Текст книги "Карта царя Алексея"

Напротив окон, у стены, высилась зеленоватая трёхступенчатая изразцовая печь, а чуть в стороне от неё, прямо на полу стоял большой медный глобус английской работы, искусно вделанный в деревянную круговую подставку, позволявшую по мере надобности свободно вращать его.

Царь неслышно прохаживался по полу, сплошь затянутому толстым красным сукном, время от времени задерживаясь возле печи, чтобы получше рассмотреть изразцы с грозными львами на каждом, и ждал. Должны были быть особо доверенные из верхних. Они, как и полагалось, пришли все разом.

Теперь в кабинете кроме царя были его верный постельничий Фёдор Ртищев[16]16
  Ртищев Ф. М. (1625–1673) – постельничий, который мог оказывать на царя большое влияние, был миротворцем при дворе и всегда шёл навстречу обновительной деятельности. Для престарелых Ртищев содержал за свой счёт богадельню.


[Закрыть], новый глава Посольского приказа Ордын-Нащокин[17]17
  Ордын-Нащокин А. Л. (1605–1680). За заключение Андрусовского перемирия жалован в бояре и назначен главой Посольского приказа. Создатель Новоторгового устава, регламентировавшего торговлю с иностранцами.


[Закрыть], только что заключивший Андрусовское перемирие[18]18
  Андрусовское перемирие (1667 г.). После четырёх лет переговоров заключён договор между Россией и Речью Посполитой, завершивший Украинскую войну, в результате которой Польша отказалась от Левобережной Украины.


[Закрыть] с Польшей и пожалованный за это боярством, а также Родион Стрешнёв, внесший недавно во дворец Большой Чертёж.

Когда после чинных поклонов и приветствий вошедшие, выжидательно глядя на царя, умолкли, Алексей Михайлович прошёлся из угла в угол, потом остановился у стола, где лежала развёрнутая карта, и, подозвав всех, сказал:

– Вот смотрите, это старанием Годунова со товарищи исполнен и доставлен нам Большой Чертёж государства нашего, дабы все пределы его, пути и города можно было зримо представить.

Стрешнёв, неоднократно видевший карту, остался на месте, а Ртищев и Ордын-Нащокин подошли ближе. Какое-то время они молча рассматривали испещрённый пометками лист, а потом Ртищев (хотя и он видел карту раньше) восхитился:

– Вот оно какое, государство Российское!

Ордын-Нащокин, вглядевшись, в тон ему добавил:

– Да, это уже не прежняя Московия…

Все уже как-то по-новому взглянули на хитросплетение речных линий, россыпь значков, обозначавших города, на пояснительные клейма по сторонам, и после паузы опять-таки Ртищев заметил:

– Пути торговые теперь все уяснить можно…

– И каким же, по-твоему, главным быть? – поинтересовался царь.

– Прежде всего, разумеется, Персия, – подумав, ответил Ртищев. – Вон богатые купцы армянские, поскольку владетель ихний, шах Аббас, им не препятствует, просят дозволения государя возить шёлк не через магометанскую Турцию, а через единоверную Москву.

– Опять же тракт Сибирский посчитать бы не мешало, – глядя на карту, раздумчиво сказал Ордын-Нащокин. – Поскольку оттуда, чтоб казну пополнить, сюда мягкая рухлядь идёт, за которой иноземцы к нам ездят…

Выслушав их, царь на время отвлёкся от карты, подошёл к стоявшему в стороне глобусу, покрутил его так, чтоб стала видна помеченная на нём Сибирь, и явно со значением произнёс:

– Ежели на сие изделие поглядеть да вдобавок умом раскинуть, то нет нигде иных держав, равных нашему царству…

Все помолчали, обдумывая сказанное государем. А потом молчавший до сих пор Стрешнёв удивлённо охнул:

– Выходит, теперь мы первые, государь?

– Это ещё утвердить надо. – Царь снова покрутил глобус.

– Сие через торговлю успешную подтвердить можно… – начал было Ордын-Нащокин, но царь перебил его:

– Для торговли морской выход иметь надо. В Архангельске вон одни иноземцы имеют выгоду, да опять же и далековато это…

– Так вроде же с герцогством Курляндским договориться хотели давеча. Чтоб, значит, наши корабли торговые в Риге или ещё где держать свободно, – негромко напомнил Стрешнёв.

– Не то это, не то! – с жаром возразил Ртищев. – Вон после Андрусова часть Украины наша, значит, через Дикое поле к тёплым морям идти надо. Опять же турок с татарами крымскими всенепременно теснить надобно.

– Так, – царь очень уж внимательно и даже вроде ласково посмотрел на Ордын-Нащокина. – Ну а ты что скажешь?

– Оно всё так, – согласился с царём боярин, но сразу осторожно добавил: – Я вот прожект один имею.

– Это какой же? – заинтересовался царь.

– Иноземцы, вон, раз за разом просят дозволить товар ихний через Московию везти, только нам от того выгода малая, а вот ежели разрешить им только у границ торговать, чтоб дальше товар уже наши купцы везли, думаю, немалая выгода-то и им, и державе прибыток будет…

– Да о богатстве государства нашего печься надобно, – согласился царь и задумчиво покрутил глобус…

* * *

Воеводу простудно трясло. Где его угораздило подхватить такую сильную горячку, Епанчин не знал. Разве что, когда намедни, он, разгорячённый квасным паром, выскочил из жарко натопленной баньки и плюхнулся прямо в ближайший сугроб. Однако Епанчин проделывал такое не единожды, и от этих выходок прежде только сильнее играла кровь.

Правда, сейчас воеводе было уже за тридцать, начали побаливать старые раны, и, вероятно, пришло время сиганье из парной в сугроб прекратить. Впрочем, такие мысли выздоровлению не способствовали, и воевода всё сильнее кутался в медвежью шубу и жался поближе к полыхавшему в камине огню.

В какой-то момент он придвинулся слишком близко, и внезапно вырвавшийся из устья язык пламени заставил воеводу дёрнуться. Епанчин поёжился и сердито поглядел на дверь, совсем недавно закрывшуюся за аглицким лекарем, нежданно-негаданно заявившимся к нему с Немецкого подворья.

Как иноземцы прознали про его болезнь, воевода не мог взять в толк, но гнать лекаря не стал. Он даже покорно выпил предложенное тем на удивление духовитое снадобье, а вот его совет лечь в постель и приложить к ногам горячие кирпичи Епанчин пропустил мимо ушей.

Высказав на прощание, что у досточтимого пациента скорее всего горячечная лихоманка, лекарь откланялся, а воевода, едва доброхот ушёл, кликнул служку и приказал немедля приготовить ему горячий малиновый отвар погуще, а как будет готов, тотчас нести.

Сейчас же, кутаясь в шубу и поглядывая на огонь, воевода ждал, когда же наконец нерадивый служка принесёт целебный напиток, от которого обязательно должно полегчать. Заморский бальзам, каким пользовал его лекарь, не вызвал у воеводы доверия, и, как оказалось, зря.

Епанчин и сам не заметил, как изматывавшая его дрожь мало-помалу утихла, воевода угрелся и даже стал малость клевать носом. В один из таких моментов внезапной сонливости ему вдруг привиделся палац в окружении цветников и что он сам подъезжает к нему верхом.

Цокот копыт был настолько явственным, что воевода вскинул голову и вдруг осознал, что это всего лишь осторожный, но настойчивый стук в дверь. Видимо, малину наконец-то приготовили, и воевода, уже заждавшийся целебного питья, сердито рявкнул, подгоняя нерадивого служку:

– Какого лешего колотишь? Тащи живей!

– Тащу, ваша милость, тащу… – тут же послышалось от двери, и на пороге, к вящему удивлению Епанчина, неслышно возник не ожидаемый служка, а нивесть откуда взявшийся конфидент.

От неожиданности воевода помотал головой и, только уяснив, что это ему не привиделось, вызверился:

– Никишка, я ж тебе строго наказывал, чтоб ты сюда ни ногой, а ты, вражий сын, как посмел?

Епанчин прямо кипел от злости, но конфидент, дождавшись, пока воевода выдохнется, уверенно возразил:

– Напрасно гневаетесь, ваша милость. Я наказ ваш сюда не являться завсегда помню и сполняю в точности.

– Так что же ты… – начал было воевода и закашлялся.

Выждав, пока кашель отпустит болящего, Никишка объяснил:

– Мне наказано в подарок вашей милости от Немецкого двора мальвазию принесть, чтоб, значит, ваша милость скорей одужала.

– Мальвазию?.. Какую ещё мальвазию? – Епанчин не сразу сообразил, о чём речь, но потом недоверчиво сощурился: – А где же она?

Руки у Никишки и впрямь были пустыми, но он проворно отступил за порог и сразу вернулся, держа перед собой весьма вместительную, оплетённую для большей сохранности лыком, бутыль. Увидев её, воевода довольно улыбнулся, взял с каминной полки обливную кружку, выплеснул прямо на пол бывшие в ней остатки воды и, благожелательно усмехнувшись, приказал:

– Ну, наливай…

Никишка проворно подскочил и ловко наполнил подставленную кружку. Епанчин с наслаждением хлебнул вина и, прикрыв глаза, откинулся на спинку кресла. Добрый глоток мальвазии подействовал умиротворяющее, и после продолжительной паузы воевода спросил:

– Ты мне, Никиша, скажи, с какого-такого дива купцы иноземные о моём здоровье печься начали?

– Ключики к вашей милости подобрать пробуют, – быстро, будто он заранее ждал такого вопроса, ответил Никишка и обстоятельно пояснил: – Тот, что допреж вас тут был, лихоимничал зело, утеснял иноземцев по-разному, а ежели что не так, государевым именем грозил совсем им сюда ход закрыть. Ну и само собой, брал опосля такой острастки по-крупному.

– Ну да, за что и выгнали, – плотней запахивая шубу, хмыкнул Епанчин.

– Истинно так, – с готовностью подтвердил Никишка и сообщил главное: – А ещё я, ваша милость, слыхал, что купцы промеж себя про вас говорили.

– И что? – насторожился Епанчин.

– Ваша милость про купца здешнего Ивана Евдокимова спрашивали? – вопросом на вопрос ответил Никишка.

Епанчин не забыл, что именно этого купчишку, заявившись на воеводский двор, поминал зловредный келарь, почём зря костеривший иноземные нравы, и сердито поторопил конфидента:

– Ты не меня спрашивай, дело говори…

– Так я и говорю, – поспешно заверил Епанчина Никишка. – У Евдокимова, значит, иноземцы в гостях бывают и задумка у них есть, чтоб и ваша милость туда заглянули, вроде по какой надобности, а уж они ублажить постараются…

– Ублажить, значит, хотят… – с усмешкой повторил воевода и милостиво кивнул конфиденту. – Ну, молодец, ступай…

Никишка благодарно поклонился, поставил бутыль с вином возле воеводского кресла и попятился к двери…

* * *

Сруб литейной мастерской, сложенный из кондовых брёвен в опасении возможного пожара, наполовину был вкопан в землю. Дым от плавильной печи серой пеленой висел под потолком, медленно уходя через волоковые оконца, а над широкой лавкой, на которой стояли приготовленные к заливке формы, был растянут дерюжный полог, защищавший от сыпавшейся сверху мелкой золы.

В стене, рядом с лавкой, чтоб дать побольше света, имелось широкое, вчетверо больше обычного окно, и переплёт у него был не мелкий, как везде, а наоборот, насколько возможно, крупный, позволявший вставить туда нарочно подобранные широкие слюдяные пластины.

В большой плавильной печи, занимавшей почти треть клети, весело гудело пламя, и хозяин мастерской, литейщик Якимко Городчиков, то и дело подбрасывал в топку древесный уголь. От того пламя поначалу чуть утихало, потом снова разгоралось, и тогда Якимко озабоченно приглядывался к тиглю, на глаз определяя, не пора ли начать очередную разливку.

Наконец, уловив едва заметное изменение цвета расплава, мастер решил, что греть довольно, и, ловко выхватив железными щипцами тигель из печи, начал сноровисто заливать формы. Едва сверху в литнике показывался раскалённый докрасна металл, Яким сноровисто переносил тигель к следующей форме и довольно быстро заполнил все.

Теперь следовало подождать, пока металл в формах застынет, и мастер, вернув пустой тигель на место, пока особой работы не было, решил сделать передышку. Он тщательно вытер руки и, особо не одеваясь, поскольку и так был в поддёвке, по забранным деревом земляным ступенькам вышел наружу.

От литейки Городчикова, стоявшей несколько обособленно на краю посада, чуть ли не весь город был хорошо виден. Четырёхстенный, пятибашенный, занявший наволок[19]19
  Мыс.


[Закрыть] у слияния двух рек, он высился над кручей, подмываемой Тазом, в то время как на низком берегу Мангазейки была устроена пристань.

Стояла тут Мангазея[20]20
  Мангазея – город на реке Таз. Основан в 1601 г. с целью упорядочить сбор ясака. Осенью из Архангельска прибывали кочи, и начинался меховой торг. В 1619 г., чтобы не допустить сюда иноземцев, царь морской путь запретил.


[Закрыть] седьмой десяток лет, и срубили её в береженье от частых набегов торговых, лихих и прочих охочих людей, которые «воровством на себя взимали дань с местной самояди, а сказывали, что на государя». И теперь городовые стрельцы во главе с воеводой следили, дабы северянам обид и тесноты не было, а весь ясак чтоб везли в казну.

Поначалу купцы добирались сюда морем и по рекам через Ямальский волок. Осенью у пристани собирались десятки кочей, и там шёл торг мягкой рухлядью. Однако иноземцы тоже прознали дорогу, и тогда царским указом морской ход в Мангазею закрыли, оставив только путь посуху, где таможня строго следила за провозом мягкой рухляди.

Якимко посмотрел на пустующую пристань, вздохнул и, обернувшись, чтоб идти назад в свою мастерскую, заметил, что, похоже, к нему кто-то спешит. Человек был одет не по-зимнему в опашень, и потому Якимко не сразу признал в нём обычно сидевшего на воеводском дворе хорошо известного ему сборщика ясака Евсея Носкова, который отчего-то заметно торопился.

– И куда так борзо? – усмешкой встретил своего старого знакомца мастер.

– К тебе, куда же ещё, – перевёл дух Евсей и пояснил: – Узнал, что ты сам тут, вот и поспешал, пока лишних ушей нет.

– Оно конечно, лишние уши ни к чему, – согласился с Евсеем Городчиков и, указывая на ступеньки, позвал: – Идём-ка в тепло.

Уже в литейке, стоя возле пышущей жаром печи и глядя на явно обеспокоенного приказного, мастер спросил:

– Ты чего всполошился?

– Есть отчего. – Евсей зло выругался и пояснил: – Воевода в Москву слезницу отправил. Отписал государю, что самоядь-де мало соболя возит, и не будет ли ему, воеводе, какого-никакого послабления.

– Вон оно как… – Яким догадался, в чём дело, и, не удержавшись, поддел Евсея: – Боишься, чтоб воевода твой собственный амбар не объясачил?

– Опасаюсь, – согласно кивнул Евсей и сокрушённо покачал голой. – Но всё равно, пускай хоть всю мягкую рухлядь из города выберет, толку не будет, соболя от прежних времён и впрямь поменьшало.

– Да-да, – посочувствовал Евсею Яким. – Ежели так будет, тебе с дружком твоим, Томилой Пушником, туго придётся.

Евсей не обратил никакого внимания на то, что Яким осведомлен об его делах, и, продолжая гнуть своё, сердито заявил:

– Тебя оно тоже касаемо. – Евсей кивнул на лавку, где рядком стояли остывающие формы. – Кому поделки свои продавать будешь?

До Якима только теперь дошло, что оно вправду так может статься, и он растерянно посмотрел на Евсея:

– Так что же делать?

– Поначалу обсудить всё надобно, – уверенно заявил Евсей и уточнил: – Ты, как мне ведомо, с золотых дел мастерами знаешься. Скажи, старшой ихний, Третяк Желвунцев, тебе хорошо знаком?

– Знамо дело, – заверил Евсея Яким. – Так что с того?

– А то, – принялся вразумлять тугодума Евсей. – Переговори с ним, а опосля соберёмся все разом и обмозгуем, как быть.

– Чего не переговорить? Это можно, – ответил Яким и, вспомнив про дело, начал подсыпать в печь уголь…

* * *

Вечер на Кокуе, отдельной Немецкой слободе Москвы, выдался тихим, и прогуливавшийся тут Петер Вальд с удовольствием посматривал по сторонам. Дома здесь никак не походили на почерневшие от времени бревенчатые избы московитов, и светлая штукатурка их стен, прорезанная наискось оставленными снаружи балками, даже создавала особое настроение.

Во всяком случае, любой иноземец, живший в слободе, возвращаясь домой, мог представить себе, что сейчас он не здесь, в дикой Тартарии, а в милой сердцу Вестфалии или Тюрингии, где даже зимой заснеженные дорожки посыпаны жёлтым песочком, чтоб ноги пешеходов не скользили по наледи.

Недавно приехавший в Московию Петер Вальд чувствовал это особенно остро. Сейчас, ёжась от непривычного морозца, он шёл вдоль цепочки таких приятных домиков, глядел по сторонам и думал, как всё будет дальше. Ведь, как говорили жившие здесь подолгу иноземцы, в Сиберии морозы ещё круче, а поскольку он был присланный сюда соглядатай, ему позарез требовалось разузнать, можно ли воспользоваться торговыми путями, проходящими через эти дикие земли.

Впрочем, размышляя о морозе, Вальд уходил от сути и намеренно обманывал сам себя. Конечно же, он знал, что вопрос о проходе через Московию в тот или иной край надо решать с боярами или даже с самим царём, но пока, пытаясь подступиться к делу, Петер напрасно ломал голову.

До дома, где обосновался Вальд, оставалось всего ничего, когда он услышал, что сзади его кто-то догоняет. Петер обернулся и с удивлением узнал идущего за ним следом своего знакомца Мансфельда. Вальд подождал, пока Гуго поравняется с ним, и, заметив, что тот спешит, спросил:

– Куда так торопимся?

– Домой, конечно, – Гуго приостановился и пояснил: – Ты вроде не знаешь, что московиты нас сторонятся, а вечером, того и гляди, какой-никакой простолюдин и крикнуть может: «Кыш на Кокуй!»

– Они что, все так? – Вальд тоже остановился. – Или и другие есть?

– Это какие, чтоб нас не сторонились? – уточнил Гуго и сразу ответил: – Да сколько угодно. Только одни больше, другие меньше с нами знаются, а есть и такие, что вообще б отсюда уехали.

– Неплохо, неплохо… – пробормотал Петер и принялся энергично тереть изрядно замерзшую щёку.

– Сам-то чего домой не идёшь, холодно же? – посочувствовал ему Мансфельд.

– К русским морозам загодя хочу привыкнуть, – отшутился Вальд.

– Что, никак в вояж какой собрался по Московии? – тоже, вроде как в шутку, предположил Мансфельд.

– С вояжем никак не выйдет, – сокрушённо вздохнул Вальд. – Царь московитов по этому делу строг.

– Жаль, – тоже вздохнул Мансфельд. – Вояжи могли быть знатные…

– Да, – неожиданно вспомнил Вальд. – Прошлый раз, когда мы на смотру были, ты мне помочь обещал.

– Что, разве с вояжем? – удивился Гуго.

– Нет, конечно, – успокоил его Вальд. – Тогда мы говорили, что московиты торговые пути перекрыли, но я для начала хотел бы выяснить точно, куда эти пути есть, что мешать может, ну и вообще…

– Тогда пошли, – подтолкнул Гуго приятеля. – А то стоя замёрзнем.

Какое-то время иноземцы шли молча, но потом Вальд не выдержал и снова напомнил Гуго его обещание:

– Так ты узнал что-нибудь?

– А что тут узнавать… – Гуго прикрыл обеими ладонями торчавшие из-под шляпы уши и, только подождав, пока они малость согреются, продолжил: – Основных путей, что нам интересны, всего три. В Персию, Индию и Китай. В Персию через Хвалынское море переправляться надо, и ещё, как я узнал, московиты там вроде с армянами договариваются, в Индию можно посуху и, само собой, в Китай до Кяхты, откуда московиты китайский чай сюда возят.

– Ясно… – Вальд немного подумал и потом уточнил: – Ну, как мне ведомо, в Индию проторенных дорог нет, с Персией тоже, видно, не выйдет, остаётся Китай или, если получится, про Сибирь разузнать побольше.

– Ну отчего только так? – неожиданно возразил ему Гуго. – У меня вон один ушлый подьячий в знакомцах ходит. Весьма осведомлённый. Уверяет, что бывали московиты в Индии, причём шли посуху. Говорил, даже письменное описание дорог, сделанное каким-то купцом, у них в приказе имеется.

– Приказной московит? – оживился Вальд и немедленно предложил: – А может, сведёшь меня с ним? Я русский язык понять могу, да и сам по-ихнему мало-мало шпрехать тоже…

– Этого не понадобится, мой подьячий три языка знает, – Гуго задумался. – Познакомить, конечно, можно, вот только как вам встречу устроить…

Сразу уловив, отчего Мансфельд вроде бы колеблется, Вальд с неким намёком предложил:

– Пошли ко мне, там за столом всё обсудим…

– Ладно, – понимающе усмехнулся Гуго, и они оба, свернув на боковую дорожку, пошли к дому Вальда…

* * *

Старшина артели, обойдя вокруг, старательно осмотрел стоявший носом к воде готовый коч, глянул на густо смазанные ворванью салазки, снял шапку и, перекрестившись, махнул своим.

– Начинай, ребята!

Стоявший чуть в стороне Фрол отступил подальше и окинул взглядом приготовленный к спуску кораблик. Судёнышко вышло ладным. Это был большой коч не с двумя, а с тремя мачтами и длинным бугшпритом, позволявшим в случае надобности нести дополнительный кливер.

Сдвинутый несколько назад трюмный люк дал возможность разместить на палубе малую лодку. Идущая же вдоль верхнего края борта общепринятая яркая цветная полоса была не сплошной, а представляла собой непрерывную цепочку из синих, белых и красных треугольников.

По команде артельщика корабелы дружно выбили упоры, державшие корпус на стапелях, коч слегка просел, вздрогнул, сдвинулся с места, а потом всё быстрее и быстрее начал сползать в реку. Затем, раскидывая две крутые волны, нос судёнышка глубоко нырнул, бугшприт почти коснулся поверхности, но всё обошлось. Коч легко сошёл со стапелей и закачался на свободной воде.

Убедившись, что всё прошло гладко, артельщик обратился к купцу:

– Ну, Фрол Матвеич, принимай работу.

– Рано ещё. – Фрол спрятал в бороде довольную улыбку. – Вот закончите оснастку, вот тогда – да…

– Это мы скоренько, – весело заверил купца артельщик и побежал к урезу, где его люди уже принялись швартовать только что спущенный на воду коч.

Какое-то время Фрол следил за их работой, а потом глянул на реку и заметил быстро приближающийся косой парус. Сначала Фролу показалось, будто это чья-то рыбачья лодка, но присмотревшись, он, понаторевший в морском деле, чётко определил, что на подходе голландский бот.

Пока Фрол недоумённо прикидывал, кто это, парус опал, подошедший через какое-то время бот ткнулся носом в берег, и оказалось, что там, сидя на корме, управляется со шкотами всего один человек, хорошо известный всему Архангельску опытный мореход, кормчий Епифан Стоумов.

Пока Фрол недоумённо прикидывал, что привело кормчего в Лаю, тот вылез на берег и, подойдя к купцу, заломил шапку.

– По здорову ли, Фрол Матвеич?

– И ты здрав буди… – ответил Фрол и, не зная, отчего тот здесь, выжидательно посмотрел на кормчего.

Однако Епифан сначала придирчивым взглядом окинул спущенный на воду коч и только после этого пояснил:

– Слыхал я про твой кораблик, вот и не утерпел, решил сам глянуть…

– Ну и как он тебе? – усмехнулся Фрол.

– Хорош, – заключил кормщик. – Вот только не великоват ли? На волоке с ним не иначе маета будет.

– Такой коч совсем не для волока, – возразил Фрол. – То не дело – судно по суху руками таскать.

– Это верно, – немного подумав, ответил кормчий и вдруг предложил: – Ты, Фрол Матвеич, видать, сюда на веслах пришёл, но, может, со мной обратно?

Предложение было сделано точно неспроста, и Фрол, явно колеблясь, заметил:

– Так вроде ветер неподходящий…

– Ничего страшного, – заверил купца кормчий. – Мой «голландец» и при противном ветре хорошо ходит.

– Ну ежели так… – соглашаясь, протянул Фрол и, последний раз окинув взглядом опустевший стапель, пошёл к боту.

Подождав, пока Фрол усядется, Епифан, ни к кому за помощью не обращаясь, сам оттолкнул бот от берега, прыгнул на корму и взялся за румпель. Лавируя против ветра, он вывел бот из Лаи в Двину и круто положил руль на борт. От резкой смены курса потерявший ветер парус заполоскал, но почти сразу опять наполнился, позволив взять курс в сторону Архангельска.

На реке боковой ветер заметно усилился, однако Епифан умело повернул парус круче, после чего уже бывшее тугим полотнище натянулось ещё сильнее, и бот, кренясь, стал так набирать ход, что Фрол даже услышал, как за пером руля начала журчать вода.

– А неплохо идём, – усмехнувшись, заметил Фрол и выжидательно посмотрел на кормщика, ловко управлявшегося со снастью.

Купец хорошо понимал, что Епифан, конечно же, заявился на плотбище[21]21
  Верфь.


[Закрыть] совсем не попусту, и теперь ждал, что тот ему скажет. И точно, кормщик, вроде как между прочим, поинтересовался:

– Скажи, Фрол Матвеич, новый коч к норвегам отправишь или как?

Фрол тоже имел на кормщика свои виды и потому ответил правду:

– Поначалу к норвегам, а уж потом…

– Ну потом, ясное дело, на Грумант, – предположил Епифан и добавил: – Ведь твои кочи только туда и ходят.

– Оно так, – согласился Фрол и, вроде как раздумывая, сказал: – Только я думаю, и в океане дорога есть…

Купец не договорил, но Епифан сразу понял, что именно имелось в виду, и, не скрывая своего интереса, спросил:

– Фрол Матвеич, неужто новый коч встречь солнца решил отправить?

– Само так, – не колеблясь подтвердил Фрол. – Уверен, не иначе по открытой воде путь должен иметься.

– Конечно, должен, – с жаром поддержал его Епифан.

– Значит, пойдёшь кормщиком на новом коче? – оборачиваясь, спросил Фрол и, увидев, как Епифан согласно кивнул головой, улыбнулся…

За столом в светёлке у Томилы Пушника сидели четверо. Сам хозяин был здесь не как простой затынщик, а как известный в городе торговец мягкой рухлядью. Тут же был и его напарник по пушному делу, приёмщик ясака с воеводского двора Евсей Носков. Двое других мехом не занимались, но выделялись по иной части. Это были хозяин литейной мастерской Якимка Городчиков и пришедший вместе с ним ювелирных дел мастер Третяк Желвунцев.

Собравшиеся напряжённо молчали и, хотя перед ними красовался штоф оковытой, украшенный обливным орнаментом, в окружении тарелей с рыбными пирогами, морошкой да строганиной, никто пока не притрагивался к угощению. Здоровенный чернобородый литейщик смотрел на сидевшего напротив такого же крепкого затынщика, отличавшегося от мастера разве что только своей ярко-рыжей бородой, а воеводский сборщик ясака исподтишка приглядывался к самому старшему из собравшихся, совсем уж седому ювелиру.

Признаться, он-то и интересовал Евсея больше всего. Что касалось двух других, то он знал их достаточно хорошо, а вот с Желвунцевым ему так близко встречаться не приходилось, и сейчас приказной на всякий случай ещё раз вспоминал, что ему приходилось слышать о мастере.

Сам же старый Третяк Желвунцев, зябко кутаясь в богатую меховую накидку, покрутив головой из стороны в сторону, не спеша осмотрел уютную светёлку и с явным одобрением сказал хозяину:

– А ничего хороминка…

– Что, понравилась? – поддерживая разговор, с готовностью отозвался затынщик.

– А почему ж не понравиться? – Ювелир ещё раз, словно проверяя самого себя, глянул вокруг. – Опять же, воздух чистый, дыма не слыхать вовсе.

– А ему откуда тут взяться? – охотно пояснил затынщик. – Ход отдельный, дым сюда не попадает. Правда, малость прохладней, чем в поварне.

– Так нам и не привыкать к морозам-то, – вмешался в разговор Евсей и первым потянулся за штофом.

Сноровисто налив всем оковытой, он хитро поглядел на собравшихся и, вроде как со скрытым намёком, сказал:

– Ну что, можно и принять, во здравие…

Евсей лихо опрокинул чарку, а Томило, спохватившись и вспомнив про свои обязанности хозяина, засуетился:

– Вы ешьте, ешьте…

Гости не заставили себя особо упрашивать, и какое-то время в светёлке молчали, но потом мастер-ювелир ёще раз глянул кругом и похвалил хозяина:

– Хитро придумано, хитро… – а потом не без умысла добавил: – Ну раз ты такой таровитый, то не мешало б и хоромину побольше завести…

– Оно бы, конечно, так, можно и больше, можно даже с подклетью, – согласился Пушник и вздохнул: – Знать бы только, как оно дальше будет…

– А что оно дальше. Как-то оно будет…

Говоря так, осторожный ювелир сделал вид, будто не знает, зачем они собрались, но хмель уже мало-помалу начал развязывать языки, и Евсей, сразу переходя к сути, сказал напрямую:

– Соболя в тайге поменьшало, сбор не тот, что прежде, ну и вообще…

Он не договорил, но все и так поняли, про что речь, и Третяк, перестав скрытничать, поддержал:

– Оно верно, в прежние времена у нас и народу тут тысячи были, а сейчас город – и тот хиреть начал…

Теперь, когда за столом наконец-то заговорили по делу, вмешался и помалкивавший до поры Яким.

– Я помню, сколько тогда на реке кочей было, и оборот знатный… – Он сокрушённо помотал головой. – Вот бы вернуть…

– Так на Ямальский волок запрет, – напомнил Евсей.

– Ну и что? – посмотрел на него Якимко. – Рекой от моря тоже путь есть…

Что он имел в виду, всем было ясно, но только Томило высказался вслух:

– Вот ежели б иноземцев сюда пустили, торговля б другая пошла…

– Воевода воспрепятствует, – напомнил Евсей.

– Что воевода, – разгорячился Пушник, – государю отписать надобно!

– Пустое, – остановил его старый Третяк. – Но можно и иначе повернуть…

– Это как же? – Все посмотрели на старика.

Видно было, что старый ювелир отчего-то колеблется, но в конце концов решившись, он пожевал губами седую бороду, вздохнул и начал:

– Я вам вот что скажу… Лет тридцать назад двое здешних воевод враждовали. Город ходуном ходил от их распри. Дошло до того, что дрались меж собой оружно. А когда посадским стало невмоготу, собрались лутчие люди и составили Одиначную Запись, чтоб стоят друг за друга до конца, но воеводскую распрю укоротить. Чтобы, значит, воеводы впредь со всяким оружием ходить не велели и над городом никакой порухи не делали. Вот так-то и стишили буйных…

Старик умолк, снова задумчиво пожевал бороду, и тогда, не удержавшись, Томило воскликнул:

– Это что ж, мир выступил против безлада, в городе учинённого от воеводского несогласия?

– Само так, само так… – согласно покивал головой ювелир. – Мир-то он завсегда главнее…

– Так это как же, – Томило по очереди посмотрел на каждого, – выходит, ежели что, то и мы так можем?

– А что?.. Ежели с посадскими переговорить… – поддержал Томилу Яким.

– Экий ты торопыга, обсудим-ка поначалу, – остановил его Евсей, и тогда все дружно придвинулись к нему…

* * *

Кулачный бой, на который сбежалась тьма мизинного люда[22]22
  Мизинные люди – беднота.


[Закрыть], был учинён в Земляном городе. Правда, из опаски (власть на такое дело смотрела косо) обычного боя «стенку на стенку» не устраивали, и встреча была «сам на сам». Бились два самых известных бойца-кулачника: молотобоец с Пушечного двора Федька Алтын и мастер-обойщик из Каретного ряда Иван Подкова.

Дрались бойцы отчаянно. Падкий на такое побоище народ орал, улюлюкал и волновался. Задние, из-за того, что им было плохо видно, давили на передних, а те, в свою очередь, стараясь остаться на месте, упирались, и оттого площадка, на которой всё время шёл яростный бой, становилась то больше, то меньше, порой даже несколько смещаясь в тот или другой бок.

Подзадоренные криками, летевшими со всех сторон, бойцы то лихо наскакивали друг на друга, то угрожающе помахивая здоровенными кулаками, пытались обойти соперника вкруговую, явно высматривая, с какой стороны сподручней ударить.

Внезапно Алтын, улучив момент, треснул Подкову в ухо с такой силой, что тот зашатался и чуть было не упал.

Толпа восторженно заревела, но сторонники Федьки радовались рано. Иван отступил на шаг, вроде как покачнулся, и, когда Алтын снова кинулся на него, нанёс встречный удар, угодив супротивнику прямо в челюсть. Теперь уже Федька закачался на месте, ошалело крутя головой, и многим показалось, что Алтын, не удержавшись на ногах, вот-вот рухнет. Кто-то в толпе не выдержал и дико заорал:

– У Подковы свинчатка!!!

Сторонники Алтына угрожающе загудели, и быть бы всеобщей драке, если б Иван не отступил на шаг, подняв правую руку высоко вверх и сдёрнув с неё бойцовскую рукавицу. Потом медленно, так чтоб все видели, потряс ею в воздухе, а когда собравшиеся убедились, что никакой свинчатки там нет, показал вдобавок ещё и, растопыривши пальцы, ладонь.

Страсти малость поутихли. Подкова снова надел рукавицу и начал угрожающе приближаться к оклемавшемуся Алтыну. Затяжной бой длился уже порядочно, и теперь подуставшие бойцы выжидательно принялись топтаться один возле другого, явно собираясь с силами для новой, уже решающей стычки. Толпившиеся вокруг людишки, каждый стараясь подбодрить своего бойца, загалдели с новой силой, страсти закипели, и всё кругом вроде как забурлило.