Текст книги "Майор из Варшавы"

Майор спокойно ждал, пока пленник не подползет ближе. Его ход удался, и теперь с мужиком можно было говорить «по душам»…

– Ну, так зачем в лес приперся?

– Так я ж кажу, що ви ж сами посылали!

– Это кто же мы? Я вроде тебя никуда не посылал, – пан Казимир позволил себе короткую, строго отмеренную усмешку.

– Ой, боженьки ж!.. – мужик привстал на колени и, как петух, захлопал себя по ляжкам. – Так я ж не кажу що то саме вы!.. Вы, то е полиция. А мени казав з того… Як його, як… О, з «ляндинсты»!.. Як же його?.. О, згадав! То самі пане Меланюк казав мени щоб я до лясу шукаты йшов!

– Искать? Что? – сразу насторожился пан Казимир.

– Та, дурныци!.. Тут десь за рик тому литак впав, от пане Меланюк и наказав мени уламки шукаты…

Офицеры молча переглянулись, и сердце у пана Казимира ухнуло. Его самые худшие опасения подтверждались. С этого момента счет времени пошел на часы. И от того, когда ждет с докладом своего перемазанного грязью соглядатая неизвестный «пан Меланюк», зависело, что даст телеграмма в Лондон, если Мышлаевский отправит ее немедленно…

* * *

Над полуобвалившимися зубцами крепостных стен неслись низкие рваные облака. Сырость, нагнанная ветром с недальних болот, висела в воздухе, и летний день казался по-осеннему холодным. Во всяком случае, Меланюк, вызвавшийся сопровождать «Кобзу», время от времени ежился даже в своем теплом френче.

Здесь, в замке, немцы устроили лагерь для военнопленных, и сейчас Пилюк, «референт проводу в справах идеологичных», с разрешения германских властей выступал перед солдатами, стремясь склонить их в сторону «национальной идеи».

Строй пленных в изодранном обмундировании, с мелькавшими здесь и там повязками, повторял изломанный треугольник замкового двора, оставляя свободным только плотно утоптанную середину и широкий проход к воротной башне. Изможденные лица лагерников были сосредоточенно-угрюмы и, чем громче Пилюк выкрикивал свои лозунги, тем ниже опускались головы.

Посреди плаца, отдельной обособленной группой стояли чины лагерной администрации и несколько сопровождавших «Кобзу» националистов. Меланюк пристроился сбоку, как раз за спиной «дольметчера» – переводчика из эмигрантов, с дотошной педантичностью растолковывавшего немцу-коменданту каждое слово оратора.

Сам Пилюк, выйдя шагов на пять вперед, самозабвенно выкрикивал:

– Шановни добродии, мы будуемо Вильну Украину без колгоспив и контигентив, без всиляких там бильшовыцьких вытивок! Мы, националисты, едина сила яка на даний час спроможна виконаты вси ци обицянки, щоб наш многостраждальный народ нарешти став багатым та щасливым. Приеднуйтеся до нас!

На краю строя пленные заволновались, и Пилюк, вытянув шею, как встревоженный гусь, ораторским жестом протянул туда растопыренную пятерню.

– Ось тут мене зрозумилы! И скажить, чи я не казав вам правду?..

После короткого замешательства из строя вышел худой, оборванный пленный и звонко, на высокой ноте, спросил:

– А можно ли задать господину выступающему вопрос?

Пилюк с готовностью закивал, и пленный продолжил:

– Вот вы там раньше от черных российских изб к белым хатам над ставком кликали… Это все очень правильно. И избы из бревен у нас черные, и мы – некультурные да грязные. Только где ж нам мыться, когда возле ваших белых хаток бань нет? Так что, нам уж лучше здесь, с господами немцами, поскольку у них везде чистота и «культуриш»…

Пленный быстро отступил назад. Строй сомкнулся и тут же взорвался возмущенными выкриками, слившимися в общий гул, на котором особо выделился возмущенный юношеский голос:

– Сам – грязная скотина!!!

Охрана, стремясь навести порядок, закричала свое. Остервенело залаяли собаки и, казалось, вот-вот начнется стрельба.

– Вас?.. Вас?.. – задергал головой комендант, торопя переводчика.

Перевод прозвучал ровно, без эмоций. Меланюк, за последнее время поднаторевший в немецком, удивленно прислушался.

– …Пленные возмущены словами оратора. Оратор сказал, что они неряхи и грязнули. Пленные кричат, что он ничем не лучше их. Пленные признают величие немецкой культуры и хотят иметь дело только с представителями великой германской нации…

В строю действительно кричали нечто подобное, но второй смысл выкриков, отдельные из которых были понятны и немцам, совершенно исчез при переводе и комендант удовлетворенно кивнул.

– Гут, гут! – он понял, что пленные так не утихомирятся, и жестом приказал убрать Пилюка.

Неудавшегося пропагандиста, Меланюка и всех других «достойников» весьма бесцеремонно спровадили с плаца и почти сразу выставили за ворота лагеря. Сначала они дружно ругали «сбильшовизованную мужву», а потом, несолоно хлебавши, через полуразрушенное предместье отправились восвояси.

Петро в их дискуссии участия не принимал. Перед ним, оказавшимся в одиночестве, стояла одна задача: найти единомышленников и установить связь. И то и другое было смертельно опасным, но Петро специально приехал из своей глубинки в твердой уверенности – подполье в городе должно быть…

За мостом «представители» разошлись, а Петро и Пилюк направились к центру. У бывшего магазина Кронштейна, превращенного бомбежкой в груду развалин, увидев, как добрая сотня пленных под наблюдением одного «лахмана» разбирает кирпичные завалы, Пилюк не выдержал:

– О, ти, з ким говориты можна, працюють! А нам нимци тих твердолобых совитив пидсовують!

– А куды ж воны тут без нас? – удивился Петро. – Тут же бильшовикив повно пооставалося, нимцям без нас аж нияк не можна…

– То ты правду кажешь! – Пилюк перестал пялиться на пленных и зашагал дальше. Потом недовольно пробурчал: – Воны вважають, що як банковський пидвал напхали, то вже все й мы им ни до чого…

– Чим напхалы? – не понял Петро.

– Не чим, а ким, – Пилюк коротко хохотнул.

– Ну чого ты ржешь? Я звидки знаю?

Тщательно скрываемая злость чуть не прорвалась наружу, и Петро поспешил прервать себя на полуслове. В их отношениях с «Кобзой» не было строгого подчинения, но не было и искреннего доверия, а завязавшийся узел создавал только дополнительные трудности.

Впрочем, вряд ли Пилюк с высоты своей «гимназиальной освиты» о чем-то догадывался. Вот и сейчас он не обратил внимания на заминку, а довольно спокойно пояснил:

– Немцы чистку сделали. Всех совитив, що втекты не змоглы, и всех, на кого «пидозра пала», що навмисно оставлены, поарестовувалы. Вот они в банковском подвале и сидят. А оттуда, ты сам знаешь, ни одного не видпустять.

Петро сжал зубы так, что выкатились желваки. Призрачная надежда связаться с кем-то из товарищей рухнула, оставив его без малейшей возможности хоть как-то помочь своим…

* * *

Стоя у круглой афишной тумбы, Петро невидящими глазами смотрел на густо наклеенные листочки «Объяв». Ему было не до них. Все попытки Петра связаться в городе хоть с кем-то оказались напрасными. Выходило, что пока он мотался по своей новой службе, немцы вместе с оуновцами нанесли конечно же давно запланированный удар…

Теперь, как ни странно, Пилюк становился для него незаменимым. Именно он, привязанный к нему накрепко, мог, в случае чего непредвиденного, в той или иной степени, но помочь…

И именно его не без тайного умысла ждал сейчас Меланюк.

Пилюк появился почти вовремя, опоздав на какие-то минуты. Остановившись рядом, он заинтересованно скользнул взглядом по листку, в который уставился Меланюк, и весело фыркнул:

– Тю, знайшов що читаты! Бачишь, нимци усим молодым жыдам наказують збыратись…

По странной ассоциации Петро вспомнил отпущенного Ицека, и ему стало совсем тоскливо, но Пилюк даже не заметил его состояния и, бесцеремонно уведя от афишной тумбы, радостно сообщил:

– Я сьогодни взнав, але то тильки миж нами… Немцы выришили, що там, на кухни у Лемика, хтось з совитив пальнув!

Петро немного помолчал, приходя в себя, и с задержкой, так что получилась внушительная пауза, веско сказал:

– Про це я знаю.

– Звидки?.. – от удивления Пилюк даже приостановился.

– Мене спыталы, и я так доповив.

– То що, ты и про мене доповидаешь?.. – Пилюк сразу осел, как будто из него выпустили воздух.

– Як ты миг? – В голосе Петра очень похоже зазвучали укоризненные нотки. – Я про тебе николы ничого такого не доповим!

– Спасибо тоби! – Пилюк потряс руку Петра. – Спасибо…

– Нема за що. – Пожал плечами Петро и внешне безразлично добавил: – Он, у Стецька теж стриляли, так що воно й спивпало.

– Так, так… – Пилюк закивал головой и, глянув на Петра, осторожно поинтересовался: – А ты часто доповидаешь?..

– Ни. Тильки як до штабу выклыкають. А зараз я так, до герра гауптмана у приватній справи иду.

– В приватний… – недоверчиво протянул Пилюк и посмотрел на Меланюка совсем другими глазами. – А в який?

– Саме в приватний… – подтвердил Петро, всем своим видом показывая, что отныне между ними должны установиться по крайней мере равные отношения. – Так герр гауптман приказал!

Меланюк ловко уклонился от прямого ответа. Он хорошо знал, зачем идет к пану Длугому, но посвящать Пилюка в свои дела вовсе не собирался. Наоборот, тайной целью Петра стало подчинить «Кобзу» себе, а то еще не хватало и в самом деле превратиться в исполнителя Пилюковых «наказив».

Впрочем, судя по всему Пилюк уже сделал нужные выводы. Человек, имеющий прямой контакт с немецким начальством, ценен сам по себе, а уж такому мужлану, как Петро, готовому буквально смотреть в рот «пану референту», и вообще цены нет! В общем, «Кобза» стал настолько любезен, что проводил Петра почти до квартиры Длугого.

Герр гауптман отворил двери сам. Входя в переднюю, Меланюк про себя усмехнулся: наверняка «друже Кобза» сейчас подглядывает за ним в какую-нибудь щелочку. Вот пускай и видит, как почтительно встречает Петра немец.

На самом деле, приказа Длугого являться к нему на квартиру Меланюк не имел. Просто так случилось, что в конторе Ланддинста гауптмана не было, и, разузнав, где его найти, Петро решил, что стоит рискнуть.

При виде Меланюка Длугий ухмыльнулся. Захлопнув дверь, он оглядел Петра с головы до ног и спросил:

– Ну чего пришел? Только не докладывай мне, что паны националисты нами недовольны, я это знаю. Пускай сначала на деле докажут, а то пока лишь обещать мастера…

– Ни, я перепрошую, я не в тий справи… – Меланюк замялся.

– Ах, не в той… – Длугий насмешливо задрал бровь. – А может, ты за своего дружка «Кобзу» похлопотать пришел, а? Кстати, как он?

– Непогано. Я чув як пан референт перед полоненими виступав…

– Ну и они «начхали пану референту в пику», так? – Гауптман коротко хохотнул и, не дожидаясь ответа, закончил: – Пусть спасибо скажет, что из того золота к нему ничего не прилипло.

– Какого золота? – Петро недоуменно посмотрел на Длугого.

– Ах да, ты не знаешь, – «герр гауптман» зачем-то почесал себя за ухом. – «Паны провидныки» золото у евреев изъяли, себе прикарманили, а мы их того…

Длугий оборвал себя на полуслове, шутовская ухмылка исчезла, и он холодными немигающими глазами уставился на Петра.

– Ну?..

– Герр гауптман! – Меланюк понял, что Длугий кончил валять дурака, и подобрался. – Я взнав дещо про той самолет, що вы казалы…

– Узнал? – Длугий недоверчиво посмотрел на Петра. – И где он?

– Там, за збаражским лисом, биля озера, здається де колысь торф брали. Там один мужик бачив, як литак нибы за озеро впав. Я його добре попытав. Вин каже, спочатку еден «мотур» став, а потим вже другий. Я його шукати послав, а сам скорише сюди.

– Что? Озеро «С»? Ах ты ж… – и герр гауптман явственно, со знанием дела, выматерился по-русски в три этажа…

* * *

Сжав ладонями голову, пан Казимир тупо смотрел перед собой. Расплывающееся пятно аккумуляторной лампочки тускло желтело в углу бункера, а нервно вышагивающий по бункеру поручик Мышлаевский воспринимался майором только как периодическое исчезновение световых бликов на обшивке лодки.

Решение не приходило. Мужик-соглядатай все еще сидел под арестом, и пан Казимир не знал, как ему поступить. Конечно, если бы вопрос состоял только в том, чтобы незаметно исчезнуть, то никаких проблем бы не возникало, но чтобы вот так бросить все… До сих пор, на что-то надеясь, они выжидали, и вот отпущенное время кончилось.

Усилием воли майор вернул предметам четкость и, повернув голову, уперся взглядом в поручика Вукса, молчаливым истуканом сидевшего прямо под лампочкой.

– Владек… – тихо спросил пан Казимир. – А тебе не кажется, что мужик наш не совсем то? Может, он того, врет и сейчас нас уже…

Майор сделал красноречивый жест, как бы хватая кого-то за шиворот. Вукс немного подумал и возразил:

– Не думаю. Я его допросил, и потом, дозоры посланы…

– Да, да… – пан Казимир кивнул, и лампочка перед его глазами, теряя очертания, снова расплылась.

Конечно, Вукс прав, и какое-то время у них еще есть. Все так, если б не эта радиограмма. Даже сейчас пану Казимиру казалось, что сквозь сукно он ощущает холодок, идущий от лежащего у него в кармане листка…

Дверь хлопнула, и, спросив разрешения, в бункер спустился поручик Рыбчинский в сопровождении летчиков. Они явно хотели узнать ответ на радиозапрос, но пан Казимир встретил их вопросом.

– Ну как, тихо?

– Все тихо… – поручик Рыбчинский приложил пальцы к мятой конфедератке. – Я сам только что обошел все дозоры.

– Хорошо…

Пан Казимир погрузился в молчание, и тогда, не выдержав, инженер-капитан сделал шаг вперед:

– Пан майор, позвольте узнать, как Лондон?

– Лондон? – глухо отозвался пан Казимир. – А никак…

– Как так, никак? – нервы инженер-капитана были натянуты до предела, и он мгновенно сорвался: – А что тогда? Москва?.. Скажите мне, где она эта Москва? Русофильство пана майора должно иметь предел! Сюда вот-вот заявятся немцы! Нет, мы все категорически требуем отправить нас в Лондон. Мы хотим воевать!

– Что касается летчиков, я хоть сейчас… – Пан Казимир остался невозмутимым. – Тут только одна трудность…

Пан Казимир полез в карман, достал смятый лист бумаги и протянул его инженеру.

– Это последняя радиограмма. Прошу вас. Читайте вслух.

Инженер пробежал текст глазами и только потом громко повторил:

– Считать риск полета оправданным только в случае включения в группу инженера Брониславского.

Бортинженер свернул листок и посмотрел на пана Казимира.

– Прошу меня извинить…

– Позвольте, пан майор… – вмешался первый пилот. – Мы отдаем себе отчет, что из-за трех летчиков никто самолет посылать не будет, но что мешает выполнить условие?

– Все… – пан Казимир посмотрел на Вукса и Мышлаевского. – Вы это знаете, подтвердите…

– Инженер Брониславский погиб, – отозвался Вукс.

Летчики переглянулись между собой, и в бункере повисла тяжелая тишина, которую резко оборвал пан Казимир.

– Панове, нам надо решить, как быть дальше!

– Разрешите мне, пан майор? – выступил вперед Мышлаевский.

– Прошу, – кивнул пан Казимир.

– Я считаю, просто уйти отсюда мы не можем. Взрывчатки у нас достаточно. Предлагаю все взорвать и поменять дислокацию.

– Позвольте… – Вукс по-школярски поднял два пальца. – Я считаю, что у нас есть шанс прояснить обстановку.

– Как? – оживился пан Казимир.

– Я выяснил, что этот самый Меланюк – всего лишь маленький полицейский чин, и самолет его просто так интересовать не может. За ним кто-то стоит.

– Это и так ясно! – вставил реплику Мышлаевский.

– Я предлагаю… – Вукс оставил его слова без внимания. – Использовать нашего пленника.

– Этого мужика с хутора? – удивился Рыбчинский.

– Вот именно, с хутора, – подтвердил Вукс. – Хутор не унесешь. Припугнем его, что спалим все к чертовой матери, и он для нас все сделает. Этот самый Гнат – мужик себе на уме.

– Что ты предлагаешь? – быстро спросил пан Казимир.

– Да хотя бы Меланюка этого к себе вызовет, а мы его р-раз! – и Вукс, ища поддержки, посмотрел на Рыбчинского.

– Значит, дичь ловит охотника? – Пан Казимир с сомнением покачал головой. – Вот только крючки у нас ненадежные…

– Можно усилить… – возразил Вукс. – В плане моего варианта… Вы не находите, что Рыбчинский очень похож на Брониславского?

– Ты что, спятил, Владек? – рассердился пан Казимир.

– Совсем нет. Смотрите.

Вукс быстро подошел к Рыбчинскому, достал расческу и ловко соорудил на голове поручика прямой пробор.

– Если еще немного загримировать, да седины подпустить, то для тех, кто знает инженера только по фотографии, может сойти…

Действительно, Рыбчинский несколько походил на Брониславского, но пан Казимир раздраженно спросил Вукса:

– Владек, а на кой черт весь этот Голливуд?

– Ложный след, пан майор…

– Для кого?

– Ну… – начал было Вукс, но майор резко оборвал его:

– Чушь! Не забывай, нам сейчас не до игры с подставными. Дай бог, самим унести ноги. Меланюка взять и допросить надо! Это правильно. Потом все здесь уничтожим, а нам и других дел хватит.

Летчики переглянулись между собой и первый пилот сказал:

– Пан майор, нам оставаться у вас в отряде?

– Вам?.. – Пан Казимир секунду раздумывал, потом повернулся к Мышлаевскому и приказал: – Поручик, отправьте радиограмму в Лондон: «Ждем самолет».

– А как же Брониславский? – недоуменно спросил бортинженер.

– У меня есть все записи, чертежи и разработки, так что с пустыми руками не полетите, и потом, вы там нужнее…

Пан Казимир поднялся из-за стола и, словно проверяя каждого, строгим взглядом окинул стоявших вокруг него офицеров…

* * *

Одноэтажную местечковую больничку окружал густой сад. Здание было добротное, явно царских времен, и заведовал ею такой же старый, еще земский врач. Пока санитары на носилках выносили Малевича и укладывали его в тарантас, подогнанный к самому крыльцу, доктор внимательно следил за тем, как обихаживают больного и, только убедившись, что все сделано как надо, повернулся к стоявшему тут же Лечицкому.

– Ну вот, батенька мой, получите…

Полковник, остро посверкивавший стеклышками пенсне, сделал шаг вперед и неуловимым жестом вложил в докторский карман сложенную вдвое кредитку.

– Спасибо, милейший, что подлатали моего кучера. Привычка, знаете, не люблю ничего менять, а он у меня еще с той войны…

– Понимаю, понимаю… – Врач поклонился. – Но теперь беспокоиться не о чем. Наш больной уже пошел на поправку, неделька-другая покоя, и все будет в порядке. Только вы уж не пускайте лошадей вскачь…

– А почему я должен их гнать? – удивился Лечицкий.

– Ну как же… – дружески улыбнулся врач. – Вам, я слышал, новые власти отцовскую усадьбу возвратили, не так ли?

– Да, тут неподалеку, – подтвердил Лечицкий и, сняв пенсне, протер уголки глаз. – Только это не отцовская, а дедушкина усадьба. Вы знаете, я там совсем маленьким жил…

– Ну, вот и будете торопиться…

– Нет, нет, не извольте беспокоиться, – пенсне возвратилось на переносицу и снова хищно сверкнуло. – Я столько ждал, что теперь спешить не буду просто из принципа.

Лечицкий церемонно приподнял свое «борсалино», попрощался с доктором, проверил, как санитары устроили Малевича, и, взобравшись на сиденье, тронул упряжку. Выехав из больничного сада, он свернул на обсаженный деревьями тракт и, когда отдохнувшие кони сами пошли рысью, отпустил вожжи.

Теперь молча лежавший на спине Малевич видел, как медленно проплывают нависающие над головой ветки деревьев, как покачивается в такт дорожным ухабам спина в брезентовом пыльнике, и неожиданно для себя самого окликнул:

– Господин полковник…

Лечицкий слегка придержал коней и обернулся.

– А-а-а, оклемался, унтер? Как себя чувствуешь?

– Нормально…

– Вот и чудненько! – Лечицкий снял пенсне и хитро прищурился. – Ну, говори, гусь лапчатый, боишься, да?

– Нет, не боюсь… – Малевич сердито поджал губы.

– И правильно, унтер! – веселая дурашливость Лечицкого сразу пропала. – Нечего нам с тобой, унтер, больше делить. А что было, так то быльем поросло… Или, может, ты иначе считаешь?

– Не знаю…

– И то верно! Откуда тебе знать? Да и зачем знать?

Лечицкий подстегнул лошадей. В разговоре возникла пауза, и только выждав какое-то время, Малевич спросил:

– А вы… Как же?

– Я? Я, брат, в родной дом еду… Вот так-то!

– Выслужились, значит, у немцев? – сморщившись, Малевич попробовал повернуться на здоровый бок.

– Не совсем так… – Лечицкий встряхнул вожжами. – Я ведь не сразу эмигрантом стал. В «спецах» у вас тоже послужить пришлось. Ну а уж потом, когда разглядел, какой «пролетарский рай» вы строить собрались, за границу махнул. Не на Соловки ж ехать…

– Во-во… И я о том! Немцы, они усадьбы даром не раздают… И я ж слышал, вас унтер герром бароном назвал.

– Запомнил… Выходит, не совсем без памяти был. Что, думаешь немец? А оно, что Епанчины, что Лечицкие – немцы одинаковые… Но поскольку в родословных ты полный профан, поясню. Бабушка моя – урожденная баронесса Грецингер, и Розенберги нам и правда соседи были. Вот я знакомством старым и воспользовался… А раз бумага у меня, и там написано, что я потомок герра барона, значит, все «альзо орднунг».

Малевич скептически скривился.

– Ну да, а баронское-то поместье зажилили…

– Зажилили, скупердяи, это точно! – Лечицкий расхохотался и внезапно спросил: – Ну а ты как, унтер?

– А я в тюрьме сидел.

– И что, выпустили? – Лечицкий недоверчиво сощурился.

– Сами вырвались… Как наши Кресы в 39-м заняли.

– Подожди, подожди…Ты что, выходит, в Польше сидел?

– Выходит так…

– Последний раз мы с тобой встречались в восемнадцатом… – вслух начал рассуждать Лечицкий. – Ты при чинах, значит, служил… И как же ты в польской-то тюрьме выслужился?

– А я в 20-м на польском фронте был. Под Каменкой ранили. Худо стало, в общем, застрял… А потом пилсудчики выследили и, ясное дело, в каталажку. За все про все пожизненно дали…

– М-да… – пожевал губами Лечицкий. – Врешь, конечно, но и так все ясно. В нелегалах ходил, мировую революцию вперед двигал. Додвигался, дурак… В лесную-то водомоину как попал?

– В водомоину?.. – Малевич наморщил лоб, силясь понять, о чем речь, и лишь потом пояснил: – А-а-а… Сначала как могли отбивались, потом – окружение. Месяц выходили сводным отрядом и напоролись в лесу на немцев. Признаться, неразбериха началась… Вот там меня и зацепило. В очередной раз…

– А чего ж солдатики твои своего комиссара бросили?

– Думаете нарочно?

– Есть такая мыслишка…

– Все могло быть… Но я вроде как сам еще шел. Не помню…

Малевич прикрыл глаза, помолчал и только потом спросил:

– Господин полковник, вы меня долго везти будете?

Явно отвлекшись на что-то свое, «герр барон» какое-то время молчал и только потом ответил:

– Долгонько… Тем более врач наказал не торопиться. Ты если устал, спи. Надо будет, я тебя разбужу.

Сидевший все время вполоборота Лечицкий снова повернулся спиной к Малевичу, и, плавно покачиваясь, тарантас покатил дальше по затененной дороге…

* * *

Превосходный «Цейс» позволял видеть многое, и, несмотря на быстро сгущавшиеся сумерки, пан Казимир неотрывно разглядывал добротные хуторные постройки. Отсюда, с опушки, хорошо просматривались и хозяйские постройки, и на удивление чистый двор.

Богатый хутор, принадлежавший Гнату (тому самому мужику, которого таинственный «пан Меланюк» отправил разыскивать самолет, упавший два года назад), был, в общем-то, надежной гарантией. Конечно, пан Казимир не очень-то доверял Гнатовым заверениям, но, поддавшись на уговоры Вукса, майор рискнул…

Сумерки наконец взяли свое, и постройки как бы растворились во тьме. Майор спрятал бесполезный бинокль и, поднимаясь с земли, на всякий случай уточнил у дежурившего здесь с утра Вукса:

– Хозяин с хутора никуда не отлучался?

– Никто не отлучался. – Вукс тоже встал и начал отряхиваться.

Но сомнения все еще мучили пана Казимира, и он спросил:

– А Гнат наш хуторной часом не соврал, что Меланюк этот сам-один к нему заезжает?

– Нет. Я ему втолковал, если что не так, – спалим. Уяснил…

– Уяснил-объяснил, а все может быть… – пробормотал майор.

– Так мы ж с Рыбчинским подстраховываем… – Вукс недоуменно пожал плечами и вдруг задал вопрос: – Пан майор, как вы считаете, самолет из Лондона будет?

– Не знаю, Владек… Я лично не надеюсь, но если прилетит, посажу на него летчиков. Они, как я понял, свой выбор сделали.

– А вы, пан майор? – Вукс проявил странную настойчивость.

– Еще нет, Владек, но нам всем предстоит сделать выбор. Тем, кто уцелеет… – уточнил пан Казимир и насторожился.

Послышались негромкие шаги, и из-за кустов появился поручик Рыбчинский, контролировавший подходы к хутору с другой стороны.

– Все в порядке, пан майор. Можно идти…

– Тогда пойдем.

Пан Казимир вздохнул, на всякий случай поставил ВИС на боевой взвод и в сопровождении обоих поручиков зашагал к хутору.

Вблизи дом казался приземистым, беленые стены скрадывались темным свесом крыши, и только деревянные балясины входа хорошо прорисовывались на сером фоне. Где-то за углом звякнула цепь, и, не дожидаясь, пока собака зайдется лаем, пан Казимир подтолкнул Вукса.

– Давай, Владек, стучи.

На стук долго никто не откликался, и только неугомонный пес, гавкая, гремел цепью. Наконец за дверью послышалась возня.

– Ну, открывай, Гнат, открывай! – насмешливо приказал пан Казимир и потянул дверь на себя.

– А це вы… Прошу, прошу… – Гнат, сам открывший дверь, услужливо кланялся, отступая в глубь коридорчика.

Оставив Рыбчинского на крыльце, пан Казимир и Вукс пошли за ним и очутились в низкой горнице с лавками вдоль стен. В переднем углу над лампадкой теснились иконы, украшенные дешевой фольгой, а посередине комнаты, на дощатом столе, светила семилинейная керосиновая лампа с надбитым стеклом. Фитиль ее слегка косил, и язычок пламени завивался с одной стороны струйкой копоти, тянувшейся к отбитому краю.

– Ну, принимай гостей, Гнат, – пан Казимир уверенно шагнул вперед и сел на лавку, покрытую домотканым рядном.

Хозяин засуетился, явно порываясь поставить что-то на стол, но майор жестом вернул Гната на место.

– Подожди, успеется, сначала дело.

– Справа? – как-то неуверенно протянул Гнат и покосился на Вукса, подпиравшего спиною дверной косяк.

– Ну да, дело, – подтвердил поручик. – И не метушись, а то знаешь, Гнат, скажем немцам, что ты наш, они тебя и повесят!

– Чого мени метушитись? – Гнат сразу обмяк и опустился на лавку.

Пан Казимир, отметив про себя поведение Гната, внушительно начал:

– Мы присмотрелись к тебе, Гнат. И потому прямо скажем: раз Украина – для украинцев, то само собой Польша – для поляков…

Сейчас майор сознательно напускал тумана. Он знал, от того, что скажет Меланюку Гнат, будет зависеть и то, что скажет сам «пан»…

Услышав об Украине для украинцев, Гнат стрельнул глазами, и пан Казимир, поняв, что рыбка клюнула, уверенно продолжил:

– Так что, сам понимаешь, нам с вами делить нечего. Тем более, мы отсюда уходим. Да, тот самолет, что ты искал, в лесу валяется…

– А що?.. – Гнат поднял голову. – Вин вам ни до чого?

– А на кой он нам? – пан Казимир безразлично пожал плечами.

То ли Гнат вообще соображал туго, то ли был себе на уме, но, во всяком случае, прошло немало времени, прежде чем, покосившись на Вукса, он медленно, с запинкой спросил:

– А раз вы, пане, той… Уходите… То мени, той… Чого казаты?

– А так и скажешь, – добродушно хмыкнул пан Казимир. – Искал самолет и нас видел. А еще пану Меланюку скажешь: у нас интерес есть поговорить с ним, если захочет…

– А якщо не схоче?

– А тоди й мови нема, розийшлысь тай годи, – неожиданно для Гната по-украински сказал пан Казимир.

– А якщо… – видно было, что мужик тяжело думал, – вин погодыться, мени що, по вас до лясу йти?

– Ну зачем же?.. – усмехнулся пан Казимир. – Я полагаю, пан Меланюк – человек занятой, ему ждать некогда. Мы его сами тут подождем.

– Тут?.. – совсем растерялся Гнат.

– Ну да. Ты ж сам уверял, что он вот-вот приехать должен… – и поднявшись с лавки, пан Казимир начал по-хозяйски осматривать горницу, как бы выбирая, где тут расположиться…

* * *

Сегодня Малевич чувствовал себя гораздо лучше. Жжение во всем теле пропало, сознание сделалось ясным, и хотя едва затянувшаяся рана отзывалась на каждый толчок, но все же боль стала терпимой. Плетеный кузов тарантаса уютно поскрипывал, над его краем неспешно плыли ветви деревьев, а далеко вверху, в пронзительно-синем небе, висели маленькие, ватно-белые облака.

Чувствуя прилив сил, Малевич приподнялся на локтях и выглянул из тарантаса. Лошади рысью бежали по узкой лесной дороге, ее колея, испятнанная световыми зайчиками, уползала в глубь чащи, и та же брезентовая спина возницы маячила на сидении.

Полковник-то и дело подстегивавший и так идущих рысью коней, услыхал сзади возню и сразу же, натянув вожжи, обернулся.

– Тебя как, унтер, трясет не сильно?

– Нормально… Вот только не пойму я, вашбродь, чего это вы с утра пораньше, гоните? Или поспеть хотите до вечера?

– Приехали, унтер, приехали. Вот-вот увидеть должны…

– Как приехали? – изумился Малевич. – А чего ночевали рядом? Вполне могли вчера добраться. Засветло…

– А ничего ты, унтер, не понимаешь… Я ж сколько лет тут не был! Хочу, чтоб как в детстве… Солнце, утро, радость…

Действительно, из леса доносился птичий пересвист, пряный запах и шум листьев от тянувшего поверху ветерка.

Некоторое время Малевич в упор смотрел на брезентовый пыльник. Он понимал, что обязан этому человеку, своему врагу, многим, к тому же, превратившись в «герра барона», полковник становился как бы вдвойне врагом, и эта мысль все время подспудно давила Малевича. В конце концов надо было что-то решать, и он рубанул прямо:

– Ага, и меня, для полноты счастья, на пороге застрелите!

– Тп-п-р-р-р-у… – Лечицкий резко осадил лошадей. – Дурак ты, унтер, ох и дурак! Пойми, застрелить-то тебя я и раньше мог. Так что, гусь лапчатый, ты зря боишься…

Малевичу вспомнилось, что в прежние времена «их высокоблагородие» называл его «гусем лапчатым» только в минуты крайнего благорасположения, но тут же прогнал эту мысль и сердито поджал губы.

– А кто вас знает? Небось там у столба в восемнадцатом многое передумали…

– Ты глянь! Вроде как поумнел… – Лечицкий пристально посмотрел на Малевича. – До моих лет доживешь, совсем умным станешь. Сказал, – целый будешь.

Сейчас между ними как бы само собой возникло какое-то почти прежнее доверие, и Малевич немедленно этим воспользовался.

– Да зачем я вам целый-то? В холуи, что ли?

– Зачем на себя наговариваешь? Холуем ты никогда не был. Ты, унтер, – солдат и хороший солдат… Пойми, встреть я тебя в колонне пленных, сдал бы охране не задумываясь. А ты в самых клятых условиях дрался, еще и шкуры своей комиссарской не снял. Ценю…

– Вы что, хотите, чтоб я и дальше с немцами воевал? – изумился Малевич.

– Да, унтер, я тебя из того леса вытащил для войны…

– Погодьте, вашбродь, мы вроде как с вами по разные стороны? – В голосе Малевича прозвучала растерянность. – И защищали разное…

– Одно мы с тобой защищали, унтер, одно… Только я – раньше, а ты – теперь… И нечего нам с тобой, унтер, больше делить. А что было, так то быльем поросло, да… Или, может, ты иначе считаешь?