Текст книги "На далеких окраинах. Погоня за наживой"

IV. Оргия у Хмурова

В первой комнате было пусто, у окна стояла только высокая конторка, на ней лежала большая счетная книга в изношенном донельзя переплете, на книге – казачья уздечка. Под конторкою стояла корзинка с посудою, в углу валялись шелковый халат и камер-обскура с выбитыми стеклами. Все это освещалось висячею лампою под круглым металлическим абажуром.

Во второй комнате – пили, в третьей – играли, в четвертой – опять пили, в следующей – опять играли.

Всем, должно быть, было весело.

Громкий говор и смех, вместе с клубами табачного дыма, носились из комнаты в комнату. Словно маяки по берегу в туманную погоду, мелькали нагоревшие свечи, кое-где мигали и теплились голубоватые огоньки на пуншевых стаканах играющих.

Все двери и окна большого дома Хмурова были растворены настежь, и в них заглядывали характерные, узкоглазые, скуластые, то черные, почти оливковые, то медно-красные лица любопытных туземцев.

Несмотря на позднее время ночи, все хмуровские приказчики бойко шныряли по двору по разным делам, ругаясь мимоходом с киргизами, только что прибывшими с большим оренбургским караваном. Длинные ряды развьюченных верблюдов, неподвижно, словно груды камня, лежали вдоль стен двора, пережевывая саман (мелко рубленную солому). Ручной тигр «Маша»¹ метался в своей просторной клетке, сверкая разгоревшимися изумрудными глазами.

Шум и гул веселья далеко разносились по городу.

– У Хмурова нынче вечер, – говорил один офицер-линеец другому.

Оба они мерно, нога в ногу, шагали по Большому шоссе.

– Да, что-то гудят.

– А что, зайдем, брат?

– Неловко: я совсем незнаком.

– Ничего, я представлю.

– А ты когда же познакомился?..

– Не помню, как-то на прошедшей неделе, где-то виделись, чуть ли не подрались даже, а впрочем, мы с ним уже на ты.

– Ну, ладно, идем.

– Ты, брат, кажется, в одних под…

– Нет, это – так: белые панталоны в сапоги – по-походному.

Оба свернули с шоссе, перескочили чрез арык и направились полем, куда предполагали.

Спелохватов метал, несколько военных и два господина в штатских костюмах понтировали. Банкомету, что называется, везло, и около него лежала порядочная куча небрежно скомканных ассигнаций.

Перлович только что поговорил с полковником, бывшим у него сегодня утром на даче, и ощущал в своем боковом кармане аккуратно сложенный документ. Полковник походил еще по комнатам, больше для вида, перекинулся кое с кем незначащими фразами и раскланялся с хозяином.

Хмуров, полулежа на турецком диване, рассказывал многочисленным слушателям, как они в бытность свою в Бухаре, вдвоем с приказчиком Громовым, вооруженные одною только бутылкою шампанского, тьфу, бишь, – револьвера в триста шестьдесят пять выстрелов (особенной американской системы), защищались от сорокатысячной армии бухарского эмира.

– Я – бац! бац! бац!.. – говорил Хмуров. – Передние повалились, задние – тягу, потеха, право! Громов вдогонку – хлоп! я опять – бац!.. Посылают за артиллерией и возобновляют атаку.

– Эка врет, эка врет, – ворчит сквозь зубы Спелохватов, до слуха которого доносятся отдельные фразы любопытного рассказа.

– Наконец, вступили в переговоры… Что же это Марфа Васильевна не едет? – обратился рассказчик к Перловичу, который пробирался между игорными столами.

– Не знаю, право. Она уехала, не дожидаясь меня.

 
Кубок янтарный
Полон давно…² —
 

хватили хором несколько голосов.

– Семь верблюдов с сахаром и четыре с разною галантереей – итого одиннадцать, а остальные девять – все под вино… – говорил рябоватый господин с сильным еврейским акцептом. – Ну, хорошо, я так и распорядился… Цто зе?.. Проходит неделя – нету… другая – нету… Пису к коменданту…

– Придется зимовать в фортах – это случается.

– Да, но ведь теряется время, согласитесь сами… А все отчего?.. Эмбинские киргизы взялись доставить только до форта «Первого», а там передать казалинскому караван-баше, а те цену подняли вдвое и верблюдов не дают. Какие зе тут контракты?

– Стакнулись косоглазые мошенники, и остановилось дело…

– Послушайте, Захо, – сказал Перлович, подойдя к говорившему. – Не вы одни жалуетесь на эти неудобства. Вон и тот, и этот, – Перлович ткнул пальцем по разным направлениям, – все одна и та же песня, а между тем совершенно от нас зависит переменить обстоятельства к лучшему…

– Позвольте, как же это от нас?..

– У меня есть проект: если мы, негоцианты, обсудим его все сообща, то, может быть, и придем к каким-либо результатам.

– Мы слусаем…

– Теперь не время распространяться, а вот вы заезжайте на днях ко мне на дачу, – мы и потолкуем.

Хмуров, пошатываясь, подошел к Перловичу.

– Пойти разве наказать его? – мигнул он глазами в ту сторону, где Спелохватов обирал своих понтеров. – Идем в долю… Да, пойдем же… – Хмуров взял Перловича под руку и почти силою потащил к столу.

– Сейчас банк затрещит, – провозгласил он, проталкиваясь к столу. – Настоящие игроки идут… Э, бык – алле…

– Я сказал, что не стану играть.

– Не мешайте, господа, – коротко обрезал Спелохватов, задержав талию и отмечая что-то мелом.

– Алле, – черт побери, и жуэ, говорят тебе.

Хмуров не то что бы был пьян, а просто ломался.

– Михайло Иванович, а, Михайло Иванович… – говорил почти шепотом высокий, плотный приказчик, почтительно дотрагиваясь до плеча своего хозяина.

– Что там еще?!

– Пожалуйте-с на крыльцо.

– Зачем?

– Пожалуйте – дело есть…

Хмуров пошел к выходу, бормоча: что там еще такое?.. пойти посмотреть… – Перлович тем временем стушевался в толпе, он уселся в скромном уголке, заслоненный широкою спиною певца, который, уткнувшись в одну точку, тянул густым басом:

 
Выпьем за славу,
Славу, друзья… я…
Бррранной забавы
Лю… бить нельзя³.
 

Когда хор стихал, чтобы разразиться новым куплетом, слышны были иные, плачевные звуки: то продолговатая шкатулочка с музыкою чуть не в сотый раз наигрывала арию из «Трубадура».

Тот самый адъютант, который так ловко полькировал на подмостках минурюкской танцевальной беседки, томно глядя в открытое окно на чуть освещенные, запыленные листики росшего у самой стены тополя, говорил какому-то интендантскому чиновнику:

– О, как я способен любить… и любить не тою пошлою, чувственною любовью.

– Ну, конечно, – соглашался собеседник.

– Когда судьба столкнет с настоящею женщиною, близкою к тому почти неуловимому идеалу, то тут уже вся жизнь сливается, так сказать, в один фокус… этот фокус…

Громадная датская собака Хмурова, спавшая на ковре, поблизости, не обращая внимания на разнообразный шум и движение, звонко зевнула и потянулась…

– Этот фокус… – продолжал адъютант. – Гектор, свинья, пошел вон!.. Жарко, дышать невозможно.

– Хотят к ужину накрывать, – сказал интендантский чиновник. – Мы тут, пожалуй, мешать будем. Пойдемте туда: посмотрим, как Спелохватов капиталы огребает… Ну, смотри, «фокус», не укуси меня, – отнесся он к собаке, шагая через животное.

А между тем Хмуров вышел на крыльцо и прежде всего увидел своего Бельчика, который так и лез в глаза, громадным белым пятном рисуясь во мраке. От него валил пар, и конюх-киргиз усердно обтирал шею лошади полою своего полосатого халата.

– Я к вам сегодня не зайду, – сказала Марфа Васильевна, стоя у столба крыльца (Хмуров с первого раза не заметил ее). – Уже поздно, да и к тому же… Я вот вам привезла вашего Бельчика, а отсюда пешком дойду…

– Марфа Васильевна, а мы вас ждали… Да к чему же пешком? Я велю запрячь коляску…

– Это еще зачем? – тут близко, а вот вы лучше дайте мне кого-нибудь проводить меня до дому, а то тут есть своего рода бандиты.

– Бедный Бельчик, – вздохнул комически Хмуров.

– Это почему? – удивилась наездница.

– А я вон гляжу на ваш хлыст, и ни за что не захотел бы быть в ту минуту в шкуре моего иноходца…

– Ха-ха-ха!.. – расхохоталась Марфа Васильевна, подняв обломок своего хлыста и рассматривая его при свете китайского бумажного фонаря, висевшего на перекладине крыльца. – Это досталось совсем не Бельчиковой шкуре, а другой…

– Другой? – озадачился Хмуров. – Кто же это – кто? Скажите ради Бога, Марфа Васильевна!

– Теперь не время, после как-нибудь узнаете, – уклонилась Марфа Васильевна. – Малайка⁴, пойдем со мною, – сказала она конюху-киргизу. – Вы позволите?..

Хмуров засуетился.

– Малайка, Юсуп, Аслан-бай! Все сюда! Фонарей побольше, да клынчи (шашки) наденьте, болваны…

– Это еще что такое? – изумилась Марфа Васильевна.

– Почетный конвой. У меня нет в распоряжении казачьих сотен, как у губернатора, так я вам своих чумазых джигитов. Ты что, скотина, нагишом пришел? – обратился он к корявому Аслан-баю, – красный халат надень, чушка (свинья)!

– Ну, с вами не сообразишь, прощайте, – сказала Марфа Васильевна, шмыгнув за ворота.

Несколько туземцев, сопровождаемые подзатыльниками Хмурова, кинулись за ней следом. Сам хозяин вышел на улицу, и слышен был его сиплый голос, кричавший: «Да смотрите, собаки, если только барыня пожалуется… закатаю!..»

– Ты, братец, пожалуйста, извини, что я к тебе не с парадного подъезда, – произнес Батогов, влезая в окно той комнаты, где Спелохватов метал банк. – Смотрю – освещение… Да где же Хмуров? Здравствуйте, господа!..

Батогов успел уже где-то, что называется, хватить и, не снимая своего белого кепи с назатыльника, смотрел на все сборище своими вполпьяна веселыми серыми глазами.

Это неожиданное появление сразу всех несколько озадачило, потом раздались оглушающие приветствия, направленные к новоприбывшему.

– А, Батогов! Вот неожиданность!

– Откуда?

– Когда приехал?

– Надолго ли?

– Ура! – крикнул интендантский чиновник, налив себе рюмку и никак не попадая пробкой в горлышко графина.

Один Перлович заметно смутился и потому только не ушел, что видел прямо на него устремленный добродушный взгляд бородатого гостя. Он машинально подошел к Батогову и протянул ему руку.

– Здравствуй, голубчик, здравствуй, – говорил Батогов, – давно не видались, а впрочем, не очень давно… Да где же Хмуров?

– Вот распотешил! Благодарю – не ожидал. Мерси боку, мерси, – произнес Хмуров, входя с распростертыми объятиями.

И хозяин, и гость обнялись и громко чмокнулись.

– А мы думали, что ты уже сдох, право… Засел там на передовой линии…

Батогов подошел к столу и покосился на деньги, лежавшие под рукой Спелохватова. Перлович порывисто встал и вышел в другую комнату.

– Идет? – спросил он Спелохватова, вынимая из кармана пачку и накрыв ее картою.

– Сколько? – спросил банкомет.

– Не знаю.

– Да ну, не дури, ставь, как следует.

– Считай, мечи, и будь здоров, а я пойду туда к столу и «того». Алон…

Он взял Хмурова под руку и отошел от стола, оставив там деньги. Спелохватов тщательно пересчитал пачку Батогова, приложил столько же своих и протянул колоду, говоря:

– Срежьте, кто-нибудь…

Щеголеватый адъютант ловко вынул карту и подрезал, Спелохватов вскрыл талию и открыл карту Батогова.

– А, дама… – произнес он.

Он начал метать медленно, с выдержкою, тщательно просматривая каждый абцуг.

Игра была интересна, не потому, что шел большой куш, превышавший половину всего банка, но потому, что единственный в данную минуту понтер закусывал с Хмуровым в другой комнате, совершенно равнодушно относясь к тому, что происходило на игорном столе.

Несколько десятков глаз жадно следили за пальцами Спелохватова, унизанными сверкавшими перстнями.

– Смотрю, – говорил Батогов Хмурову, чокаясь с ним стаканами, – факелы впереди, факелы сзади, болваны в красных халатах, твои, кажется, у одного так даже ружье, никак, было – только бы еще флейту с барабаном – совсем принцесса сиамская. Кто такая?

– Это, гм… это, братец ты мой, сама…

– Дама, – громко и совершенно покойно провозгласил Спелохватов.

– Вы имеете вашу даму-с, – подскочил к Батогову совершенно ему незнакомый господин, сообщая эту приятную новость.

– Я ее, кажется, сегодня в Мин-Урюке видел, – говорил Батогов. – Много ли там у тебя в банке? – крикнул он Спелохватову.

– Позвольте, я сейчас сосчитаю, – предложил свои услуги все тот же незнакомый господин.

– Убирайся к черту! – обрезал Батогов.

– Милостивый государь, вы… вы… вы…

– Хмуров, убери его, голубчик, – отнесся Батогов к хозяину и пошел к Спелохватову.

– Вот дикость нравов… – бормотал господин, посланный к черту, которому Хмуров говорил что-то вполголоса. – Да я, собственно, ничего, но к чему же такие резкости…

– Да ну, ладно, ладно, – говорил Хмуров. – Этак на всякую безделицу обижаться… помилуй…

– Да я и не обижаюсь… но все-таки, посуди сам…

Батогов стоял перед Спелохватовым и перебирал понтерки; Спелохватов распечатывал новую колоду. Оба были более нежели покойны. Последний даже слегка улыбался. Со стороны можно было подумать, что они заняты простым пасьянсом. А между тем игра была громадная, такая, что у всех окружающих затаило дыхание и в комнате совершенно затихло, только и слышны были громкое сопение Гектора и шелковистый шелест новой колоды.

– Ну, голубчик, ва-банк со входящими и со всем прочим, готово?

– Готово.

Батогов вскрыл опять даму.

– Это кто же? – ткнул Хмуров пальцем в открытую карту.

– А вон та, с факелами…

– Дама! – вскричали разом несколько голосов.

– Ишь, ведь как повезло, – произнес Батогов и придвинул к себе все, что было на столе.

Спелохватов отошел от стола.

– Закладывай теперь ты, – сказал он Батогову. – Ты сегодня в ударе.

– Ладно, – сказал Батогов, – после ужина.

Трудно было определить, когда именно начался ужин. Уже давно ароматические, дымящиеся мясные блюда стояли на столе, и публика давно уже подходила и брала себе на тарелки, что кому по вкусу. Только игра Батогова отвлекла общее внимание от сервированного стола, и теперь снова все хлынули в большое зало и загремели оставленными тарелками.

Приезд Батогова внес новый элемент в разнообразную болтовню пирующих. Было шумно, ели много, пили еще больше, и уже большинство, что называется, не вязало лыка.

Игра после ужина возобновилась. Метал теперь Батогов, понтировать ему нашлось много охотников.

Босоногая, туземная прислуга Хмурова живо разобрала складной стол, вынесла вон все лишнее, и в зале стало просторно.

А между тем Перлович ходил в темноте под окнами хмуровского дома, скрытый совершенно густою стенкою молодых тополей.

– Вот он мечет… – смотрел он, как в светлом четырехугольнике раскрытого окна, в синеватой мгле табачного дыма рисовалась темная окладистая борода Батогова. Чья-то спина заслонила его на минуту от глаз невидимого наблюдателя.

– Да, конечно, не может же везти целый вечер… – сказал кто-то, стряхивая за окно пепел своей сигары.

– Сорвут… это непременно… – добавил кто-то другой.

Перлович быстро отошел от окна и пошел отыскивать свою лошадь.

Вдоль стены двора, у врытых в землю точеных столбиков с кольцами, стояли разнокалиберные лошади хмуровских гостей, под самыми разнообразными седлами. Человека три туземцев ходили около них со своими нагайками, присматривая за животными и не допуская драться соседним жеребцам.

Перлович отыскал своего коня, вывел его, разобрал поводья и занес ногу в стремя. Занес и задумался.

– И связала же судьба с таким… Эй, тамыр⁵, привяжи-ка ее опять, – сказал он туземцу, передавая ему поводья.

Он снял шапку, обтер платком пот и подошел опять к окнам.

– Ну, что? – говорил кто-то.

– Прикончили, – отвечал другой, – аккуратно обработали.

– А Батогов что?

– Да что Батогов: рассказывает, как доктор в Чиназе⁶ тифозных больных в Дарье мочить велел, а те и отправились все к ночи…

– А молодец играть, право, нужно отдать справедливость.

– Играет хорошо.

– Другой какую-нибудь сотню проиграет – из себя выходит: зеленеет, краснеет, бесится, ну, так и лезет на неприятность, а этот и выигрывать мастер, зато и проигрывает тысячи – бровью не моргнет…

– Да, легко проигрывать, что легко досталось.

– Ну, мало ли, что врут.

– Да, оно, положим, что врут, а все-таки подозрительно: знали, что ни у того, ни у другого ни гроша, а тут приезжают – Ротшильд со Штиглицем⁷.

– Я слышал, будто хотели следствие произвести, да прицепиться не к чему.

– Ну, уж и следствие?

– Да отчего не произвести: откуда, что и как… все досконально…

Перлович слышал все, что говорили в комнате у окна, он прикусил губу и судорожно сжал кулаки: ему вдруг захотелось кинуться и исколотить обоих говоривших.

А Батогов искал кого-то глазами между хмуровскими гостями и как будто удивлялся: куда же это он провалился?

Перлович инстинктивно чувствовал, кого ищет Батогов, и даже знал зачем. Он плотно прижался в своем темном углу и с лихорадочным, жгучим вниманием наблюдал за всем происходившим.

Хмуров вышел и распоряжался чем-то на дворе. Слышен был сдержанный, тревожный говор и бряцанье железной цепи.

– Эх, Михайло Иванович, напрасно-с, – говорил кто-то в темноте.

– Убирайся, – слышен был голос Хмурова. – Асланку позови, отодвигай засов. Постой, не сразу… Асланку, лешего, сюда… Смотри, как бы к лошадям не рванулся. Эй, пошли прочь с крыльца. Смотри, цепь из рук не пускать – ни Боже мой… Ну, Господи благослови!

Послышался лязг железной дверцы клетки, где сидела насторожившая уши полосатая Маша.

– Гектора уберите, ради Бога, скорей, а то такая беда будет!.. – стремительно вбежал бледный, растерянный приказчик, тот самый, что вызывал Хмурова к Марфе Васильевне. Он кинулся к дверям спальни, растворил их и стал манить туда собаку.

– Что случилось? Зачем? – послышались вопросы.

Встревоженный вид приказчика смутил несколько всех присутствующих, и даже Спелохватов, ничем никогда не смущавшийся, спросил:

– Да что же там такое, в самом деле?

– Михайло Иванович, Машку ведут сюда, – отвечал приказчик. – Гектор, иси, сюда! ну, сюда, дурачок. – И он, стоя на пороге спальни, перебирал всевозможные междометия самого манящего свойства. – Да иди же, иди, – говорил он чуть не со слезами, – иди, Гектор… Экой ты упрямый… Да подгоните его, кто-нибудь.

– Ладно. Как его подгонишь, – сказал кто-то из гостей, глядя на внушительные формы ленивого животного.

Собака встала, наконец, оглянулась во все стороны, зевнула, потянулась и шагнула на зов. Собака эта была с доброго теленка ростом, красно-коричневое туловище, разрисованное черными, поперечными полосами, и гигантский рост делали ее чрезвычайно похожей, с первого взгляда, на тигра. Это животное одарено было, при колоссальном росте, могучею силою, одно ходило на медведя и никогда не знало поражения. Когда Гектору приходилось проходить по двору мимо клетки тигра, он всегда подходил к самой клетке, пристально осматривал хищника и, не обращая никакого внимания на беснование Машки, спокойно проходил дальше. Иногда только, когда Машка просовывала свою лапу между железных прутьев, пытаясь задеть собаку, Гектор внушительно рычал, как бы говоря: постой, приятельница, доберусь и до тебя при случае.

Половицы дрогнули и зазвенела на столах неубранная посуда, когда собака одним прыжком очутилась у дверей спальни.

– Ну, молодец, молодец, ну, ложись здесь… Куш!..

Приказчик выскочил, захлопнул дверь, повернул ключ, прислушался одно мгновение и махнул за окно. Это было словно сигналом: разом несколько спин мелькнуло в отворенных окнах и затрещали молодые тополевые сучья. Однако большинство осталось на месте, все еще не успев сообразить: что же такое делается?..

Послышались шаги нескольких человек, дрогнула натянутая цепь, послышались и другие шаги, мягкие, эластичные, сопровождаемые сухим стуком когтей по плитному полу соседней комнаты.

В отворенных настежь дверях показалась круглая голова с торчащими короткими ушами. Желтоватые, мигавшие фосфорическим блеском глаза прищурились от потока непривычного света.

Первое мгновение всем показалось, что тигрица проскользнула в комнату одна, совершенно свободная, и холодный пот заиграл под рубашками у полупьяных храбрецов; но потом все ясно рассмотрели, как толстая цепь, продетая в кольцо сыромятного ошейника, была намотана на сжатой в кулак руке Хмурова, кроме этой цепи, веревка, пропущенная сквозь то же кольцо, была в руках здоровенного Аслан-бая. У последнего за поясом засунут был слегка искривленный туземный нож в оправе из змеиной кожи, а высокий приказчик, обойдя вокруг дома, высунулся из двери, робко протягивая Хмурову пару револьверов на всякий случай.

– Положи на стол, – отрывисто произнес Хмуров. – Господа, позвольте вас познакомить: сия дама прислана мне от кашгарского бея… – бравировал он, скользнув рукою по цепи и гладя животное за пушистою щекою, как гладят кошек, если хотят заставить их мурлыкать.

Тигрица, озадаченная таким большим обществом, выдрессированная смолоду и не успевшая еще окончательно одичать в хмуровских руках, недоверчиво косилась по сторонам и вздергивала красными, словно раскаленные уголья, ноздрями. Полная дикой грации, она припала на передние лапы и легла на ковер, как раз посредине залы.

Широкоплечий Аслан стал у притолки, прислонившись к дверному косяку и сложив на груди мохнатые, мускулистые руки, он выпустил веревку по приказанию Хмурова, который один сел на пол, рядом со своею тигрицею.

Началось совершенно неожиданное, оригинальное представление. Замоскворецкое «нашему ндраву не препятствуй»⁸ на этих далеких окраинах нашло себе новое применение.

Все сидели и стояли совершенно неподвижно, как кого застало появление зверя. И жутко, и приятно было ощущать близость этой дикой, враждебной человеку силы… Густой румянец совершенно исчез со щек щеголеватого адъютанта, замененный цветом, близко подходящим к цвету его кителя, осовелые глаза жалобно моргали, нижняя губа отвисла и с нее что-то капало.

Под влиянием нервного напряжения хмель испарялся из опьянелых голов, многие уже протрезвели окончательно.

– Асланка, мяса принеси, – сказал Хмуров, и лег рядом с тигрицею, и положил на нее свою голову. Пушистая ткань ковра, цепляясь за острые когти зверя, видимо, беспокоила его, и эти крючковатые, вершковые когти, раздражительно ерзая, то выказывались во всем своем грозном величии, то прятались в мягких, бархатистых лапах. Хвост животного был вытянут совершенно прямо, и только грязно-белый кончик его дрожал, словно наэлектризованный.

Но тут случилось то, чего никто не мог ожидать, чего не предвидел даже всегда на все готовый Хмуров.

Высокий офицер в казачьем мундире, в широчайших штанах с синими лампасами, встал, пошатнулся, улыбнулся во весь рот, сделал какую-то многозначительную гримасу: погоди, мол, я удеру штуку, и направился к тигру.

– Брандман, ты куда? – спросил его Спелохватов.

Казак глупо улыбнулся, и вдруг кинулся к зверю, и со всей силы дернул его за кольчатый хвост.

В первую минуту никто не мог сообразить: что такое произошло.

Ошеломленный Хмуров кубарем пролетел по комнате и с размаха ударился об ломберный стол. Тигрица вскочила со страшным ревом и, прижав уши, дико озиралась по сторонам, как бы раздумывая, на кого ей броситься. Цепь свободно волочилась по полу. Аслан появился на пороге с куском мяса в руках.

Все оцепенели. Все боялись сделать хотя какое-нибудь малейшее движение, казалось каждому, что налитые кровью глаза раздраженного, свободного зверя устремлены именно на него и что если он пошевелит хотя бровью, то в то же мгновение в него вопьется эта темная пасть со страшно белевшими клыками, эти кривые, как ланцеты, острые когти.

Батогов сидел как раз против тигра, их отделяло не более двух шагов, ни на нем, ни около не было никакого оружия. Вероятно, густая борода Батогова на белом фоне его рубашки привлекла внимание зверя.

Тигрица припала, вытянулась и приготовилась к прыжку.

В окне, словно прилипшее к стеклу, показалось чье-то бледное лицо: два глаза горели ожиданием и томительною радостью, узкие губы складывались в отвратительную, конвульсивную улыбку.

Дверь в спальню затряслась под напором могучего тела, глухое рычание Гектора слышалось за этою дверью, со звоном отлетел плохо привинченный замок и, затрещав, распахнулись настежь обе половинки, повиснув на полуоторванных косяках.

Две полосатые, живые массы поднялись на дыбы, сцепились и с каким-то странным звуком (не то визг, не то рев, не то задавленное хрипение) покатились по полу, опрокидывая все встречное своим стремлением…

В углу, между камином и столом, разыгрывалась в эту минуту трагикомическая сцена: Спелохватов схватил сзади за руки щеголеватого адъютанта, поставил его перед собой, и, как в железных тисках, держал его в этом положении. Он, на всякий случай, живым щитом закрылся от предстоящей опасности.

– Спелохватов, что за пошлости, что за неуместные шутки, – захлебывался адъютант, силясь освободиться.

– Какие тут шутки, – спокойно, вполголоса утешал его Спелохватов, – это простое чувство самосохранения… это вот, видите ли… Да не барахтайтесь же, это, наконец, глупо, во-первых, бесполезно, потому что из моих рук трудно вырваться, а во-вторых – вы этим скорее привлечете внимание тигра…

– Это подло… пустите… – лепетала жертва коснеющим от ужаса языком…

– Не пущу, хотя это с моей стороны несколько эгоистично, зато благоразумно: по крайней мере, если тигру вздумается броситься на нас, то я предоставлю ему в распоряжение вашу особу, а сам тем временем приму надлежащие меры… Да ну же, стойте же смирно!..

– Собаку… спасайте… Гектора! – кричал Хмуров, весь разбитый, подымаясь с полу…

Аслан, с ножом в руках, согнувшись и стиснув зубы, стоял над борцами, выжидая мгновения… еще секунда – и он согнулся еще ниже, почти лег и погрузил куда-то свою вооруженную руку.

Закатив потухающие глаза, конвульсивно сгребая лапами изорванный ковер, издыхала Машка, брызгая во все стороны своею горячею кровью… Гектор с раздробленным плечом, со страшною раною на боку зарылся мордою в горло тигра.

Соединенные силы человека и собаки одержали победу над дикою мощью могучего хищника.

– И за что, подумаешь, загубили зверя! – произнес Батогов и направился к выходу.

– Ну, баталия!.. – протянул интендантский чиновник и глядел, где же это водка делась, – для подкрепления сил весьма не мешало бы, – думал он. – Вероятно, в той комнате…

Щеголеватый адъютант нервно рыдал и пил холодную воду.

Спелохватов, держа в руках колоду, говорил:

– Что же, господа, напрасно терять золотое время. – Но он, очевидно, рисовался…

Хмуров у себя в спальне усердно клал земные поклоны и считал двадцать восьмой, двадцать девятый… Он непременно хотел досчитать до сорока.

По Большой Чимкентской дороге скакал всадник, машинально колотя несчастную лошадь нагайкою. Если бы не было так темно, если бы луна, по каким-либо экстренным причинам, появилась так несвоевременно, то она осветила бы то самое бледное лицо, которое смотрело в окно на тигра, только теперь эти глаза не искрились, как в то время: теперь они были как у помешанного, бессознательно устремлены вдаль и, казалось, ничего не видели. Всадник скакал, и его пересохшие губы шептали: «И связала же судьба с…»