Текст книги "Гнев Неба"

Глава 12

Через два дня мальчишка-рыбак, устанавливая в канале закидушку [20]20
  Закидушка – самодельная рыбацкая снасть. Выглядит как тонкий шнур или леска с грузом и рыболовным крючком на конце. Часто вместо груза к леске цепляют блесну.


[Закрыть], за что-то зацепился. Блесну было жалко. Он вырезал её целый день из найденной на днях кем-то выброшенной пустой консервной банки. На блесну пацан возлагал нешуточные надежды: сияющие бока самодельной блесны играли в воде, как настоящая рыбка, поэтому хищная щука или окунь, которые водились в канале, не могли остаться к такой приманке равнодушными.

Когда блесна была готова, он решил идти рыбачить подальше от города. Туда, куда местные пацаны ленились ходить, а значит, у него был шанс. А тут рыбалка ещё не началась – и сразу зацеп.

Нужно нырять, решил он и полез в воду.

Глубины оказалось метра три. Мальчишка задержал в лёгких воздух и, быстро перебирая руками по шнуру закидушки, стал спускаться к месту зацепа.

Сквозь мутную воду он увидел, что блесна зацепилась за какой-то тюк. Неужели тюк материи? – боясь спугнуть удачу, подумал мальчишка. Наверное, с большой лодки упал.

Сердце радостно забилось. Повезло! Вот отец будет рад!

Мальчик потянул за край тюка. Тяжёлый, к тому же мокрый, самому не поднять. Нужна помощь.

Выбравшись на берег, он привязал закидушку к камню и рванул за отцом…

Весь город всколыхнула страшная новость.

В тюке, выловленном в канале, найдено мёртвое тело дочери одного из лодочников города. К тюку была привязана кованая каминная решётка, в которой местный кузнец признал свою работу. Её он ковал по заказу настоятеля католического костёла.

Тело девочки было завёрнуто в плотную материю, поэтому рыбы не объели труп, но страшные укусы и множественные синяки указывали на то, что перед смертью над девочкой издевались.

Несчастный отец поднял тело дочери на руки и понёс его к костёлу. По его морщинистому, обветренному лицу катились слёзы. За ним шёл кузнец, тряся каминной решёткой и громко выкрикивая имя того, для кого он её ковал.

К процессии присоединялись всё новые и новые люди. Они сочувственно смотрели на безутешного отца и возмущённо роптали, указывая на возвышавшийся над крышами золочёный крест католического храма.

Вскоре по дороге двигалась толпа в сотню человек. С приближением к костёлу она становилась всё более шумной и воинственной. Чиновник местной администрации попытался выяснить причину беспорядка, но получил в зубы и спешно ретировался.

Когда процессия проходила по городу, к ней присоединились крепкие парни из местной школы кунг-фу. Настрой толпы становился всё агрессивней.

Дорогу к костёлу пыталась преградить жиденькая цепь из китайских полицейских, но в них полетели камни и палки. Полиция ретировалась в проулок. Возле храма, хмуро глядя на подступающую толпу, выставив вперёд штыки, замер патруль германских солдат. Сержант поднял руку и приказал толпе остановиться.

– Разойдитесь по домам! Не то я вынужден буду отдать приказ открыть огонь! – громко выкрикнул он.

Но толпа подходила всё ближе. Впереди шёл несчастный отец, неся на руках истерзанное тело дочери. Уже тысячное людское море требовало выдать убийцу-пастора.

Солдаты растерялись. Минутная заминка привела к тому, что ученики школы кунг-фу разоружили солдат и толкнули их в возмущённую толпу.

Сначала их шпыняли и толкали, затем стали бить руками, а тех, кто упал, – топтать. Не понимая, почему впереди начали бить солдат, каждый участник шествия старался дотянуться до несчастных, чтобы щипнуть, толкнуть или ударить их. Из десяти немецких солдат из толпы удалось вырваться двоим.

Избитые и ободранные, прикрываясь от озверевшей толпы руками, они бросились в сторону китайских казарм. Остальные семеро вместе с сержантом остались лежать на земле, растерзанные и растоптанные.

Вслед убегающим солдатам кайзера летели камни, навоз и оскорбительные выкрики. Толпа снесла ограду храма, завалила ворота и окружила костёл. По распоряжению настоятеля служки закрыли тяжёлые дубовые двери на запоры.

Лодочник Фэнг подошёл к крыльцу и положил тело погибшей дочери у самых дверей. Кто-то из толпы крикнул:

– Сжечь исчадье ада!

– Вместе с домом и прислужниками! – подхватила толпа.

– Сжечь Белого Дьявола!

– Сжечь Ягунцзы!

– Сжечь! Сжечь!

Десятки человек бросились разбирать хозяйственные постройки храмового подворья. Вокруг костёла начала стремительно расти куча деревянного хлама.

Кто-то бросил факел, и маленький, робкий огонёк, будто примериваясь, осторожно лизнул сухое дерево. Огонь зацепился за сухую доску и уже по ней побежал по кострищу. Через несколько минут длинные языки пламени вырвались из его глубины, взметнулись вверх и, выбрасывая снопы искр, набросились на деревянные двери храма.

А люди тащили и тащили палки, доски, брёвна и обкладывали ими горящее здание со всех сторон. В окна полетели горшки с маслом.

Вскоре огонь ревел не только вокруг, но и внутри здания. Сквозь разбитые стёкла оконных витражей было видно, как в огне мечутся оказавшиеся в огненной западне люди. Среди них мелькала и белая сутана настоятеля.

Китайские католики, жившие вне подворья храма, увидев над его крышей огонь, бросились на помощь.

Но возле костёла их ловили и тащили к ревущему пожарищу.

От них требовали публичного отречения от веры в распятого Бога. Тех, кто отрекался и плевал на горящий храм – отпускали, других, проявивших стойкость и преданность вере, – живьём бросали в огонь.

Дубовые балки, удерживавшие свод костёла, прогорели и, выбрасывая снопы искр, рухнули вниз, и стены здания, потеряв опору, стали проседать и медленно заваливаться внутрь. Держалась лишь одна стена с чудом сохранившимся витражом. На разноцветной мозаике плясали отблески горящего здания, отчего казалось, что изображенные на витраже грешники ожили и теперь корчатся в адском пламени.

Придавленный упавшей пылающей балкой святоша, предавший своего Бога, лежал прямо напротив чудом уцелевшего витража. Страшные ожоги покрывали его тело, а кожа лица шипела и пузырилась от жара горящего рядом с головой распятия. Настоятель был в сознании. Сломанные рёбра и тяжесть придавившей его балки не давали пошевелиться. Извращенец пытался отвернуть лицо от близкого огня, чувствуя, что его глаза вот-вот закипят, но сил не было даже на это. Он попытался обратиться к Всевышнему, но потрескавшиеся губы спеклись и не могли прошептать слова последнего покаяния. Он хотел прочесть молитву про себя, но в голове, заполняя всё его сознание, вдруг грозно зазвучали слова:

Я ИЗВЛЕКУ ИЗ СРЕДЫ ТВОЕЙ ОГОНЬ, КОТОРЫЙ ПОЖРЁТ ТЕБЯ; И Я ПРЕВРАЩУ ТЕБЯ В ПЕПЕЛ НА ЗЕМЛЕ ПЕРЕД ГЛАЗАМИ ВСЕХ ВИДЯЩИХ ТЕБЯ, ВСЕ ЗНАВШИЕ ТЕБЯ СРЕДИ НАРОДОВ ИЗУМЯТСЯ О ТЕБЕ; ТЫ СДЕЛАЕШЬСЯ УЖАСОМ; И НЕ БУДЕТ ТЕБЯ ВО ВЕКИ [21]21
  Слова из Ветхого Завета (Иез. 28:18–19).


[Закрыть].

Ужас и понимание неотвратимости наказания застыли в глазах настоятеля. Острая боль пронзила его, паралич сковал ставшее вдруг непослушным тело. Кожа на руках и ногах вздулась волдырями и начала лопаться, принося ему невыносимые страдания.

Так он и сгорел, до последнего мига оставаясь в сознании, вынужденный смотреть на витраж с изображением сюжета наказания грешников в аду, ставший для него пророческим.

Местный китайский гарнизон не рискнул связываться с разъярённой толпой и забаррикадировался в казармах. Зато командир взвода германских солдат, расквартированных во взбунтовавшемся городке, оказался неробкого десятка и, подняв в ружьё всех, кого смог, бросился на помощь пропавшему патрулю.

Завидев иностранных солдат, бунтовщики двинулись навстречу, но дружный залп карабинов заставил опьяневшую от крови и безнаказанности толпу остановиться.

За первым прозвучал второй залп – появились убитые и раненые.

Растерянная, не ожидавшая быстрой и жестокой расправы толпа прыснула в стороны. Давя и сбивая с ног друг друга, люди в панике бежали прочь, а построенный в каре взвод германских солдат, деловито перезарядив оружие, мерной поступью двинулся к дымящимся останкам костёла. Через каждые десять шагов он останавливался и производил новый залп.

Горожане, оставив на земле десяток мёртвых тел, попрятались во дворах и переулках, но возле пепелища храма ещё шумела толпа. Здесь не предпринимали в отношении германцев никаких враждебных действий, а лишь наперебой кричали о преступлении пастора. Но германский офицер увидел у изгороди храмового подворья истерзанные тела бойцов пропавшего патруля.

Прозвучала короткая, лающая команда, и взвод, дружно пристегнув штыки, двинулся на толпу.

Плоские, похожие на большие ножи немецкие штыки ударили по поджигателям. В воздухе повис крик ужаса, а безжалостная германская сталь кромсала и рубила сбившихся в кучу людей. Окованные приклады крушили черепа. В воздухе тошнотворно запахло кровью и испражнениями.

Фэнг с ужасом смотрел на свои внутренности, вываливающиеся из распоротого штыком живота. Он пытался руками сжать страшную рану, но кишки непослушно выползали сквозь пальцы. Сделав несколько шагов, лодочник остановился и, теряя сознание, тихо осел на дорогу.

Душа покинула уставшее, натруженное тело и, сделав прощальный круг, полетела в высокую синь неба, туда, где её ожидала маленькая Веики…

Глава 13

В городе продолжалась резня. За каждого погибшего германского солдата было убито не менее десятка жителей, но карательная акция не закончилась, а только набирала обороты.

Поймав подвернувшегося под руку старика, германский офицер потребовал показать, где находится ближайшая китайская кумирня [22]22
  Китайская кумирня – языческое капище. Она могла быть как каменным, так и деревянным зданием, внутри которого возлежала, сидела или стояла статуя почитаемого в ней божества – кумира.


[Закрыть]. Око – за око! Храм – за храм! – решил он и повёл солдат к капищу.

Испуганный китаец не мог противиться страшному германскому офицеру, но решил отомстить, как мог. Он указал германским солдатам на кумирню самого могущественного и мстительного китайского божества – Гуань Ди. Не зная о вероломстве проводника, командир взвода привёл своих солдат к кумирне Бога войны [23]23
  Гуань Ди обычно изображался в виде огромного могучего воина с грозным, красным лицом. Считалось, что красный цвет его лица означает гнев по отношению к любой несправедливости, нарушению законов и оскорблению духов предков.


[Закрыть].

Каменная башня с толстыми стенами и огромная деревянная статуя китайского Бога войны вызвала у кайзеровского офицера презрительную улыбку. Он решил наказать взбунтовавшийся город, предав огню их святыню – святилище Гуань Ди. Но морёный дуб, из которого была вырезана статуя, простоявшая в этом храме более ста лет, не хотел загораться. Тогда командир взвода приказал завалить статую на пол и произвёл несколько выстрелов в её голову.

Тяжёлые пули выбили из статуи Гуань Ди крупные щепки, но немецкая бережливость взяла верх. Не желая больше тратить дорогостоящие патроны на деревянного истукана, офицер приказал солдатам надругаться над божеством, оправившись на него всем подразделением.

Приближались сумерки. Германцы решили не рисковать и, бросив разоренную кумирню, укрылись в казармах китайского гарнизона.

Известие о совершённом германскими солдатами святотатстве облетело город и повергло суеверных жителей в мистический трепет. Не только горожане, но и солдаты гарнизона, поклонявшиеся Гуань Ди, были в ужасе. Все замерли в ожидании большой беды. И она не заставила себя ждать.

Этой же ночью в город вошёл хорошо вооружёный отряд ихэтуаней.

По всему городу начались повальные грабежи домов иноземцев. Тащили домашнюю утварь, мебель, посуду, занавески – буквально всё, что находилось в доме. Ханша лилась рекой.

– Ура! Свобода!

Пока ликующие граждане радовались обретённой свободе, бригада плотников восстанавливала кумирню Гуань Ди. Они по щепочкам собрали расстрелянный лик божества и установили деревянную статую на прежнее место. Богохульство иноземных солдат требовало отмщения, и предводитель ихэтуаней потребовал для Бога войны искупительной жертвы. К кумирне приволокли большой медный чан и установили у ступеней.

Загремели ритуальные барабаны, трубно заревел храмовый рог, и десятки отрядов двинулись по улицам цепью, сгоняя к храмовой площади иностранцев. Гнали всех: мужчин, женщин, китайцев-католиков и всех, кто был замечен в бизнесе с иноземцами или помогал им.

На площади, в оцеплении вооружённых ихэтуанями горожан, в страхе толпились десятки перепуганных насмерть людей. Грохот барабанов стал громче, зазвенели колокола. На ступени кумирни вышел жрец и неожиданно зычным голосом запел молитву. Несколько вооружённых топорами ихэтуаней стали без разбора хватать пленников.

Несчастных ставили на колени и рубили головы, а несколько фанатично настроенных добровольцев собирали кровь казнённых в жертвенный чан.

Над площадью повис вой, но неутомимые палачи рубили и рубили головы, не разделяя жертв на мужчин и женщин. В воздухе стоял тошнотворный запах крови, но многочисленные зрители, впав в кровавое безумство, подбадривали палачей, комментируя их ловкость после каждого удачного удара топора.

Ревущая толпа колыхалась, словно море. Такого зрелища этот город не видел никогда. Национализм и религиозный фанатизм зашкаливали.

На этом фоне бесчинствовали грабители. Разгорячённые парами дармовой выпивки, они врывались в богатые дома, переворачивали всё вверх дном, а разграбив имущество, тащили хозяев к кумирне как очередных жертв оскорблённого божества.

Когда жертвенный чан наполнился, накал на площади достиг пика, и толпа была готова на любые дикие поступки. И тогда на ступени кумирни поднялся вождь ихэтуаней. Он окунул руки в чан с жертвенной кровью и омыл ею стопы статуи Гуань Ди. Толпа радостно взревела.

Откуда-то притащили отрез красной ткани и благоговейно положили к ногам кумира. Жрец отрезал от рулона ткани длинную полосу и, поклонившись статуе Гуань Ди, двумя руками торжественно передал её вождю ихэтуаней.

Тот принял повязку и, высоко подняв её над головой, выкрикнул:

– Братья! Сегодня здесь, на камнях древней кумирни, я приношу клятву древним Богам! – Он оглядел притихшую толпу. – Я клянусь тебе, великий Гуань Ди! – Он сделал паузу, сурово окинул взглядом притихших соратников. – До конца своей жизни быть вашей рукой, бороться с несправедливостью, охранять традиции предков и чтить наших Богов, карать чиновников и тех, кто не оказывает должного внимания и почтения к старшим, кто оскорбляет Духов предков. В знак этой клятвы! Я! Повязываю на голову эту красную повязку, как символ гнева Неба!

Толпа восторженно заревела. Присутствующие на площади ихэтуани по очереди потянулись к жертвенному чану. Подражая вожаку, они окунали руки в кровь, омывали ею стопы деревянного кумира и с криком «клянусь» подходили к жрецу за красной повязкой.

На четвёртую ночь восстания командир германского отряда скрытно вывел своих солдат за пределы блокады и скорым маршем повёл их к столице провинции. Исчезновение германцев обнаружилось только утром. Вождь ихэтуаней был в ярости и отправил погоню, но догнать беглецов не удалось.

Тем временем волнения перекинулись на соседние поселения, поглощая не только деревни и посёлки, но и небольшие города.

Китайские гарнизоны на самостоятельные действия против бунтовщиков не решались, ожидая команды из Пекина.

Зато отличился кайзеровский посланник барон Кеттелер. Не дожидаясь согласия китайского правительства, он отдал приказ о переброске германского военного контингента во взбунтовавшиеся провинции.

Правительство Китая возмутилось бесцеремонностью Германии, но противиться не посмело. И в Шаньдуне началась карательная операция, цинично названная германским бароном профилактикой.

Германские солдаты подкованным сапогом прошлись по арендованной территории. Кровавые экзекуции, расстрелы, грабёж и издевательства над населением на фоне полного бездействия китайских властей стали последней каплей в переполненной чаше ненависти к иностранцам.

Терпение народа лопнуло. Китай, так долго молчавший и покорявшийся, перестал быть мёртвым телом…

Народное восстание, вспыхнув в небольшом китайском городке, стало распространяться со скоростью лесного пожара, и скоро, вместе с Шаньдуном, полыхнуло в соседней провинции Чжили. Разрушалось всё некитайское: телеграфные столбы, железнодорожные пути и станции, иностранные учреждения и жилища их владельцев. Священники и купцы подвергались надругательствам, грабежам и убийствам. Всех пойманных христиан зверски казнили. Восстание снежным комом катилось к столице Поднебесной.

Глава 14

Великая вдовствующая императрица, сосредоточившая в своих руках всю верховную власть в Поднебесной, задумчиво прогуливалась по вечнозелёному саду императорского дворца. Она любила этот тисовый парк. Огромные стволы реликтовых деревьев безмолвными часовыми выстроились вдоль бесконечно длинных дорожек, отсыпанных крошкой мелко дроблёного красного гранита.

Вдохнув хвойный аромат, источаемый могучими тисами, Ци Си вернулась к своим размышлениям.

Сегодня от бунтовщиков приезжали переговорщики. Ещё неделю назад она приказала бы их колесовать, но сегодня… Сегодня у стен столицы её империи стояла стотысячная армия озлобленных оборванцев. Поэтому она не только приняла их вожаков, но и вынуждена была поощрительно улыбаться, особенно, когда бунтовщики гневно высказывались в отношении иноземцев.

История, связанная с какой-то там девчонкой в городке Юй, её совершенно не заботила. Но вот то, что убийцей девчонки оказался германский миссионер, для её планов подходило как нельзя лучше. Заурядная криминальная история получала совершенно другую окраску. Если раньше основным лозунгом бунтующих ихэтуаней было свержение правящей династии, то после этой встречи акцент требований восставших сместился. Поддержанная императрицей негодующая толпа бунтовщиков направила свою ярость на иностранных миссионеров и коммерсантов.

Ци Си поддержала возмущение народа и разразилась гневной речью, в которой клеймила иноземцев, попрание китайских традиций, оскорбление древних Богов и Духов.

– Изгнание из Китая всех чужестранцев – истинная цель, к которой должен стремиться каждый сын Поднебесной! – с горящим взором обратилась она к вожакам восставших. – Я объявляю войну всему иноземному! Пусть каждый приложит все усилия, чтобы защитить свой дом и могилы предков от грязных рук чужеземцев! Донесите эти слова до каждого в наших владениях!

Вожди ихэтуаней, пришедшие к ней с требованием отречения от власти, опешили. Оказалось, что их императрица не только горячо разделяет их негодование и ненависть ко всему иностранному, но и готова поддержать восставших. Прямо при переговорщиках она подписала указ правительственным войскам выступить на стороне восставших. Ихэтуани, очарованные харизмой богдыханши [24]24
  Богдыханша – один из царственных титулов Ци Си. Поскольку предки маньчжурских правителей Поднебесной были потомками чжурчжэней, а те имели монгольские корни, то императрицу Ци Си часто называли богдыханшей. Богдыхан в переводе с монгольского – священный государь.


[Закрыть], почтительно удалились.

Ци Си самодовольно ухмыльнулась.

Я уже тридцать пять лет правлю Поднебесной, пережила трёх императоров, подавила несколько заговоров, а какие-то оборванцы хотели меня взять на испуг. Поживите с моё, а там поглядим.

Её мысли переключились на попавшего в немилость последнего правителя Поднебесной. Ну чего ему не хватало? Молодость, любимая жена, наложницы, власть. Так нет! Реформы ему подавай! Заговор против меня решил устроить! Гадёныш! Я его на трон посадила, а он, неблагодарный… Что за молодёжь пошла? Привыкли на всё готовое, а чуть что не так – в кусты! Это мне всего пришлось добиваться самой…

Она вспомнила, как её, семнадцатилетнюю девчонку, повезли на императорские смотрины, которые были обязаны проходить все девушки из древних родов, без исключения.

Родители Ци Си хоть и были знатны, но не входили в первую сотню дворян империи, а желая ей личного счастья, не стремились отдавать дочь в наложницы императору.

Желание любыми путями приблизиться к владыке Поднебесной вело к тому, что задолго до начала самого конкурса между семьями сановников, у которых дочери достигали требуемого возраста, затевались нешуточные баталии и интриги. Семья Ци Си в этом участия не принимала и была удивлена выбором императорского евнуха. Но получилось то, что получилось, и, вытирая слёзы, она переехала в запретный город.

Поняв, что девичьи грёзы – «выйти замуж по любви» – остались несбыточными мечтами, Ци Си решила устраивать свою судьбу исходя из сложившихся обстоятельств.

Для начала она решила изменить свой статус среди других наложниц. При зачислении в гарем она получила самый низкий пятый ранг – гуйжень. И звали её теперь не Ци Си, а только родовым именем Ехэнара. Вроде и верно, но в частом употреблении звучало как кличка [25]25
  Родовое имя в Китае соответствовало фамилии. Обращение к девушке только по фамилии во все времена считалось пренебрежением, а в некоторых случаях могло рассматриваться и как оскорбление.


[Закрыть].

Наложницам платили жалование, которое они могли тратить по своему усмотрению. Одни отправляли его родным, другие покупали украшения и наряды, некоторые нанимали себе дополнительную прислугу или даже снимали в гареме отдельные апартаменты. На эти деньги можно было приглашать всевозможных учителей. Жалованье было приличным даже у наложниц самого низшего ранга, к тому же у них было достаточно свободного времени. В их распоряжении были всевозможные массажи, бани, парикмахеры и обширная библиотека.

А Ехэнара решила повысить уровень знаний в эротической сфере. Перелистав в гаремной библиотеке огромное количество репродукций и изданий на эту тему, она случайно наткнулась на перевод книги французского дворянина маркиза де Сада. Книга датировалась прошлым веком и называлась «Философия в будуаре, или Безнравственные учителя» [26]26
  Маркиз де Сад (Донасьен Альфонс Франсуа де Сад, 1740–1814) – одна из самых скандальных персон в мировой истории; французский аристократ, политик, писатель и философ. Произведение «Философия в будуаре, или Безнравственные учителя» было написано им в конце аосемнадцатого века.


[Закрыть]. Из сочинения маркиза она узнала столько фривольного, что даже от чтения книги краснела от неловкости. Проштудировав произведение французского шалуна несколько раз, она решила при первой же встрече с императором закрепить, так сказать, материал.

Вторым своим козырем она решила сделать Конфуция, точнее, его философию. Зная о пристрастии императора Сяньфэна к трактатам древнего китайского философа, она углубилась в изучение вопроса.

Надо отметить, что само учение действительно было не только интересным, но и поучительным, на его принципах строилась вся система управления империей.

Ци Си вдруг поняла, чем она может отличаться от других наложниц, которых, в принципе, кроме подготовки себя к удовлетворению похоти императора, ничего не занимало.

Попавшие в наложницы девушки понимали, что теперь это их судьба, и выход из Запретного Города возможен только вверх, то есть в Высокое Синее Небо, как иносказательно называли во дворце уход к предкам, поэтому девушки старались жить исключительно в своё удовольствие. Но при этом каждая хотела понравиться императору. Добиться его расположения означало повысить свой статус среди других наложниц, а для этого мало быть просто умницей и красавицей. Век наложницы недолог, появляются более молодые и симпатичные. Так что конкуренции хватало.

Ехэнара, изучив работы Конфуция от корки до корки, начала готовить себя к встрече с повелителем.

В тот вечер она провела «разведку боем», пытаясь разобраться в сексуальных предпочтениях императора. Оказалось, что он не очень избалован и предпочитает пользовать наложниц в миссионерской позе. Отстояв на четвереньках «прелюдию», она дождалась, когда притомившийся Сяньфэн откинется на перине, и подползла к нему.

Ци Си хихикнула, вспомнив выражение лица Сяньфэна, когда она целиком заглотила его достоинство. Он боялся шевельнуться, опасаясь, что нечаянно может стать евнухом, а может, просто не хотел вспугнуть неожиданный сюрприз. В общем, она оторвалась «на всю катушку». Де Сад гордился бы своей почитательницей.

Такого бесстыдного, разнузданного, но чертовски приятного вечера у императора ещё не было. Он извергал семя несколько раз, и, казалось, уже ничто не сможет вернуть твёрдость его «намерениям», но она удивительным образом снова и снова возвращала мужскую силу тому, кто обычно в это время уже мирно почивал.

Когда она уходила, то с сожалением прошептала ему в ухо:

– Жаль, что нам не хватило времени поговорить о постулатах великого Конфуция. Между его философией и любовью много общего.

Наложницу унесли [27]27
  Наложницу к императору заносил на плече специальный евнух. Всё время соития он находился в опочивальне и после завершения процесса уносил её. Из семи ночей в неделе пять из них принадлежали наложницам и только одна – императрице. Седьмая ночь была отдыхом.


[Закрыть], а император ещё долго лежал на широком ложе, раскинув руки, и глупо улыбался – так его ещё никто не ублажал.

– Эй! Кто ты там? – крикнул он, приподнявшись на подушках.

– Да, господин, – услужливо согнулся в поклоне евнух.

– Завтра я хочу побеседовать с этой наложницей в чайной беседке.

– Будет исполнено, господин.

– Как давно она во дворце?

– Второй год.

– А какой ранг?

– Как у всех новичков – пятый.

– С сегодняшнего дня – четвёртый. И отправь ей от меня какое-нибудь украшение.

– Нефрит? Яшма? Золото?

– Нефрит в золотой оправе.

– Будет исполнено, господин, – поклонился евнух и неслышно растворился за дверью.

Ехэнара возвращалась к себе победительницей. Теперь она знала дорогу к трону. Ещё через три месяца её возвели в третий ранг.