Текст книги "Обречен на победу"

Старший оперуполномоченный МУРа Лев Гуров

Секретарша Турилина перестала печатать, внимательно посмотрела на Гурова, на миловидном лице ее появилась улыбка. Вытащила из ящика стола гребешок, протянула:

– Пригладьте хохолок, майор. Неприлично.

– Все цветешь, Света. – Гуров провел гребешком по макушке, взглянул на массивные, выступающие из стены, словно бабушкин шкаф, двери.

– Он один, – сказала Светлана. – На личном фронте без перемен?

Гуров взглянул на девушку, театрально вздохнул:

– Где были мои глаза, куда я смотрел? – Он нажал на бронзовую ручку и вошел в двери-шкаф.

А действительно. Куда смотрел? Была такая Светочка с фарфоровой мордашкой и тонкими губами сплетницы. Вышла замуж – в глазах доброта не просыхает, в приемной светлее и теплее стало, даже машинка теперь не сухими пулеметными очередями встречает, а быстрым теплым постукиванием приветствует.

Перешагнув порог, Гуров вытянулся, хотел уже произнести заготовленный экспромт-поздравление, но Константин Константинович, прижимая плечом телефонную трубку, указал на кресло.

Гуров не любил это огромное кожаное кресло. Оно было низкое и мягкое, стояло напротив огромного, во всю стену окна. Опустившись в это кресло, человек сразу терял инициативу и, щурясь от яркого света, оказывался как бы на операционном столе. И сделал то, что мог себе позволить лишь человек, бывавший в этом кабинете часто и знавший хозяина хорошо: он взял стул от стола заседаний и переставил его, сел спиной к окну.

Константин Константинович долго слушал абонента, отвечая лишь короткими репликами. По тому, как поднялась и опустилась лохматая бровь начальника, Лева понял, что его маневр не остался незамеченным.

Гуров работал с Константином Константиновичем Турилиным немногим меньше десяти лет и знал его хорошо. За эти годы подполковник Турилин поднабрал седины, а вчера ему присвоили звание генерала. По этому поводу было сочинено четверостишие, но произнести его можно было лишь здороваясь, а теперь, как говорится, поезд ушел. Генерал вызвал к себе майора, и шуткам в кабинете уже не было места.

Гуров бывал порой стеснительным, но никогда не был робким, однако в этом кабинете всегда внутренне закрепощался. Что так действовало, неизвестно. То ли длинный стол для совещаний под конвоем прямых стульев молча намекал: мол, здесь сиживают люди не тебе ровня, укороти шаг, говори тише. Возможно, телефоны, настороженно молчавшие на отдельном столике, напоминали готовую к залпу артиллерийскую батарею, и человек, чувствуя их готовность, старался быть предельно кратким. В общем, кабинет Константина Константиновича обладал загадочной способностью все уменьшать: и проблемы, и речи. Или просто в этом кабинете люди и события приобрели свой действительный объем и вес?

Сегодня Гуров себя чувствовал относительно вольготно – он ничего отстаивать не собирался. Генерал звал, майор явился.

Турилин, как все розыскники, редко носил форму и сегодня был в темном костюме, светлой рубашке со строгим галстуком. Генеральского мундира увидеть не удалось.

Константин Константинович сказал:

– Спасибо, до свидания, – и повесил трубку.

Гуров поднялся и чуть напыщенно произнес:

– Здравия желаю, товарищ генерал-майор.

Турилин оглядел Гурова, подумал о времени, которое неумолимо. Вот и Лева Гуров – не худенький синеглазый юноша, краснеющий по любому поводу. Плечи развернулись, глаза из васильковых стали темно-синими, хотя сейчас и не разберешь: спиной к окну сел, кресло не любит.

– Здравствуйте, Лев Иванович. – Турилин старался отодвинуть от себя неприятный телефонный разговор, сосредоточиться. Нашел среди бумаг конверт, протянул Гурову.

Год назад в Москве было совершено два разбойных нападения. Уголовное дело вела прокуратура, розыскным занималась группа Гурова. Хвастаться успехами не приходилось. Приметы преступников, как выражаются розыскники, были нормальные, то есть возраст – от двадцати до сорока, рост – средний, телосложение – нормальное, волосы русые. На месте преступления оставлены две гильзы от пистолета «ТТ».

Документ, который держал в руке Гуров, был заключением баллистической экспертизы: из пистолета, который разыскивал майор Гуров, убили еще двух человек. Разбойные нападения были совершены далеко от Москвы, за Уралом.

Когда два умных человека знают друг друга давно, порой это разговора не облегчает: неудобно произносить вещи очевидные. Задавать риторические вопросы тоже глупо.

Гуров понимал, что Константин Константинович не только информирует его о происшедшем, но хочет знать, что он, майор Гуров, собирается теперь предпринять. Ужав свой ответ до минимума, Гуров сказал:

– Надо подумать, товарищ генерал.

Турилин поморщился:

– Считай, что я и твои поздравления принял, и прекратим. – Он помахал перед лицом, будто Гуров курил и дым раздражал генерала. – Думай вслух.

Гуров покосился на притаившийся телефон, словно выискивая аргумент.

Турилин знал, что Лева любит расхаживать по кабинету.

– Можешь встать и побегать, если иначе у тебя застой мысли. – Он откинулся на спинку кресла, незаметно потянулся.

Гуров легко поднялся, прошелся по ковру, чиркнул пальцем по столу заседаний, но вензеля не получилось, на столе не было ни пылинки.

– Конечно, следователь прокуратуры и я кое-что накопили… Однако… У меня это дело, к сожалению, не единственное. Конечно, лучше было бы ознакомиться с обстоятельствами лично, но лететь туда или нет, я решить не могу. Будет результат, не будет? Вы много от меня хотите, Константин Константинович. Я не гений, я только учусь.

– Что не гений, согласен. Собирайся в командировку. Отвези заключение в прокуратуру, получи задание от следователя. Возможно, он тоже вылетит. – Турилин улыбнулся и без всякого перехода спросил: – Как ты живешь, Лева?

– Живу. – Гуров состроил гримасу, должную обозначать, что он доволен не слишком. – К Москве давно привык. Если честно, обратно не тянет. Вспоминаю, конечно.

– Ты когда Крошиным по ипподрому занимался, с наездницей познакомился. – Турилин задумался. – Нина, фамилию запамятовал…

– У нее сын в школу ходит. В прошлом году приезжала с мужем, виделись.

– Потом у тебя еще интересная девчонка была. – Турилин сдержал улыбку. – Когда ты убийство писателя раскрывал…

– Извините, Константин Константинович, – перебил Гуров. – За время моей работы у меня шестое убийство в производстве.

– Надо же такую фразу сконструировать: «убийство в производстве»! Ты, Лева, когда женишься? Тебе тридцать три? Христа уже распяли, а ты жениться не можешь.

– Меня с этим вопросом дома достают, Константин Константинович. – Лева взглянул на телефоны с надеждой, вспомнил, что они переключены на секретаря, и спросил: – Разрешите идти?

– Разрешаю. Кто-то сказал, что мужчина складывается из мужа и чина. Так что ты, майор, пока что половинка.

– Половинка отправилась в прокуратуру, – буркнул Гуров. – Разрешите идти?

– Разрешаю. – Турилин кивнул.

Гуров вернулся в свой кабинет раздраженным. Дело не в командировке. Он чувствовал вину перед Турилиным. Словно первый ученик, которого вызвали к доске, а он не может решить простую задачу. Позвонил домой.

Отец находился в командировке, мама в подмосковном санатории, в квартире хозяйничала семидесятипятилетняя Клава. Сколько он себя помнит, дома родители или нет, в стенах квартиры Клава – единственный властитель и диктатор.

– Клава, не ругайся, пожалуйста, – быстро сказал Гуров. – Я иду домой, значит, буду минут через сорок.

– Премного благодарна, сударь. – Голос у Клавы был молодой, она и выглядела значительно моложе своих лет. – Это очень даже любезно с вашей стороны. – С возрастом Клава стала тяготеть к изысканно-высокопарным оборотам.

Но Лева был не лыком шит, за тридцать с лишним лет определил слабые места противника и мягко пошел с козырей:

– Клава, с моей стороны свинство, но я голоден как волк. Отца с мамой нет, жрать, конечно, нечего, сделай яичницу из ста яиц. – Ему показалось, что на другом конце провода раздалось довольное урчание. – И вскипяти мне литр молока, необходимо выспаться, а без горячего молока не сон, ты же всегда учила…

– Давай, давай, Спиноза! – Клава бросила трубку.

Почему-то старая домохозяйка высшим мерилом дипломатической хитрости считала именно Спинозу. Всякие попытки разубедить ее успеха не имели.

Обеспечив себе радушный прием, он пошел по бульварам в сторону Никитских ворот, а там по Герцена до зоопарка, и, считай, дома. Машину ему бы дали без звука, но Лева хотел пройтись. Горячее молоко, конечно, способствует, но, хотя ночь продежурил, сейчас можно и не заснуть. Мысли нехорошие выползают, начинают дергать за невидимые ниточки, усталость есть, а сна нет.

Он прошел под улицей Горького, зашагал по Тверскому бульвару. О командировке не думать! Интересно, как выглядел Тверской бульвар сто лет назад? Для человека сто лет – вечность. А для бульвара? Какие были тогда скамейки, фонари? Тогда в двенадцатом часу дня здесь тоже целовались?

Гуров, проходя мимо влюбленных, отвернулся.

А у Риты губы свежестью пахнут. Почему генерал вдруг заговорил о ней? Все помнит, а вот Лева хорошей памятью похвастаться не мог.

Девушку, за которой Гуров сейчас ухаживал и на которой собирался жениться, как только решит вопрос с квартирой, звали Рита. Несколько лет назад, когда она была почти совсем девчонкой и жила с Гуровым в одном доме, Рита называла себя Марго. Тогда, сто лет назад, хорошенькая взбалмошная девчонка бегала, как говорят мальчишки, за Гуровым. Она являлась к нему чуть ли не каждый день и претендовала на внимание, все время чего-то требовала. Рита нравилась Гурову. Но ему многие девушки нравились.

Неожиданно Рита исчезла. Сначала Гуров этого не заметил, позже выяснилось, что семья их переехала куда-то в Сокольники. Гуров поскучал с неделю, ведь и к кошке привыкаешь, хотя от нее одна морока, и забыл.

Весна – опасное время года для холостяков, а для женатых мужчин особенно. И не потому, что ручейки журчат и сирень-черемуха цветет. Поздней весной, когда становится тепло, женщины снимают с себя пальто, плащи, косынки и шляпки, сапоги и тяжелую обувь и приподнимаются на высокий каблук. Все прелести женщины не будем перечислять, мужчины их знают.

Наступит лето, девчонки будут разгуливать в майках, не обремененные лишними деталями белья, и в шортах. Но слишком много – тоже нехорошо, мужчины попривыкнут и перестанут обращать внимание. Опасна весна, когда женщина, почувствовав свою силу, словно прикоснувшийся к земле Антей, становится непобедима. В глазах ее, широко и лживо смотрящих сквозь мужчин, тоска, веселье, счастье, грусть и тайна. Тайна – это последний гвоздь, которым прибивают мужчину к кресту.

Старший оперуполномоченный МУРа, майор милиции – говорят, что талантливый сыщик, – Лев Иванович Гуров в конце мая беспечно вышел на улицу, свернул за угол и налетел на нож, который, пронзив мгновенно, застрял под сердцем. Перехватило дыхание, ноги куда-то исчезли, воздух материализовался и заблестел, казалось, что он рвется перед глазами, словно тончайшая ткань.

– Гуров! – Рита всегда звала его по фамилии. – Ты совсем не изменился, разве что поглупел. В определенной дозе глупость тебе к лицу. Исчезают твои противные напыщенность и значимость.

Рита взяла Гурова под руку, «случайно» прикоснулась к нему бедром, пошла рядом, беспечно щебеча, якобы не замечая своей мгновенной победы, втайне упиваясь ею и мечтая о мести.

Тридцать мужчине или тридцать три – в принципе, нет разницы. Женщина, перешагнувшая свое двадцатилетие и разменявшая третий десяток, это… С чем бы сравнить? Представьте себе салажонка, прибывшего в морской учебный отряд. Бритая голова болтается на худенькой шее, светящиеся уши-лопухи, сутулый, с болтающимися без дела руками. Через три года с трапа корабля спускается старшина первой статьи. Упругой, мягкой походкой идет он по пирсу в жизнь. Развернуты широкие литые плечи, гордо посажена голова, чуть прищурены немигающие глаза, на лице обманчивая мягкая улыбка.

Гуров и Рита встретились минувшей весной. В жизни за все приходится платить. Рано или поздно. Жизнь призвала Льва Гурова к ответу двадцать восьмого мая в девять часов семь минут.

Почему он, неразумный, не женился? Хотя бы на секретарше Турилина? Растил бы сына, спешил вечером домой, был бы относительно защищен.

Он вообще был максималист, в вопросе семьи особенно. За завтраком смотрел на отца с матерью, следил за их взглядами, осторожными прикосновениями, ласковыми улыбками. В тысячный раз удивлялся их бесконечным звонкам друг другу в течение дня. «Ты обедал? Нет? Я просто так». – «Ты устала? Я задержусь на час». – «Не торопись, побудь с мужиками, тебе это надо». За тридцать пять лет друг от друга ошалеть можно. Отец с матерью и шалели, они любили друг друга тридцать пять лет. Решил – только так. Либо все, либо ничего.

С другой стороны, травмировали друзья-ровесники. Некоторые женились по второму разу, один ухитрился уже оставить двух жен, каждую с ребенком, и звал Гурова на новую свадьбу.

Ну не то чтобы все без исключения так, исключения встречались. Редко. В мужских компаниях бесконечные, однообразные, как клише с одной матрицы, разговоры: зарплата, заначка, казарма. Самое пристойное упоминание о жене – «моя» либо «сама». Развернутую по данному вопросу полемику в «Литературке» Гуров просматривал без интереса. Прав он был или не прав, Гуров прямолинейно считал, что счастье свое, любовь свою человек носит в себе и помочь ему извне нельзя. Существовал другой вопрос, непосредственно связанный с любовью и счастьем. И здесь людям было не только можно, а необходимо помочь. Как именно, в какой форме, Гуров не знал. Вопрос этот – половая жизнь, в быту именуемая постелью, – считался под запретом. О нем говорили в троллейбусах и метро, в театрах и за столом в форме анекдотов, сплетен и грязной похвальбы.

Старший оперуполномоченный Гуров был убежден, что физическое взаимоотношение полов не вопрос, а проблема. Гуров не предполагал, он, как профессионал, занимающийся не только розыском преступников, но и исследованием первопричины преступления, знал, что замалчивание данной проблемы не устраняет ее, а влечет за собой более чем тяжкие последствия.

Если отбросить необъяснимую для природы стыдливость, по мнению Гурова, ханжество, то отсутствие у нашей молодежи полового воспитания порой приводило к следующему.

После, допустим, шестнадцати лет, когда природа уже объяснила девушкам, что они отличаются от мальчишек не только прической и тембром голоса, а мальчишки, в свою очередь, стали обращать внимание на девчоночьи ноги и грудь, физическое влечение их друг к другу начинает неумолимо расти.

Он выбрал Ее. Она выбрала Его. Они встречаются, ищут уединения. Правильно это или неправильно, но в конце концов Он и Она оказываются в постели. Обнаженными! Родители ушли в кино или театр, часы тикают, бьют по нервам. Ни Он, ни Она ничего не знают, ими руководит инстинкт. Но нервы, нервы, время, страх, чувство вины, и Он оказывается несостоятельным. Вот Он и шагнул на первую ступеньку лестницы, которая ведет вниз и может привести… Инспектор Гуров знает, куда она может привести.

В Нем зарождается сомнение, неуверенность, и ситуация повторяется. К кому пойти, с кем посоветоваться? Он счастлив, если его отец – Мужчина с большой буквы и взаимоотношения позволяют… А если нет? К товарищу? Как можно? Он слушает хвастливое непотребное вранье своих приятелей и знакомых и замыкается на себе. Он не такой, как все! Он урод!

Много восклицательных знаков? Это кровью надо писать, а не расставлять значки.

Я не такой, как все? Я урод? Природа меня обделила в главном? Да-да, существует возраст, когда ни ум, ни мужество, ни преданность и ничто на свете не главное…

Злость, отчаяние, бешенство. Он перестает контролировать свои слова и поступки.

Он сидел у Гурова в кабинете, когда было уже поздно. Случалось, что совсем поздно, потому что люди заплатили за его отчаяние жизнью. Суд вынесет приговор, который отнимет у него его несостоявшуюся жизнь.

Она до такой крайности не доходит. По крайней мере, Гуров подобного не встречал. Разочарование в физической близости с мужчиной приводит к тому, что женщина не просыпается в ней. Она остается фригидна. Выходит замуж, рожает и превращает мужа в зарплатоносителя. Вечером, в постели, она говорит: «Отстань», «У тебя одно на уме». Муж отстает, однако он мужчина. Семья перестает существовать. Интересно, в чем виноваты их дети? Мужчина уходит, платит или не платит алименты. Она пишет письма в редакции. Мужчина ей не нужен, нужен отец ребенку и деньги. На страницах газет полемика. Конечно, о том, что знает Гуров, в ней ни слова. Есть вещи, о которых воспитанные люди не пишут. Гуров в полемике не участвует, знает, что где-то встретились Он и Она, их счастье и жизнь в опасности. Им надо помочь, к неизбежной встрече необходимо подготовить. Как это сделать, Лева не знает, у него другая профессия, он убежден: сегодня в нашей жизни все должны решать Профессионалы.

Мы заботимся о нравственности, образовании нашей молодежи, рассуждал Гуров, подходя к своему дому. В здоровом теле – здоровый дух. Здоровье не только спорт, но и продолжение рода человеческого.

Лететь в командировку Гурову не хотелось. Неожиданной была реакция прокуратуры. Следователь, узнав о разбойном нападении в Городе, о том, что был использован пистолет, разыскиваемый по разбою в Москве, восемь дней назад сказал:

– Летим, Лев Иванович, летим.

Время шло, ведь стреляную гильзу отправляли в Москву из Города. Затем провели экспертизу.

В общем, когда следователь прокуратуры и Гуров прилетели, в Городе произошло еще два разбоя – были убиты два инкассатора и один сотрудник милиции. Все сотрудники областного управления, отделений милиции работали круглосуточно с небольшими перерывами на сон. Прибытие следователя и Гурова в такой ситуации казалось не только ненужным, даже смешным. Что могли решить еще два человека?

В конце концов критическая ситуация разрешилась в течение суток. Банда из трех человек была вскоре задержана. И немалую роль в этом сыграл Лев Иванович Гуров. Труд десятков, даже сотен людей принес свои плоды, удача же выпала именно Гурову. Среди несметного количества опрашиваемых людей Гурову попался человек, который, сам того не ведая, навел на след машины преступников. При нападениях они использовали угнанную машину, потом пересаживались на свою. Именно эту машину видел случайный свидетель, о чем и сказал Гурову. Все дальнейшее происходило не то чтобы просто, но для милиции привычно. Через несколько часов преступники находились в изоляторе. За дело взялись следователи.

Когда сумму захваченных денег разделили на количество месяцев, которое преступники затратили на подготовку и осуществление своих замыслов, то выяснилось, что их «среднесдельная» составляет шестьдесят четыре рубля тридцать копеек в месяц.

Поистине прав классик: трагическое и смешное порой существуют рядом.

Итак, все кончилось. Гуров, случайно или не случайно, со своей задачей справился. Завтра Москва. Он сидел в гостиничном номере, разместив на столе ужин. Ветчина оказалась жирной, а пиво теплым. Если бы Гуров хоть немножко разбирался, то без труда определил бы, что пиво к тому же и позавчерашнее. Он не разбирался. Выпил, закусил, запил водой, которая, прежде чем ее разлили по бутылкам, была минеральной, и начал звонить Рите.

Они решили пожениться. Вернее, решил Гуров и пошел к своей цели кратчайшим путем, по прямой. Он виделся с Ритой каждый день, встречал, провожал, дарил цветы, говорил слова. Он не изобрел велосипеда, не придумал пороха, шел тропой предков. А они мудры, наши предки. Рита бушевала, пыталась вырваться, освободиться. Но тут ее женские уловки не проходили.

Гуров был профессионалом, работа научила его: если есть шанс, один из тысячи, ты не побежден. Он мог беседовать с человеком о получасовой поездке в течение трех-четырех часов, заставить вспоминать, вытаскивать из подсознания такое, о чем человек, казалось бы, и не знал.

В подсознании Рита мечтала выйти за Гурова замуж. Не отдавая себе отчета, она сопротивлялась яростно. Почувствовав свою силу и власть, желала в первую очередь отомстить. За то, что было три года назад, за свои унижения, за его надменность, снисходительность и холодность. Она желала унизить Гурова, посмотреть, как он мучается.

Игре этой вчера исполнилось десять тысяч лет. Но в том и завораживающая прелесть любовной истории, что, сыгранная людьми миллиарды раз, она в каждом исполнении уникальна, самобытна.

Наконец Гуров соединился и услышал любимый голос:

– Здравствуй, Гуров. Я рада, что ты выбрал время. Что ты хочешь мне сказать? Только, ради бога, не повторяйся.

И даже эта манерность, которой Рита пыталась ужалить, за тысячи километров казалась милой и естественной.

– Ни за что не угадаешь, что я сейчас делаю, – глупо улыбаясь, сказал Гуров.

– Очень мне интересно, умираю от любопытства, – продекламировала Рита и тут же спросила: – Так что ты делаешь?

Будь женщина логична и последовательна, каким бы образом она сводила мужчин с ума?

– Я сижу в номере один и пью пиво! – радостно сообщил Гуров.

– Ты врешь, Гуров. А чем ты закусываешь?

– Я вру только в крайнем случае, – назидательно сказал Гуров и тронул пальцем скользкий кусочек ветчины. – Закусываю свиньей, которая умерла в старости от ожирения.

– Врешь, Гуров. Ты вообще не пьешь, тем более в одиночку. Она хотя бы красивая? Как ее зовут?

– Не говори глупости! Позвони моим, завтра я буду в Москве. В двенадцать на нашем месте.

– В двенадцать ты будешь на Петровке, Гуров.

– Рита, я говорил, что люблю тебя?

– Не повторяйся…

– Прилечу, запишу на магнитофон…

– За звонок я целую тебя. Не зазнавайся, отберу обратно. – Рита рассмеялась и чужим механическим голосом продолжала: – Ваше время истекло, кончайте разговор… Кончайте разговор. Целую, – и положила трубку.

Гуров глотнул пива, бросил на кровать чемодан, стал собирать вещи. Завтра Москва…

Раздался стук в дверь.

Лев Иванович Гуров слыл в МУРе человеком, способным предвидеть опасность. Однако самоуверенность, рожденная ощущением счастья и удачи, подводила и более опытных, и он весело сказал:

– Попробуйте войти!

Дверь открылась, на пороге застыл сержант милиции:

– Здравия желаю, товарищ майор. Товарищ подполковник просит вас… заглянуть, буквально на несколько минут. Здесь рядом, машина у подъезда.