Текст книги "По велению Чингисхана. Том 1. Книги первая и вторая"

Глава третья
Неожиданная весть

Мы здесь. И всегда будем. А вы?..

Откуда вы родом? Где берут начало ваши кровные корни?

Не знаете?! Не помните?!

О, бедняги, сироты несчастные без роду, без племени, забывшие свое имя, перекати-поле, не ведавшие предназначения, утратившие судьбу, бродяги заблудшие…

…Но все равно, несчастные они наши.

Легенды о древнемонгольских вождях

Чингисхан привычно не спал. В сиянии ночного светила, глядящего за край земли, Тэмучин пытался найти ответ на вопрос, преследовавший его в последнее время: где конец войны?.. Когда-то он, юнцом, думал, – одолеть бы тайчиутов, от которых бегал по всей степи, словно заяц, – и задышал бы вольно!.. Но после тайчиутов были меркиты, кэрэиты, распри между гольскими родами, а конца войне не видно, более того, кажется, она только еще начинает разворачиваться: чем больше силы твои, тем мощнее идет на тебя противник!..

Весть о новой войне принес знаменитый батыр Уй Хунан, правая рука Алагыс-Тэгина, великого Хана онгутов. Уже по гулкому, ночному лаю собак, которые нюхом чуют звание и положение человека, Тэмучин понял, что прибыл не простой вестовой. А когда караульный сообщил, что это батыр Уй Хунан со срочным посланием от Алагыс-Тэгина, Чингисхан уже знал, о чем пойдет речь. Поэтому, несмотря на ночь, он решил принять его подобающим образом: в сурте для большого сугулана, где обычно собирался военный совет. Не было у него сомнений и в том, что созвать своих ближайших тойонов ему придется этой же ночью.

Уй Хунан был уже немолод, толст, с седеющими волосами и очень зорким взглядом округлых глаз.

– Слушаю тебя, великий батыр Уй Хунан, – обратился к нему Тэмучин.

– Чингисхан, меня послал к тебе Алагыс-Тэгин, восточный Хан онгутов. Алагыс-Тэгин сказал так: «Найман Тайан-Хан грозится напасть на тебя войной, унести с собой твой лук. Мне он предложил примкнуть к нему, стать его правой рукой. Но я ушел в сторону».

Чингисхан знал, что рано или поздно придется встретиться в степи с многочисленными и сильными найманами… Но не ждал, что так скоро. Видно, недооценивал он себя: если найманы собирают войска и зовут на помощь Алагыс-Хана, значит, видят, что он может стать для них угрозой.

– Хан, – продолжил Уй Хунан, – я выполнил поручение, теперь позволь мне убраться так же тихо, как пришел: путь мой должен остыть, след исчезнуть, словно не человек приезжал, а ночная птица пролетела…

– Передай Алагыс-Хану, что я в долгу перед ним! Добро его сам всю жизнь помнить буду и детям своим накажу!.. Благодарю и тебя, батыр Уй Хунан, за твою великую услугу, отодвигающую беду… Не прими за расплату, а прими за знак признания доблести твоей подарки от меня…

Одарил Тэмучин Уй Хунана щедро, дал сопровождающего в дорогу и добрых коней, чтобы, пересаживаясь с одного на другого, можно было день и ночь скакать без передышки.

* * *

Совет той же ночью созвать не удалось. За тойонами были разосланы мальчишки-порученцы, но мало кого они застали в своих суртах: люди охотились, разъехавшись в погоне за добычей по степи. Собрались военачальники только к вечеру следующего дня, после хорошей охоты возбужденные и шумные; последним чуть ли не с песнями ввалился брат Бэлгитей, улыбаясь всем своим блестящим от пота лицом и радостно щуря мутные от араки глаза. У Тэмучина никогда не получалось быть взыскательным к нему: очень уж тот напоминал ему его дядю, славного батыра Бэлгитея, в честь которого брат и получил свое имя. Но на этот раз гнев в нем взыграл не на шутку.

– Посмотрите друг на друга… – обвел испепеляющим взором Чингисхан своих военачальников. – Кого вы видите?! Потомков великих монголов или сирое племя, готовое стать дичью для настоящих охотников?!

Тойоны разом притихли. Тэмучин прошелся из стороны в сторону и заговорил, сменив тон:

– Высокие божества – свидетели, что мы никогда не желали чужой крови, не искали ссор и раздоров, не наносили первыми ран. Но зависть, корысть, властолюбие не оставляют врагов наших, желающих сделать нас рабами!.. На этот раз войну нам готовят найманы!..

Единодушный вздох удивления и оцепенения послышался в ответ, и настала гнетущая тишина. Шаги Хана нарушили ее, словно стук сердца в обмеревшем теле.

– Время они выбрали неподходящее, – проговорил сдержанный Мухулай, – снег рыхлеет, оседает, а зелень еще не проклюнулась…

– Только охота хорошая пошла! – досадливо махнул горячий Хорчу, будто только в том беда и состояла, что нарушена охота.

– Лошади еще мясо не нагуляли, как на таких воевать?! – озадачился молодой, но знающий себе цену Аччыгый.

– У найманов – тоже не нагуляли. Тут мы равны… – ответил ему Хорчу.

– Равны, да не очень, – осанисто поднял голову Джэлмэ. – Найманы – народ древний, с громкой славой и несметными богатствами. Еще во времена Инанчи-Билгэ-Хана, отца Тайан-Хана, все роды почитали их как старших братьев, искали у них защиты, справедливости… Вокруг них соберутся множество мелких родов, примкнут к ним и побежденные нами. Каждому из нас придется драться с шестерыми. Нам нельзя быть неповоротливыми!

– Добавь к этому, – согласился Хорчу, – что с ними сам Джамуха!

– Воевать сейчас с найманами – это добровольно лечь на стрелы, – заключил Мухулай.

– И что ты предлагаешь?! – возмутился Аччыгый. – Сдаться без боя, что ли?!

– Зачем? Нужно закружить их по степи, увести в свои земли, хорошо нам знакомые, дождаться лета и начать бить их разрозненные отряды, – развивал тактическую мысль Мухулай.

– Погоди, догор, – захлопал глазами Бэлгитей, – чего-то я не пойму… Вы что, собрались на наши пастбища, в наши станы, к нашим семьям привести найманов?! В свое гнездо орла?! Да вы что?! Налететь на них немедля, пока они собираются, да и делу конец! Они же уверены, что мы будем сидеть и дрожать здесь! А мы опередим, и на их земле им по головам-то!

Все рассмеялись. Но тут же стало ясно, что подвыпивший Бэлгитей сказал не последнюю глупость. А по тому, как посмотрел Хан на Бэлгитея, словно через него, вдаль куда-то, было понятно, что и Тэмучин услышал в словах его разумное зерно. Но Чингисхан до поры до времени старался не выказывать своего отношения к чему-либо, тем более во время общих обсуждений.

Бэлгитей из обороны развернул мысли тойонов в сторону нападения.

– Сердце мое с Бэлгитеем! – первым поддержал его Аччыгый.

– В самом деле, если мы победим найманов на нашей земле, то ничего, кроме походного снаряжения, нам не достанется! – возмутился Хорчу. – А если мы одолеем этих богатеев на их земле – мы же такими станем богатыми! – схватился за голову и вытаращил глаза.

Тойоны дружно расхохотались.

– Вот молодец! – воскликнул Джэлмэ. – Война еще не началась, а он уже добычу считает!

Тэмучин проговорил вдруг серьезно:

– Каждый монгол достоин того, чтобы быть Ханом в средe другого народа.

Простые слова Чингисхана странным образом тронули души его тойонов, они вновь затихли, устремив на своего вождя вдохновенностью наполненные взгляды.

– Преимущество найманов очевидно, – продолжил после паузы Тэмучин. – А в чем наши выигрышные стороны?

– Скорость, – сказал Джэлмэ, – большая часть их войска – пешие, они не смогут за день пройти более чем два кеса в день…

– Конники их тоже медлительны, – добавил Хорчу, – они не меняют лошадей в пути и перед боем.

– Наши луки бьют за пятьсот шагов! – заметил Аччыгый. – Таких луков нет ни у кого! Наши передние луки пробивают любые доспехи, а задние легки – наши женщины стреляют из них не хуже мужчин!

– Я говорил о том, что нам лучше увести найманов в глубь наших, хорошо знакомых нам земель, и там закружить, размотать, растерзать их войско, заставить потерять цельность: ведь большое количество – это еще и обуза! – подал голос Мухулай. – Но так же можно действовать и при нападении: бить, собравшись в кулак, в отдельные, наиболее слабые, места их войска и, не ввязываясь в большую драку, мгновенно рассыпаться по степи.

– А к тому времени, – взахлеб подхватил Джэлмэ, – когда к месту нашей атаки найманы подтянут пополнение, мы должны уже собраться и нанести удар там, где нас не ждут!

Порешили: самое важное в подготовке к войне – кони и луки. На каждого воина должно быть по три лошади, луки нужны тяжелые и легкие, причем особое внимание важно уделить подготовке хорчу– лучников, умеющих пользоваться силой и направлением ветра.

– С утра завтра людей не тревожьте, – сказал на прощание Тэмучин, – пусть день поохотятся вволю, а к вечеру соберите своих тойонов. Нужно уплотнить ряды мегенов, сюнов, арбанов.

…Третью ночь дуновение войны волновало степь. Наедине с мертвящим сиянием полной луны, в ясном зове предначертанной ему судьбы, Тэмучин отвечал на свой вопрос: «Конец войне для него там, где конец мира…» И вздыхая, обреченно, с умилением и любовью думал о великой своей защитнице и советнице – о матери, его родившей.

Глава четвертая
Ожулун, дочь племени олхонутов

§ 60. От Оэлун-учжины родилось у Есугай-Баатура четверо сыновей: Темучжин. Хасар, Хачиун и Темуге. Родилась и одна дочь, по имени Темулун. Когда Темучжину было девять лет, то Чжочи-Хасару в это время было семь лет, Хачиун-Эльчию – пять лет, Темуге-Отчигин был по третьему году, а Темулун – еще в люльке.

Сокровенное сказание монголов. 1240 г.

Отец Ожулун Хордойон-батыр был одним из самых уважаемых людей среди олхонутов. Правда, почетную прибавку к имени «батыр» ему никто не присваивал, ибо не было у олхонутов Хана, который раздавал бы чины и почести. Племя это не имело и настоящего войска. Олхонуты никогда не жили вместе, оградившись на отвоеванной земле от других народов; они жили порознь, рассыпавшись между иными родами-племенами по всей Великой степи. Стоило боевитым и своенравным родам начать тяготиться соседством с олхонутами, последние тотчас перекочевывали, уходили и даже убегали. Когда на их пути попадались коварные люди, творившие по отношению к ним черные дела, обманывавшие, грабившие, они никогда не преследовали таковых. Что толку усугублять вражду, если не имеешь сил объединить всю степь?

Во все века люди пытались не объединить, а разделить эту широкую, казалось, бескрайнюю степь, обильно поливая землю собственной кровью. Что касается олхонутов, то для них опасность всегда грозила не со стороны великих, многочисленных народов, но шла от племен, подобных себе, таких же перекати-поле. Впрочем, не только человеческая алчность гнала олхонутов по белу свету, им приходилось кочевать в поисках лучших пастбищ, жизнь равнинных степняков менялась, будто стремительное течение горной реки.

Ожулун была еще совсем девчонкой, когда мужчины стали невольно засматриваться на ее стройный стан, а старцы улыбаться и кивать с таким удовольствием, будто пред очи им являлась их далекая горячая юность. Только великий скакун, равных которому, по признанию старцев, не было столетие, мог сравниться с обожанием, поклонением всего рода, выпавшим на долю прекрасной Ожулун.

Когда Ожулун достигла возраста, уважаемые люди племени собрались вокруг отца ее, Хордойона-батыра, понимая, что настала пора породниться с самыми знатными и могущественными: всё хорошо обдумав и посовещавшись, с выгодой для всего рода приняли решение сосватать красавицу за Еке-Чилэди – младшего брата одного из самых достопочтенных меркитов Тохтоо-Бэки. Вопрос скоро был решен: стоило Еке-Чилэди раз взглянуть на Ожулун – знатнейший из могущественных меркитов Тохтоо-Бэки прибыл с ужином сватовства к отцу ее, отдавая поклон всему роду олхонутов.

Большой свадебный пир раскинулся на высоком берегу реки. Великие роды не погнушались мелкими племенами, приветив на празднестве всех в округе. Знатное угощение должно было показать, что теперь олхонуты не по зубам, не чета тем, кто по отношению к ним таил корыстные цели, всяким там малым племенам «перекати-поле»; теперь их берет под свое крыло великое племя меркитов!

Странно, хоть и была на том пиру Ожулун, словно во сне, но знала: все это, уготовленное ей как испытание, временно, настоящее впереди, – главное, настолько огромное, что может раздавить… И тогда уже ее влекло, манило и заставляло волноваться, содрогаться тревожно это неведомое будущее, наполнять покоем веры в свое предназначение, в высокую судьбу Айыы, ведущую по уготовленному пути, рыдай не рыдай.

С замужеством Ожулун стала воспринимать свое прошлое, словно сквозь марево. Отец, мать, братья и сестры, их жизнь в вечных заботах и нуждах были никак не сопоставимы с новой жизнью, наполненной богатством и достоинством. Зато все явственнее, будто это и было подлинной жизнью, стал приходить на ум сон, который привиделся ей лет в десять.

…Вдруг наполнилась степь таким светом, что стало больно глазам. И словно из этого сияния появилась, на диво, красивая, необыкновенно статная, удивительно нарядная женщина. Она плавно, зовуще протянула руку, и маленькая Ожулун, замерев от неизъяснимой радости, подала ей навстречу свою ручонку. Прекрасная женщина повела Ожулун за собой – а под ногами оказалось песок не песок, снег не снег, что-то зыбкое, колыхающееся, будто клубы тумана, так что при каждом шаге обмирала душа… Впереди, сквозь слепящее сияние, Ожулун увидела высокого, белого как лунь старика, который вел навстречу мальчика ее лет… Они приблизились, старик мягкой-мягкой ладонью ласково провел по волосам Ожулун, тепло посмотрел на мальчика, а потом соединил их руки. Не то от света, не то от смущения она не могла глядеть в лицо мальчику, замечала лишь, что он совершенно не похож ни на кого из тех, кого видела она до сих пор в степи: в глазах его отражалось небо, а волосы отливали солнцем… В эти мгновения все ее существо словно перелилось, стало единым целым с его нежной и крепкой ладонью. Старик что-то говорил, шевелилась белая его борода, но одно слово ясно осталось в памяти Ожулун: «Благословляю!»

Проснувшись, она вдруг зарыдала в голос, потому что не хотела, не хотела уходить из этого сна, не хотела понимать, что это только сон!.. Мать взяла ее на руки, как маленькую, качала, гладила, что-то ласково приговаривая. Поднялась и бабушка, развела среди ночи огонь, заварила травы и стала бормотать заклинания. «Может, злые духи проникли в нее, растравили душу ребенка?» – забеспокоился дедушка.

А бабушка, напоив своим отваром, попросила рассказать сон. И выслушав, она изрекла в задумчивости: «Никому больше не рассказывай свой сон. И как бы ни крутила тебя в будущем жизнь, как бы ни было сложно, никогда не иди наперекор судьбе. Высокая Айыы, Всемогущие боги, если ты сама не сойдешь с уготованной для тебя дороги, всегда будут охранять тебя…»

По весне меркиты, не считаясь со многими переходами и водными переправами, решили увезти новую невестку в свои обетованные земли. Боги были благосклонны и наделили природу той поры ярчайшим благоуханием!

Путников не встречал степной пронзительный ветер, не поджидали весенние похолодания; стада оленей и сайгаков кружили рядом, становясь легкой добычей, стаи гусей и уток летели тучами… В изобилии и благолепии природы можно было без опаски идти по земле любого рода иль племени: никто не хотел потерять предрасположенность богов!..

До середины пути Ожулун провожали мать с отцом, младший брат и дяди по отцу, там простились, и они пошли обратно. А меркиты решили остановиться для отдыха на высоком яру реки Онон. Чилэди с тремя нукерами отправились искать брод. Служанки и молодой караульный занялась приготовлением пищи, а Ожулун пошла прогуляться берегу.

Ожулун выросла на берегу великого озера, а потому дыхание водных просторов наполняло ее грудь радостью и силой. Красота, сочность жизни ощущались в каждом проявлении ее! Как интересно было наблюдать за резвящимися на залитом половодьем лугу стаями перелетных птиц! А сколь прекрасна степь, как бы на глазах покрывшаяся зеленым ковром, расцвеченным чудесными цветами!.. Даже трудно представить, что уже через какой-то месяц эта дивная степь станет бурой, от жары и зноя будет трудно дышать, и все живое словно бы вымрет.

А вот бы узнать, куда улетают эти прекрасные, разные птицы? Что за удивительные земли, озера и реки их ждут, если они поднимают и уводят туда свои выводки каждый год? И почему возвращаются вновь?..

Ожулун, сняв кожаные сапожки, шла по кромке воды, когда из-за молодых порослей камыша с громким хлопаньем крыльев поднялась стая лебедей. Лебеди, выстраиваясь косяком, пролетали очень низко, так что Ожулун видела их круглые глаза, красные лапки. Вдруг птица, летевшая первой, вздрогнула, издала гортанный, какой-то совершенно человеческий крик и камнем понеслась вниз. Следом из камышиных зарослей взметнулась вторая стрела, не задев птиц, с высоты она впилась в подножие ствола засохшей ивы. Ожулун выдернула из дерева стрелу, наконечник и оперение которой были невиданной формы и изящества.

Камыши зашевелились, захлюпала вода под чьей-то поступью… Ожулун спряталась за дерево. Снизу на берег в несколько прыжков поднялся парень. Был он в высоких торбазах, чтобы бродить по воде, на плече висел небольшой лук, за спиной колчан, полный стрел с дивным опереньем, а на золоченом поясе жарко отсвечивали на солнце украшенные драгоценностями ножны с рукоятью ножа, тут же висело огниво.

А разглядев лицо парня, Ожулун едва удержалась на ногах: был он, действительно, наружности весьма редкой в степи. Светлые золотистые волосы вились тугими кольцами, на белом лице играл румянец, глаза отливали небесной голубизной…

Наваждение или явь, но это был тот самый мальчик, которого видела она во сне десятилетней девочкой, только, как и она, повзрослевший…

Парень поднял убитого лебедя, громко хохотнул и подпрыгнул, как маленький, выдернул стрелу, вложил в колчан, стал искать глазами вторую стрелу… И увидел ее, прячущуюся за ивой… Ожулун вышла из-за дерева, держа в руке его стрелу:

– Ты чуть не убил меня.

Парень смотрел на Ожулун, изумленно ширя свои и без того огромные светлые глаза, будто и она ему казалась наваждением.

– Я… – молвил он наконец, – я стрелял в поднимающихся в небо лебедей, а стрела, как в сказке, привела к царевне-лебедь.

– Ты промахнулся, а я подобрала твою стрелу.

Она протянула ему стрелу и пошла прочь.

– Подожди!.. – воскликнул он. – Поверь, я не встречал девушки краше тебя, откуда ты, кто ты?

– Какая же я девушка, разве не видишь?! – Ожулун тряхнула двумя косами – знаком замужней женщины.

– Я вижу. Но почему я тебя здесь встретил, если не привели тебя сюда боги?

И опять покачнулась Ожулун, услышав то, что давно ждала.

– А ты кто таков? Степной разбойник? Или, может, вор?

– Я военачальник. Зовут меня Джэсэгэй, а звание мое – батыр. – Парень чуть улыбнулся.

– Как же, такой молодой, ты смог получить столь высокий чин?

– После весенней войны мне присвоил его Амбагай-хаган.

– Ну, раз ты такой большой тойон, наверняка имеешь несколько жен?

– Нет, матери пока только ведут переговоры.

– А ты тем временем хочешь погнаться за замужней женщиной?

– Жен выбирают матери, таков закон, а тебя я полюбил с первого взгляда.

Ожулун отвернулась, чтобы скрыть жар, подхлынувший к лицу.

– Скажи свое имя!

– Ожулун…

– Ожулун?! Как странно… Будто я уже слышал его, будто я знал его с малых лет!..

– И мне кажется, что я тебя знаю, – проговорила Ожулун, – я тебя видела во сне, в детстве.

Джэсэгэй приблизился, смотрел в глаза, словно хотел в них раствориться, но не касался ее. Она слышала его дыхание, чувствовала тепло, и как тогда, в детском сне, ей начинало казаться, будто она переливается, перетекает в этого необыкновенного юношу…

– Прощай. – Ожулун стремительно зашагала прочь.

– Ожулун! Я найду тебя! Отвоюю у любого племени или народа! – прокричал он. – Скажи только «да»!!!

– Да… – услышала она с недоумением свой голос и бросилась бежать.

Под чанами уже горел огонь, издали вкусно потягивало готовящейся пищей. Слуги в предобеденной суете, похоже, даже и не заметили, что она отлучалась. Чилэди с людьми еще не вернулись.

«Да не сон ли это был вновь?.. – начинала сомневаться в случившемся на берегу Ожулун. – Как же я, замужняя женщина, могла так разговаривать с первым встречным?! Но ведь он же не первый встречный – он тот, кого еще в детстве нагадала судьба!.. А судьбе нельзя перечить, говорила бабушка!.. Что будет? Что ждет меня? Что нас ждет?! Нет, нет, что со мной, нельзя так, я же замужняя женщина!..»

Ожулун, словно в забытьи, сидела перед огнем, языки которого напоминали золотые кудри встреченного на берегу парня, уголья вспыхивали его глазами, такими родными, давно-давно знакомыми…

– Переночуем здесь, – ударом кнута врезался в ее грезы голос, она вздрогнула, хотя и не сразу поняла, что это был голос мужа.

Чилэди спрыгнул с коня, передал поводья своему человеку.

– Брод мы нашли, но очень далеко, а коням надо передохнуть, – присел он, улыбаясь, напротив Ожулун, сомкнул в своих ладонях ее руки. – Отправимся с утра пораньше.

Его дочерна смуглое лицо блестело от пота. В сознании Ожулун мелькнула картина предстоящей ночи, сердце стиснуло от ужаса, но что самое страшное – ей показалось это грехом неверности перед тем, которого она против воли своей называла в мыслях суженым!..

– Нет! – вспыхнула Ожулун. – Давай отправимся сейчас! Или переправимся на другой берег вплавь и там заночуем?!

– Что с тобой? Ты чего-то боишься?! Тебя кто-то напугал?! Тут был кто-то?! – обратился он к старому слуге Нахаю.

– Кому тут взяться… – развел руками Нахай. – В это время людей бояться не стоит.

– Дичи полно, – поддержала мужа старуха Маргаа, – от сытости даже хищник обретает добрый нрав.

– Так что с тобой? Почему тебе не нравится здесь? – Чилэди вновь посмотрел на Ожулун.

– Нет-нет, – отвела она взгляд, – нравится. Просто почему-то захотелось на тот берег…

– Ладно, – по-отечески улыбнулся муж. – Пообедаем и отправимся в путь. Еще не поздно. Переправимся и переночуем на том берегу.

У Ожулун не то в глазах потемнело, не то она их просто закрыла от стыда: лучше бы Чилэди не был так заботлив…

– Не искупать бы невестку, – улыбнулась Маргаа. – Ей продолжать великий род, а вода еще холодная…

– Я с людьми отправлюсь вперед: одни подготовят переправу, а другие переправятся на тот берег и начнут разводить костры, чтобы к прибытию молодых все было готово. Но прежде надо накормить людей.

Челядь, как условились, двинулась сразу после обеда. Ожулун провожала их взглядом в непрекращающейся тревоге. Но уже скоро на противоположной стороне реки, вдали, заполыхали огни. Она успокоилась.

Чилэди тем временем сам запряг лошадь, усадил, легко приподняв, жену на арбу. Сел верхом на своего скакуна, а поводья упряжи привязал к седлу. Ожулун прилегла на мягкое ложе из овечьих шкур и под мерное покачивание задремала.

Проснулась в страхе: из-за укрытия арбы не было видно, что происходит снаружи – земля, казалось, гудела под топотом копыт, воздух раздирали чужие воинственные кличи. Она, едва удерживая равновесие в подпрыгивающей арбе, приоткрыла завесу. Чилэди нещадно хлестал коня, устремляясь к реке. Лошадь в упряжке неслась следом, вытянувшись, как стрела. А наперерез мчались всадники! Того, который был во главе их, она не могла не узнать…

Чилэди на скаку выхватил лук и стрелу из колчана. Сердце Ожулун вздрогнуло – она испугалась, но не за Чилэди…

– Нохо! – хрипло и густо прокричал один из всадников. – Только попробуй выстрелить, безмозглый меркит. Выпустишь одну стрелу, получишь семь!

Чилэди взревел, как зверь, и натянул тетиву: он был настоящим воином.

– Не надо! Не надо, Чилэди! – вырвалось из груди Ожулун. – Видишь, сколько их. Что ты можешь сделать один?! Не губи свою жизнь! Не губи ее из-за меня!

Чилэди замер на мгновение, приподнявшись в стременах: на берег реки взметнулись из низины верховые – его люди!.. Но это была пустая надежда – вражьи всадники стояли цепочкой, отрезав путь.

– Мы не тронем ни тебя, ни твоих людей, ни твое добро, – проговорил их командир. – Мы пришли за той, которую ты везешь на арбе.

– Уйди с дороги! – вновь вскинул лук Чилэди. – Я получу семь стрел, но в тебя я успею выпустить свою!

– Я не стою твоего светлого дыхания, Чилэди, – еще раз остановил его голос жены. – Девушку, подобную мне, гораздо лучшую, ты найдешь в каждом сурте. Если Бог не хранит наш союз, значит, у нас разная судьба. Не надо идти судьбе наперекор.

Чилэди глянул на нее в оторопи странной, как бы невидяще, потом на командира всадников, на Джэсэгэя, обмяк весь, сжался, ткнулся лицом в гриву коня, резко, то ль со стоном, то ль с криком орлиным взмахнул саблей, отсекая поводья арбы, и так, накренившись, помчался во весь опор, не разбирая пути… Конные молча расступились перед ним. Не приостановившись возле своих, Чилэди с ходу бросился в воду и пустился с конем вплавь на другой берег.

Ожулун резко сомкнула полы арбы, оставшись в полной тьме: она еще не вполне понимала, что произошло, – не могла поверить, что извечный зов высокой судьбы Айыы так внезапно изменил ее жизнь. Было удивительно: только что она была женой меркита Чилэди, и уже не его жена. А чья? Пока ничья. Что же будет? Что ждет ее? Оправдается ли до конца давнее видение, или судьба готовит ей уловку?

Полы арбы резко распахнулись, ударил свет в глаза.

– Я пришел к тебе, Ожулун.

Как и тогда, во сне, она увидела Джэсэгэя в лучах слепящего солнечного сияния: сверкала кольчуга, искрился островерхий шлем, и ниспадающие золотистые кудри казались небесными…

– Ты ждала меня?

– Да.

Теперь Джэсэгэй взял поводья упряжи, а рядом с арбой, по обе стороны, поехали, как догадывалась Ожулун, родные его братья: один совершенно юный, безусый еще, но очень плотный, крепкий парень, другой – уже немолодой.

– Эх, братишка, какую девушку мы отбили у этих меркитов! Глаз не отвести! – восторженно восклицал первый.

– Не думай, дитя, что ты попала в полымя, – утешающе говорил второй. – Ты нашла свое счастье! Мой брат Джэсэгэй – отпрыск великого рода, стать одной из его жен – честь для любой девушки! А недавно сам Амбагай-хаган присвоил ему звание батыра, достающееся только лучшим из лучших!

Она сидела в углу арбы, смотрела на реку Онон, привораживающую своим мерным течением, в голове проносились видения детства, свадебного пира, вставало перед глазами скорбное лицо Чилэди, уже такого далекого, совершенно чужого, что даже было страшно представить. А не случись все это, не явись Джэсэгэй, неужто так и прожила бы она?

Вдруг подступил комок к горлу, хлынули слезы, и она ничего не могла поделать с собой, заплакала, зарыдала в голос, со всхлипами и стоном. И, словно переживая вместе с ней, заволновалась река, тревожащая рябь пошла по водной глади.

– Посмотри, брат! – в изумлении промолвил младший, Бэлгитей. – Само небо от голоса ее закручивает вихри…

– Может, это знак? Может, пока не поздно, пока не начались другие бедствия, вернуть ее?.. – продолжил старший, Ньыкын-Тайджи.

– Нет, убай. Мне беда с ней не страшна, – повернулся к Ожулун с улыбкой Джэсэгэй. – Ожулун, милая, почему прекрасные твои глаза полны слез, почему вздрагивают в горечи твои чудные губы, о чем скорбит твой певучий голос?

Ожулун хотелось ответить, что она плачет от счастья, но стыдно было признаться в этом при всех, стыдно было за свое счастье перед далеким уже, но не забытым еще Чилэди, и вместо ответа она лишь всхлипнула громче и закрыла лицо руками.

– Тогда условимся так, – посуровел Ньыкын-Тайджи. – Пока отвези девушку в свой сурт, а мы с Бэлгитеем срочно съездим к олхонутам.

– Зачем?! Я все равно на ней женюсь – на этом оставим разговор.

– Не мели пустое! – стал вразумлять брата Ньыкын по праву старшего. – Ты что, хочешь сойтись с женщиной, будто животное, не узнав, каких она кровей, кто были ее предки?! А если род ее окажется увечным, хворым, а то и с дурной болезнью, передаваемой из поколения в поколение?! А ведь она должна стать твоей старшей женой – женой-хотун!

– Да не ослеп ли ты, брат мой? Разве белое ее лицо, ладный стан, ее движения и манеры не говорят тебе о том, что эта девушка доброго, почитаемого рода-племени?! Бэлгитей, скажи ты хоть слово!

– Что говорить! По мне, так будь она самого последнего рода – красивей девушки я не видел!

– Вижу я и понимаю все не хуже вас… – пробормотал Ньыкын-Тайджи, вздохнув. – Но надо съездить, надо переговорить с родными. Надо, чтобы все было по-людски. Если твои дети не будут знать и чтить предков матери своей, тогда не уповай и ты на высокое потомство, которое может прославлять твой род в веках! Да и сам ты, в двадцать лет получивший чин батыра, рядом с безродной женой можешь стать перекати-полем – вольным, свободным, но без родных и близких!

Вскоре послышались первые признаки человеческого жилья – лай собак, блеяние баранов, мычание коров. Взгляду Ожулун открылась просторная низина со множеством суртов, окруженных для обороны цепью арб и кибиток.

– Плачь громче, – вдруг со смехом сказал Бэлгитей, – сейчас все сбегутся посмотреть, кого это мы привезли!

И Ожулун, чуть всхлипнув, тотчас замолчала, и просветлел лик ее, будто не было слез, да и небо – о, чудо! – сразу же прояснилось, и опускающееся за станом солнце словно бы распахивало молодым свои объятия.

– Не девушку ты, брат, нашел, – зарделся в улыбке юный Бэлгитей, – а чудо!

Остановились у белого сурта в центре. Ожулун поглядывала вокруг, пряча глаза, ожидая, что действительно все сбегутся, станут рассматривать и расспрашивать, но у этого племени, видимо, были другие обычаи: люди продолжали заниматься своими делами.

– Приехали, Ожулун, – подал ей руку Джэсэгэй. – Войди в мое жилище.

Ожулун хотелось одного – быстрее скрыться с глаз людских. Но она подала неспешно руку, степенно спустилась с арбы, сдержанно улыбаясь.

Джэсэгэй, не выпуская руки, ввел ее в сурт. Следом ввалился с тяжелой ношей Бэлгитей, кажется, прихватив с собой сразу все тюки и сундуки с приданым.

Увидев брошенными посреди чужого жилища вещи, так любовно собранные ее матерью, которая где-то далеко сейчас и ничегошеньки не знает о ее судьбе, Ожулун опять разрыдалась, припав к тряпью, пахнущему родной стороной.

Джэсэгэй потоптался рядом и вышел. Тотчас вбежали две девушки, стали оглядывать Ожулун со всех сторон, щебетать.

Ожулун при них не стеснялась плакать, а наоборот, повернувшись к ним, стала искать сочувствия и понимания.

– Посмотри, Алтынай! – воскликнула одна из них с китайским говорком. – Просто диво, как она хороша!

– Да, Хайахсын, она прекрасна!

– А как стройна, какие у нее длинные косы! – восхваляя, утешала китаянка Хайахсын. – А шея просто лебединая!

– И где только брат мой разыскал такую красавицу, сравнимую только с Божьим оленем! – в тон ей говорила Алтынай.

– Ну, что ты, не надо плакать! Радоваться надо, что стала люба такому парню, как Джэсэгэй! Любая девушка почитала бы это за счастье! Только бы уговорить стариков! – искренне озабоченная, Хайахсын повернулась к Алтынай.