Текст книги "Неслабое звено"

Эта, по крайней мере, не производила впечатления буйнопомешанной, и Гуров ясно, доходчиво объяснил, кто он такой. С тем, что ему «надоть», торопиться не следовало, сперва очень желательно было разобраться, что, собственно, происходит в этом филиале сумасшедшего дома. Гурова начали дергать оч-чень неприятные предчувствия какой-то надвинувшейся поганой заморочки. Конечно же они не замедлили сбыться:

– Полковник милиции, говоришь? А документу покажь, знаем мы таких полковников! Может, ты иродов собутыльник. Его убил, а таперича старушку беззаш-шитную хочешь туды жа отправить, а квартерку-то оттяпать, а? – и тут же, наискось кинув острый взгляд в гуровское удостоверение, старуха заорала противным скрипучим голосом: – Слышь, Григорьинна! Он, стал быть, взаправду милицейский!

– Кто кого убил?! – рявкнул совершенно сбитый всем этим бредом с толку Гуров.

– А ирода проклятого, сынка вот ейного и убили, – громко, на всю квартиру возопила «морская свинка». – Допился, черт окаянный, догулялся! Осиротил мамашу родную…

– Осиротил, злодей, сволочь поганая, ох осироти-и-ил! – с жутковатым подвывом подхватила появившаяся вдруг рядом Сукалева. – Гореть ему, твар-рюге, во аду-у! В переисподней, – вдруг уточнила она совершенно спокойным тоном.

До Льва начало доходить. Так. Похоже, у Музы Григорьевны Сукалевой убили сына. И недавно, потому что ни полслова о таком печальном событии священник, посылая его сюда, не сказал. Не позабыл же?! Значит, не знал. Значит, не успел узнать, не сообщила ему еще об этом его прихожанка. Значит? Вчера, что ли? Нет, ну христианки-то каковы, а? Сплошное милосердие да всепрощение? Или это у них шок так нестандартно проявляется? Э, непохоже! Слишком сильно чувствуется живая, накипевшая злость. Вот такие небось вязанки хвороста в костры еретикам и подкладывали.

– Ее сына убили? Когда? – спросил он, обрашаясь к «морской свинке». – Где? Кто расследует дело?

– А вчерась и пристукнули ирода. Драка там была, где он с другими-то алкашами да иродами толокся всю дорогу. Эвона, у детского садика, где поликлиника, напротив двадцатиэтажника нового, с аркой который, – еще сильнее поджав губы, процедила та. – Како-тако «д-е-е-ело»… Нужон он кому! Затоптали попьянке, всего-то «дело-о-ов». С райотдела приходили разве вот, говорят – забирайте хоронить, неча ему теперя в морге-то валяться.

– Мне его хоронить-то не на что, – вновь на всю квартиру взвыла Сукалева. – Пусть сами хоронят!

«Вот это здрасте вам… – Мысли Гурова пришли в полнейшую растерянность. И немудрено: тихо-скромно шел побеседовать о вполне мирных вещах вроде дверных замков, а тут… Хм-м! Сраженная горем мамаша… Хорош же гусь был ее покойный сынок, раз заслужил такую нежную материнскую любовь! С другой стороны, – мысленно передернулся Лев, – с такой матушкой многое можно простить человеку, ох, многое. Хотя явно к цвету рода людского убитый кем-то, где-то и за что-то сын Музы Григорьевны не принадлежал. Драка и убийство, если там впрямь умышленное убийство, случились рядом, в одном районе. Надо же, как интересно. И живут все рядышком, и церковь под боком, и убивают тут же. Что-то мне такая территориальная компактность начинает активно не нравиться: многовато всякой гадости на единицу площади. Но все это означает, что занимается этой пьяной дракой и…чем? неужто впрямь убийством? – райотдел милиции. Куда мне сейчас как раз надо скоренько выдвигаться. Не прошло трех дней с момента кражи иконы и смерти Каленова, а тут в пьяной драке гибнет сын церковного старосты той самой церкви… На совпадение спишем? Ну, господа и дамы, не верю я в такие совпадения. Отучен-с! Срочно в райотдел. Сейчас не до замков с ключами, не до деталей устройства Каленова на работу сторожем. Эту мегеру можно ведь повесткой вызвать, оно и безопасней: в моем кабинете кипяточку нет. Глядишь, успокоится, охолонет немного к тому моменту. Решено: немедля в райотдел, от них же с управлением свяжусь, если понадобится. Уходим по-английски. Не прощаясь с любезной хозяйкой…»

ГЛАВА 3

Во всенародный там или нет, а в День Конституции районщики не то что отдыхают, а совсем даже наоборот, находятся в повышенной боевой готовности. Как, впрочем, и в остальные праздники.

– Послушайте, господин полковник. – Старший лейтенант, крепкий молодой мужик, представленый Гурову как «Костя, который с этой дрянью возится», смотрел на Льва с тоскливым злобноватым недоумением. – Ну какое тут может быть, к дьяволу, дело?

Старлей не выдержал, фыркнул и, отмахнувшись рукой, продолжил со все нарастающими нотками раздражения:

– Нет, субординация субординацией, а я скажу, что думаю, потом пишите на меня рапорт хоть министру! Вам что там, в главке, совсем заняться нечем? Нет, с каких это пор опера-важняки пьяными драками интересоваться стали и случайными насильственными смертями всякой шелупони по пьянке же? Чего мне там расследовать, а главное – когда и на кой черт, коли все ясно, как репа?! Был бы он хоть один, Сукалев пресловутый. Так на мне еще кража из коммерческого магазина висит, потом убийство – бытовуха «на почве неприязненных отношений» и ко всему в довесок попытка изнасилования в лифте. Плюс еще три дела такого же орлиного полета! Могу поделиться, если желаете. Всем работы хватит.

– Нет, ты, Константин, меня послушай, – спокойно, но не без металла в голосе возразил Гуров. – Мораль я тебе читать не буду. В том смысле, что шелупонь там или нет, а человек убит. Если уж на то пошло, то убит гражданин России, этого Сукалева никто ведь гражданства не лишал? Стоило бы, говоришь? А вот это уже ненужная лирика. Это не нашего ума дело. Мы с тобой присягу давали граждан России защищать, значит, и его тоже. Но суть не в том. Успокойся, не сверкай очами грозно, я не кабинетная крыса, я, каково вам, районщикам, приходится, не понаслышке знаю, тоже так начинал! Но ты ведь сам обмолвился сейчас, что сыщики моего ранга такими делами не занимаются. И контора моя – тоже. Это, знаешь ли, ценное наблюдение. Так сложи два и два! Значит, не моя эта прихоть от безделья, а нужно так. Почему нужно – этого, уж извини, не скажу. Ясненько?

– Ну, право слово, – уже совсем не раздраженно, а просто очень грустно отозвался Костя на гуровскую отповедь, – пока этот прохвост жив был, от него весь райотдел стоном стонал. Прибрал господь, ан все едино от него покоя нет. Сплошняком неприятности. Одно слово – «Львиная Самка»!

Старлей покрутил головой, явно еле удержавшись от того, чтобы не сплюнуть прямо под ноги.

– Постой, постой! – заинтересовался Гуров. – Он что же, прославлен в стенах вашего богоугодного заведения? Потом, что значит гм-м?! «львиная самка»? Погоняло, кличка? Сукалев был с криминалом связан?

– Да с каким криминалом?! – чуть не в голос возопил Костя. – Да кто б его к криминалу подпустил?! Вот что, господин полковник. У наших участковых летучка в честь праздничка полчаса как закончилась. Петро еще здесь, скорее всего. На его участке этот типус проживал. Пошли, поищем, а когда найдем, втроем побеседуем. А то, боюсь, вы мне не поверите. «Прославлен»… Это уж точно. Гнуснопрославлен! Равно как его маманя, не к ночи будь помянута, ведьма клятая!

Участковый Петро отыскался быстро. Сели в небольшом закутке на втором этаже райотдела, рядом с ГИБДД – там обнаружилось что-то вроде миникурилки. Не в «кабинет» же к старлею Косте идти! Там без них народу – как на помойке кошек. Старлей с участковым закурили, Гуров воздержался, привычно выругав себя за патологическую забывчивость: дежурной пачки Camel в кармане, конечно, не оказалось, а травиться Костиной «Примой»… Бр-р-р! Затем пошла интересная, ну оч-чень познавательная беседа.

Проще всего оказалась заморочка с «львиной самкой». Как-то раз поутру, года два или три тому назад, Илья Вадимович Сукалев в очередной раз подписывал трясущимися похмельными рученьками протокол административного задержания. Классика. «В пьяном виде, оскорбляющем человеческое достоинство… общественную нравственность… Осознал… Обязуюсь…» Ну и так далее, как в школе учили. Рученьки, однако, подвели: вместо обычной подписи вывели под протоколом загадочное «Сука-Лев», причем именно через дефис, букву «е», а не «е», и «Лев» с прописной буквы. А когда ему деликатно намекнули, что бумага официальная, потому подписаться следовало бы по-людски, а не каким-то загадочным животным псевдонимом, Сукалев впал в крутую амбицию. Послав всех присутствующих по очень дальнему пешеходно-сексуальному маршруту, он заявил, что вот это его природная подпись и есть, а глумиться над своей фамилией тупым ментам он не позволит! До министра дойдет! До Президента! До гаагского трибунала! Возможность дойти до кого и чего угодно была ему немедля предоставлена: вышибли из райотдела пинком под зад. К тому времени он успел настолько всем в этом здании остоюбилеить, что более грозных репрессивных мер к нему не применяли по известному правилу, не рекомендующему трогать некую субстанцию во избежание малоприятных последствий. Но с той поры получил Илья Вадимович у нежно любящих его сотрудников райотдела устойчивую кликуху «Львиная Самка».

Семейка Сукалевых – Муза Григорьевна вкупе с Ильей Вадимовичем – была тяжким крестом, непреходящей головной болью и проклятием районщиков. Музин муж, соответственно, папа «Львиной Самки,» помер уже более двадцати лет назад, будучи еще сравнительно молодым, от двух болезней, столь, по словам Чехова, распространенных в нашем отечестве: пьянства и злой жены. Ангельским характером и голубиной кротостью Сукалева даже в те далекие годы не отличалась. Совсем молодой еще Илья, насмотревшись на семейную идиллию своих родителей, дал себе твердый, нерушимый зарок: по-серьезному с бабьем не связываться ни в коем случае. Да что ему бабы! Так, эпизоды быстротекущей жизни. А вот нежное, трепетное чувство – большую и настоящую любовь к горячительным напиткам – он от папы унаследовал… Тем более, как он не раз впоследствии говорил приятелям, имея в виду родную мамашу: «С такой стервозиной в одной квартире жить – не то что водяру или там бормотень проклятую, кошачью мочу хлебать начнешь! Лит-ра-ми…» Однако вот что интересно: такой простой, казалось бы, выход из нетерпимого положения, как размен двухкомнатной квартиры, как мамой, так и сыном яростно отметался с порога. Заметим: отнюдь не по меркантильным соображениям в смысле надежды на то, что другой помрет раньше, – эта сладкая парочка уже просто не могла жить друг без друга.

Как бы то ни было, а вот уже более десяти лет семейство Сукалевых активно давало прикурить местной милиции.

– Сейчас ведь как, – мрачно басил участковый Петро, – сейчас ведь ЛТП нету. Закрыли ЛТП – говорят, недемократично, дескать, правам человека противоречит! А уж до чего здорово-то было бы: «Самку» эту зловредную в лечебно трудовой, а маманю в психушку. А то ведь… Казнь египетская, а не семья!

Особенно плохо было то, что до недавнего времени в квартире Сукалевых был телефон. Собственно, номер-то оставался и сейчас, никуда не делся, а вот аппарата не было. С полгода до описываемых событий в ходе очередного скандала Муза Григорьевна хлобыстнула данным аппаратом сынулю по голове. Голова выдержала, а вот аппарат – нет. На покупку нового не хватало денег, посему районщики на некоторое время вздохнули с облегчением: прекратились регулярные, как восход солнца, вызовы стандартного содержания: «А-а-а! У-у-у! Он меня убивает! Уже убил! Сейчас убьет! Спасите, заберите, посадите, расстреляйте… А то я сейчас сама его пор-р-решу-у-у». И вот такое – минимум раз в неделю. Звонок фиксируется, и попробуй плюнь, не отреагируй, не пошли группу – шкуру ведь спустят милицейскую.

Первое время, когда безобразие это только-только начиналось, – реагировали, причем круто – Сукалев даже получал пару раз по десять суток административного ареста, но потом… Как-то раз на одной из очередных профилактических бесед до предела возмущенный творящейся несправедливостью Сукалев, плюнув прямо на пол, буквально заорал благим матом, сдирая с себя рубаху и тыкая пальцем в правое плечо:

– Да посмотри ты, полюбуйся, ментяра херов, что эта стервь делает! Меня, меня спасать надо от придурковатой крысы, а не ее! Вот ухерачит она мне молоточком по темени, когда спать буду, спохватитесь, да поздно!

«Херовы ментяры» посмотрели. Н-да-а… Два вспухших, один даже с запекшейся кровью, сизо-лиловых покуса. Явно человеческих.

– Это что же… Мамаша вас так? – с испуганным недоверием поинтересовались у объекта профилактической беседы.

– Нет, бля, это я сам себя покусал, идиоты вы в погонах! Она… Вцепилась чище любого питбуля, ели оторвал. Что смотришь, как раввин на хрюшку?! Не веришь? А ты ее саму спроси! Подтвердит…

Спросили. И ведь подтвердила, причем в каких энергичных выражениях!

– Да! Погрызла! А в другой раз глотку перегрызу!

Любопытно, что излюбленным оружием для Сукалевых стал почему-то именно телефонный аппарат. Вышеописанный случай с использованием Музой Григорьевной этого мирного немудреного устройства связи в качестве ударного инструмента был далеко не первым. Илья Вадимович по мере сил от матушки не отставал, правда, лупил он в приступах ярости несчастным аппаратом, надо отдать ему должное, не по голове мамани, а все больше по предметам неодушевленным: то по стенке, то по кухонному столу… Техника, однако, не выдерживала: исправно давала дуба, после чего в райотделе на некоторое время наступало блаженное затишье.

– В те еще, советские времена, – продолжил животрепещущую тему Костя, – мухой бы впилили голубю сизокрылому статью за «тунеядку», и все путем, а сейчас его даже на сто первый километр не отправишь. Тем более грамотный, зараза! Был… В кодексах разбирался. Весь райотдел в лицо знал, вплоть до сержантов. Идешь иногда по улице, ан вдруг: «Здрассьте, Кстин Палыч!» – ба! А это «Самка» в похмельном виде, собирается червонец у меня занять. Как у хорошего, значит, знакомого. До такой, не поверите, наглости дошел, что взяли его как-то раз пэпээсники в позапрошлом году на улице, то есть буквально от стеночки отклеили, а он, проспавшись в «обезьяннике», на выходе у старшего сержанта Проценко полсотни на опохмел выклянчивать начал. Дай, дескать, а то помру прямо у тебя на глазах, или, еще хуже, наблюю тебе под ноги – кто убирать будет? Самое смешное, что тот дал, лишь бы от хари этой мерзопакостной избавиться!

– Ладно, Костя. Психологический портрет фрукта мне ясен. Хотя очень может случиться, что нам к этому портрету и деталям сукалевской биографии еще не раз возвращаться придется, как ни противно, – прервал Гуров излияния старлея. – Давай-ка подробнее о вчерашней драке и убийстве. Что за драка? Откуда узнали про нее? Кто обнаружил труп? Кстати, где он сейчас? Результаты судмедэкспертизы и все прочее. Как положено.

Выяснилось, что вчера, в тринадцать сорок, в дежурку райотдела позвонил какой-то мужчина. Сообщил, что в закутке около детсада лежит то ли вусмерть пьяный, то ли потерявший сознание мужик. Затем добавил, что за полчаса до того в этом закутке дрались пять-шесть алкашей. Потом повесил трубку. Кто звонил – неизвестно, автоматический определитель номера телефона дежурки не сработал. Значит – звонил из автомата. Дежурный дал команду ближайшей к месту происшествия группе ППС. Те подъехали, не особо, впрочем, торопясь. Подъехав, обнаружили труп. Который сразу же опознали. Еще бы! А дальше… Что дальше? Опросили народец в близлежащих торговых точках, в поликлинике – она там рядом и занимает первый этаж, так что все видно. Была драка? Точно, была. А кто дрался? Да бог их знает, бомжи какие-то, алкашня подзаборная, они все на одно лицо… Труп увезли в милицейский спецморг на Воздвиженке, там он сейчас и находится. Судмедэкспертиза? Акт заключения? Ну, если это можно так называть… Посмотрели, вскрыли даже. Вроде зашили уже, так что пусть маманя похоронами озаботится. Чего тут заключать? Избили его до смерти, вот вам вся картина. Ни огнестрельных ранений, ни ран от холодного оружия…

– Я же говорю, господин полковник, – опять-таки с легким надрывом объяснял Константин, – случай ясный, как репа. Кто-то выпил лишний глоток бормотухи. Или не отдал зажиленный червонец. Или сказанул что-то невежливое. Или… Продолжать? Вот вам и все мотивы этого, с позволения сказать, убийства. Точно так же его могли прибить и день, и два, и год, и пять лет назад. Или он сам мог кого-нибудь ненароком убить, много ли алкашу надо? Ткни чуть сильнее, он и готов, здоровья-то никакого. Ну не повезло Сукалеву на этот раз, да ведь сколь веревочке не виться! Кого мне искать прикажете? Конкретного убийцу? А он есть? Вы же механику таких пьяных разборок знаете: все бьют всех. А чей там конкретно удар случайно оказался смертельным – это что, так важно? Хорошо, переберу я по одному всю местную золотую роту, дальше что? Все дружно станут отпираться, опознать их невозможно, для добропорядочного обывателя они впрямь на одно лицо. Ни-че-го ни-ко-гда не докажешь. Стопроцентный, глухой «висяк». Знаете, откровенно вам скажу, по мне – так и дьявол бы с ним!

– Что при досмотре обнаружили, что у него в карманах было? – хмуро поинтересовался Гуров, которому такая версия случившегося представлялась все более и более правдоподобной. Похоже, впрямь идиотское совпадение. Ничего более.

– Да ничего особенного. Мелочь россыпью по карманам. Рублей на тридцать – пятьдесят. Да еще откуда-то два бакса. Ну, мало ли… Прикалымил, нашел, украл, выклянчил… Ключи от его с маманей квартиры ей же отдали, когда сообщили. Я как раз сообщал. Тоже… Картина была! Как вспомню, до сих пор противно, словно дерьма наелся. Пачка «Явы» неполная. Упаковка жвачки неполная. Растрепанная записная книжка. Читательский билет районной библиотеки, он же образованный аж до не могу был… Ручка шариковая, из самых дешевых. Половинка разорванного глянцевого буклетика СПС, они вчера митинг проводили – то ли в честь Дня Конституции, то ли какие-то довыборы очередные. Всем встречным-поперечным такие буклетики раздавали. С портретом своего кандидата. Почему разорванный и где вторая половинка? Да пес его знает. Да, еще картинка, в смысле фотография небольшая религиозного содержания. Вот уж о ком бы не подумал, что он религией интересуется, хотя Муза эта каким-то боком к церкви точно причастна. Что на фотографии, спрашиваете? Типа репродукции. Икона вроде. Я в этом не разбираюсь!

– Где фотография? – У Льва аж голос перехватило. – Здесь, у тебя? Ну-ка, мухой тащи ее сюда!

…Ошибиться было невозможно. С небольшого, полароидного формата цветного снимка на Гурова грустно и строго смотрели глаза Богородицы. Да. Та самая икона. Тверской школы. Богоматерь Одигитрия. Снято со вспышкой, с небольшим разрешением, под малым углом. Фотография явно не вчера сделана, края потерлись. Правильно, носил он ее в записной книжке, а у той формат чуть меньше.

«Нет, уважаемые, – мысленно обратился Гуров к бог весть каким оппонентам, ощущая острую радость, – рановато нас в тираж списывать! Мы еще чего-то стоим! Нет, ну как интуиция сработала, а?! Тут-то уж точно никакими совпадениями не пахнет. Теперь – в морг. Хочу я сам на покойничка посмотреть. Такой вот я извращенец. Костю этого и ребят-районщиков винить не в чем. Не владея моей информацией… Что они еще могли предположить? Посмотреть бы своими глазами на место знаменитой драки да порасспрашивать местный народец, так ведь не разорваться. Эх, вот когда пожалешь, что Стасика рядом нет! Ладно. Это терпит. Сейчас – в морг. Благо они тоже работают сегодня.»

…Обнаженный труп Сукалева Гуров рассматривал долго, внимательно и придирчиво. Затем попросил акт заключения медэкспертизы. Прочел дважды. Еще раз осмотрел труп. А затем повернулся лицом к топтавшемуся рядом с донельзя брезгливой физиономией старлею Косте и сказал предельно жестким тоном, которым при желании владел в совершенстве:

– Дело я у вас забираю. Им будет заниматься главное управление. Подготовьте все документы. Найдите и пришлите ко мне, в главк, весь – вы слышите? – весь состав группы пэпээсников, которые первыми оказались рядом с трупом. Причем срочно. Считайте, что это приказ. Я, знаете ли, имею право его отдать. Плевать я хотел на праздник, у нас служба, а не детсад. Теперь о трупе. Я сейчас свяжусь с нашими экспертами, в течение часа они подъедут сюда, заберут тело. Чтоб до этого момента никто к нему не прикасался. И чтобы обязательно отпечатки пальцев сняли. Да-да, у трупа. Скажите своим распустехам, чтобы проследили.

– Да что вы такое увидели, – опешил Костя. – Труп как труп… Что случилось-то? Хоть растолкуйте, господин полковник!

Гуров нехорошо улыбнулся, снова перейдя на «ты»:

– Растолковать? А ведь, пожалуй, растолкую. В качестве внеплановой лекции по повышению оперативной квалификации и профессионального мастерства. Для сбивания излишней спеси. Тебе полезно будет. Давай свою «Приму» и пошли в курилку, не дымить же при покойнике.

Они вышли из подвального помещения морга, затем поднялись на просторную лестничную площадку второго этажа, где рядом с непременным пожарным ящиком, заполненным наполовину грязным песком, а наполовину – окурками и горелыми спичками, под давно не мытым окошком с треснувшим внутренним стеклом стояли два донельзя обшарпанных канцелярских стула.

«Н-да, – грустно усмехнулся про себя Лев, брезгливо усаживаясь на один из них и прикуривая протянутую ему старлеем сигарету, – антуражик, однако… Чистота, уют. Когда же мы хоть элементарно, по-человечески такие вот мелочи обустраивать научимся? Какой-нибудь француз, голландец или там японец от подобной обстановочки с икебаной точно рехнулся бы. Да ведь в дежурках – что в дежурках! – в кабинетах порой немногим лучше. А ведь это стиль жизни. И работы тоже. Чему лучший пример – история с расследованием этого убийства. А не окажись я – случайно! – в нужное время в нужном месте? Не зайди я к Сукалевой? Дело бы ушло в архив как безнадежный «висяк», труп по-быстрому схоронили бы – и концы в воду!»

Он неодобрительно посмотрел на порядком приунывшего Константина, затем не выдержал, все же слегка улыбнулся ему – грех совсем парня запрессовывать, молод еще, неопытен – и начал «разбор полетов»:

– Более всего напортачили местные медики, эксперты, прости, господи. Поглядеть бы им в глаза, да где уж… Празднуют! Кстати, рапорт об их халатности я, будь уверен, напишу. Но ты тоже, друг мой Костя, хорош. Дело поручено тебе, – Гуров голосом словно бы жирно подчеркнул эту фразу, особенно последнее слово, – так изволь озаботиться, чтоб не портачили. В чем ошибки, спрашиваешь? В том, что заключение медэкспертизы – натуральная филькина грамота, единственное, на что оно годится, так это свернуть данную бумагу в несколько раз и засунуть тому, кто ее составлял да подписывал, в… – Лев выразительно посмотрел на собеседника. – …понятно, куда. Однако только дело сделали – вскрыли. Жаль, что заштопать успели, теперь нашим распарывать придется. Плюс наружный осмотр. И все! Где анализ крови на содержание алкоголя? С какого перепуга ты так уверен, что он был пьян? Что, всегда был пьян, да? А если на этот раз трезвехонек? Про более серьезные вещи – вроде наркоты – даже не говорю. Ладно, это и у нас не всегда делают, хотя если бы ты, голуба, захотел, то сделали бы как миленькие. Но где анализ содержимого желудка и кишечника? Мочевого пузыря? Что, если день предпраздничный, то все должностные инструкции побоку?

– Да на кой леший это нужно? – растерянно, но в то же время обиженно спросил Костя.

– Порядок такой, понимаешь. По-ря-док! Служебные должностные инструкции сочиняют отнюдь не идиоты. Если бы эти анализы были своевременно, да к тому же грамотно сделаны, мы бы с точностью до часа знали время смерти Сукалева, а теперь?!

– Ведь мы и так знаем. – Ничего не понимающий Костя буквально вылупился на занудливого полковника. – Мужик позвонил в тринадцать сорок, я ж говорил! А драка… За полчаса где-то до того.

– Ну а если… – Гуров говорил подчеркнуто спокойно, четко выделяя голосом каждое слово, как гвозди вколачивая. – Если его убили не в драке?

– Т-то есть?!

– Кто видел, что он в драке участвовал? Некий позвонивший «мужик»? Так где он, мужик этот? Еще раз: где свидетели того, что Сукалев дрался, что его били? Где хоть один участник драки? Нет, милый мой. У тебя пока только один бесспорный факт: труп Сукалева найден там, где была какая-то драка. Бог весть кого бог весть с кем. А вовсе не факт участия Сукалева в этой драке. Две большие разницы, как в Одессе говорят! Далее. Мы не знаем точно, когда он умер. Но мы не знаем и отчего.

– Написано же: «множественные побои»…

Гуров страдальчески поморщился:

– За такие «диагнозы» именно их и надо наносить. Экспертам. Розгами по заднице. Если он пролежал там без сознания, но вполне живой с полчасика при минус пяти на ветру, да в полузамерзшем ледяном крошеве… Почему не от переохлаждения? Представь, ловишь ты автора этих… – Гуров снова поморщился, как от кислого, – «множественных побоев»… Как формулировать обвинительное заключение? Убийство, как ты считаешь, по неосторожности? Самый дохленький адвокатишка в суде заявит, что были максимум тяжкие телесные повреждения, а Сукалев попросту замерз. Это, знаешь ли, совсем другая статья УК. Хоть в данном вопросе могу тебя успокоить – он не замерз. Его именно убили.

– Так раз вы говорите… Почему вы так решили? – На Костю было просто жалко смотреть. Он уже решительно перестал понимать что-либо.

– Как раз к этому мы переходим. Ни эксперты, ни, что совсем плохо, ты, милейший, не обратили внимания на характер и особенности ваших… «множественных». Я вот обратил. Потому как приучен – мелочей в нашей работе не бывает! Не такие они, кстати, множественные, а всего-то четыре удара. Это даже при поверхностном наружном осмотре видно. Причем два из четырех – в правое подглазье и правую же скулу – чисто маскировочные, от таких не то что не умирают, а с ног-то не валятся. Скорее всего, их наносили уже покойнику – кровоподтеки значительно бледнее, чем от двух других, а должно бы быть наоборот: это открытые части тела, одеждой они не защищены, вдобавок – лицо. Зато два других… Эти медицинские халявщики заметили-таки, что у трупа сломаны три нижних правых ложных ребра, даже отразили это в своей писульке. А вот что сломаны они ударом снаружи, поэтому внешние концы пошли в брюшную полость – не заметили. А это очень важно! Такой удар можно нанести только левой рукой, если целить в печень. Встань-ка, я тебе покажу. Понял? Причем удар должен быть не просто страшной силы, а отлично, профессионально, я бы сказал, поставлен. Печень, про которую в заключении ни слова, в таком случае просто лопается. Тем более у сильно пьющего человека. Мучительная, правда, быстрая смерть.

– А ч-четвертый? – Старлей внимал гуровской лекции, открыв рот.

– Характер четвертого удара окончательно все проясняет. Он нанесен опять же в правую нижнюю часть грудины, при этом снова левой рукой. Не кулаком: это видно по узкому и яркому кровоподтеку. Костяшками пальцев. Профессионально, высококлассно и с неимоверной силой: я пощупал – ведь грудина треснула! О чем у портачей в белых халатах снова ни словечка. Это – рефлекторная остановка дыхания и сердечной деятельности. Какой из двух смертельных ударов убивающий, главный, а какой – контрольный, это не важно. Били подряд, один удар за другим. А затем уж физиономию трупу разукрасили. Для таких, как ты, извини, лопухов. В любом случае картинка совершенно не вяжется с последствиями пьяной драки.

– Ну-у, – вяло, хватаясь за последнюю соломинку, протянул старлей Костя, – может, каратист отмороженный какой или спившийся спецназовец бывший, а-а?..

– Б-бе!.. – не без злости передразнил его Гуров. – Сукалева били, убивали точнее, в помещении. Доказательств хочешь? Их есть у меня… Почему все удары шли слева, в правую часть тела? Да потому, что наносили их в ограниченном пространстве, в тесноте. Может быть, в машине. В лифте. В углу небольшой комнатушки. Помолчи, догадываюсь я относительно твоего возражения – левша, да? Кстати, весьма вероятно, но в драке обычно бьют с двух рук! Кроме того, сейчас не лето. Не понимаешь? Как Сукалев был одет, по сезону?

Выслушав сбивчивый, но подробный ответ старлея, Лев с незлой уже усмешкой продолжал учить того уму-разуму:

– Ну вот, теплая куртка на ватине. А под ней – тонкая рубашка. Про физиономию не говорю, но те два смертельных удара, если бы их нанесли на улице, когда он был в куртке, таких следов на коже не оставили бы. Внутренние повреждения – да, были бы сходные, тут курточка не помеха, тут стальная кираса нужна. И окочурился бы он точно так же. Но вот кровоподтеков либо не было бы вовсе, либо они оказались едва заметны. А мы что имеем? Значит, только рубашечка на убиенном Сукалеве была. Поэтому машина с лифтом, думается мне, отпадают. Спасибо тебе, кстати! Не мной первым замечено: когда объясняешь что-то кому – сам лучше соображать начинаешь. Верно ведь! Выходит, били его в отапливаемом помещении. Потом, заметь еще: руки – кулаки я имею в виду и костяшки пальцев – у покойника чистенькие, без ссадин, припухлостей, без покраснений. Что сие означает? Только то, что сам он никого не ударил. Сукалев не был профессиональным мордобойцем, у такой, как он, публики, если они кого-то бьют, обязательно микротравмочки на кулаках присутствуют. Как раз в силу их непрофессионализма. Это уж опыту моему поверь. Что еще раз подтверждает: не в драке его убили. Вообще – не там.

– А где? – приоткрыв рот от изумления, совершенно ошарашенный убийственной гуровской логикой, наивно поинтересовался Константин. Гуров уже казался старлею магом и волшебником сыска, который вот сейчас скажет, ему кто убийца и как его поймать.

– Сказал бы я тебе, Костя, где. – Лев грустновато так ухмыльнулся, глядя на резко уверовавшего в его оперативный гений Константина Павловича. – Да вот похабщины, понимаешь ли, не люблю! – затем не удержался-таки, передразнил молодого милиционера, напомнив тому его же собственные слова: – «Случай ясный, как репа…». У нас, милый мой, МВД, а не сельхозакадемия!

Старший лейтенант покраснел так, что чуть слезы из глаз не закапали. Полез в карман за очередной сигаретой. Ему было очень стыдно, неловко, но при этом разбирало неудержимое любопытство, желание еще послушать точные, выверенные рассуждения этого необычного полковника с внешностью английского аристократа. До Кости стало доходить, что такое настоящий класс в избранной им профессии. Но одного он никак не мог понять: почему Гуров заинтересовался этим делом.