Текст книги "Легендарные разведчики. Книга 1"

Марию-Луизу вывезли в ГДР, в Берлин. И оттуда она, как беженка из Испании, перебралась в большую страну на Западе. Все шло плавно-гладко. Понимаете, у нее же вообще была душа артистки.

Она хорошо знала Пикассо, была знакома с Дали, дружила с поэтом Гарсиа Лоркой. Она познакомилась в первой после войны стране пребывания со многими писателями, художниками. Была очень интересна, невероятно интеллигентна.

Когда еще в молодости в Мадриде выпадало хоть немножко времени, занималась в Академии изящных искусств Сан-Фернандо. Уже нелегалом неплохо рисовала в художественной школе европейской столицы. Хотя не получила блестящего образования, сумела воспитать себя сама. Великолепно разбиралась в живописи, знала прекрасно историю искусств. Уже в Москве она нас всех привлекала к живописи. И это – навсегда.

Уехала после войны в страну, где ценили моду. И представьте, каким вкусом обладала, если даже там ее модный дом сразу приобрел клиенток. Наряды были недешевы, но дамы оценили мастерство Африкиты. К ней ходили, приглашали к себе и, представляете, сколько всего рассказывали. Прикрытие для нелегала отличное. Она там работала несколько лет. Была в своей стихии, передавая в Центр много полезного.

А еще ночами слушала радио. Красный Крест вещал по-испански, пытаясь соединить родственников, потерявших во время гражданской войны друг друга и разбросанных по всему свету. Сколько их было!

Представляете, известная модистка, элегантная женщина. В доме ее собиралось высшее общество. А ночью в бесконечном списке испанских фамилий звучало и дорогое ей имя сестры. Та разыскивала свою Африкиту и была совсем рядом. Сестра вышла замуж, у нее уже было двое детей. И она с родственниками искала ее, Африку де Лас Эрас, исчезнувшую в 1937-м. Где их Африкита, что с ней случилось? Никто не знал правды. Знали, что она занималась революционной деятельностью. Ну и что из того? Прошли война и годы. Муж погиб, ребенок умер. Семья страдала.

Но Африкита молчала. И молчание это хранила до конца своих дней, даже когда многие испанцы после смерти Франко возвращались.

Я потом спросила: а нельзя было как-то дать родным понять, что хоть жива… Призналась мне: ей было очень больно, но разведку выбирают один раз и навсегда. «Я не могла ответить, потому что выбрала другую дорогу. Я была верна своей судьбе, верна своему долгу, до конца верна Службе». Никогда в жизни она не сделала ничего, что бы могло нанести вред разведке. Убежденность в нашем деле у нее – необыкновенная.

Где-то далеко-далеко

А потом из славной европейской столицы потребовалось уехать еще дальше, в Латинскую Америку. Такое пришло задание.

Но как получить разрешение на въезд? Было это очень трудно, потому что после войны многие рвались из голодной Европы туда, где мясо, фрукты, зерно.

В конце концов разрешение она получила. Ей помог муж-латиноамериканец. Он – интеллектуал, у него обширнейшие связи. Есть даже рисуночек, где они вместе. Подлинный или воображение художника?

А вот документы, которые она получила, самые настоящие, и наш нелегал оказался там, где нужен был Центру.

Было в ее стране многое, что интересовало, требовало объяснений и внимания. Вы поверите, но моя Африкита, с которой мы были на «ты» и которую считаю бабушкой двух моих детей, никогда не называла мне ту страну.

Чем она там занималась? Важной работой. Никогда не выступала как прогрессивный человек левых взглядов. Наоборот, вела себя как консерватор. Сначала работала модисткой. Жила в своем доме с мужем. Имела прислугу. В ее мастерской работали местные помощницы.

Потом развелась. Открыла модный салон, быстро ставший популярным. Все видели, какая она энергичная, деятельная, активная.

Догадываюсь, что руководила людьми, работавшими на нас в нескольких государствах той части земного шара. Подбирала документальные варианты для наших товарищей. Поддерживала связи с другими агентами. Добывала и передавала информацию по всему континенту, потому что ее знакомые были очень высокопоставленными лицами, с которыми она поддерживала близкие отношения.

Центр ею был очень доволен. Она вырывалась сюда в отпуск. Впрочем, отпуск – это слишком относительно. Когда приезжаешь в свою страну, здесь на тебя столько всего наваливается. И на Африку тоже: ее готовили и переподготавливали, узнавали, что она может, что делает и что будет делать.

Нелегал – это серьезно, потому что нелегал – это не работа, это – образ жизни. И Африка всегда этим очень гордилась. Всякое бывает, случается нелегал настоящий и не совсем настоящий. Я вам честно скажу, вот кто был настоящим нелегалом. В ней было все: дух, совесть, честность невероятная и необыкновенное чувство справедливости. Кристально честный человек.

В то время возглавлял наше управление Александр Михайлович Коротков. Он ее обожал. Чтобы Коротков кого-то обожал!.. Был он человек очень деловой, умер рано. Я, к сожалению, его лично не знала. Африкита нам много про Короткова рассказывала. Как он к ней относился! Как-то раз она улетала, и Коротков – такого сейчас не бывает – поехал ее провожать. И с самолетом что-то случилось. Всю ночь она и Коротков просидели в аэропорту. Это уже о многом говорит.

Она была связующим звеном. Уехала, и приехали другие. Кстати, тоже фронтовики, прошедшие партизанскую школу. Да, государство небольшое. Но какая разница? Работая в стране, получаешь информацию не только оттуда. У нашей Африки были большие возможности. Наши разведчики в Латинской Америке ущерба этим странам не наносили. Какой ущерб!.. Иногда даже приносили им большую пользу. Бывает, ты добываешь информацию о других государствах, создающих в своем отечестве чужие базы. Информационная работа сложная и тонкая. Совершенно не обязательно, что ты, зная президента, министров и так далее, получишь информацию именно от них. Они сами от тебя стараются получать новое, для них значимое.

Теперь неважно, что тогда нужно было Центру. У каждой страны – свои планы. И если Африка столько лет там работала, значит, получала очень важную для Центра информацию.

Часто ездила в одиночку по другим соседним странам. Нелегалы вообще никогда не пересекались. Тогда это было нереально. Могли иметь какие-то связи через других наших агентов, которые приезжали специально.

Или был, допустим, документальный вариант. Я знаю о таком реальном. Одной нашей паре Марья Павловна помогла подобрать документы. Потом муж умер, женщина еще работала, сейчас на пенсии. Она была одной из первых учениц де Лас Эрас. И, оказалось, Марья Павловна для нее подбирала документы. Представляете? Может быть, когда-нибудь нам удастся написать об этих людях, которые жили и работали там ради блага нашей страны. Они работали еще с разведчиками-нелегалами давних лет. Потрясающая пара!

Был еще один наш советский патриот. Я вам когда-нибудь расскажу историю про него. Он умер вскоре после 55-летия со Дня Победы. Ему дали звание полковника, но мы не успели его поздравить. Я ему только позвонила: «Товарищ полковник! Поздравляю вас!» Он мне: «Наташенька, я подполковник». Я говорю: «Нет, вы уже полковник». И мы купили шампанское, цветы, чтобы идти к нему. А он умер.

Вы знаете, их же надо беречь, они же уходят. У меня мама, 1925 года рождения, прошла всю войну. Да, с пятнадцати лет. Марья Павловна была старше. Когда они встретились, еще до нашего первого отъезда, я просто смотрела, слушала. А потом, когда мы на время вернулись, муж и я Марью Павловну привезли, и весь месяц она жила у нас. И две фронтовички очень полюбили друг друга. Сидели, рассказывали, как это было… Я думаю, кто сейчас это знает? Господи, ну почему же я их тогда не записала. По молодости казалось – всё так неизменно, вечно…

Вот про это надо поскорее написать. Может, в силу понятных вещей, даже не о ком-то конкретно, а про всю ту атмосферу. Боже, какое же у нас было невероятное богатство. Мы и сейчас на этом богатстве стоим. И если мы его будем передавать, хоть кусочками, чтобы немножко от него оставалось с нами, мы всегда будем жить и будем побеждать. А если нет…

Я не о пафосе. Я о наших людях – скромных, незаметных. Вы посмотрите на Африку де Лас Эрас. Что она в жизни делала и кого учила! А если говорить о Латинской Америке… Даже мне трудно понять, как она всё успевала, да еще путешествуя по заданию Центра по странам.

Видимо, и в Центре поняли, что труд этот, безумно рискованный, напряженный, непосилен для одного человека. И решили прислать ей… мужа. Он же – начальник.

Нелегальный брак

Честно скажу вам, это был ее четвертый брак. Сначала тот испанский офицер, потом офицер советский – молодой белорус, погибший в войну, затем – латиноамериканский интеллектуал. А четвертый – Джиованни Бертони, псевдоним Марко, был нашим нелегалом с давних времен. И вот приказ для Патрии: выйти замуж. Решение в принципе верное. Она выбивалась из сил, а тут – такая подмога.

И еще один приказ – поступить в распоряжение Марко. Он, а не она, отработавшая в стране несколько лет, становился начальником. Оба – полковники, а знаете, какие мы полковники… Но никакого конфликта. Африкита спокойно приняла приказ. Да и, честно говоря, в семейной паре нелегалов старшим должен быть все-таки мужчина.

Им подготовили легенду: познакомилась с красавцем-итальянцем на его родине (где, кстати, она никогда не бывала), решили быть вместе. Он приехал и сразу заявил о своих левых взглядах, из-за которых и покинул Италию. Она всячески демонстрировала отдаленность от политики, аполитичный консерватизм. Отличный получился сплав, привлекавший публику самую разнообразную.

Центр выделил деньги, на которые они открыли в фешенебельном районе города антикварный салон. Социальный уровень клиентов, потенциальных источников, повысился. Они устраивали вечера, на которые поболтать и отведать ее вкуснейшие блюда собирались сливки местного общества. И лишь Марко высказывал недовольство: в прошлый раз ты приготовила гораздо вкуснее.

Да, нелегалу надо быть и незаметным, и в то же время интересным: иначе к тебе и ходить не будут, и не заинтересуются. А она была невероятно интересной – прекрасно разбиралась в живописи и очень хорошо рисовала. У нее была отличная библиотека, много фотографий…

Были ли они счастливы? Уже в Москве Марья Павловна говорила мне, что в принципе – да. У нелегалов так бывает. Женились по приказу, а жили вполне нормально. Боевые товарищи, они сошлись, прекрасно понимали друг друга, стали настоящей семьей. И когда Марко после восьми лет жизни внезапно скончался от сердечного приступа, Африкита сильно страдала.

Не надо спрашивать: «А что они делали в этой стране?» Мы на такие вопросы не отвечаем. Работали на Родину. Она была связующим звеном. И когда годы спустя всплыли некоторые, лишь некоторые детали пребывания Африкиты и Марко в той самой стране, там разразилась небольшая буря. Президент, депутаты переживали: дружила ли с ними Африкита ради каких-то сведений, которые они ей точно – по их словам – не передавали, или… Хотя и не надо было Африке де Лас Эрас никаких сведений. Она в той стране жила, она всё видела. И была человеком настолько умным, что сама могла бы рассказать парламентариям столько… Она пробыла в той командировке 22 года. И спокойно вернулась, чтобы передать свой опыт нам, ее детям.

Учились у Патрии

А познакомились мы с Африкой де Лас Эрас, псевдоним Патрия, благодаря нашему великолепному куратору. Он пообещал: приведу я вас к одной женщине – нелегалу испанке. Боже мой, я всю ночь готовилась, вы себе представить не можете. Подбирала одежду, пробовала всякие прически, готовила первые фразы на испанском.

Нажимаем мы на кнопку звонка у ее квартиры, и выходит женщина. Синяя юбка, синяя блузка, очень всё простое. Волосы седые. И она спрашивает меня по-русски: «Хорошо пахнет?» Я ничего не поняла, я же думала, что сразу заговорим по-испански. И она повторяет: «Хорошо пахнет?» А это Африка пиццу приготовила, тогда еще у нас пиццы не было. И потом она улыбнулась, заговорила по-испански. Тогда я всё поняла. Это была, как говорится, любовь с первого взгляда. И даже родители, особенно моя мама, это мое отношение к Африките почувствовали.

Так вот, я вам стала рассказывать, что открывает дверь пожилая женщина, лет 60–65. Но, боже мой, когда она начинала что-то говорить или мы о чем-то ее спрашивали, глаза у нее загорались, и она моментально сбрасывала лет тридцать. Удивляюсь, как она перевоплощалась. С Африкитой было до того интересно!

По-русски она уже потом говорила хорошо, хотя и с акцентом. Всё понимала. Но сказать, что абсолютно – нельзя. Иногда случались из-за этого забавные эпизоды. Когда мы однажды вместе ехали в автобусе, она увидела знакомую и начала кричать той на весь салон. Все повскакивали с мест смотреть на интеллигентную немолодую женщину. Я ей: «Так нельзя!» А она не поняла: «Почему?» Произнесенное ею на испанском слово прозвучало неким ругательством. И пришлось нам ей объяснять.

Столько лет прошло, но не было и дня, чтобы мы ее не вспоминали. Мой муж – он немножко педантичный, ему нужно было знать все, – иногда донимал наставницу вопросами. Она терпела, отвечала, объясняла. А иногда говорила ему: «Какого черта тебе нужно?»

Однажды, когда мы с мужем приехали на время в Москву, она поселилась у нас дома и жила с нами все те месяцы, пока мы здесь находились. Африкита играла с нашей дочкой, говорила с ней, естественно, по-испански. И Леночка, тогда совсем маленькая, все это до сих пор помнит.

Некоторые ее высказывания, прогнозы – прямо провидческие, мы это сейчас понимаем, а тогда они казались несбыточными. Потом, когда Африка ушла, мы очень жалели, что не общались с ней еще чаще, не задавали еще больше вопросов. Ведь ее опыт – это действительно кладезь знаний.

Полковника помнят

Африка де Лас Эрас умерла в 1988 году. Однажды 26 апреля, в день ее рождения, мы первый раз устроили небольшое торжество в ее память у нас в музее. Потом поехали к ней на кладбище. Мы помним этого невероятной доброты человека. Столько любви в ней было.

Конечно, мы были ее семьей. Как иностранке надо любить эту страну, чтобы отдать ей всё! И стараться вырастить преемников, сделать их такими же сильными.

Герои России супруги Коэн тоже работали с молодежью, как и наш нелегал Федорова. А наша Марья Павловна два года провоевала в партизанском отряде и еще 22 года проработала нелегалом.

Она одна из первых иностранцев, кто удостоен ордена Ленина. Коэны получили Героев позже. Вот сколько Африка сделала. Этим орденом ее наградили за боевую нелегальную работу. В партизанах она получила орден Красной Звезды. У нее было две Красные Звезды, две медали «За отвагу» – это же величайшая медаль, выше любого ордена. У нее были и медали «Партизан 1-й степени» и «За победу», а еще и орден Отечественной войны.

Об Африке де Лас Эрас в Испании узнали только в 1989 году. О ней пишут. Но много неправды. Однако есть и искренние строки. Трогательно написала о ней двоюродная племянница – дочка ее двоюродной сестры. Большая семья, они все в Испании жили рядышком, дружили. И вот эта девочка пишет, что слышала рассказы про тетю Африкиту. И в словах ее уважение. Родная сестра Вертудес очень любила Африку, в ее честь назвала свою дочку Африкой.

В редких и коротких заметках о ее жизни я читала, что на склоне лет Африка де Лас Эрас была одинока. Неправда! Она была взрослой, казалась нам не молодой, уже не выезжала. А мы, молодые, учившиеся у Африкиты, ее обожали. Иногда я оставалась у нее ночевать и наутро, если к ней кто-то приходил, тихонечко убегала, потому что нельзя видеть…

У нее часто бывали испанцы, партизаны – она очень любила людей, общение, споры, наши песни. Сама Африкита почти не пела, но когда мы собирались на 9 мая, всегда пели. Такая была общность, такое понимание!

Она любила ходить в музеи, в театры, часто заглядывала в книжный магазин на улице Горького. Помните, «Дружба», где продавались книги на иностранных языках? Там работали ее испанцы. И она меня с ними познакомила. Я тоже покупала там книги.

Африка не пропускала выставок. Благодаря природной своей утонченности совершенно потрясающе чувствовала прекрасное и как могла доносила это до своих спутников. В те годы Антонова из Пушкинского музея устраивала столько выставок! Привозили Джоконду, приезжал Метрополитен-музей, мы увидели картины Гогена и были в восторге от Гойи.

У Африки была прекрасная библиотека, много книг по искусству. Когда мы приезжали, всегда ей привозили альбомы с живописью.

Она нас, молодых, научила вкусно готовить. Сама готовила великолепно и с каким-то изяществом. Любила сервировать стол, чтобы всё было идеально. И нас всех приучила – обязательно красивые скатерть и салфетки. Надо, чтобы всё было элегантно, тогда понравится и то, что на столе.

Мои дети стали ее внуками, фото моего первенца стояло у Африкиты на столике, она все повторяла: «Дождалась внука, дождалась».

Однажды, когда она была еще там, Центр приказал ей купить браслет. Ну, чтобы у нее вещь необыкновенной красоты была.

Знаете, как это бывало? Когда мы, ее девчонки, уезжали, она дарила нам что-то свое, оттуда привезенное, – старинные бокалы, чайный сервиз, золотой кулон… Это так вписывалось в нашу легенду. Подарок грел, прикрывал. Во-первых, это были натуральные вещи оттуда. Во-вторых, у нас ничего своего не было. Мы, ее ученики, до сих пор чувствуем себя как братики и сестрички, потому что наши легенды нелегалов были, безусловно, частью ее жизни.

Настало и время нашего с мужем отъезда. И она мне подарила серебряный набор для десерта, очень старинный. Потрясающей красоты вилочки, ножички и ложечки. Как будто это досталось мне по наследству от моих родителей, и это всё очень здорово включалось в нашу историю.

И еще один такой ее подарок ездил за мной по свету много лет. Однажды, когда я была далеко, а она уже тяжело болела и поняла, что не увидимся, передала мне туда через моего мужа тот самый браслет. Я поняла – это прощание. Быть может, эстафета. Она меня не дождалась, умерла 8 марта 1988-го. Сейчас браслет у меня, и я – в трудной ситуации, потому что заменить полковника де Лас Эрас невозможно.

Но, быть может, я тоже подарю его какой-нибудь хорошей девочке. Они есть и понимают: когда начинаются разговоры о зарплате, о том, кто и сколько получает, нелегальная разведка заканчивается. Они работают на Родину, как их учительница, как Африка де Лас Эрас – мать их учительницы. Мы, нелегалы, суеверны. Нельзя говорить: я сделаю это, я поеду… Надеюсь, когда-нибудь я подарю этот браслет. Только самую хорошую девочку я еще жду.

Партизан поймал Пеньковского
Иван Дедюля

Десятки тысяч людей шли в партизаны без всякого принуждения, что называется, по зову сердца. Мечтали сражаться, бить фашиста, мстить. Партизанское движение могло бы стать хаотичным, неуправляемым и анархичным, если бы им не руководили из Центра, но было оно по-настоящему народным. А в Белоруссии – в буквальном смысле массовым.

Судьба Ивана Прохоровича Дедюли – тому подтверждение. По образованию он учитель, окончил Могилевский педагогический институт. Но как следует поработать в сельской школе молодому педагогу не удалось. В декабре 1939-го в 22 года его призвали в армию. А потом грянула война, и 22 июня 1941-го начался его боевой путь. С первых дней, разгромив со своим батальоном колонну немцев, понял и уверовал: бить их вполне даже можно. Отступал, однако, достойно, с боями.

Был ранен. Подлечившись, около двух месяцев готовился к партизанской войне. Вместе с полусотней бойцов перешел линию фронта. За два года сражавшийся в Белоруссии отряд «Смерть фашизму» превратился в бригаду, комиссаром которой в 1943-м и назначили молодого Ивана Дедюлю. Его партизаны держали в страхе немецкие гарнизоны и полицаев. А все попытки уничтожить партизан, прервать их связь с местными жителями, внедрить в отряд провокаторов пресекались жестко и умело. Контрразведка в отряде действовала почти безошибочно.

После освобождения Белоруссии молодой партийный работник Дедюля вместе с народом поднимал республику из руин. Когда закончилась война, поступил в Высшую дипломатическую школу МИДа, а по ее окончании был направлен в командировку в Германию. Потом трудился в центральном аппарате министерства. Стал профессиональным чекистом, перейдя с 1954-го во внешнюю разведку. В 1957–1961 годах был помощником, затем заместителем резидента КГБ в Австрии. С середины 1962-го по 1967 год – резидентом КГБ в Израиле.

Достигнутые им «оперативные результаты» оцениваются как «значительные». После возвращения он долгое время работал в непосредственном подчинении у председателя КГБ СССР Юрия Владимировича Андропова. Помощник по разведке отвечал за связи с Первым главным управлением – теперешней внешней разведкой. Полковник Дедюля награжден боевыми орденами, медалями и особо ценящимся среди чекистов нагрудным знаком «Почетный сотрудник госбезопасности».

Когда мы познакомились, было ему за восемьдесят. Жил он далеко от центра Москвы и каждый раз встречал меня около дома. Иван Прохорович был невысок, кряжист, широкоплеч. Только опирался на здоровенную сучковатую палку – ну прямо из леса. Потом признался, что она при нем на счастье или на память о партизанских годах.

Его жена Валентина Павловна, как почти все жены разведчиков, была молчалива, да и сама, если не ошибаюсь, принадлежала к той же редкой профессии. Быстро собирала на стол, иногда сидела с нами, слушала мужа. Никогда ничего не добавляла к рассказам, а наоборот, когда вырывались у супруга откровения, укоризненно, чтобы он видел, покачивала головой. Мол, а вот об этом пока не надо бы.

Они поженились сразу после освобождения Белоруссии. Он – комиссар, она – единственная женщина из той полусотни бойцов, что пересекли в 1942-м линию фронта. Оба оказались однолюбами.

Рассказы Ивана Прохоровича вызывают доверие, ведь человек он совестливый. Комиссара бригады представляли к высокой награде, а он от нее отказался: в одной из операций потерял много партизан, значит, орден Ленина не заслужил.

В его отряде, перешедшем линию фронта, было, уж если совсем точно, 52 человека, из вооружения – один трофейный немецкий пулемет, десять автоматов и несколько винтовок. С этим и начали воевать в Смолевических лесах. А когда пришли наши, в бригаде было около полутора тысяч бойцов.

– Мы старались по возможности брать бежавших из плена или пробивавшихся из окружения солдат и офицеров. Из местных жителей – тех, чьи родственники уже сражались в отряде или помогали партизанам и так или иначе вызывали подозрение у немцев, – вспоминал Дедюля. – А как люди к нам рвались! Захотели бы, заставила бы нужда – и в леса подались бы около пяти тысяч человек.

Командиры и комиссары вынуждены были частенько отказываться от добровольного пополнения: вы хоть автомат или винтовку какую ни есть раздобудьте, а потом уж – в лес. Катастрофически не хватало оружия, патронов.

И нужда, конечно, страшная. Ни одежды, ни обувки. В отряде в лаптях ходить запрещалось. Это было бы для командира страшнейшим позором, если его боец в лаптях. Покупай, выменивай, добудь трофейное. Мародерства не было. В бою забирали оружие – своего не хватало. Иногда еще шла где-то рядом стрельба, а партизан уже примерял обувку с убитого фрица. Часто ругались: до чего же подъемы у фашистов малые, как на них такие сапоги налезают. Приходилось разнашивать.

В основном в отряде сражались люди, на практике доказавшие: в партизанах они пригодятся, не превратятся в обузу. Стремление бить фашистов в Белоруссии было неистребимо.

– Иногда мне приходилось уговаривать, – рассказывал Иван Прохорович. – Товарищи, пашите, бульбу выращивайте. Детей растите и нам еды подбрасывайте.

Но слушались комиссара не всегда. Иные успокаивались, другие чуть не ультиматум ставили: «Или берете нас, или создадим свой отряд». И иногда создавали. В белорусских лесах действовали даже партизаны-одиночки. Бывший сапер Василий Лаврухин, к примеру, один сжег несколько маленьких мостов и взорвал две машины с немцами. Ночью, выходя на свою рисковую охоту, выслеживал фрицев – уничтожил семь человек. Конечно, в отряд «Смерть фашизму» его взяли.

Сколачивались и боевые группы из окруженцев. А вот силой воевать никого не заставляли. Наоборот, был у руководителей отряда огромный резерв добровольцев. Использовали его процентов на десять.

Немцы забрасывали в отряд и шпионов, и диверсантов. Однажды чуть было не отравили партизан мышьяком. Предателей судили и расстреливали.

– Поверьте, не было у нас мании подозрительности, – продолжал рассказ Иван Прохорович. – А вот без бдительности было никак нельзя. Скажу откровенно: никаких контрразведчиков-профессионалов к нам не присылали. Еще до перехода через линию фронта провели вместе с одним толковым парнем, Чуяновым, несколько бесед с бойцами. Обучили их каким-то азам контрразведки, а потом уж приходилось учиться на ходу. Чуянову передали список подпольщиков из Смолевического района, нужно было с ними установить связь, что потом наш товарищ и сделал.

А когда из полусотни человек отряд «Смерть фашизму» разросся до 600 партизан – три роты, то в каждой был свой доморощенный уполномоченный особого отдела. Ребят подбирали мы из своих – зорких, наблюдательных.

Абверовцы несколько раз забрасывали к нам агентов с легендой одной и той же, но весьма похожей на правду. Спасаюсь, мол, от преследования, потому и рвусь в партизаны. Но вот что характерно. Жителей из соседних деревень среди агентов не было. Пытались внедрить военнопленных, вроде как сбежавших из лагерей, или кого-то из больших городов, к примеру из Минска.

Но в 1942-м мы установили связь с минским подпольем и людей, приходивших оттуда, вместе с подпольщиками проверяли. Иногда из города подавали нам знак: человек сомнительный. Бывало и подтверждали, что бежал из плена, уничтожив при этом лагерного охранника. Но мы всё равно не упускали такого из виду. Проходило время, доказывал парень, что подозрений не заслуживает, что настоящий боец, и мы относились к нему уже как к своему. Слово «бдительность» коробить не должно. Ведь тогда было как – или-или. Чуть недосмотришь – и большая беда.

И однажды закончилось всё трагически. Пробрался-таки в наш отряд диверсант. Дослужился даже до командира взвода. Сам из военнопленных и, когда бежал, установили мы это точно, убил двух охранников. Так что немцы и своих не жалели. Подонок этот – до сих пор фамилию помню, но не желаю осквернять память белорусских партизан, от его рук павших, – убил одного нашего командира и его адъютанта. Те как раз шли на встречу с минскими подпольщиками. Расстрелял обоих в упор. Отыскали его партизанские уполномоченные-контрразведчики с огромным трудом.

Было еще несколько других случаев. Тут уж иная легенда. Девиц молодых нам подбрасывали с жалобными такими историями. Мужа, отца, жениха убили, хочу мстить, а сами с немцами спелись.

Но в основном вербовали в абвере военнопленных. Прихватывали их на чем-то, и у тех дороги назад не было.

Как-то и я едва на тот свет не отправился. Спасло то, что человек я особо не пьющий. Отмечали день рождения, и кто-то подсыпал в стакан отраву. Я только пригубил и – не понравилось. И всё равно врач еле меня спас. Кто-то хотел убрать комиссара. И кто-то из своих, близких. Сколько лет прошло, а подозрения остались.

Но расскажу вам историю, которая едва не закончилась трагедией. Вдруг получаем мы из соседнего Борисова тревожный сигнал: абверовцы попытаются подбросить в отряд через засланных диверсантов какую-то отраву. У нас с едой было строго. Рядом с колодцем, который сами и вырыли, – всегда часовой. У котла с пищей, рядом с поваром – тоже. И тут из одного нашего отряда срочно докладывают, что в общем котле, за которым наблюдают постоянно, обнаружен мышьяк.

Практика у нас была такая: перед раздачей пищи повар, медсестра, иногда дежурный снимали пробу. А тут показалось, что у варева цвет какой-то странный. Отдает голубизной. Отрядная наша кошка еду лизнула и сразу начала корчиться – точно мышьяк.

Пришлось задержать сразу восьмерых: и повара, и партизан, что рядом с варевом крутились и картошку чистили. Расследование ведем, от одного за другим бойцов подозрения отметаем. И остается один партизан. Сам – из военнопленных, из лагеря бежал… Но идем дальше, расследуем шаг за шагом. Выясняется картина довольно странная. Вроде как вернулся он за пару часов до обеда замерзший, аж жуть. И захотел горячей водичкой из котла чуть отогреться. Зачерпнул своей кружечкой из общего котла. Потом выяснили, что бегал партизан в соседнюю деревню на встречу с женщиной, которая, как сама говорила, удрала от немцев из Минска. Удалось ее нам выманить из деревушки поближе к лесу. Обыскали ее, и партизанский доктор подтвердил: найденное при ней вещество – мышьяк.

Вот вам и история. А мог бы весь отряд, как околевшая кошка, полечь.

На мой вопрос, может, и наивный, что с такими мерзавцами делали, Иван Прохорович Дедюля ответил просто: расстреливали. Такая уж тут была война. Но самосуда – никакого. Следствие, допросы проводили самые настоящие. И когда вину твердо доказывали, докладывали об этом в подпольный райком партии. Работал там специальный уполномоченный особого отдела. И если приговор подтверждался, то приводили его в исполнение. Но никогда, подчеркнул мой собеседник, партизаны этим не злоупотребляли.

Случалось, партизаны в боях несли тяжелые потери. Раз взяли немцы отряд в петлю, потеряли тогда убитыми около ста человек. Хоронили погибших в лесу. Ставили метки. И крест – как положено. Имя писали не всегда. Иногда только делали пометки в блокноте. Вырывались партизаны из фашистского кольца, снимали немцы блокаду леса, и бойцы отряда перевозили с этого партизанского кладбища останки своих товарищей на общегражданское. Ведь могли фашисты над останками надругаться.

Спросил я и о том, что же делали партизаны с пленными.

– Кто ж из немцев сдавался, – вздохнул Дедюля. – Или все патроны у них выходили или убивали в бою. Да и сдаваться им не давали. Свои же, в основном фельдфебели, могли запросто подстрелить, увидев, что рядовой не так отстреливается, пытается убежать. Нет, немец тогда рук не поднимал.

Пару человек мы все-таки в плен взяли. Один честно с нами сотрудничал. Куртом звали – Курт Ланге. Хороший малый, не фашист, а мобилизованный работяга. Отстреливался до последнего патрона. Мы его на автомагистрали захватили, когда он сам залепетал: «Гитлер капут, Гитлер швайне…» Я немножко знал немецкий, ведь в могилевском институте нас учили.

Ну, и Ланге мы предупредили: надумаешь бежать или еще какие глупости, будет пух-пух и вообще очень плохо. Но плохо не было. Наоборот, Ланге обезвреживал мины, вынимал тол из неразорвавшихся бомб: взрывчатки-то у нас почти не было. Ланге нам пригодился. Десятка два бомб обезвредил, вывинчивая взрыватели. Мы потом из этого свои бомбы делали и взрывали на железной дороге и на шоссе Минск – Москва.