Текст книги "Русская цивилизация, сочиненная г. Жеребцовым"

Статья вторая

Мы начали первую статью нашу о г. Жеребцове указанием на те обстоятельства, которые поставляли автора в особенно благоприятное положение при издании его книги. Теперь, приступая к разбору некоторых частностей сочинения г. Жеребцова, мы должны прежде всего заметить, что ни одним из этих обстоятельств он не умел или не хотел воспользоваться. Он как будто позабыл, что пишет в Европе, что издает свою книгу для европейских читателей, не совсем привыкших к тем понятиям, которые так обыкновенные и естественны кажутся у нас. Увлеченный теми патриотическими стремлениями, о которых так много распространялись мы в прошедшей статье, г. Жеребцов не избежал громких фраз и реторических изображений, которыми, конечно, никого теперь не обманешь в Европе. Мало того – в порыве патриотического усердия г. Жеребцов наговорил о любезном отечестве немало таких вещей, которые – совершенно незаслуженно, – бросают на любезное отечество не совсем хорошую тень, хотя автор, рассказывая все эти вещи, имел в виду единственно превознесение означенного любезного отечества. Все это произошло оттого, что г. Жеребцов слишком уже понадеялся на то, что Европа ничего не знает о России и что, следовательно, ей можно рассказывать все что угодно. Но очевидно, что такая надежда автора слишком преувеличена, и, кроме того, он совершенно напрасно позабыл о том, что если европейские читатели не знают истории и образованности русской, то все же они знакомы хоть с какой-нибудь историей и имеют хоть какую-нибудь образованность. Смотря на всю Европу с высоты своего славянского величия, г. Жеребцов решительно не хочет признать этого и поступает с своими читателями так, как будто бы они не имели ни малейшего понятия – не только об истории и образованности, но даже о самых простых логических построениях; как будто бы они лишены были не только всяких познаний, но даже и здравого смысла. Столь ложные отношения автора к своим читателям служат источником множества забавных ошибок и ложных положений, наполняющих книгу г. Жеребцова. Трудно отыскать хотя одну страницу в его исторических обозрениях, на которой бы не было самых грубых недосмотров, самых произвольных толкований, самых поразительных неверностей даже в простом изложении фактов. И все это соединяется с резкою самоуверенностью тона, доходящею до того, что личные, ни на чем не основанные догадки автора высказываются как аксиомы, как факты несомненно доказанные! Удивительно, невероятно казалось нам фантастическое произведение русского патриота барона Розена, утверждавшего, что Россия должна гордиться скифским царем Мидиасом, затмившим Александра Македонского, и что «преобладательный скифский элемент» особенно ярко выразился у нас в Святославе, Петре Великом и Суворове{24}24
  Эти утверждения содержатся в книге Е. Ф. Розена «Отъезжие поля» (СПб., 1857; см. с. 30–35, 141–142). По-видимому, Добролюбову принадлежит рецензия иа эту книгу (Совр., 1857, № 12; см. Оксман Ю. Г. Старые и новые собрания сочинений Н. А. Добролюбова. – В кн.: Добролюбов Н. А. Русские классики. М., 1970, с. 559–560).


[Закрыть]. Изумителен и непонятен был нам г. Вельтман, доказывавший, что славянские государства процветали уже задолго до троянской войны и что Борис Годунов был дядя царя Федора Ивановича{25}25
  Критика далеких от науки представлений А. Ф. Вельтмана о древнейшем прошлом славянских племен дана Добролюбовым в рецензии на его книгу «Аттила и Русь IV и V века» (II, 335–339). Ошибку в толковании родственных связей Бориса Годунова и царя Федора Ивановича А. Ф. Вельтман допустил в статье «Исторический взгляд на крепостное состояние в России» (Журнал землевладельцев, 1858, № 1, отд. 2, с. 2). Мнение о том, что славянские государства существовали до Троянской войны (по археологическим данным – сер. XIII в. до п. э.), высказало не Вельтманом, а Е. И. Классеном в книге «Новые материалы для древнейшей истории славян вообще и славяно-руссов в особенности; с легким очерком истории руссов до Рождества Христова» (М., 1854), где он, в частности, доказывал, что жители Трои были славянами и что создателем «Илиады» был Боян.


[Закрыть]. Странен и забавен был для нас известный ученый, из патриотизма восхищавшийся тем, что «не жаден русский народ, не завистлив» – ибо «летает вокруг него птица – он не бьет ее, плавает рыба – он не ловит ее и довольствуется скудною и даже нездоровою пищею»{26}26
  Неточный пересказ отрывка из книги С. П. Шевырева «Поездка в Кирилло-Белозерский монастырь» (ч. I. M., 1850, с. 55).


[Закрыть]. Но все эти патриоты и ученые должны уничтожиться пред патриотизмом и ученостью г. Жеребцова: он так далеко простер историческое неведение и отсутствие правильности и добросовестности в выводах, что ученые натяжки гг. Розена, Вельтмана, Шевырева и пр. кажутся просто невинной шалостью в сравнении с его умствованиями и изобретенными им фактами. На наших доморощенных ученых можно было смотреть с кротким умилением: они ведь просто забавлялись, шалили для собственного удовольствия… Притом же их фантастические бредни если и выходили иногда из пределов приличия, дозволяемого здравым смыслом, то могли по крайней мере быть извинены тем, что авторы не церемонятся показываться отечественной публике совершенно по-домашнему – небритые, немытые, неодетые. Но нет этого оправдания для человека, который решается показать себя и Россию Европе, который рекомендуется наставником и просветителем европейской публики. Он не может представлять своим читателям голые фразы; он должен запастись хоть какими-нибудь знаниями, хоть немножко промыть себе очи и привести в порядок свои разбросанные мысли. В противном случае автор показывает величайшее неуважение не только к своим читателям, но и к тому предмету, о котором берется рассуждать.

Предмет г. Жеребцова – Россия и ход ее развития – вовсе не так ничтожен, чтобы можно было приниматься за него, не давши себе труда усвоить даже элементарные сведения о внешних фактах, не говоря уже о их внутреннем значении и связи. Нам совестно было бы постоянно следить за г. Жеребцовым в его промахах, выдумках и искажениях фактов русской истории, и мы надеемся, что читатель этого от нас не потребует. Но нельзя же не дать нескольких образчиков того, до какой степени простирается небрежность и неведение автора, и мы решаемся исполнить эту прискорбную обязанность, чтобы не стали нас обвинять в голословности нашего отзыва.

Выбирать у г. Жеребцова не из чего: все равно, куда ни загляни. Поэтому мы и начнем с самого начала – с основания Руси. Тут ли уж, кажется, не легко автору соблюсти верность и основательность в кратком изложении событий? Сколько об этом было у нас писано, сколько источников под руками, как разъяснен взгляд на эпоху! Посмотрите же, как хорошо г. Жеребцов всем этим воспользовался.

Том I. Стр. 50. «Сподвижники Рюрика носили титул князя, если были его родственники, или мужа, если не были из его фамилии».

Откуда взято такое положительное сведение? Неужели, перенося его из позднейшего периода ко временам Рюрика, – автор не сообразил, что слова муж и князь не могли быть занесены в Русь варягом Рюриком, что они гораздо ранее существовали в славянских наречиях, без всякого отношения к родословному древу Рюрика, и что во времена Рюрика и Олега летописи упоминают князей, которые вовсе не должны были приходиться роднёю Рюрику. Олег требует с греков «уклады на русские городы, по тем бо городом седяху князья, под Ольгом суще». Игоревы послы говорят, что они посланы «от Игоря, Ольги и от всякоя княжья»… Не хочет ли г. Жеребцов представить родословное древо этой «всякой княжьи»? Ему, кажется, очень хочется, чтобы «всякое княжье» не могло происходить иначе, как от Рюрика.

Стр. 50. «Рюрик послал двух из своих мужей, Аскольда и Дира, чтобы они его именем заняли город Киев».

Сравните это хоть с рассказом Карамзина, который говорит: «Аскольд и Дир, может быть недовольные Рюриком, отправились искать счастья…» В примечании же Карамзин прибавляет: «У нас есть новейшая сказка о начале Киева, в коей автор пишет, что Аскольд и Дир, отправленные Олегом послами в Царьград, увидели на пути Киев», и пр… Очевидно, что г. Жеребцову понравилась эта сказка, и он ее еще изменил по-своему для того, чтобы изобразить Аскольда и Дира ослушниками великого князя и оправдать поступок с ними Олега.

Стр. 51. «Узнав о неудаче предприятия Аскольда и Дира против Царяграда, Олег подумал, что ему легко теперь овладеть Киевом. С этой целью он пошел на Смоленск» и пр…

Увлекшись мыслью о дипломатической мудрости Олега, г. Жеребцов не сообразил, что поход Аскольда и Дира на Царьград был в 866 году, еще при Рюрике, и что Олегово княжение начинается, по летописям, только с 879 года, поход же на Смоленск и Киев относится к 882 году. Выходит, что Олег-то 16 лет думал воспользоваться неудачею Аскольда и Дира: плохая дипломатия!

Стр. 52. «Подошедши к Киеву, Олег послал Аскольду и Диру приглашение – явиться к нему в стан для приветствия князя Игоря, с которым он отправлялся в Константинополь».

Спрашивается: зачем г. Жеребцов, рассказывая известное предание, искажает его и не хочет сказать, что Олег обманул Аскольда и Дира, назвавшись купцом и не помянув об Игоре?..

Стр. 52. «Олег сделал Киев своею столицею. Может быть, мятежный дух новгородцев и их постоянные республиканские стремления имели влияние на такое решение Олега».

Какое разумное объяснение! Как оно вытекает из характера первых князей русских! И какая честь для мудрого и храброго Олега, что он бежал от своего народа, опасаясь его либеральных наклонностей!..

Стр. 53. «Олег прибил к воротам Царяграда щит Игоря, с изображением всадника».

Не понравилось г. Жеребцову известие, что Олег прибил свой щит к воротам Царяграда; он и сочинил Игорев щит, да еще и с изображением всадника. Последнее известие взято, конечно, из Стрыйковского, который говорит, что сам видел щит на Галатских воротах, с изображением св. Георгия{27}27
  Стрыйковский М. Хроника польская, литовская, жмудская и всей Руси. Кенигсберг, 1582.


[Закрыть]. Такое свидетельство не могло не прельстить г. Жеребцова; как же не прельститься, – у Олега на щите изображен св. Георгий, и греки от Олега до Стрыйковского любуются вражеским трофеем на воротах своей столицы!.. Можно ли не воспользоваться таким великолепным известием? Можно ли за него не чувствовать симпатии к Стрыйковскому, который, между прочим, сообщает и такие известия, что Добрыня (Никитич) был женщина!..

Стр. 54. «Договор Олега заключен был 15 сентября 912 года».

Умеет автор читать летописи! Там сказано: «месяца себтября в 2, а в неделю 15, в лето создания мира 6420». Стр. 55. «Большая часть этих законов (изложенных в договоре Олега) имела силу в Новгороде еще до пришествия норманцев, и по ним-то хотели управляться новгородцы, призывая к себе князей на княжение».

На чем основал автор такое решительное суждение? Не на том ли, что новгородцы часто брали с князей обещание держать их «по льготным грамотам Ярославовым»? Может быть, он полагает, что Ярослав был в Новгороде до пришествия норманнов?

Стр. 55. «В 941 году, воспользовавшись несчастной войною империи с болгарами, Игорь пошел на греков». Удивительно, как неудачно г. Жеребцов навязывает князьям русским дипломатические соображения. Действительно, Симеон болгарский вел войну с императором Романом, но только это было в 929 году. Игорь опоздал 12-ю годами у г. Жеребцова; в 941 году, когда он пошел на греков, то, по известиям наших летописей, «послаша болгаре весть ко царю, яко идут Русь на Царьград».

Стр. 56. «Игорь обязался давать каждому из своих подданных, отправляющемуся во владения императора, письменный паспорт, в котором прописывалась цель путешествия и свидетельствовались мирные намерения путешественника».

Такой смысл придает г. Жеребцов статье договора, где говорится о послах и гостях: «Иже посылаеми бывают от них ели и гостье, да приносить грамоту, пишюче сице: яко послах корабль селько. И от тех да увемы и мы, яко с миром приходят». Кажется, это не совсем то, что выводит г. Жеребцов.

Стр. 56. «Игорь в этом году начал новую войну с древлянами, чтобы заставить их увеличить количество платимой ими дани. Получивши дань, он отослал ее в Киев, вместе с частию своей дружины; но (что значит здесь но?) древляне, будучи раздражены и пользуясь изнеможением его войска, напали на него и его убили».

Как скромно рассказывает г. Жеребцов похождения Игоря! Иностранцы могут поверить ему; но мы ему напомним простодушный рассказ летописи, не лишенный своего рода занимательности. «В лето 6453 рекоша дружина Игореви: отроци свенелжи изоделися суть оружием и порты, а мы нази; пойди, княже, с нами в дань, да и ты добудеши, и мы. Послуша их Игорь, иде в Дерева в дань, и примышляше к первой дани, насиляще им, и мужи его; возъемав дань, поиде в град свой. Идущю же ему вспять, размыслив, рече дружине своей: «Идите с данью домови, а я возвращюся, похожю и еще». Пусти дружину свою домови, с малом же дружины возвратися, желая больша именья. Слышавше же древляне, яко опять идет, сдумавше с князем своим Малом: «аще ся ввадит волк в овцы, то выносить все стадо, аще не убьють его; тако и се, аще не убьем его, то вся нас погубить», послаша к нему, глаголюще: «Почто идеши опять? Поимал еси всю дань». И не послуша их Игорь и вышедше из града из Коростеня, древляне убиша Игоря и дружину его». Вот как происходило дело по сказанию летописи. Напрасно г. Жеребцов в своем рассказе совершенно изменил характер происшествия. Краткость его исторических очерков не может служить ему оправданием.

На стр. 56–57 находится рассказ о воробьях и голубях, посредством которых Ольга сожгла Коростень, и ни слова не говорится о послах древлянских к Ольге. Видно, что автор счел рассказ о послах баснею, а воробьев принял за чистую монету. По крайней мере предание о воробьях рассказано у г. Жеребцова тоном глубочайшей уверенности в исторической истине события!

Стр. 58. «Ольга обходила свои области, проповедуя евангелие».

Как легко г. Жеребцов выдумывает исторические факты – для красоты слога!.. И каково читателям, когда такие выдумки, искажения и грубые ошибки попадаются на каждой странице, а всех страниц около 1200!.. Нам надоело уже следить за промахами г. Жеребцова; вероятно, и читателям тоже. Поэтому мы прекращаем свои замечания, которые могли бы тянуться в бесконечность, потому что небрежность и недобросовестность поражают читателя на каждом шагу в «Опыте об истории цивилизации в России». Самые элементарные сведения, излагаемые в каждом учебнике, по-видимому, вовсе не известны автору. Он уверяет, например, что по смерти Владимира Русь разделена была на 13 удельных княжеств, так как у Владимира было 12 сыновей, а 13-й – усыновленный Святополк. Между тем о двух сыновьях Владимира прямо говорит летопись, что они умерли прежде отца, а о трех нет сведений, даны ли им уделы, и, кроме того, Святополк везде входит в счет 12 сынов Владимира… Смело утверждает г. Жеребцов, что Святополк убил своих братьев Бориса, Глеба и Владимира; между тем известно, что убит был Святослав, а сына Владимира вовсе и не было у Владимира 1-го; – разве это был тот роковой тринадцатый, которого сочинил г. Жеребцов. «Не ранее 1033 года Ярослав успел изгнать Святополка из Киева», – положительно утверждает г. Жеребцов; между тем в самом кратком учебнике русской истории вы найдете, что бегство и смерть Святополка относятся к 1019 году. И с такою-то тщательностью составлена вся книга!.. Небрежность автора может равняться только его самоуверенности и хвастливости…

Правда, приближаясь к новым временам, г. Жеребцов становится несколько осторожнее в своих суждениях. Так, например, он удерживается от всяких заключений относительно смерти царевича Димитрия и говорит о Годунове, что «историческое беспристрастие налагает на нас обязанность не позорить память гениального человека, взводя на него преступление, которое было ему приписываемо особенно потому, что оно ему именно принесло выгоду» (том I, стр. 229). Равным образом, говоря об отречении от престола Петра III, г. Жеребцов весьма благоразумно замечает следующее насчет известного мнения о смерти Петра:

Спустя несколько дней после своего отречения, которого акт был написан весь его собственною рукою, он скончался, как говорят, от геморроидальной колики. Некоторые, основываясь на современных записках, говорят, будто он был отравлен; но где доказательства? Мы имеем об этом только современные рассказы, имевшие основанием единственно слух, ходивший в обществе; но должно ли верить слухам, какие ходят в народе во время подобных переворотов? По крайней мере они не дают нам права пятнать обвинением в ужасном преступлении память гениальной женщины, великой государыни (том II, стр. 39),

Нельзя не признать этого замечания г. Жеребцова весьма благоразумным, нельзя на этот раз не отдать чести его осторожности в исторических суждениях. Но, к сожалению, он весьма редко соблюдает эту осторожность; большею частию он не церемонится с фактами и беспрестанно выдумывает то происшествия, то произвольные объяснения их причин и следствий. То скажет, что Святослав перед смертью намерен был произвести гонение на христиан в России, приписывая неудачу своей последней войны гневу богов за терпимость его к христианам… То откроет, что в жизни Владимира отразилось влияние Ольги, которая была его воспитательницей (хорошо было бы влияние: Владимир до христианства отличился братоубийством и несколькими сотнями наложниц!..). То сочинит, что Владимир потому не принял веры римско-католической, что уже предвидел на Западе возможность Григория VII… И такие фантастические вещи являются у г. Жеребцова не только в изложении событий глубокой древности, и даже и в рассказе о временах более новых. Он, например, преспокойно уверяет, что за царем Феодором Ивановичем была княгиня Ирина Годунова, что при Феодоре утверждено было владычество России над Грузиею и всеми горными племенами Кавказа{28}28
  Годуновы не были князьями, они происходили из костромских дворян; присоединение Грузии к России началось с Георгиевского трактата 1783 г.; Кавказ был присоединен в ходе Кавказской войны 1817–1864 гг.


[Закрыть]. Изобретения подобного рода ничего не стоят для г. Жеребцова…

Впрочем, мы опять вовлеклись в указание фактических ошибок г. Жеребцова; между тем продолжать это указание мы вовсе не желаем, – сколько из опасения надоесть читателям, столько же и по личному отвращению к подобной работе, которая нам кажется странною и даже совершенно непозволительною в приложении к такой книге, как сочинение г. Жеребцова. Есть люди, которые ужасно любят делать заметки о чужих ошибках, где бы они ни находились и какого бы рода ни были. Услышат ли они немца, плохо говорящего по-русски, – останавливают и поправляют его на каждом слове; заглянут ли в карты к плохому игроку, – тотчас начинают выходить из себя, критикуя каждый ход его; найдут ли тетрадку пошленьких стишков, переписанных безграмотным писарем, – немедленно примутся читать ее, преследуя на каждом шагу неправильное употребление запятых и буквы ять. Делая это, они бывают необычайно довольны собой. Да и как же иначе? С одной стороны, им тут представляется случай выказать собственные познания, насколько их хватит; с другой – они своими замечаниями все-таки оказывают услугу обществу, потому что их поправки если и не выучат немца хорошо говорить по-русски, то по крайней мере докажут слушателям, что действительно – немец говорит неправильно. Подобных людей много является повсюду; есть они и в литературе. Им мы и предоставим подобное перечисление всех ошибок г. Жеребцова; они, верно, не пропустят ничего, что заметить и поправить позволит им состояние их собственных познаний. Вероятно, найдутся и читатели, которые будут очень довольны трудолюбием усердных поправщиков. Что касается до нас, то мы не питаем особенного сочувствия к подобным критикам. Они напоминают отчасти чтение плохой корректуры, а еще более – человека, который идет с вами по болоту и при каждом шаге кричит: «Здесь вязко, здесь топко, здесь грязно, здесь трясина, здесь болото, здесь увязнуть можно!» Нельзя сказать, чтоб все эти восклицания были несправедливы, но – бесполезны они и надоедают очень уж скоро. И всего забавнее то, что ведь этот человек, кричащий о топкости болота, как бы в предостережение вам, обыкновенно сам не знает болота, по которому идет, и чуть-чуть успеет ступить на твердое местечко, тотчас и уведомляет, что тут уж нет болота, что тут безопасно. А вы тут-то и провалитесь… И выходит, что лучше бы было, если б ваш руководитель не выкрикивал своего мнения о болоте при каждом вашем шаге, а просто предупредил бы вас, что вам предстоит идти через болото и что следует при этом быть осторожнее. Такой образ действия избираем и мы в отношении к «Опыту истории цивилизации в России». Конечно, мы не думаем предостерегать «европейских читателей», для которых писал г. Жеребцов; но мы полагаем, что его книга (уже появившаяся в продаже в Петербурге) легко может попасть в руки и русским читателям. В прошедшей статье мы объяснили обстоятельства, которые могут заинтересовать русских читателей в пользу книги г. Жеребцова, прежде чем они успеют узнать ее сущность. Прибавим к этому, что до сих пор значительная часть образованного русского общества читает охотнее по-французски, чем по-русски, и, следовательно, примется за «Опыт» г. Жеребцова скорее, чем хоть, например, за вышедшую на днях книгу г. Лешкова «Русский народ и государство»{29}29
  Лешков В. Н. Русский народ и государство. История русского общественного права до XVIII в. М., 1858.


[Закрыть], хотя г. Лешков и не уступит в патриотизме г. Жеребцову. Имея это в виду, мы не считаем лишним предупредить читателей, что «Опыт истории цивилизации в России» и действительно можно уподобить топкой трясине, в которой ежеминутно можно погрязнуть в тине лжи, выдумок, безобразных искажений и произвольных толкований фактов. Затем, для совершенной очистки собственной совести, мы представляем читателям источник, из которого можно почерпнуть опровержение главных исторических ошибок г. Жеребцова. Этот источник – «Краткое начертание русской истории» г. Устрялова, изданное для приходских училищ; этого источника очень достаточно. Указавши на него, мы считаем возможным избавить себя от мрачной обязанности составлять перечень фактических погрешностей г. Жеребцова.

Гораздо более интереса представляет для нас другая задача: уловить те начала, которыми руководился автор в своей книге, проследить ту систему мнений, которой он следовал, изобразить тенденции, для выражения которых послужила ему история русской цивилизации. Мы уже коснулись в первой статье взглядов автора на современную цивилизацию в Европе и в России; не мешает рассмотреть и то, путем каких исторических выводов дошел автор до своих оригинальных заключений. Не мешает это и потому, что изложение взглядов и приемов г. Жеребцова может показать, какие понятия возможны еще у нас даже между людьми, принадлежащими к образованному классу общества, путешествовавшими по разным странам Европы, читавшими и узнавшими кое-что, – хотя и поверхностно, – и умеющими написать по-французски два толстых тома о предметах, вызывающих на размышление. Но, кроме этого специального интереса, взгляды г. Жеребцова имеют и более общее значение: мы уже имели случай заметить, что мнения, излагаемые им, близко подходят к системе взглядов целой партии, к которой г. Жеребцов сам причисляет себя. Общие положения г. Жеребцова не им выдуманы; ему лично принадлежат только ошибки и неуменье развить эти положения. Вот почему мы и оставляем в стороне его личные промахи и решаемся обратиться к тому, что является в книге его еще не по ошибке и неведению, а намеренно, вследствие принципов, принятых автором.

Противодействие ложной идее, старающейся утвердиться посредством ложного толкования фактов, – составляет, по нашему мнению, одну из важнейших обязанностей современной критики. Ложь, облекающаяся покровом научного, серьезного изложения и несколькими блестками либеральных тенденций, всегда и везде опасна, но особенную опасность представляет она в наше время у нас. Мы только что успели еще понять превосходство мысли и науки пред грубою силой и потому рвемся неудержимо ко всему, что имеет хотя вид чего-то мыслящего, хотя только претензию на разумность. Мы так разучились рассуждать, что теперь готовы, разинув рот, слушать всякое рассуждение и приходить от него в восторг только потому, что это все-таки резонное рассуждение, а не бессмысленно заданный урок, который мы должны бессмысленно выучить. Понятно, что в таком состоянии мы беспрестанно подвергаемся опасности сделаться жертвою ловкого шарлатана, который вздумает заговорить нас. Так, при первом вступлении в жизнь, попадаются в сети мошенников неопытные юноши, которых все воспитание строго сообразовалось с одним великим принципом: «Не рассуждать!»

Полное, грубое невежество, презирающее мысль и правду, вовсе не опасно в наше время: над ним уже всякий смеется, зная, что время преобладания грубой силы прошло невозвратно. Сами противники знания и прогресса очень хорошо понимают это и стараются достигать своих целей, прибегая к помощи того же знания, которое они так не любят. Таким образом, знание становится в их руках орудием их личных стремлений; истина признается там только, где она удовлетворяет их вкусу, согласна с их выгодами. Собственно говоря, им до истины и дела нет; им нужно только как-нибудь порезоннее вывести свои результаты, заранее уже готовые, – и это очень часто им удается благодаря тому, что для человека вообще очень трудно бывает отрешиться от личных пристрастий и искать только истины.

Особенно легко впасть и ввести других в заблуждение при исследованиях исторических. История представляет собою то же разнообразие, отрывочность и смешанность разных элементов, какие представляются нам и в самой жизни. Поэтому здесь – чего хочешь, того просишь: можно найти данные для подтверждения какой угодно теории. И даже уличить в неправде трудно, потому что итоги фактов не подведены окончательно и группировку их в наших книжках довольно еще бесхарактерна. Невольно соблазняется даже самый добросовестный исследователь и объясняет факты по тем философским убеждениям, какие уже составились у него в голове. Трудно найти человека, который бы занимался историческими изысканиями, вовсе не предполагая, что из них выйдет, – опровержение ли его убеждений или подтверждение их. Чтобы достигнуть этого, надобно стать выше всех человеческих пристрастий. Можно, конечно, желать этого; но нельзя слишком строго требовать от всякого, занимающегося историею.

Зато можно от каждого требовать по крайней мере добросовестности пред самим собою. Пусть человек приступит к своим занятиям, не вполне свободный от известных идей, заранее им усвоенных; пусть у него вначале будет даже желание разработать факты именно для подтверждения этих идей. По пусть он не простирает пристрастия к своим идеям до того, чтобы для них искажать факты и прибегать к обману. Как бы ни был человек ослеплен пристрастием, но в глубине его сознания всегда остается еще некоторое чувство истины, которое может вывести его на прямую дорогу. Даже мать, желающая превознести и возвеличить детей своих, – может быть приведена к убеждению в их негодности, если ей беспрестанно будут представляться факты, свидетельствующие об их дурном поведении. Тем скорее может и должен повить истину ученый, видя, что факты вовсе не благоприятствуют убеждениям, составленным им заранее. Если человек признает факты и все-таки упорствует в том, что этими фактами опровергается, – это уже явный признак некоторого помешательства или природного идиотства. В пример подобного упорства мы можем привести анекдот, недавно слышанный нами. Один ученый хотел каким-то особенным способом добыть калийную соль. Опыты его не удались: что-то такое получилось, но в этом нем-то калия вовсе не было. Тем не менее ученый остался в полном убеждении, что добытое им что-то было – именно калийная соль; он был очень доволен и рассказывал о результатах своих опытов таким образом: «Я наконец успел добыть калийную соль, и замечательно, что эта соль вовсе не содержит в себе калия!» Такого рода упрямцы безвредны: помешательство их обыкновенно бывает кротко и простодушно. Но настоящую язву общества составляют упрямцы другого рода – недобросовестные. Эти поступают обыкновенно так: если им представляется пять фактов – один в пользу их мнения, один сомнительный и три против них, – то они последние три бросят, сомнительный переделают на свой лад и с особенным ожесточением налягут на тот один, который для них выгоден. С этакими господами нечего уже делать: их не урезонишь, потому что они не хотят убеждения, не хотят правды, а видят и знают только то, что им выгодно. Такого рода обращение с наукою действительно неблагородно и заслуживает того, чтоб быть выведенным на чистую воду. И само собою разумеется, что вывести его можно не простым пересмотром частных погрешностей, а показанием того, как различные неправды исследователя цепляются за одну главную ложь, положенную им в основание своих изысканий.

Обращаясь к г. Жеребцову, мы считаем необходимым отделить в его мнениях две тенденции – одну общую и наружную, которой он старается щегольнуть явно, и другую личную, более глубокую, которую он тщательно, хотя и не совсем искусно, старается прикрыть. Сначала изложим мнения автора, которые он сам хочет поставить на вид.

Общая система мнений, которую избрал г. Жеребцов орудием для своих задушевных целей, – не отличается особенной новостью и оригинальностью. Она представляет довольно монотонные вариации того глубокомысленного замечания, которое поставлено эпиграфом нашей статьи. Автор силится везде провести ту мысль, что все бедствия России происходят оттого, что она заимствовала от Запада цивилизацию, которая там делается прескверно. Чтоб убедиться в этом, довольно прочитать оглавление того отдела, в котором г. Жеребцов представляет «resume analytique» [6]6
  «Аналитическое резюме» (фр.). – Ред.


[Закрыть] всей своей книги. Вот, например, каким образом резюмирует он русскую историю:

Благочестие и общинное устройство были основаниями общественного развития в России. – Подражание Западу всегда было пагубно для этого развития. – Международные сношения новгородцев. – Феодальные идеи Рюрика, перенесенные в Киев. – Христианство, пришедшее из Константинополя. – Различие направлений в развитии Европы и России. – Две общественные основы приходят в Россию из Константинополя и из Новгорода. – Россия спасает Европу от нашествия монголов. – Во время монгольского ига религия спасает народность. – Она господствует над государственной властью. – Религиозное значение царской власти. – Патриархальный и религиозный характер нравов. – Влияние западных идей произвело погибель патриарха Никона. – Реформа Петра Великого. – Ее характер и форма. – Ограничение влияния церкви. – Материальное развитие идет по пути усовершенствования. – Высший класс развращается. – Император Николай производит возврат к народности и православию. Распространение добрых идей в обществе. Русская партия. Купцы и мещане. Народ.

То же самое отвращение к Западу ясно выражается, например, и в оглавлении следующей статьи, в которой г. Жеребцов излагает общий взгляд на историю распространения знаний в России. Вот какие моменты определяет он (том II, стр. 530):

Знание в древней Руси. – Характер этого знания. – Общее уважение к людям образованным. – Следствие реформы Петра. – Народу нет более времени для приобретения знаний. – Утрата стремления к образованию. – Новое обнаружение этого стремления в продолжение царствования Николая. – Польза соединять приобретение познаний с нравственным воспитанием.

Эти заголовки достаточно уже показывают сущность взгляда автора на исторические события в России. Для желающих знать подробности развития этого взгляда сообщим следующие мысли г. Жеребцова.

История Руси начинается в Новгороде, который еще задолго до IX века находился в цветущем состоянии{30}30
  Новгород впервые упоминается в летописях под 859 г.


[Закрыть] и простирал свое влияние от Финляндии за Киев и от Двины до Оки (том I, стр. 40). Благосостоянием своим он обязан был тому, что северные славяне не были вовлечены в общее движение гуннов, устремившихся на запад Европы, и вследствие того избегли близких столкновений с Западом (том II, стр. 503). Таким образом, в то время когда на Западе происходили сцены варварства, славяне работали для своего нравственного и общественного развития и имели полную возможность достичь замечательного совершенства в политическом и общественном своем устройстве. Но, к несчастию, новгородцы не были совершенно изолированы от Запада: их торговые дела заставляли иметь сношения с западными народами. При этих сношениях они наслышались о силе и храбрости норманнов и, как народ торговый, призвали их, чтобы те служили для Новгорода чем-то вроде наемного войска (том I, стр. 97). Между тем Рюрик принес с собой в Русь феодальные понятия и законодательные идеи, почерпнутые из капитуляриев Карла Великого{31}31
  Капитулярии – указы Карла Великого, направленные на укрепление франкской империи и ее феодального строя.


[Закрыть]. Новгородцы увидели, что дело плохо; произошло восстание против иноземного влияния, под предводительством Вадима. Но варяги одолели, и с тех пор «феодальные сеньоры и грубые норманны раздавили своей тяжелой и стеснительной властью цветущую республику новгородскую; после шести веков непрестанной борьбы с неправо захваченной властью (contre un pouvoir usurpateur) она потеряла наконец свою вольность и сделалась простою провинцией) московской» (том II, стр. 505){32}32
  Жеребцов представляет историю Новгорода в совершенно извращенном виде, относя период его расцвета ко времени до Рюрика, который, по летописному преданию, правил в Новгороде в IX в. В действительности, Новгородская феодальная республика возникает в XII в., переживает расцвет в XIV–XV вв. и прекращает свое существование в конце XV в.


[Закрыть]. Из Новгорода феодальные идеи перешли и в Киев, с Олегом. К счастию, сношения с Константинополем указали русским князьям иной образец государственного устройства: там видели они власть единую и неограниченную; пример этот ослабил феодальные их стремления. Таким образом, вместо настоящего феодализма у нас явилась удельная система. Все бедствия, причиненные ею, должно приписать тому, что мы не убереглись от влияния Запада. Принятие христианства из Константинополя, отдаливши нас от Запада, могло бы, конечно, благодетельно подействовать и в этом отношении. Но, к несчастью, Владимир имел сношения с западными государствами – Стефаном венгерским, Болеславом III богемским и Болеславом I польским. Эти весьма гибельные (bien funestes) сношения поддержали во Владимире феодальную идею, хотя, с другой стороны, его увлекала чисто славянская идея о праве и связях родовых (du droit et des liens de race). Стараясь соединить эти две идеи, Владимир и принял систему уделов (том I, стр. 73). Гибельные следствия этой системы не препятствовали, впрочем, развитию цивилизации в древней Руси, потому что сношения с Западом вскоре прекратились, и Русь развивалась самобытно. В Европе развивались знания и улучшался материальный быт, при постепенном развращении нравов; в России же сохранялась чистота веры и нравственности, причем она не отставала и на пути просвещения, утверждая его на религиозных основаниях. С другой стороны – в Европе и королевская власть и значение народа были унижены феодалами; в России же все власти были уравновешены (том II, стр. 507). Благодаря этим нравственным условиям Русь могла безвредно вынести все бедствия удельных междоусобий. Те же условия помогли ей вынести и монгольское иго. Собственно говоря, Русь могла бы соединиться с монголами и идти на Европу, которая также неизбежно сделалась бы добычею варваров. Но, одушевленные славянской отвагой и христианской ревностью, русские сочли бесчестным союз с нечестивыми монголами и приняли на себя те удары, которые назначались монголами для Западной Европы. Так мстила Русь Западу за все то зло, какое от него потерпела!.. Впрочем, самое владычество монголов, предохранив Россию от близких столкновений с Западом, принесло ей великую пользу: оно развило в русских дух благочестия. Религиозное чувство сделалось особенно сильным и всеобщим, и в это-то время основана большая часть русских монастырей (том I, стр. 156). Сила этого чувства вполне сохранилась и по свержении ига, и под влиянием именно восточного православия утверждалась русская монархия в период царей. Об этом мы приведем в точности собственные слова г. Жеребцова: