Текст книги "Защита Гурова"

Известно, мент тот еще змей. Наверняка скажет, мол, сиди тихо, никуда не лезь, однако встретиться с чужим человеком не мешает, узнать, кто какую кашу варит. А кто сегодня для него, Геры Тулина, свой, кто чужой? Мент – сильный мужик, вроде даром помог, но, конечно, ответного шага ждет. Генерал юлит, в Афгане с дороги его стащил, спас можно сказать, а весной с этим гэбэшником в самое дерьмо сунул. И сейчас крутит, ни вашим, ни нашим, на селезенку давит, слезу выжимает, за чужой спиной хочет по нейтральной зоне пробежать.

Ни хрена я делать не стану, ни звонить, ни встречаться. Я таксист, мое дело – крутить баранку.

…Григорий Котов оделся поплоше, хотя щеголем никогда и не был, и поселился в деревеньке в сорока километрах от Москвы. Хозяйка оказалась недоброй, подозрительной, крученной жизнью женщиной лет сорока. Котов был старше Екатерины на четыре года, выглядел моложе, и не от того, что прекрасно сохранился, просто жизнь женщину сильно ухайдакала. Первый муж исчез, когда Катюша еще не вышла из роддома, второй, неплохой и добрый, пил по-черному, пять лет назад схоронила. Дочь подросла, уехала в Москву, кажется, вышла замуж, о матери забыла точно. Катерина жила с огорода, держала поросенка, порой и двух.

Когда Григорий подошел к крыльцу, только рот открыл, Екатерина резко сказала:

– Одиноким мужикам комнату не сдаю.

– Правильно, только пьянка да девки. – Он присел на край крыльца, взглянул на ухоженный дом и роскошный сад Ивлева, расположенные по другую сторону узкой улочки.

– Чего расселся? – Хозяйка оперлась на тяпку, сердитости в ее голове поубавилось. – Пропился, жена шуганула?

– Жена любит, мирно живем, на сносях она, ейная матушка приехала, тесно стало. Я сам непьющий, ехать куда – денег нет.

– Ты людей поспрошал, тебе и указали бобылиху Катерину, вроде можно и задарма пожить.

– Немного заплачу, остальное отработаю, вижу, картошку не копала, а уродилась хорошо, самое время. – Котов говорил неспешно, жевал травинку. – Я и в сарае переночую или на сеновале.

– Худой больно. – Хозяйка критически смотрела на незваного гостя. – Картошку убрать неплохо бы, да вижу, городской, не управишься.

– Через калитку вошел, через нее и выйду. – Котов вынул из кармана затертый бумажник, вытащил из него мелкие купюры, пересчитал, сложил аккуратной стопочкой. – Сорок семь тыщ, больше нету.

– Две бутылки, – Катерина вытерла загорелое конопатое лицо несвежим платком. – И сколько же ты за такие гроши собираешься проживать?

– Пока не надоем или в Москву меня теща не затребует.

– Ну поглядим, забрось свой сидор в сенцы. Ты какого роду? Не чеченец случаем?

– Нет, еврей обыкновенный, – Котов достал паспорт.

– Тьфу, неладная, как же это тебя угораздило? – В голосе Катерины звучало искреннее сочувствие.

Так Григорий Котов поселился напротив дома садовода Эдуарда Ивлева, который исчез на следующий после суда день и то ли запил, то ли сбежал от жены к очередной любовнице. Гуров считал несвоевременный запой очень профессионального садовода настораживающим, возлагал на его появление надежды, хотя и считал открытый разговор со свидетелем преждевременным, даже опасным.

Григорий Котов, как никто в опергруппе, умел ждать и терпеть. Он, закоренелый холостяк, весной разыскал нужную по делу свидетельницу, она работала в баре в аэропорту Шереметьево. Исключительно в интересах дела оперативник изобразил влюбленного, ходил за девушкой день и ночь, дежурил у подъезда, в буфете пил кофе ведрами. Кончилось тем, что действительно влюбился, женился, сейчас ждал ребенка. Оперативную информацию Котов добыл раньше, так сказать, по ходу развития романа.

Сейчас он копал картошку, сначала не очень умело, скоро приспособился. Его жилистое бледное тело мгновенно обгорело, затем, как у змейки, мертвая кожа сошла, оперативник, обладающий недюжинной силой, блестел потным загорелым торсом, копал без устали. Катерина поражалась выносливости горожанина и его неприхотливости. В хате он спать отказался наотрез, ночевал на сеновале. Если бы хозяйка еще знала, что и спит работник лишь одним глазом, вторым непрестанно наблюдает за домом Ивлева, то ее удивлению не было бы границ. Катерина поначалу приготовилась к отпору, полагая, что все мужики одинаковые, им только «это» и надо. Но уже на второй день хозяйка почувствовала, работничек до баб не охоч, и за ужином спросила напрямки:

– Ты, Григорий, здоров, ребенок-то от тебя зреет?

– Бывают и здоровше, но я не жалуюсь, – ответил Котов, отставляя стакан самогона. – Я супругу люблю, можешь не верить, но так оно и есть, и не будем об этом.

Еще два дня Екатерина обижалась, затем привыкла, мужики все с придурью, ей вот такой еврей попался. Пашет, как жеребец, картошку выкопал, в погреб сгрузил, плетень поставил, в самую жару бежит на станцию, звонит в Москву, беспокоится.

Последний раз Гуров участливо спросил:

– У нас кругом пусто, может, снять тебя?

– Ничего, потерпим, быстро хорошо не бывает.

– Ну-ну, даю карт-бланш, как решишь, что пустышка, так приезжай.

– Он такие цветы оставить не может, что-то тут не так, – ответил Котов, попрощался и повесил трубку.

Когда он вернулся, то во дворе Катерины загорали лейтенант милиции с неизменной для любого участкового планшеткой и двое парней в штатском. Парни были не очень молодые, тридцать, возможно, больше. Оперативники, определил безошибочно Котов. И парни не из местной ментовки, возможно и не из ментовки, больно матерые, гладкие, спокойные, обеденное время, а они даже не остаканились.

– Так вот он, Григорий мой! – закричала Екатерина так громко, словно люди находились на другом берегу реки.

У заборов и калиток соседних домов уже стояли люди, что было крайне выгодно Котову и совершенно ни к чему «гостям». Не надо быть опытным сыщиком, чтобы понять: «товарищи» прибыли не от скуки, а легендируют свой визит паспортной проверкой. Но для последней троих было многовато, да и смотрелись проверяющие неподходяще. Когда Котов, утирая потное лицо ладонью, подошел, один из штатских слез с поленницы, закрыл калитку, оказался у Григория за спиной.

– Здравствуйте, чему обязан? – спросил Котов, доставая из холщового пиджака паспорт.

– Проверочка, гражданин, – лейтенант протянул руку за паспортом. – Сами знаете, время сейчас беспокойное, то там рванет, то в ином месте.

– Разумно, – согласился Котов, держался и разговаривал он совсем иначе, чем с хозяйкой, руку лейтенанта вежливо отстранил. – Господин лейтенант, прежде чем спросить у человека документы, следует представиться и предъявить свое удостоверение.

– Еще чего! – Лейтенант надел фуражку.

У соседних заборов людей прибавилось, две загорелые женщины подошли к калитке Катерины, одна на всю улицу объявила:

– Бабы, случилось чего, время к трем, а Колька совсем тверезый! Ты случаем не заболел, Колюня?

Участковый покраснел.

– Предъяви ксиву, – безучастно сказал штатский, стоявший рядом с участковым.

Лейтенант и Котов поменялись документами, оперативник списал с удостоверения все данные участкового и невинно спросил:

– А вы, простите, понятым являетесь? – И взглянул на штатского.

– Понятым, – штатский кивнул.

– А господин, что у меня за спиной стоит, случаем меня по голове не шарахнет? – Котов дружелюбно улыбнулся. – Я старший научный сотрудник, доктор наук, для меня голова – рабочий орган. А тут на беду свидетелей собралась уйма, сказки, что оказывал сопротивление, оскорблял, не пройдут.

Участковый листал паспорт, словно впервые видел.

– А где вы работаете, Григорий Давидович? – спросил участковый. – Почему в паспорте нет соответствующей отметки?

– Я работаю в НИИ твердых сплавов, – ответил Котов. – Сейчас в отпуске, подрабатываю, так как зарплату не отдают. Отметки в паспорте не сам ставлю.

– Прицепились к хорошему человеку! Морды отъели, сами каждый месяц получаете!

Штатский взял у участкового паспорт, отдал Котову, подмигнул по-свойски.

– Жизнь гребаная, ученый человек должен землю копать.

– Неделю покопал, два мешка мои, надолго хватит, – дружелюбно ответил Котов, уже не сомневаясь, что проверка связана с исчезнувшим садоводом. – Завтра в обед домой вернусь.

Народ, увидев, что скандала не будет, начал разбредаться по участкам, лейтенант приободрился, шепнул:

– Я тебе, ученый еврей, сейчас навешаю.

– Никогда, – рассмеялся Котов. – Они умные, – он кивнул на штатских, – не велят тебе.

– Григорий Давидович, вы для научного сотрудника сильно в нашей работе сечете, – сказал штатский, направляясь к калитке.

– А вы, господин инспектор, для паспортной проверки больно солидно снаряжены, – Котов ткнул оперативника в левый бок, где у него находился пистолет.

– Свои, что ли? – Опер остановился.

– Братан служит, потому я немного кумекаю. Вижу, разыскиваете серьезного человека, а участкового для отмазки взяли.

– А вы, значит, завтра забираете свои мешки и съезжаете? – задумчиво произнес оперативник. – А еще недельку пожить не сможете?

– Да нет, все уже перекопал, да и супруга на сносях, пора домой, – словно извиняясь, ответил Котов. – Так-то я коллегам братишки всегда рад помочь.

– А вы в саду напротив хозяина не видели?

– Цветы шикарные, за ними каждое утро машина приезжает, – охотно ответил Котов. – Мужик там какой-то колупается, мне ни к чему, может, и хозяин.

– Бросьте, это Петюнчик, местный алкаш у хозяина на подхвате, грядки окучивает, поливает, – вмешалась стоявшая поодаль Катерина.

Когда власти явились, хозяйка испугалась, наказ строгий был, а она жильца не прописывала, вроде как работником наняла, хотя в деревне каждый знает, что у нее и на бутылку порой не хватает. Увидев, что разговор закончился мирно, Катерина и подала голос, собралась было добавить, что ни о какой оплате разговора с постояльцем не было, но сдержалась.

– Эдик – тот солидный, собственный «Москвич» имеет, нынче загулял, – заявила она авторитетно.

– С ним и раньше случалось? – подхватил разговор оперативник.

– Случалось! – Катерина всплеснула руками. – Натурально кот гулящий. Колдует на грядках, колдует, стакан вмажет, на цепи не удержишь.

Второй оперативник вернулся от калитки, где шептался с соседями, кивнул, сказал:

– Днями вернется, говорят, у него цикл такой, неделю побегает – и под крышу. – Он повернулся к Котову: – А ты, господин хороший, спокойный шибко, плохая примета, не люблю, – и ударил Котова в живот.

Григорий удар видел, мог легко увернуться или парировать, но демонстрировать подготовку не хотел, потому лишь напряг мышцы и согнулся чуть раньше, чем мощный кулак врезался в живот, и рухнул на колени.

Катерина громко заголосила, один оперативник схватил другого за рукав, повернул к калитке.

– Приключений на свою жопу ищешь?

– А чего он, еврейская морда, из себя шибко много корчит?

– Шагай, шагай, вот доложу майору, что ты на людях вытворяешь, он тебе мозги вправит, объяснит, где можно руками размахивать, где нельзя.

Котов еще поелозил на коленках, поактерничал, поднялся, покачиваясь, забрался на крыльцо.

– Все! Завтра к вечеру уезжаю, мне такой отдых только вредит.

– О чем разговор, Гриша, я и так тебе обязана. – Хозяйка налила стопку самогона, отрезала ломоть сала. – Менты, управы на них нет. А я и не знала, что ты такой ученый, а жилистый и здоровый, в хозяйстве сноровистый.

Котов выпил, закусил, сказал, что пойдет на сеновал подремать. Следовало многое обдумать и принимать решение. Оперативники явно не местные, изображают простачков, отсутствием Ивлева обеспокоены. А на хрен свидетель нужен, когда он в суде показания уже дал и приговор вынесен? А как они узнали, что Ивлев пропал, а в огороде напротив неизвестный мужик появился? Значит, приговор приговором, а на душе неспокойно. И кого-то из соседей накоротке вербанули. Сообщи, мол, если что не так. Скорее всего пьющего Петюнчика за две бутылки водки и купили. А коли беспокоятся да осведомителем обзавелись, значит, действительно не так. Интересно, приглядывают за всеми свидетелями либо только за Ивлевым? Если за всеми, то не беда, коли только за Ивлевым, значит, он себя в какой-то момент не так проявил и его могут тихо убрать и списать на злых чеченов.

Следует Гурову доложить, полковнику сверху виднее. Котов собрал свой сидор, когда стемнело, выбрался на улицу, зашагал к станции. Если Ивлева будут убирать, то только ночью, подумал Котов, присел на поваленное дерево у дороги. Тогда получится, я неделю грядки копал зря, утром Гурову сообщу, когда поезд уже ушел. Мало шансов, что именно этой ночью, да и оперы появились днем, да чем черт не шутит, лучше до рассвета обождать.

Он устроился за поваленным деревом, дремал, звезды утопали в предрассветной мгле, стало темнее. Опытный оперативник знал: через полчаса начнет светать. Вдали прогромыхал очередной поезд, тут же донесся стук автомобильного мотора. Государственная тачка, подумал Котов, частник свою кровную до такого состояния не доведет, выглянул осторожно, увидел высокую посадку приближающейся машины. Марку не разберешь, но точно не «Москвич».

Милицейский «УАЗ» пропылил мимо и вскоре где-то за поворотом заглох. Значит, они его тоже ждут, именно сегодня, значит, располагают информацией. Не так все просто, днем они знали, что Ивлева еще нет, приезжали проверить неизвестного мужика по соседству. Инстинкт сработал, от удара не увернулся, не парировал, иначе бы насторожились, забрали в отделение, заперли в камеру, объяснений сколько угодно, тут, возможно, и похожий по приметам преступник разыскивается, говори что в голову придет да запирай замок.

«УАЗ» встал где-то неподалеку, подъезд «Москвича» услышит, следует перехватить ближе к переезду, лучше у самого шлагбаума. Котов выскочил на дорогу и побежал неторопливо, возраст не тот, надо сберечь дыхание, ведь с Ивлевым предстоит еще объясняться.

Он знал: до переезда двенадцать километров. Казалось, он бежит бесконечно, скоро Москва, но шлагбаума не видно, ноги заплетаются, во рту горько и сухо. Неожиданно загрохотала утренняя электричка, замелькали окна. Котов опустился на пожухлую траву, которая чудом выживала между дорогой и железнодорожным полотном, утерся, хотя уже не потел, лицо покрылось пылью, он пытался облизнуть губы, но слюна тоже кончилась. Он поднялся, мелькнул последний вагон, шлагбаум начал задирать полосатую шею.

На той стороне стояли «Москвич» и два грузовика. Котов шел точно посередине. «Москвич» перевалился через горбатый настил, оперативник упал на теплый капот. Грузовики засигналили, чей-то мощный бас матюгнулся, произнес:

– Убери эту пьянь или подай в сторону, иначе я вас обоих в канаву задвину!

– Вам плохо? – спросил Ивлев.

Котов лишь кивнул, сполз с капота, забрался в машину. Ивлев юркнул за руль, съехал на обочину.

– Вода есть? – спросил Котов.

Ивлев протянул бутылку «Фанты». Сделав несколько глотков, Котов приоткрыл дверцу, сплюнул.

– Ивлев Эдуард Александрович, выступали свидетелем по делу Тимура Яндиева.

У оперативников случается, что бывает так мало времени и приходится говорить правду в первозданном виде.

– Разворачивайтесь, едем в Москву, у вашего цветника вас ждут.

– Да кто вы такой? – спросил неуверенно Ивлев.

– Господь бог! Я сказал, разворачивайся и езжай.

Глава 5

Гуров отправил Станислава в МУР искать оперативника, который поместил в камеру агента сразу после теракта и задержания Тимура Яндиева. Работа с агентом – архитонкое и сугубо личное дело оперативника. Работа с камерным агентом сложна и секретна вдвойне. Раскопать самого агента попросту невозможно, а вот разыскать опера, который данным вопросом занимался, теоретически достижимо.

Таким тонким делом и занимался Станислав Крячко.

Валентин Нестеренко ежедневно наведывался то к одному свидетелю, то к другому, проверяя, нет ли новостей, не изменилось ли у людей настроение. Бывший полковник раскопал двух старых агентов, снабдил деньгами, направил в бандитские группировки узнать, не появился ли кто новый, схожий по приметам с мужиком, инструктировавшим Тимура.

Сам Гуров встретился с давним агентом Михаилом Захарченко, который держал несколько палаток и был хорошо известен деловой публике в районе Масловки и многотысячной толкучки, расположенной на Ленинградке около здания аэровокзала.

Главной своей задачей сыщик считал установление не формального, а рабочего контакта с ребятами из контрразведки. Здесь можно опереться на полковника Кулагина, но он не любил что-либо предпринимать без санкции руководства. А его начальнику генералу Володину опытный сыщик не верил. Гуров не мог объяснить свою неприязнь к Володину, и дело не в том, что генерал целовал ниже спины ныне уволенного Коржанова. Гуров постоянно чувствовал в генерале контрразведки неискренность, не профессиональную хитрость, к которой постоянно прибегали спецслужбы во взаимоотношениях друг с другом, а нечто затаенное и опасное.

Начальник отдела полковник Кулагин был опытен и профессионален, но несколько простоват. Сейчас он, сидя за рулем служебной «Волги», на площади Маяковского свернул на Брестскую и попал в «пробку», которая образовывалась здесь чуть ли не круглосуточно. Сколько раз он давал себе зарок миновать Брестскую, разворачиваться на Тверской, у телеграфа, но постоянно свербила мысль, зачем делать крюк, может, именно сейчас можно проскочить по прямой. Не проскочил, встал плотно еще за квартал до Грузинской.

Рядом коротко засигналили, полковник раздраженно опустил боковое стекло, хотел объяснить торопыге, что у него машина, а не вертолет, и увидел в соседней иномарке улыбающееся лицо Гурова.

– Черт вас побери! – высказался Кулагин. – Только вас мне и не хватало.

– И тебе не болеть, – рассмеялся Гуров. – Только подумал, куда это мой дружочек пропал, смотрю, а он рядышком. Дотащимся до Грузинской, свернем налево, припаркуемся, мне с тобой потолковать надо.

Гуров «зацепил» Кулагина еще на Садовой, пригляделся, не «ведет» ли кто кого, хотя в такой толчее ни хрена не разберешь. Поворот с Брестской на Грузинскую сильно затруднял слежку, с другой стороны, был естественным выходом из создавшейся «пробки».

Кулагин кивнул, поднял стекло, начал проталкиваться в левый ряд. По его открытому сердитому лицу Гуров понял, что контрразведчик принял объяснение полковника за чистую монету.

В конце концов они свернули, продвинулись немного и припарковались. Из уважения к старшему Кулагин пересел в машину Гурова.

– Здравия желаю.

– Привет, гроза шпионов! – Гуров пожал приятелю руку.

– Мы о них забыли, переключились на организованную преступность. – Кулагин нажал на кнопку, опустил и вновь поднял боковое стекло. – Пустячок, а приятно. Неужто мы такую ерунду не можем сделать?

– Не дай бог, – рассмеялся Гуров. – У нас стекло станет либо не опускаться, либо не подниматься.

– Я слышал, вы, господин полковник, разругались с руководством и отправились в отпуск.

– Не обзывай меня господином полковником, мы с тобой приятели, и о моем отпуске, кажется, по телевизору не передавали.

– Да так, генерал к слову сказал, – Кулагин смутился.

– Паша, не крути, генерал Володин просто так, к слову, обо мне ничего хорошего сказать не в силах.

– Лев Иванович, я сплетнями не занимаюсь, сменим тему.

– Верно, Павел, – Гуров закурил. – Разругаться способны женщины, а у нас с Петром разные точки зрения. Верно, я в отпуск ушел, а работать не прекратил. Тимура Яндиева взяли и осудили, я бы террористов не судил, на месте стрелял. – Сыщик лгал легко, непринужденно, видно, сказывалось многолетнее общение со Станиславом Крячко.

– Я генералу сказал и рапорт подал, – продолжал Гуров. – Такое варварство не мог сотворить молодой человек, да еще в одиночку. Там группа, она из Москвы не ушла, опустилась на дно. Политики разругаются, боевики снова что-нибудь взорвут. Схватить неумелого мальчишку, быстренько приговорить его к вышке, радоваться – это не работа, а ловля крыс поштучно. Петр – мужик толковый, но доложил Бардину, а последний не мент, а политик, ему требуется сиюминутный успех.

– И вы, Лев Иванович, решили переквалифицироваться в Робин Гуда, – съязвил Кулагин.

– Не совсем, – Гуров взглянул на Кулагина оценивающе. – Ты на оргпреступность переключился, а у твоих парней нужной агентуры нет. Бандиты – не инакомыслящие интеллигенты, к бандитам иные подходы требуются.

– Агент не морковка, за одно лето не вырастет, – зло ответил Кулагин.

– И я о том же. У меня подходы имеются, а грамотных оперативников нет, – сказал Гуров.

– О совместной работе было сто постановлений, но у каждого из нас начальник, и никто не желает работать в колхозе.

– Не надо совещаний и начальников, мы с тобой не рядовые, свои головы имеем. Я тебе направление подскажу, ты со своими хлопцами группу возьмешь и своему генералу на стол выложишь. Мне нужен результат, а славой сочтемся.

Кулагин был простоват, однако далеко не глуп. Выслушав Гурова, которого очень уважал и ценил как оперативника, гэбист понял, что у сыщика имеется в деле свой интерес, однако особо над этим не задумался.

– С вашей репутацией, Лев Иванович, одним бандитом больше, одним меньше, значения не имеет. А для нас сейчас конкретный результат как нельзя кстати. Как мне генералу докладывать?

– Докладывать руководству необходимо только правду, – наставительно произнес Гуров. – По непроверенным агентурным данным, группа боевиков, непосредственно принимавших участие в скандальном взрыве автобуса, находится в настоящее время в Москве. Осведомителям дано задание место пребывания группы установить.

– И что вы захотите получить взамен? – осторожно поинтересовался Кулагин.

– А чего с тебя взять? – удивился Гуров. – Может понадобиться несколько ловких парней да пара машин. А может и нет, – он пожал плечами. – Но, если кто из твоих ребят чего стоящее установит или серьезного бандита задержит, это будет ваша работа, не моя.

Кулагин долго молчал, вздыхал, затем через силу произнес:

– Дурите вы меня, Лев Иванович, только не пойму, в чем конкретно.

– А ты, Павел, запомни раз и навсегда, никогда оперативник не выдает полный объем информации. У него всегда имеются свои сомнения, мысли, соображения. И ты не можешь рассчитывать на иное сотрудничество. Тебе важно быть уверенным лишь в одном – что через тебя не проталкивают дезу. Я не играю краплеными картами, а уж сколько взяток ты сумеешь набрать – дело твоего искусства, сообразительности.

– Половина правды – это не правда!

– Чушь! Абсолютной истины в нашей работе не существует. Я сообщил, что знаю, умолчал, в чем сомневаюсь.

– Что же, я тоже сообщу, что знаю. – Кулагин вновь помолчал. – Вы как-то спросили меня о капитане Викторе Олеговиче Вердине, ваши парни столкнулись с ним однажды в Париже.

– Ну-ну, интересно.

– Я тогда от вашего вопроса уклонился. Сейчас он подполковник, имеет свое подразделение, чем занимается, неизвестно, подчиняется непосредственно генералу Володину. Недавно один из оперативников Вердина при мне вскользь упомянул ваше имя.

– Спасибо, – искренне ответил Гуров. – Я Вердина практически не знаю, но, по отрывочной информации, он мутный парень, используется властями для выполнения особых поручений.

– Ликвидатор? – Кулагин вздрогнул и решительно добавил: – Считайте, я вам ничего не говорил.

– Ликвидатор? – Гуров усмехнулся. – Это вряд ли, подобных специалистов в главке на официальных должностях не держат. Тем более не подчиняют напрямую замначу управления. Просто беспринципный человек, ведь недаром же его из капитанов сразу в подполковники произвели?

– Верно, – Кулагин облегченно улыбнулся.

– Ну все, Павел, высокие договаривающиеся стороны пришли к консенсусу. Если вообще кто-нибудь понимает, что означает данное слово. Появится что-либо конкретное, позвоню.

…На следующее утро прилетела Мария. Она загорела, похудела, не сверкала красотой. Гуров вежливо поблагодарил сопровождающих актрису парней, в дом их не пригласил, вызвал лифт. Он занес чемоданы и неожиданно для себя крепко обнял любимую, она даже охнула.

Поцелуй получился быстрым, скользящим, но глаза Марии были ясными, только очень усталыми. Он поднял ее на руки, уложил на диван, сдернул с ног «шпильки», отправился на кухню готовить кофе.

– Я многое о тебе знаю, но что ты такой ревнивый и заботливый, ощущаю впервые. – Мария села, поджав ноги, подвинула чашку кофе, переставила пепельницу и рюмку, которую подал ей Гуров. – Что, супермен, плохо тебе без женщины?

– Плохо, – признался Гуров, чем удивил Марию больше, чем всем остальным, включая жесткие объятия и неестественную заботу.

– Когда ты так внимателен, это даже подозрительно. – Мария отпила кофе. – Следует квартиру осмотреть. Ты даже не обратил внимания, какая я некрасивая.

– Я понял более важную вещь. – Гуров тоже взял чашку кофе.

– Какую? Ничего нет важнее красоты женщины.

– Глупости, которые придумали различные модели для своего оправдания.

– А чего ты смотришь в сторону? Тебе говорили, когда ты собираешься соврать, отводишь взгляд и слегка щуришься? Теперь ты еще и краснеешь! Знаешь, для одного дня это слишком много! Пусти в ванной воду, плесни шампунь, мы допьем кофе, покурим, ты закинешь меня в ванну. А теперь помолчи, пожалуйста.

Мария вдруг остро почувствовала, как этот мужчина ее любит и насколько он ей дорог. Но ощутила она при этом не радость, не восторг, а тяжесть, даже боль.

– Только этого мне и не хватало! А ну смотри мимо стеклянными глазами, сиди на месте и уберись в свой проклятый мир!

Гуров лишь улыбнулся и чужим голосом ответил:

– Все еще будет, Мария. И то, что ты сейчас требуешь, к сожалению, тоже наступит.

Два дня они почти не выходили из квартиры, ощущали себя слегка напуганными и немного чужими.

Телефон зазвонил около шести утра. Гуров взял трубку.

– Слушаю.

– Котов. Я вынужден к вам приехать, Лев Иванович, и не один. Нам деваться сейчас некуда.

– Приезжайте. Врач не нужен?

– Вроде нет, – не очень уверенно ответил Григорий. – Будем минут через тридцать.

– Валяйте! – Гуров хотел выскользнуть из постели тихонько, но Мария потянулась, закинула руки за голову, снова потянулась.

– Все в норме! Поезда вновь ходят по расписанию. Закрой дверь в спальню плотнее и готовь своим уголовникам завтрак самостоятельно.

Садовод Эдуард Ивлев, детектив Котов и полковник Гуров завтракали на кухне, пили кофе, молчали, лишь изредка Ивлев возмущенно, порой жалобно повторял:

– Ничего не понимаю.

Григорий Котов принял душ, главное, притащил к полковнику этого мужика и в настоящий момент ни за что не отвечал. Он выполнил задание, теперь решать Гурову. Сыщик вел себя индифферентно, как вежливый, не очень довольный ранним визитом хозяин.

– Ну что вы молчите? – возмутился наконец Ивлев. – Вы что, меня похитили? Так с меня особо и взять нечего.

– Эдуард Александрович, где вы пропадали девять дней? – спросил Гуров.

– Вам какое дело и кто вы, собственно, такой? – Ивлев пытался говорить возмущенно.

– Вам человек, – Гуров кивнул на Котова, – жизнь спас, я вас завтраком кормлю, угощаю приличным кофе, а вы возмущаетесь, словно сидите в сыром подвале связанным.

– У меня цветы гибнут! Мне некогда рассиживаться!

– А девять дней цветы без вас жили прекрасно. Вы почему и от кого скрывались? – спросил Гуров.

– От бабы своей скрывался, запойный ведь я, как приму стакан, так к Людке сбегаю, у нее и оттягиваюсь. – Ивлев явно успокоился, в его голосе появились даже саркастические нотки. – И кто же на меня покушается? Суд прошел, мне теперь цена копейка.

– Вы задержанного опознавали по фотографии или в личность? – спросил Гуров.

– Опознавал? – Ивлев смешался. – Какие фотографии, когда он в суде в клетке сидел?

– Это в суде, а во время следствия?

– Так очная ставка была, тот парень вроде и не отказывался. Он молчал, мы с ним в автобусе рядом сидели.

– Вы ведра с цветами у метро «Белорусская» оставили и куда поехали?

– Куда поехал? – Ивлев смешался. – Девчонку одну проведать, там неподалеку живет.

– Как зовут? Адрес?

– Чего пристаете? Сами сказали, сядь в автобус. Я и сел! – вспылил Ивлев.

– Кто сказал? В какой автобус?

– Такой, как вы, и сказал. Что я, не вижу, что вы мент? Да чувствовал я, нельзя связываться. Гражданский долг! Совесть! Теперь душу вынимаете!

– Значит, вас попросили сесть в автобус. Зачем?

– Да знаете вы, на парня на этого взглянуть. Он на заднем сиденье сидел, с ребенком играл. Сказали, ты нам услугу окажешь, мы тебя от рэкетиров убережем. Знаете, сколько приходится ежедневно отстегивать? Пикнешь, все цветы изничтожат.

– Ну хорошо, вошли в автобус, сели на заднее сиденье, взглянули на того парня. А чего же вы на ближайшей остановке выскочили? – спросил Гуров.

– Да цветы-то у меня без пригляда остались! А розы уникальные, сам вырастил, у них даже имени нет. А цвет! А аромат! Там Клава рядом стоит, ей все одно, чем торговать! У нее цвет подвянет, она лепесток-другой оторвет, дунет, и порядок. А я по совести.

– По совести! – передразнил Гуров. – В самый сезон сад бросил, стакан принял и убежал.

– Испугался, – Ивлев сообразил, что сказал лишнее, отвернулся. – К делу отношения не имеет.

– Вы, Эдуард Александрович, рассказывайте, мы решим, что имеет отношение, что не имеет.

– Черт меня попутал связаться. Все платят, и ты плати, не высовывайся. Кофейку еще можно? И стаканчик.

– Кофейку, пожалуйста, а стаканчик нельзя. – Гуров налил Ивлеву кофе. – Так чего вы испугались?

– А вы что, из другой конторы? – Ивлев хитро прищурился. – Очень хочешь знать, так налей. А без стопки у меня памяти никакой.

Гуров в похмельном синдроме разбирался, словно нарколог. Сыщик оценивающе взглянул на цветовода, определил, что он, видно, первый день «завязывает», да еще на психику давят, но решил со стаканчиком не торопиться.

– Я тебе, родной, сейчас так врежу, что у тебя память в момент вернется.

– Не-а, вы культурный и в своем доме, лучше налить…

Котов, не вставая, шлепнул Ивлева по шее, ударил вроде небрежно, даже шутливо, но цветовод грохнулся на пол.

– Я не культурный и не в своем доме! Я, падла, твою дешевую жизнь остерегал, по росе измок. Отвечай, когда тебя начальство спрашивает. Я тоже до смерти выпить хочу, выкладывай, и остаканимся.

Белобрысый Ивлев втянул голову в костлявые плечи, взобрался на стул, смотрел на Котова с опаской.

– Да я не против, скажу, что знаю, не пойму, что вам требуется.

– Только правду, – жестко сказал Гуров. – Чего вы испугались, почему сбежали из дома?

– Участковый зашел, знает, есть у меня, а у него колотун со вчерашнего. Ну, я налил, властям положено. Он, беспредельщик, хотел всю бутылку забрать. Меня черт за язык и дернул. Говорю, халявщики вы, пьете, делом не занимаетесь. Чего вы парня в автобусе «пасли»? Знали, что у «черного» бомба, дождались, пока не рванет и людей не поубивает. Бес попутал!