомневающиеся выдвигали предположения о методах получения этих признаний – обвиняемые под пытками были вынуждены к признанию… Невероятно жуткой казалась деловитость, обнаженность, с которой эти люди непосредственно перед своей почти верной смертью рассказывали о своих действиях и давали объяснения своим преступлениям… Тон, выражение лица, жесты у всех были правдивы… Поведение обвиняемых перед судом психологически необъяснимо. Они сами рисуют себя грязными, подлыми преступниками. Почему они не пытаются привести в свое оправдание смягчающие обстоятельства, а наоборот, отягощают свое положение?»

Автор пишет, что «хотя процесс меня убедил в виновности обвиняемых, все же поведение обвиняемых перед судом осталось для меня не совсем ясным…».

«Зиновьевский процесс оказал за границей очень вредное действие: он вызвал сомнение у многих колеблющихся друзей СССР в устойчивости режима, в которую до этого верили даже враги». Автор задается вопросом: «Зачем же вторым подобным процессом так легкомысленно подрывать собственный престиж?»

«Противники утверждают, что причину следует искать в деспотизме Сталина, в той радости, которую он испытывает от террора. Сталин, обуреваемый чувствами неполноценности, властолюбия и безграничной жажды мести, хочет отомстить всем, кто его когда-либо оскорбил, и устрашить тех, кто в каком-либо отношении может стать сильным».

В свое время в нашей периодической печати появились публикации, в которых утверждалось, что Фейхтвангер якобы не понял суть происходивших в СССР событий в 1937 году, а политический обозреватель «Литературной газеты» Ф. Бурлацкий высказал мнение, что «Фейхтвангер дал себя обмануть». Однако с такими высказываниями трудно согласиться. Скорее всего, его сдержанность в оценке происходивших негативных событий в нашей стране можно объяснить тем, что он видел в СССР единственную реальную силу, способную противостоять фашизму. Фашизм страшил его больше всего. Остальное он готов был терпеть.

В частных беседах с сопровождавшей его переводчицей Фейхтвангер говорил, что за границей на процесс над Бухариным и другими смотрят очень враждебно: «Его ставят на одну доску с процессом о поджоге Рейхстага в Германии. Никто не может понять, как так 15 «идейных революционеров», участвуя в заговорах против вождей, вдруг все вместе признались и раскаялись?!»

Довольно развернутая и жесткая характеристика Сталина дана известным английским публицистом Аленом Баллоком в немецкой газете «Шпигель» («За рубежом», 1992, № 11 и № 12):

«Как и Гитлер, Сталин верил в свое предназначение для выполнения всемирно-исторической миссии. Поэтому он считал себя свободным от соблюдения норм общечеловеческого поведения, обязательных для других. Сама история оправдает его поступки. Сталин был уверен в собственной непогрешимости. Он видел свою миссию в том, чтобы преодолеть многовековую отсталость России, сделать из страны с крестьянским укладом современную индустриальную державу.

Его общение зачастую с темными личностями в первый период его жизни деформировало его психику. Он был и остался неотесанным и жестоким человеком. Он никому не доверял, не был способен забыть или простить ни малейшей обиды или оскорбления. Примитивные азиатские черты Сталина особенно были заметны при вращении в обществе людей, приобретших лоск цивилизации в результате длительного проживания в эмиграции в Европе. Он рано научился держать свои тайны при себе, придерживался золотой середины. У него был инстинкт на время и место, на правильный выбор момента для нанесения удара. Открытой конфронтации он предпочитал манипулирование событиями из-за кулис. Обман и предательство стали его второй натурой. Он предпочитал невидимую власть, власть из-за кулис. Он всю жизнь считал, что его окружают враги. В практических делах он проявлял большую гибкость. Неоднократно провозглашая принцип «коллективного руководства», Сталин заменял его единоличным господством.

Ему никогда не приходилось выставлять себя на суд населения, проходить через испытания всеобщих выборов. Народ оставался для него абстракцией. Он пренебрегал человеческой жизнью и чужим страданием. Ненависть превратилась в настоящий комплекс. Он был одержим страстным стремлением к господству. Он перманентно подвергал чисткам партийное руководство.

Сталин всегда производил впечатление человека, уверенного в себе и хорошо владеющего собой, прятал свои чувства и говорил только самое необходимое. Он никому не позволял распознать, какую именно роль он играл. Он не был оратором и сторонником массовых манифестаций, сферой его деятельности был закрытый мир руководящих партийных органов.

Недоверчивость Сталина усилила его склонность во всем полагаться на себя. Безжалостность была в его глазах «доблестью королей». Признак начинавшейся паранойи проявился у него еще во времена гражданской войны, когда он заявлял, что видит кругом врагов – и внутренних, и внешних. Он дал волю своей паранойе, объявив позже беспощадную войну кулакам.

(Примечание:

Заведующий кафедрой психиатрии Дагестанского медицинского университета, доктор медицинских наук, профессор О. Виленский дал следующее определение паранойи: «Паранойя считается одной из разновидностей шизофрении. Паранойная (т. е. бредовая) шизофрения наиболее часто развивается в 30–40 лет, причем проявляется постепенно. У этих больных крайне своеобразное мышление, в соответствии с которым главное – это их внутренний мир, а явления окружающей действительности должны соответствовать их внутренним соображениям, мыслям, логике, ими самими придуманным законам. Все, что выходит за пределы этих внутренних законов, не воспринимается и, по их мнению, не имеет права на существование. На этом фоне возникает бред (мания) величия и преследования.)

Постепенно Сталину удалось идентифицировать себя с Лениным. Вера в свое мессианство освобождала его от какого бы то ни было чувства вины или сострадания к миллионам жертв его террора. Он считал, что действовал так ради осуществления исторической необходимости. Эта вера стала мощным стимулом для высвобождения извращенной моральной энергии и собственной правоты, которые имели роковое значение.

Первые заметные признаки культа личности Сталина появились в октябре 1929 года… Он занял свое положение благодаря терпеливо созданному им господству над парт-аппаратом. Ни один партийный функционер не был уверен в том, что однажды его не отправят в ссылку, в тюрьму или даже на расстрел. Его недоверие относилось особенно к ленинской «старой гвардии». Даже члены Политбюро или ЦК, в свое время помогавшие Сталину укрепиться во власти, позднее оказались в лагерях или были расстреляны.

Обыкновенный маленький человек был для Сталина песчинкой в сравнении с теми монолитами, которые он «дарил» миру: партия, народ, армия, промышленный комплекс, коллективное хозяйство, трудовые и концентрационные лагеря.

Инструментом, с помощью которого он добился власти, была компартия, которая не была партией в нормальном цивилизованном обществе – общественно-политической организацией. Она силой присвоила себе государственные функции. Был создан чудовищный феномен: партия – государство. Не было такой сферы жизни в СССР, которая не была бы руководима ЦК КПСС.

Такие больные могут идеально подходить для роли ограниченного диктатора. Их фанатизм, приверженность одной идее – вопреки любым фактам реальной действительности, – беспощадность и безграничная жестокость, умение увлечь за собой людей позволяют им достигать политических успехов, а тотальное уничтожение всех своих истинных и мнимых врагов дает возможность длительно удерживать власть.

В истории был ряд личностей, укладывающихся в эту схему: иудейский царь Ирод, римские императоры Калигула и Нерон, Иван Грозный, Гитлер… Жизненный путь Сталина, его замкнутость, постоянная подозрительность, крайне своеобразное мышление с игнорированием любых реальных фактов (отсюда грубые стратегические ошибки перед войной и во время войны), громадная мания величия и преследования с периодическими обострениями, многомиллионные жертвы, которые он с легкостью приносил для утоления своего бреда и страха перед «врагами», также укладываются в схему параноидной шизофрении». («Литературная газета», 28.09.1988 г.)

О состоянии психики Сталина свидетельствует такой эпизод: прогуливаясь по лесу, Сталин любил поджигать муравейники и наблюдать, как он, тысячеголовый, горит… Муравьи – винтики – тут есть какая-то внутренняя аналогия. Но люди – не муравьи. (Поженян Григорий. «Человек поджигает муравейники». «Вечерняя Москва», 8.06.1988 г.)

Жена Сталина – Надежда Сергеевна Аллилуева, скромная, добрая и глубоко несчастная женщина, была вынуждена выносить тяжелый характер мужа, его хамское отношение к ней. Она покончила с собой 8 ноября 1932 года выстрелом в сердце из пистолета.

В предсмертном письме Надежда Сергеевна писала, что не может видеть, как вождь партии катится по наклонной плоскости, порочит свой авторитет. Она решилась на крайний шаг, потому что не видела другого способа остановить вождя партии от морального падения.

Возможно, для полноты картины об образе жизни вождя имеет смысл привести высказывание актрисы Елены Ямпольской о посещении ею его дачи в Кунцеве:

«Я пробыла в кунцевском доме Сталина до вечера и каждую секунду остро ощущала взвесь – тяжкого, холодного одиночества. Им пропитаны воздух, ковры, деревянные панели на стенах. Во льду этого одиночества была заморожена целая империя… Это гигантская человеческая трагедия. Неспособность никого приблизить и ни к кому приблизиться… На Ближней даче вершилась история, грандиозная и чудовищная». (Елена Ямпольская. «Ищите Сталина не в Кунцеве, а в себе». «Известия», 25.10.2008 г.)

Профессор А.Л. Мясников, известный врач-терапевт, участник консилиума у постели Сталина, написал воспоминания, которые были опубликованы в «Литературной газете» 01.03.1989 года (после его смерти в 1965 г.).

Он поставил диагноз смерти Сталина: кровоизлияние в левом полушарии мозга на почве гипертонии и атеросклероза. «Последние три года Сталин не обращался к врачам за медицинской помощью… Избегал медицины, на даче в Кунцево даже не было аптечки с необходимыми медикаментами. Он никогда не лечил гипертонию – не доверял врачам…

Полагаю, что жестокость и подозрительность Сталина, его боязнь врагов, утрата адекватности в оценке людей и событий, крайнее упрямство – все это создал в известной степени атеросклероз мозговых артерий (вернее, эти черты он утрировал).

В сущности, управлял государством больной человек, который таил свою болезнь, избегал медицины, боялся ее разоблачений. Склероз сосудов мозга развивался медленно, на протяжении многих лет. У Сталина были найдены очаги размягчения мозга очень давнего происхождения».

Сталин всегда отличался подозрительностью, а к концу жизни эта черта стала просто патологической. Он как-то сказал профессору Г.Ф. Лангу: «Врачи не умеют лечить. Вот у нас в Грузии много крепких столетних стариков. Они лечатся сухим вином и надевают теплую бурку».

Лечащий врач Сталина профессор Виноградов в последний визит к нему обнаружил резкое ухудшение состояния здоровья пациента и сделал запись в истории болезни о необходимости установления строгого режима с полным прекращением всякой деятельности.

Когда Берия сообщил Сталину о заключении профессора, тот пришел в неописуемую ярость: «В кандалы его, в кандалы!» Вскоре профессор Виноградов был арестован. (Д. Гай. «Конец «дела врачей». «Московские новости», 7.2.1988 г.)

Академик Е.И. Чазов в книге «Здоровье и власть» считает неэтичным скрывать тяжелые заболевания (психическое расстройство или рак) от своих избирателей, взваливать на свои больные плечи непомерный груз сложной и ответственной работы.

«…У Сталина давно сформировалась черта: ни в одном промахе, просчете, ошибке виновным себя не считал». (Маршал Г.К. Жуков.)

В свойственной Сталину манере 17 ноября 1938 года было принято Постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) за подписью Молотова и Сталина, в котором отмечалось, что «за 1937–1938 годы под руководством партии органы НКВД проделали большую работу по разгрому врагов народа и очистке СССР…».

При этом отмечалось, что «массовые операции по разгрому и выкорчевыванию вражеских элементов, проведенные органами НКВД в 1937–1938 годах, …не могли не привести к ряду крупнейших недостатков и извращений в работе органов НКВД и прокуратуры. Более того, враги народа и шпионы иностранных разведок, пробравшиеся в органы НКВД… сознательно извращали советские законы, проводили массовые и необоснованные аресты, в то же время спасая от разгрома своих сообщников, в особенности засевших в органах НКВД».

Этим Постановлением была прекращена деятельность «троек» и остановлен безудержный террор.

По современным экспертным оценкам, с октября 1936 года по ноябрь 1938 года было арестовано и осуждено около 1,5 млн человек, из них расстреляно 725 тысяч, из которых около полумиллиона казнено по секретному приказу № 00447. Каждый день в течение двух лет уничтожалась тысяча человек! 1937 год стал синонимом массового террора. Уничтожали тех, кто умел мыслить, тех, кто умел хлеб выращивать, умел воевать, умел писать. Ибо у умельца есть и гордость, и честь, и ум.