Текст книги "Юрколлегия разыскивает…"

Глава 3
Кража

– Следствием установлено, что подсудимый совершил два преступления. – Прокурор делает небольшую паузу. – Я разрешу себе остановиться на них раздельно и разбирать в хронологическом порядке, то есть начну с кражи денег. Из материалов дела видно, что подсудимый готовился долго и тщательно. Умение собственноручно сделать слепок и по нему изготовить ключ свидетельствует о наличии у подсудимого значительного опыта. Хотя следствию и не удалось доказать, что данная кража была не первой, но наличие у него опыта в совершении подобных краж, на мой взгляд, бесспорно. Во всех действиях подсудимого чувствуется изощренный ум и профессионализм. К чему я говорю об этом? Попробую объяснить. Заранее обдуманное намерение, опыт, хладнокровие, профессионализм в исполнении доказывают огромную общественную опасность данного человека. – Прокурор смотрит на председателя и, когда они встречаются взглядами, говорит: – Общественную опасность подсудимого я считаю доказанной полностью.

Утром, когда Марина вошла в столовую, за столом рядом с Семиным сидел актер. Она села рядом с Семиным, который задумчиво ковырял вилкой в салатнице и едва ли слушал разглагольствования соседа.

– Понимаете, милейшая Марина Сергеевна, – актер решил включить Марину в беседу, – мы с почтеннейшим Валентином Петровичем говорили о сложности актерского перевоплощения. Как утверждают социальные психологи, каждый человек повседневно исполняет навязанные ему обществом роли. – Миронов сцепил в замок длинные пальцы и прижал их к груди.

– Не понимаю, – сказала Марина и пододвинула к себе простоквашу. – Я никаких ролей не исполняю.

Миронов взмахнул руками и деланно рассмеялся.

– Так только кажется, Марина Сергеевна. Играете, каждую минуту играете. Сейчас, например, играете роль, – он на секунду задумался, и Марине показалось, что он сдержал улыбку, – светской беззаботной женщины. А на самом деле у вас масса забот. Когда вы остаетесь одна, вы думаете…

– О чем думаете вы, Сергей Иванович? – перебил Миронова Семин.

Марина благодарно посмотрела на Семина. Миронов прикрыл пальцами тонкий рот, и Марина обратила внимание, что глаза у актера желтые, словно две большие веснушки, под стать тем, что покрывали все лицо и руки, а светлые волосы сильно пробиты сединой.

– Откровенность есть своеобразный стриптиз, – сказал он, – а при моем сложении не рекомендуется раздеваться.

Мимо гордо прошествовали две особы неопределенного возраста.

– С добрым утром. – Марина посмотрела им вслед и увидела ширококостного мужчину, который шел под руку с официанткой.

– Сестренка, – сказал он и остановился, – я буду сидеть за этим столом. – Он отодвинул стул у соседнего стола. Сделал легкий взмах рукой, и на его ладони оказалась конфета. Он осторожно опустил ее в нагрудный карман девушки. – Холодное боржоми – моя слабость.

Официантка хихикнула и убежала, а мужчина посмотрел на Марину, как на старую знакомую, и сказал:

– С добрым утром. – Он перегнулся и вынул из-под ее салфетки бумажную розу. – Простите, что не настоящая: нелетная погода, и самолеты с юга задерживаются.

Семин платком вытер углы рта и как бы про себя пробормотал:

– Не пансионат, а паноптикум. Актеры, клоуны… Бред, но интересно.

– Разрешите представиться: Михаил Алексеевич Зотов. – Мужчина, приподнявшись, поклонился.

– Совсем забыл. – Семин встал. – Мне срочно надо позвонить в Москву. Ради бога, извините. – Он хотел сказать что-то еще, но посмотрел в сторону и вздохнул.

Марина проследила за его взглядом и увидела парня, который вчера устроил скандал. Парень подошел и, глядя на вазочку с салфетками, на торчащую из нее розу, старательно, как заученный урок, проговорил:

– Извините меня, пожалуйста, я вчера выпил лишнего. – Он переступил с ноги на ногу, упрямо мотнул головой и посмотрел на Семина. – А тебя я как-нибудь…

– Топай, счастливое дитя. Топай, – улыбаясь, миролюбиво ответил Семин, посмотрел на Миронова, который, не обращая ни на кого внимания, с удовольствием доедал завтрак. – Простите, я бегу звонить.

– Ради бога, – сказала Марина.

Она отхлебнула из стакана остывший чай и посмотрела на актера, который сидел откинувшись и безразличными глазами оглядывал столовую.

– Что-то мы с вами приуныли, Сергей Иванович. – Марина вынула из вазочки бумажную розу и, как живую, поднесла ее к лицу.

Миронов недоумевающе посмотрел на Марину и долго думал над ее словами, его длинное лицо задвигалось и ожило.

– Приуныли? Да, да! Зритель ушел, – он показал рукой на стул Семина, – играть не перед кем. Вот так-с.

– У вас навязчивая идея.

– Я не так глуп, как вы… – Миронов сделал паузу, – думаете.

При выходе из столовой они столкнулись с мужчиной в темных очках и с палочкой, которого вела под руку официантка.

– Благодарю, – говорил слепой, – я с одного раза запоминаю дорогу и больше вас не побеспокою.

Марина проводила взглядом прямую, напряженную фигуру с запрокинутой вверх седой головой и сказала:

– А мы еще на что-то жалуемся.

– Жалуемся, – повторил актер, глядя себе под ноги. – Марина Сергеевна, вы можете отличить свои туфли от других того же размера и фасона?

– Когда произошел очередной заезд отдыхающих?

Балясин смотрел на сверкающие сапоги лейтенанта милиции и молчал. Он никак не мог понять, почему в такую непогоду сапоги у милиционера абсолютно чистые. Сапоги расхаживали по крашеным половицам балясинской комнаты, и сапоги, и половицы скрипели.

– Гражданин Балясин, – сапоги остановились и повернулись к Балясину тупыми блестящими носами, – вы поняли мой вопрос?

– Три дня, как приехали. А я приехал позавчера, – ответил за отца сидевший в углу Виктор. – Я освободился досрочно, сидел за кражу.

– Мне это известно, Виктор Владимирович. Но вы же не могли украсть деньги у родного отца.

Виктор посмотрел на морщинистое лицо отца с обвислыми усами.

– Такие деньги, – он мотнул головой. – Небось в деревню хотел отослать?

– Что теперь… – Балясин пожевал губами и добавил: – Долю братову хотел. Ему моя мать сродни была.

Виктор кивнул на отца, постучал пальцами по виску и отвернулся. Лейтенант подвинул ногой табуретку и сел.

Следователь уже написал протокол осмотра, опросил обоих Балясиных и ушел, а он, участковый, остался. На теоретических занятиях осмотр места преступления и допрос потерпевших и свидетелей выглядели несколько проще. Во-первых, всегда были какие-то улики, что-то вещественное: любой преступник оставляет следы. А этот не оставил! Замок не поврежден, все вещи на своих местах, ничто не говорит, что в комнате побывал посторонний. Следователь, человек профессиональный и дотошный, безучастно оглядел комнату и сказал:

– Деньги лежали в ящике с мылом. – А на удивленный возглас хозяина ответил: – Ящик передвинули недавно, след остался. Ведро с мусором всегда стояло вот здесь, – он показал на круглое пятно на полу, – вы его поставили на ящик. Преступник опытный и увидел все это так же, как я.

Следователь вел себя странно, опрашивал старика поверхностно, а на молодого Балясина вообще не обратил внимания.

– Зайдете завтра в отделение, – сказал он на прощание.

Лейтенанту хотелось загладить небрежность товарища. Он посмотрел на отца, на сына, на дверь и спросил:

– Сколько ключей имеете? Все на месте?

Балясин молчал, а Виктор хмуро посмотрел на лейтенанта и нехотя ответил:

– Батин ключ на столе лежит, – он встал, подошел к самодельной вешалке и опустил руку в карман пальто, – а мой вот. – Виктор показал два ключа.

– Почему два? – спросил лейтенант.

– На всякий случай, – ответил Виктор.

Марина медленно шла по скользкой аллее, огибающей пансионат, и думала о Валентине Петровиче, с которым недавно рассталась в холле. Последние два дня наедине с ней он был задумчив и рассеян, на людях же превращался в блестящего кавалера. Но легкость, остроумие и галантность Семина выглядели словно одежда, которую он привычно носил, стараясь, чтобы никто не заглянул под нее.

Марина нагнулась и выдернула из мокрого снега желтовато-черный дубовый лист. У черешка лист еще был живой, и Марина надкусила горьковатый стебель.

– Добрый день, Марина Сергеевна, – услышала она низкий уверенный голос, повернулась и увидела соседа по столовой, подарившего ей вчера бумажную розу.

– Добрый день, – ответила Марина и замялась, стараясь вспомнить его имя.

– Михаил Алексеевич, – подсказал мужчина и улыбнулся. – Если женщина не помнит имени, то дела мои плохи. Что вы делаете? – Он вырвал у нее лист. – Такая грязь. Инфекция.

– Давайте помолчим, – сказала Марина.

Зотов кивнул, и они пошли к выходу из парка.

Марина старалась, не глядя на спутника, вспомнить его внешность. Лет около сорока, средний рост, широкие вислые плечи, лицо с мощными скулами и с сильно развитыми надбровными дугами. Сейчас он в серой шляпе…

– Я шатен и причесываюсь на пробор, – подсказал Зотов.

– Я думала, вы только фокусник. А вы еще и волшебник!

– Фокусы – мое хобби, – ответил Зотов, вынул изо рта папиросу, сжал ее в кулаке и показал пустую ладонь, – а по профессии я врач-психиатр. Только, ради бога, – он взял Марину под руку и повел дальше, – не говорите об этом в пансионате.

– Почему?

– Меня замучают вопросами и просьбами о консультации.

– Михаил Алексеевич, как вы отгадали, о чем я думаю?

– Когда мужчина и женщина впервые идут вместе, то в девяносто девяти случаях из ста они думают друг о друге. Вы покосились в мою сторону и поправили прическу. – Зотов обнял Марину за талию, легко перенес через канавку, и они вышли к шоссе.

– Странное дело, Михаил Алексеевич, в нашем пансионате все мужчины сильные и… значительные.

– Мода сейчас такая на мужчин, вот мы и стараемся.

– В пансионате отдыхает киноактер, высокий, худой, физиономия длинная и в веснушках. – Марина попыталась изобразить Миронова. – Знаете? Так он тоже утверждает, что мы все какие-то роли исполняем.

Зотов подтолкнул Марину к обочине и загородил собой от быстро идущей машины. Милицейская «Волга», разбрызгивая грязь, проскочила мимо и, грозно гукнув, скрылась за поворотом.

– Милиция? У нас что-нибудь случилось? – Марина поежилась. – Не люблю милицию.

Зотов долго шел молча, потом спохватился и переспросил:

– Что вы сказали? Ах да, милиция. Ее любить и не следует. Ее уважать и слушаться надо.

Прощаясь в холле, Зотов удивил Марину неожиданным вопросом:

– Вы вчера поздно легли спать?

– А почему это вас интересует?

– В одиннадцать я вышел прогуляться, и мне показалось, что вы с Валентином Петровичем прошли по парку.

– Вам показалось, в одиннадцать я была у себя в комнате, – обиделась Марина. – Валентина Петровича у меня не было.

– Где не было Валентина Петровича? – спросил, подходя, Семин.

Видимо, он собрался на улицу, так как был в теплой куртке и в перчатках. Марина почувствовала легкий запах дорогого одеколона и решила, что обязательно спросит, сколько раз в день он бреется. Каждый раз при встрече с Семиным Марина была уверена, что он побрился пять минут назад. Мужчины закурили и заговорили о погоде.

Чем-то они были похожи. Одного роста, обоим около сорока, оба сильные и решительные. Зотов несколько мягче и медлительнее, все, что он делает, даже фокусы, кажется солидным и обдуманным. Семин выглядит острее и современнее, и, несмотря на обветренное лицо с резкими, рублеными чертами, в нем чувствуется интеллигент. Зотов одет дорого, добротно: драповое пальто, сшитое, безусловно, у хорошего портного, серая шляпа, белая рубашка, строгий галстук. На Семине легкая нейлоновая куртка, из-под которой виден мягкий свитер, на ногах грубые ботинки, волосы вроде бы не причесаны, но Марина знает, как трудно держать волосы в обдуманном беспорядке.

На противоположной стороне у окна актер разговаривал с Виктором, который стоял, засунув руки в карманы брюк, и, набычившись, смотрел на Миронова, который что-то быстро говорил и то и дело поглядывал на Марину и ее спутников. Актер поймал взгляд Марины, заулыбался и помахал рукой, похлопал Виктора по плечу и пошел, пританцовывая и смешно размахивая длинными руками, к выходу. У дверей он задержался, как бы что-то обдумывая, повернулся и спросил:

– Слышали новость?

– Смешная? – спросил Семин.

– Не очень. – Актер сложил кончики пальцев в щепотку. – У администратора пансионата сперли тридцать тысяч.

– Не тридцать, а двенадцать, – сказал Семин. – Я уже слышал об этом. Милиция приезжала. Бред, но интересно.

– Возможно, и двенадцать, – послушно закивал Миронов и, оправдываясь, добавил: – Скорее всего двенадцать, тридцать уж больно много.

– Двенадцать тысяч точно, администратор получил наследство, – сказал Семин.

– Ну и дурак, надо было держать в сберкассе. Верно? – Актер тронул Зотова за рукав.

– Не знаю, – ответил тот и отстранился. – Я иду играть в шахматы. Говорят, что слепой профессор – прекрасный шахматист.

– Слепой – и шахматы? – удивился актер. Посмотрел на Марину и, как бы оправдываясь, сказал: – Деньги, может, найдут?

– Наша милиция найдет. Смешно… – Семин махнул рукой и пошел к выходу.

Глава 4
Преступник

– Советский суд ставит перед собой широкую задачу: наказание и исправление не только виновного, но и воспитание других людей, в той или иной мере сопричастных с судопроизводством и судебным разбирательством.

Прокурор смотрит на председателя и продолжает:

– В последнее время в нашей практике наблюдается, на мой взгляд, неправильная и даже опасная тенденция. Обнаружив преступление, мы начинам искать причины правонарушения не столько в самом субъекте, сколько в его окружении. Родители, школа, комсомол, коллектив сотрудников, на мой взгляд, превратились в соучастников преступления.

Дежурной фразы: «а где были…», «на что смотрели…», «почему не остановили…», как правило, оказывается достаточно, чтобы зачастую абсолютно порядочные люди опустили головы и безропотно подставили эти головы под руку закона либо общественного мнения… Прошу понять меня правильно: я, как каждый советский человек, за коллектив, за коллективную заботу и ответственность за любого из его членов. У нас очень любят повторять: «Каждое сомнение толкуется в пользу подсудимого». Прекрасный принцип! Только почему о нем, так же как о презумпции невиновности, вспоминают только в связи с личностью и никогда в связи с коллективом? Окружение преступника виновато всегда безоговорочно, и вина его не требует доказательств. Такое положение является грубейшим нарушением социалистической законности, лазейкой для людей нечистоплотных и ведет к самым пагубным последствиям.

Делая подобное отступление, я преследую конкретную цель: если в формировании подсудимого как преступника виноват кто-либо из его окружения, то вина последнего должна быть доказана так же скрупулезно, как я, представитель обвинения, доказываю вину подсудимого.

Балясин достал из стола книгу регистрации отдыхающих и стал перелистывать. Он пытался вспомнить фамилию слепого из седьмого номера, но с момента исчезновения денег старый администратор ни на чем не мог сосредоточиться. Он чувствовал себя изолированным от окружающих, словно его сунули в грязную банку из темного стекла и толстые стенки плохо пропускали звук и свет, берегли его покой и одиночество.

– Что вы копаетесь, Владимир Иванович! – нетерпеливо сказал лейтенант. – Две минуты назад вы называли его фамилию. Фирсов, кажется.

– Да, да, – пробормотал Балясин и негнущимися пальцами перевернул сразу несколько страниц.

С потерей денег Балясин смирился сразу. Не было всю жизнь, видно, и не суждено. Видно, в долгу он, Балясин, у бога, и доля ему другая отрезана. Он поправил шарф, закрыл книгу и стал слепо смотреть в окно.

– Владимир Иванович, – возмутился лейтенант, – между прочим, я ваши деньги ищу, а не свои. Вы не сказали, что у вас пропал жилец, – он взял книгу и стал быстро листать, – теперь не можете найти его в книге.

К ним подошел Зотов, повесил на доску ключ от номера и, вежливо кивнув лейтенанту, обратился к Балясину:

– Добрый день, Владимир Иванович! Как ваше здоровье?

Балясин поежился и отвернулся. – Несчастье у человека, – сказал лейтенант. – У вас здесь слепой жил, его фамилия Фирсов?

– Фамилии не знаю, – ответил Зотов и показал в коридор, – он живет в седьмом номере, первый этаж.

Лейтенант взял с доски ключ от седьмого номера, сунул книгу под мышку и деловито сказал:

– Возьмите себя в руки, Владимир Иванович. Пригласите горничную, идем осмотрим номер.

Осмотрев комнату, лейтенант сел в кресле у балкона, взглянул на молчаливо сидевших Балясина и горничную и постарался сопоставить факты.

Под подушкой жильца лежало расписание движения пригородных поездов Московско-Савеловской железной дороги. В уборной горел свет. Во вчерашней газете «Правда», которая лежала на тумбочке, чернилами были обведены две буквы. Вывод можно сделать один: Фирсов не был слепым.

Лейтенант открыл книгу, которую все еще держал в руках, нашел нужную страницу и прочитал:

– Фирсов Николай Николаевич, преподаватель философии МГУ.

– Очень приятный мужчина. Тихий, – сказала горничная и, поджав губы, вызывающе посмотрела на лейтенанта. Осмотр комнаты ее жильца она расценивала как милицейское самоуправство.

– Будешь тихим, коли слепой, – миролюбиво ответил лейтенант. Он положил справочник под подушку, газету на тумбочку, запер номер и сунул ключ в карман.

– В номер не входить и никого не впускать.

Балясин ничего не ответил и, шаркая, пошел в свою комнату, горничная, возмущенно пробормотав: «Подумаешь!» – побежала в подсобные помещения.

Виктор Балясин зашел в кафе, заказал сациви, сто пятьдесят коньяку, минеральную воду и лимон. Два с половиной года назад он сидел за этим же столом с любимой девушкой, они только что подали заявление в загс, убитые своей смелостью, молчали и испуганно поглядывали друг на друга. Когда они уже собрались уходить, произошла история, из-за которой Виктор потерял невесту и два с половиной года и приобрел только судимость.

Началось все с того, что в кафе пришел бывший приятель Виктора – Славка Кулик, который с давних времен был должен ему двадцать пять рублей. Виктор уже забыл про этот долг, но тогда вспомнил, так как им с Валентиной деньги были нужны позарез. Виктор молча следил за Куликом, который, вихляясь, прошелся между столиками, поздоровался с официанткой и, не заметив Виктора, уселся за соседний стол. Виктор знал – спрашивать у Кулика деньги совершенно бессмысленно: даже если деньги у него есть, все равно не отдаст. Пока Виктор обдумывал, что бы ему предпринять, Кулик снял пиджак и повесил на спинку стула. В это время его окликнули, и он пошел через зал к какой-то развеселой компании. Виктор повернулся и запустил руку в карман оставленного Куликом пиджака. Валентина тихо охнула. Виктор приложил палец к губам и вытащил из пиджака пачку денег. Он хотел взять четвертак и положить остальные обратно, но молоденькая официантка схватила его за руку и истерически закричала. Через пятнадцать минут он уже сидел в милиции.

Кулик долг отрицал. На следствии и в суде Виктору не поверили. Дальше все было серо и буднично. От Валентины он не получил ни одного письма, а от отца и не ждал.

Виктор оглядел кафе, равнодушно проводил взглядом розовощекую официантку, которая в тот памятный день схватила его за руку, а потом испуганно давала показания на следствии и в суде, и выпил первую рюмку. За последний год ему десятки раз снилось, как он будет сидеть за этим столиком. Он сидит и пьет коньяк, спокойный, будто ничего и не было, ни счастливой Валентины с испуганными, восторженными глазами, ни близорукого усталого судьи. Не было вечно простуженного, охрипшего конвоира, нар у окна с прокисшим от пота одеялом и твердой, плоской подушкой. Вообще ничего не было, два года корова языком слизнула.

Розовощекая официантка бегала от стола к столу, а Виктор никак не мог вспомнить, как ее зовут. Видимо, она заметила его взгляд, так как несколько раз покосилась в его сторону, неожиданно опустила поднос на стол, судорожно вытянулась и прижала ладонь к губам. Виктор привстал, кивнул и, вспомнив ее имя, громко сказал:

– Добрый день, Ася.

Ася не ответила, оставила поднос и убежала на кухню.

– Дуреха, – пробормотал Виктор, выпил еще рюмку коньяку и закурил.

Радости он почему-то не ощущал, быстро допил коньяк, вынул деньги и стал нетерпеливо поджидать официантку. Когда она наконец появилась и, стараясь не смотреть на Виктора, вздрагивающей рукой положила на стол счет, он быстро сказал:

– Передай Асе, что не сержусь я. Случайно зашел. Привет. – Он выхватил из рук гардеробщика плащ и выскочил на улицу.

Улица хлюпала жидким, коричневым от песка снегом. Двери магазина с шумом всасывали веселый и озабоченный людской поток, выбрасывали покупателей обратно изрядно помятыми и несколько растерянными. В предпраздничном ажиотаже – до октябрьского юбилея оставалось пять дней – люди были щедры до безрассудства. Виктора толкнула вылетевшая из магазина молодая пара. Парень держал над головой несколько свертков, а девушка, открывая на ходу картонную коробку, быстро говорила:

– Лешка, это безумие. Зачем мне сейчас летние туфли?

– Летом купишь, держи карман шире! – ответил парень и беззаботно улыбнулся.

Виктор перешагнул через несколько огромных сумок, которые, словно линейные корабли, грозно ощерились разнокалиберными горлышками бутылок. Два парня с тяжелыми, как у грузчиков, руками обреченно смотрели на озадаченную девушку, которая огрызком карандаша черкала в мятой бумажке и беззвучно шевелила губами. Виктор подмигнул одному из парней и быстро вскочил в остановившееся рядом такси.

– Ну и дает Москва, – сказал он шоферу и захлопнул дверцу.

Шофер согласно кивнул, крутанул ручку счетчика и вопросительно посмотрел на Виктора.

– Клязьминское водохранилище, там подскажу точнее.

Виктор закурил, расстегнул плащ, снял кашне, посмотрел на улицу и увидел Зотова. Он шел, заложив руки за спину, опустив лобастую голову, и то ли разговаривал сам с собой, то ли напевал. Плотный поток прохожих, казалось, нимало не занимал и не беспокоил доктора и обтекал его, не задевая.

– Подожди, друг, – остановил Виктор водителя, – может, прихватим еще пассажира. – Он открыл дверцу и собрался окликнуть Зотова, но чья-то рука легла ему на локоть.

– Ты в пансионат? – Рядом стоял Семин. – Подвезешь?

– Садитесь, – ответил Виктор.

– Михаил Алексеевич не поедет, у него еще дела в городе, – сказал Семин и сел на заднее сиденье.

Виктор повернулся к Семину и сквозь заднее стекло увидел, что Зотов смотрит им вслед и старается остановить какую-нибудь машину.

– Знакомого увидел? – спросил Семин и протянул пачку сигарет.

– Дивчину, – сам не зная почему, соврал Виктор, – а может, и не она.

– Изменилась Москва? Тебя сколько не было? – Семин щелкнул зажигалкой, и они прикурили.

– Два года. – Виктор сел боком. – Москва ничего, шумит. Вы Сергея Ивановича давно знаете?

– Конопатого? – удивился Семин. – Три дня. Ты же сам с ним знаком.

– Я? – Виктор помял нераскурившуюся сигарету. – Ошибаетесь, уважаемый.

Семин рассмеялся и не ответил. Виктор подумал, что попутчик ведет себя непонятно. Почему он не пригласил в машину Зотова? Неожиданно Виктор вспомнил отца, его тонкую жилистую шею, вечно склоненную голову, худые зябкие плечи, стало муторно и тоскливо. Он тихо выругался.

– Что говоришь? – спросил Семин.

– За мостом второй поворот направо, – сказал Виктор водителю и длинно вздохнул.

Рабская натура отца, преклонение и страх перед семьей, его вечное самоуничижение доводили Виктора до бешенства. Виктор не помнил, чтобы отец поднял голову, он всегда смотрел вниз или в сторону, почти никогда не смеялся и походил на человека, который, надрываясь, тащит непосильную ношу.

– Здесь, что ли? – спросил шофер и остановил машину у чугунных ворот.

– Здесь, – ответил за Виктора Семин, расплатился и, ничего не сказав, бегом пересек парк и скрылся в здании.

На следующий день Зотов проснулся рано. Не спалось. Вчерашняя поездка в Москву доказала, что дела складываются не лучшим образом. Ясно, что Семин следил за ним. Разгадал или проверяет? Видимо, где-то допустил ошибку. А необходимо, чтобы ход со слепым прошел. Необходимо, чтобы прошел. В этом, и только в этом путь к победе. Все должно быть тонко, без нажима, как естественный ход событий. Преступник из газет узнал о получении наследства. Прикинулся слепым. Похитил деньги и скрылся. Уголовный розыск должен пойти по этой версии. Другого пути у него нет. Если после кражи денег в пансионате пропадает человек, да еще выясняется, что такого в Москве не существует, то должны искать этого человека. Проживающие в пансионате должны быть вне подозрения.

Встретился с классным профессионалом? Да или нет? Может быть, чудится, может, мнительность? Нервы, излишняя подозрительность?

Зотов побрился, постоял минуту под душем, плеснул в ладонь одеколон, вытер лицо и шею, надел свежую рубашку и стал перед зеркалом завязывать галстук. Справившись с этой задачей, он провел ладонью по щеке, еще раз поправил воротничок рубашки и вдруг вспомнил, как в шестнадцать лет, отправляясь на свидание, встретил свою любовь с молодым человеком в белоснежной рубашке и галстуке. Тогда он гордо прошел мимо, вернулся домой и долго разглядывал свою застиранную тенниску, сатиновые новые шаровары и кеды на босу ногу.

Он прошелся по комнате, убрал тренировочный костюм, сложил газеты, вынул из-под подушки пистолет и положил его во внутренний карман пиджака. Потом несколько секунд он стоял и оглядывал комнату, проверяя, не забыл ли чего, и увидел на подоконнике учебник по психиатрии. Врачу с многолетним стажем не подобало читать учебник для третьего курса медицинского вуза. Он бросил учебник в чемодан и отругал себя за грубую ошибку.