Текст книги "Еще не раз Вы вспомните меня…"

Роза

 
Цветов и песен благодатный хмель
Нам запрещён, как ветхие мечтанья.
Лишь девственные наименованья
Поэтам разрешаются отсель.
 
 
Но роза, принесённая в отель,
Забытая нарочно в час прощанья
На томике старинного изданья
Канцон, которые слагал Рюдель, –
 
 
Её ведь смею я почтить сонетом:
Мне книга скажет, что любовь одна
В тринадцатом столетии, как в этом,
 
 
Печальней смерти и пьяней вина,
И, бархатные лепестки целуя,
Быть может, преступленья не свершу я?
 

<1917>

Сон

 
Застонал я от сна дурного
И проснулся, тяжко скорбя;
Снилось мне – ты любишь другого,
И что он обидел тебя.
 
 
Я бежал от моей постели,
Как убийца от плахи своей,
И смотрел, как тускло блестели
Фонари глазами зверей.
 
 
Ах, наверно таким бездомным
Не блуждал ни один человек
В эту ночь по улицам тёмным,
Как по руслам высохших рек.
 
 
Вот стою перед дверью твоею,
Не дано мне иного пути,
Хоть и знаю, что не посмею
Никогда в эту дверь войти.
 
 
Он обидел тебя, я знаю,
Хоть и было это лишь сном,
Но я всё-таки умираю
Пред твоим закрытым окном.
 

<1917>

Портрет

 
Лишь чёрный бархат, на котором
Забыт сияющий алмаз,
Сумею я сравнить со взором
Её почти поющих глаз.
 
 
Её фарфоровое тело
Томит неясной белизной,
Как лепесток сирени белой
Под умирающей луной.
 
 
Пусть руки нежно-восковые,
Но кровь в них так же горяча,
Как перед образом Марии
Неугасимая свеча.
 
 
И вся она легка, как птица
Осенней ясною порой,
Уже готовая проститься
С печальной северной страной.
 

Июль 1917

«Пролетала золотая ночь…»

 
Пролетала золотая ночь
И на миг замедлила в пути,
Мне, как другу, захотев помочь,
Ваши письма думала найти –
 
 
Те, что вы не написали мне…
А потом присела на кровать
И сказала: «Знаешь, в тишине
Хорошо бывает помечтать!
 
 
Та, другая, вероятно, зла,
Ей с тобой встречаться даже лень,
Полюби меня, ведь я светла,
Так светла, что не светлей и день.
 
 
Много расцветает чёрных роз
В потайных колодцах у меня,
Словно крылья пламенных стрекоз,
Пляшут искры синего огня.
 
 
Тот же пламень и в глазах твоих
В миг, когда ты думаешь о ней,
Для тебя сдержу я вороных
Неподатливых моих коней».
 
 
Ночь, молю, не мучь меня! Мой рок
Слишком и без этого тяжёл,
Неужели, если бы я мог,
От неё давно б я не ушел?
 
 
Смертной скорбью я теперь скорблю,
Но какой я дам тебе ответ,
Прежде чем ей не скажу «люблю»
И она мне не ответит «нет».
 

<1917>

«Об озёрах, о павлинах белых…»

 
Об озёрах, о павлинах белых,
О закатно-лунных вечерах,
Вы мне говорили, о несмелых
И пророческих своих мечтах.
 
 
Словно нежная Шахерезада
Завела магический рассказ,
И казалось, ничего не надо
Кроме этих озаренных глаз.
 
 
А потом в смятеньи ‹…› туманных
Мне, кто был на миг Ваш господин,
Дали два цветка благоуханных,
Из которых я унес один.
 

<1917>

«Однообразные мелькают…»

 
Однообразные мелькают
Всё с той же болью дни мои,
Как будто розы опадают
И умирают соловьи.
 
 
Но и она печальна тоже,
Мне приказавшая любовь,
И под её атласной кожей
Бежит отравленная кровь.
 
 
И если я живу на свете,
То лишь из-за одной мечты:
Мы оба, как слепые дети,
Пойдём на горные хребты,
 
 
Туда, где бродят только козы,
В мир самых белых облаков,
Искать увянувшие розы
И слушать мёртвых соловьев.
 

<1917>

Телефон

 
Неожиданный и смелый
Женский голос в телефоне, –
Сколько сладостных гармоний
В этом голосе без тела!
 
 
Счастье, шаг твой благосклонный
Не всегда проходит мимо:
Звонче лютни серафима
Ты и в трубке телефонной!
 

<1917>

«Отвечай мне, картонажный мастер…»

 
Отвечай мне, картонажный мастер,
Что ты думал, делая альбом
Для стихов о самой нежной страсти
Толщиною в настоящий том?
 
 
Картонажный мастер, глупый, глупый,
Видишь, кончилась моя страда,
Губы милой были слишком скупы,
Сердце не дрожало никогда.
 
 
Страсть пропела песней лебединой,
Никогда ей не запеть опять,
Так же как и женщине с мужчиной
Никогда друг друга не понять.
 
 
Но поет мне голос настоящий,
Голос жизни близкой для меня,
Звонкий, словно водопад гремящий,
Словно гул растущего огня:
 
 
«В этом мире есть большие звёзды,
В этом мире есть моря и горы,
Здесь любила Беатриче Данта,
Здесь ахейцы разорили Трою!
Если ты теперь же не забудешь
Девушку с огромными глазами,
Девушку с искусными речами,
Девушку, которой ты не нужен,
То и жить ты, значит, недостоин».
 

<1917>

«Дремала душа, как слепая…»

 
Дремала душа, как слепая,
Так пыльные спят зеркала,
Но солнечным облаком рая
Ты в тёмное сердце вошла.
 
 
Не знал я, что в сердце так много
Созвездий слепящих таких,
Чтоб вымолить счастье у бога
Для глаз говорящих твоих.
 
 
Не знал я, что в сердце так много
Созвучий звенящих таких,
Чтоб вымолить счастье у бога
Для губ полудетских твоих.
 
 
И рад я, что сердце богато,
Ведь тело твое из огня,
Душа твоя дивно крылата,
Певучая ты для меня.
 

<1917>

Самофракийская победа

 
В час моего ночного бреда
Ты возникаешь пред глазами –
Самофракийская Победа
С простертыми вперёд руками.
 
 
Спугнув безмолвие ночное,
Рождает головокруженье
Твое крылатое, слепое,
Неудержимое стремленье.
 
 
В твоём безумно-светлом взгляде
Смеётся что-то, пламенея,
И наши тени мчатся сзади,
Поспеть за нами не умея.
 

Я и Вы

 
Да, я знаю, я вам не пара,
Я пришёл из иной страны,
И мне нравится не гитара,
А дикарский напев зурны.
 
 
Не по залам и по салонам
Тёмным платьям и пиджакам –
Я читаю стихи драконам,
Водопадам и облакам.
 
 
Я люблю – как араб в пустыне
Припадает к воде и пьет,
А не рыцарем на картине,
Что на звёзды смотрит и ждёт.
 
 
И умру я не на постели,
При нотариусе и враче,
А в какой-нибудь дикой щели,
Утонувшей в густом плюще,
 
 
Чтоб войти не во всём открытый,
Протестантский, прибранный рай,
А туда, где разбойник, мытарь
И блудница крикнут: вставай!
 

<1917>

Синяя звезда

 
Я вырван был из жизни тесной,
Из жизни скудной и простой,
Твоей мучительной, чудесной,
Неотвратимой красотой.
 
 
И умер я… и видел пламя,
Невиданное никогда:
Пред ослеплёнными глазами
Светилась синяя звезда.
 
 
Преображая дух и тело,
Напев вставал и падал вновь,
То говорила и звенела
Твоя поющей лютней кровь.
 
 
И запах огненней и слаще
Всего, что в жизни я найду,
И даже лилии, стоящей
В высоком ангельском саду.
 
 
И вдруг из глуби осиянной
Возник обратно мир земной,
Ты птицей раненой нежданно
Затрепетала предо мной.
 
 
Ты повторяла: «Я страдаю», –
Но что же делать мне, когда
Я наконец так сладко знаю,
Что ты – лишь синяя звезда.
 

Июль 1917

Соединение

 
Луна восходит на ночное небо
И, светлая, покоится влюблённо.
 
 
По озеру вечерний ветер бродит,
Целуя осчастливленную воду.
 
 
О, как божественно соединенье
Извечно созданного друг для друга!
 
 
Но люди, созданные друг для друга,
Соединяются, увы, так редко.
 

<1918>

«Ещё не раз Вы вспомните меня…»

 
Ещё не раз Вы вспомните меня
И весь мой мир, волнующий и странный,
Нелепый мир из песен и огня,
Но меж других единый необманный.
 
 
Он мог стать Вашим тоже, и не стал,
Его Вам было мало или много,
Должно быть, плохо я стихи писал
И Вас неправедно просил у Бога.
 
 
Но каждый раз Вы склонитесь без сил
И скажете: «Я вспоминать не смею,
Ведь мир иной меня обворожил
Простой и грубой прелестью своею».
 

Июль 1917

«Так долго сердце боролось…»

 
Так долго сердце боролось,
Слипались усталые веки,
Я думал, пропал мой голос,
Мой звонкий голос вовеки.
 
 
Но вы мне его возвратили,
Он вновь моё достоянье,
Вновь в памяти белых лилий
И синих миров сверканье.
 
 
Мне ведомы все дороги
На этой земле привольной…
Но ваши милые ноги
В крови, и вам бегать больно.
 
 
Какой-то маятник злобный
Владеет нашей судьбою,
Он ходит, мечу подобный,
Меж радостью и тоскою.
 
 
Тот миг, что я песнью своею
Доволен, – для Вас мученье…
Вам весело – я жалею
О дне моего рожденья.
 

Июль 1917

«Я говорил: «Ты хочешь, хочешь?..»

 
Я говорил: «Ты хочешь, хочешь?
Могу я быть тобой любим?
Ты счастье странное пророчишь
Гортанным голосом твоим.
 
 
А я плачу за счастье много,
Мой дом – из звёзд и песен дом,
И будет сладкая тревога
Расти при имени твоём.
 
 
И скажут: «Что он? Только скрипка,
Покорно плачущая, он,
Её единая улыбка
Рождает этот дивный звон».
 
 
И скажут: «То луна и море,
Двояко отражённый свет, –
И после – О какое горе,
Что женщины такой же нет!»»
 
 
Но, не ответив мне ни слова,
Она задумчиво прошла,
Она не сделала мне злого,
И жизнь по-прежнему светла.
 
 
Ко мне нисходят серафимы,
Пою я полночи и дню,
Но вместо женщины любимой
Цветок засушенный храню.
 

1917

Прощанье

 
Ты не могла иль не хотела
Мою почувствовать истому,
Своё дурманящее тело
И сердце бережёшь другому.
 
 
Зато, когда перед бедою
Я обессилю, стиснув зубы,
Ты не придёшь смочить водою
Мои запёкшиеся губы.
 
 
В часы последнего усилья,
Когда и ангелы заблещут,
Твои сияющие крылья
Передо мной не затрепещут.
 
 
И ввстречу радостной победе
Моё ликующее знамя
Ты не поднимешь в рёве меди
Своими нежными руками.
 
 
И ты меня забудешь скоро,
И я не стану думать, вольный,
О милой девочке, с которой
Мне было нестерпимо больно.
 

Август 1917 – весна 1918

«Нежно-небывалая отрада…»

 
Нежно-небывалая отрада
Прикоснулась к моему плечу,
И теперь мне ничего не надо,
Ни тебя, ни счастья не хочу.
 
 
Лишь одно бы принял я не споря –
Тихий, тихий, золотой покой
Да двенадцать тысяч футов моря
Над моей пробитой головой.
 
 
Что же думать, как бы сладко нежил
Тот покой и вечный гул томил,
Если б только никогда я не́ жил,
Никогда не пел и не любил.
 

Август 1917 – весна 1918

Обещанье

 
С протянутыми руками,
С душой, где звёзды зажглись,
Идут святыми путями
Избранники духов ввысь.
 
 
И после стольких столетий
Чьё имя – горе и срам,
Народы станут, как дети,
И склонятся к их ногам.
 
 
Тогда я воскликну: «Где ты,
Ты, созданная из огня,
Ты помнишь мои обеты
И веру твою в меня?
 
 
Делюсь я с тобою властью,
Слуга твоей красоты,
За то, что полное счастье,
Последнее счастье ты!»
 

1917 год

«Ты пожалела, ты простила…»

 
Ты пожалела, ты простила
И даже руку подала мне,
Когда в душе, где смерть бродила,
И камня не было на камне.
 
 
Так победитель благородный
Предоставляет без сомненья
Тому, кто был сейчас свободный,
И жизнь и даже часть именья.
 
 
Всё, что бессонными ночами
Из тьмы души я вызвал к свету,
Всё, что даровано богами
Мне, воину, и мне, поэту,
 
 
Всё, пред твоей склоняясь властью,
Всё дам и ничего не скрою
За ослепительное счастье
Хоть иногда побыть с тобою.
Лишь песен не проси ты милых,
Таких, как я слагал когда-то,
Ты знаешь, я их петь не в силах
Скрипучим голосом кастрата.
 
 
Не накажи меня за эти
Слова, не ввергни снова в бездну, –
Когда-нибудь при лунном свете,
Раб истомлённый, я исчезну.
 
 
Я побегу в пустынном поле
Через канавы и заборы,
Забыв себя и ужас боли,
И все условья, договоры.
 
 
И не узнаешь никогда ты,
Чтоб в сердце не вошла тревога,
В какой болотине проклятой
Моя окончилась дорога.
 

<1917>

О тебе

 
О тебе, о тебе, о тебе,
Ничего, ничего обо мне!
В человеческой, тёмной судьбе
Ты – крылатый призыв к вышине.
 
 
Благородное сердце твое –
Словно герб отошедших времен.
Освящается им бытие
Всех земных, всех бескрылых племен.
 
 
Если звёзды, ясны и горды,
Отвернутся от нашей земли,
У неё есть две лучших звезды:
Это – смелые очи твои.
 
 
И когда золотой серафим
Протрубит, что исполнился срок,
Мы поднимем тогда перед ним,
Как защиту, твой белый платок.
 
 
Звук замрёт в задрожавшей трубе,
Серафим пропадёт в вышине…
…О тебе, о тебе, о тебе,
Ничего, ничего обо мне!
 

<1918>

Рассыпающая звёзды

 
Не всегда чужда ты и горда
И меня не хочешь не всегда,
 
 
Тихо, тихо, нежно, как во сне,
Иногда приходишь ты ко мне.
 
 
Надо лбом твоим густая прядь,
Мне нельзя её поцеловать,
 
 
И глаза большие зажжены
Светами магической луны.
 
 
Нежный друг мой, беспощадный враг,
Так благословен твой каждый шаг,
 
 
Словно по сердцу ступаешь ты,
Рассыпая звёзды и цветы.
 
 
Я не знаю, где ты их взяла,
Только отчего ты так светла
 
 
И тому, кто мог с тобой побыть,
На земле уж нечего любить?
 

<1916-1918>

Уста солнца

 
Неизгладимы, нет, в моей судьбе
Твой детский рот и смелый взор
девический,
Вот почему, мечтая о тебе,
Я говорю и думаю ритмически.
 
 
Я чувствую огромные моря,
Колеблемые лунным притяжением,
И сонмы звёзд, что движутся горя,
От века предназначенным движением.
 
 
О, если б ты всегда была со мной,
Улыбчиво-благая, настоящая,
На звёзды я бы мог ступить пятой
И солнце б целовал в уста горящие.
 

Август 1917 – весна 1918

Девочка

 
Временами, не справясь с тоскою
И не в силах смотреть и дышать,
Я, глаза закрывая рукою,
О тебе начинаю мечтать.
 
 
Не о девушке тонкой и томной,
Как тебя увидали бы все,
А о девочке тихой и скромной,
Наклонённой над книжкой Мюссе.
 
 
День, когда ты узнала впервые,
Что есть Индия – чудо чудес,
Что есть тигры и пальмы святые –
Для меня этот день не исчез.
 
 
Иногда ты смотрела на море,
А над морем сходилась гроза.
И совсем настоящее горе
Застилало туманом глаза.
 
 
Почему по прибрежьям безмолвным
Не взноситься дворцам золотым?
Почему по светящимся волнам
Не приходит к тебе серафим?
 
 
И я знаю, что в детской постели
Не спалось вечерами тебе.
Сердце билось, и взоры блестели.
О большой ты мечтала судьбе.
 
 
Утонув с головой в одеяле,
Ты хотела стать солнца светлей,
Чтобы люди тебя называли
Счастьем, лучшей надеждой своей.
 
 
Этот мир не слукавил с тобою,
Ты внезапно прорезала тьму,
Ты явилась слепящей звездою,
Хоть не всем – только мне одному.
 
 
Но теперь ты не та, ты забыла
Всё, чем в детстве ты думала стать.
Где надежда? Весь мир – как могила.
Счастье где? Я не в силах дышать.
 
 
И таинственный твой собеседник,
Вот я душу мою отдаю
За твой маленький детский передник,
За разбитую куклу твою.
 

<1917>

«На путях зелёных и земных…»

 
На путях зелёных и земных
Горько счастлив тёмной я судьбою.
А стихи? Ведь ты мне шепчешь их,
Тайно наклоняясь надо мною.
 
 
Ты была безумием моим
Или дивной мудростью моею,
Так когда-то грозный серафим
Говорил тоскующему змею:
 
 
«Тьмы тысячелетий протекут,
И ты будешь биться в клетке тесной,
Прежде чем настанет Страшный суд,
Сын придёт и Дух придёт Небесный.
 
 
Это выше нас, и лишь когда
Протекут назначенные сроки,
Утренняя, грешная звезда,
Ты придёшь к нам, брат печальноокий.
 
 
Нежный брат мой, вновь крылатый брат,
Бывший то властителем, то нищим,
За стенами рая новый сад,
Лучший сад с тобою мы отыщем.
 
 
Там, где плещет сладкая вода,
Вновь соединим мы наши руки,
Утренняя, милая звезда,
Мы не вспомним о былой разлуке».
 

<1917>

Отрывок из пьесы

 
Так вот платаны, пальмы, тёмный грот,
Которые я так любил когда-то.
Да и теперь люблю… Но место дам
Рукам, вперёд протянутым как ветви,
И розовым девическим стопам,
Губам, рождённым для святых
приветствий.
Я нужен был, чтоб ведала она,
Какое в ней благословенье миру,
И подвиг мой я совершил сполна
И тяжкую слагаю с плеч порфиру.
Я вольной смертью ныне искуплю
Моё слепительное дерзновенье,
С которым я посмел сказать «люблю»
Прекраснейшему из всего творенья.
 

1917 год