Текст книги "Государства Прибалтики 2.0. Четверть века «вторых республик»"

Итак, речь идет о политической и правовой оценке событий 1939–1940 гг. Ответ на этот вопрос фактически формируют две научные школы в современной исторической литературе государств Прибалтики.

Первая группа работ – это, по сути, попытка оснастить научным аппаратом политическую и идеологическую программу ключевых элит. Эти работы преобладают количественно, но постепенно утрачивают свою убедительность после 25 лет де-факто переизданий.

Работы, входящие во вторую группу, отличаясь методологическими подходами, источниковедческой базой, авторской позицией, рассматривают историю 1939–1940 гг. в контексте предшествующих и последующих событий. В этих работах используется термин «оккупация», но скорее в политическом контексте, а не правовом. Это обстоятельство, как будет указано далее, имеет принципиальное значение.

Кроме того, существует небольшое количество совместных работ, написанных историками Прибалтики и России. В этом контексте следует рассмотреть попытки создания совместных комиссий историков.

Рассмотрим исторические и политические оценки событий 1939–1940 гг., обязательные для работ первой группы. К этой группе источников следует отнести работы пропагандистского характера, являющиеся таковыми как по форме, так и по содержанию. Следует при этом отметить, что в ряде случаев они написаны профессионалами: историками, политологами и изданы (размещены) как официальные правительственные материалы[43]43
  Лаар М. Красный террор: Репрессии советских оккупационных властей в Эстонии / Пер. с эстон. С. Карм. Таллинн: Grenader, 2005. 170 с.


[Закрыть].

Рассматриваемые материалы характеризуются предельной идеологизированностью, они ориентированы на обслуживание государственного заказа, внешнеполитической линии соответствующих правительств. При этом они могут иметь масштабный научный аппарат, соответствующее оформление источников и литературы. Вместе с тем научная логика изложения, как правило, нарушена, а литература и источники если и присутствуют, то подобраны тенденциозно, отражают только одну точку зрения[44]44
  Дюков А. Р., Симиндей В. В. Государственная историческая политика Латвии: материалы к изучению. М.: Фонд «Историческая память», 2011. 210 с.


[Закрыть].

Важный момент, затрагивающий вопросы генезиса исторической политики государств Прибалтики, подчеркивает В. А. Смирнов: «Понятие “историческая политика” (Geschichtspolitik) получило распространение в Германии в 1980-х гг. в ходе “спора историков” о причинах нацизма. Историческая политика стала трактоваться не столько как политизация истории, сколько как сбережение памяти о прошлом, необходимое для политической консолидации нации»[45]45
  Смирнов В.А. Роль политических элит в формировании исторической политики в странах Прибалтики // Балтийский регион, 2015. № 2 (24). С. 79.


[Закрыть]. Однако в Прибалтике, в отличие от Германии, концепция «исторической политики» рассматривается как часть реконструкции истории под текущие политические задачи.

Главная задача историков Прибалтики – доказательство уникальности ситуации и акта агрессии. Классический подход к анализу сложнейшей проблемы, вызывающей споры нескольких поколений историков, выглядит так: «Советско-германский договор о ненападении, который историки нередко именуют “пакт о нападении”, зажег зеленый свет для Второй мировой войны», и далее: «Договор от 23 августа, как пакт войны, раздела и уничтожения, не имеет себе аналога во всей истории Европы XIX и XX столетий»[46]46
  Фелдманис И. Оккупация Латвии – исторические и международно-правовые аспекты [Электронный ресурс]. URL: https://www.mfa.gov.lv/ru/information/history/history-juridical-aspects/?print=on (дата обращения: 10.07.2014).


[Закрыть]. Поражает «скромность» профессора из Латвии. Почему только Европа, почему только двести лет? О мюнхенском сговоре профессор истории, естественно, не слышал. Интерес представляет, впрочем, не только само содержание материала, но и то, что автор – доктор исторических наук, профессор, руководитель президентской комиссии историков Латвии. Важно отметить и то, что материал размещен на сайте министерства иностранных дел Латвийской республики. По мнению профессора, «согласно Лондонской конвенции, подписанной 3 июля 1933 г. СССР, Латвией, Литвой, Эстонией и другими государствами, агрессором считается государство, которое первое объявило войну другому государству, ввело свои вооруженные силы на территорию другого государства с [объявлением] или без объявления войны. На основании этой формулировки действия СССР в июне 1940 года квалифицируются как агрессия»[47]47
  Фелдманис И. Оккупация Латвии – исторические и международно-правовые аспекты [Электронный ресурс]. URL: https://www.mfa.gov.lv/ru/information/history/history-juridical-aspects/?print=on (дата обращения: 10.07.2014).


[Закрыть]. Предположим, еще раз подчеркну предположим, что это действительно была «агрессия». Однако из этого не вытекает факта признания оккупации. Агрессия и агрессивная политика в 30-е годы была нормой, признаваемой, хотя и не одобряемой международным правом. Зададимся вопросом: высадка американских войск в Исландии без согласия Дании почему не стала признанной агрессией или аннексией? Потому, что «все животные равны, но некоторые равнее других»? Отметим также то, что войска в Прибалтику введены с согласия соответствующих правительств, а насколько оно было вынужденным – предмет для дискуссии.

В современном международном праве имеется позиция, которая включение стран Прибалтики в состав СССР в 1940 г. рассматривает не как аннексию в узком смысле слова. Подобной трактовки вопроса придерживается Черниченко С.В[48]48
  Черниченко С.В. Об «оккупации» Прибалтики и нарушении прав русскоязычного населения. URL: http://www.mid.ru/ns-pobeda.nsf/b33502c dd8144475c3256eda0037e5fc/a9693d8763f70b92c3256f00001e65f2?OpenDocu ment.


[Закрыть].[49]49
  Черниченко С. В. Теория международного права. В двух томах. – Т. 2. – М., 1999. С. 73–76.


[Закрыть] Он пишет о том, что аннексию или оккупацию можно понимать как в узком, так и в широком смыслах. Он полагает, что включение Эстонии, Литвы и Латвии в состав СССР не было аннексией в узком смысле, как акт формального присоединения одного государства к другому в результате завоевания. Это событие являлось аннексией во втором значении этого понятия, т. е. в широком смысле, как акт приобретения одним государством суверенитета над территорией другого государства в результате действий, не позволяющих выявить подлинную волю этого другого государства.

По мысли Черниченко С.В., это не противоречило действовавшему в 1940 г. международному праву, поскольку в то время еще не существовало принципа запрещения применения силы или угрозы силой против территориальной целостности и политической независимости государств. Согласие Прибалтийских государств с указанными требованиями было вынужденным, хотя никаких прямых угроз ультиматумы не содержали. Можно и нужно осуждать ультиматумы с морально-политической точки зрения, можно квалифицировать их как вмешательство во внутренние дела Прибалтийских государств, но сам по себе ввод советских войск на их территории с согласия, пусть и вынужденного, их правительств, еще не означал аннексии данных государств, поскольку он не означал перехода суверенитета над их территориями к Советскому Союзу. Как отмечает профессор Черниченко, международное право двадцатых годов опиралось на принцип «хотя по принуждению, но все же пожелал». После ввода советских войск были проведены выборы в Государственную думу – в Эстонии с нарушением конституции государства. Избранный таким образом парламент, провозгласив установление советской власти, обратился к СССР с просьбами о принятии Эстонии в его состав. Просьба была удовлетворена в начале августа 1940 г. Присутствие советских войск при проведении выборов и позднее было важнейшим внешним фактором, частично препятствовавшим свободному волеизъявлению народа Эстонии. Это, однако, не дает основания рассматривать вхождение Эстонии в состав СССР как осуществившееся в результате военной угрозы, внешнего давления, т. е. насильственным путем. Юридическое оформление такого вхождения можно рассматривать как политический процесс советизации, но не как юридический факт – «оккупацию». Даже если использовать термин «аннексия», что делают историки государств Прибалтики, адекватного фундамента для «оккупационной доктрины» не появляется. Аннексия, оформленная таким образом, не противоречила действовавшему в 1940 г. международному праву.

Принцип, запрещающий применение силы или угрозу ее применения против территориальной целостности и политической независимости государств, в то время еще не существовал. Сформировалось лишь ядро – запрещение агрессивной войны. Не был универсально признанным и принцип самоопределения народов[50]50
  Черниченко С.В. Об «оккупации» Прибалтики и нарушении прав русскоязычного населения. URL: http://www.mid.ru/ns-pobeda.nsf/b33502c dd8144475c3256eda0037e5fc/a9693d8763f70b92c3256f00001e65f2?OpenDocu ment /


[Закрыть].

Известный латвийский историк, начавший работать в эмиграции в 60-е годы прошлого века, Б. Мейсснер, отмечает: «Тезисы России [о том, что три страны присоединились к СССР по собственному желанию] напрямую противоречат действительным событиям 1939 и 1940 гг., началом которых был “пакт Гитлера – Сталина”, заключенный между нацистской Германией и СССР. “Пакт Гитлера – Сталина” фактически относится к пакту Молотова – Риббентропа или секретным протоколам, что были приложены к неагрессивному мирному договору между Советским Союзом и Германией, который был подписан 23 августа 1939 г. Результатом этого секретного соглашения стало разделение Восточной Европы на две сферы влияния, оставляя Прибалтику и Финляндию в зоне советских интересов»[51]51
  Meissner В. The Occupation of the Baltic States from a Present-Day Perspective // The Baltic States at the Historical Crossroad. Riga, 1998. P. 475.


[Закрыть]. Автор искажает официальную российскую точку зрения по этому вопросу, в которой не говорится о «собственном желании», но и, к сожалению политиков Прибалтики, нет признания факта «оккупации». Упомянув Финляндию, Б. Мейсснер, в прошлом один из наиболее известных эмигрантских историков Прибалтики, дискредитирует собственные оценки ситуации.

Если дело в советско-германских договоренностях, то нельзя не обратить внимания на то, что в Прибалтике они реализовались без малейшего сопротивления, а в Финляндии не реализовались вовсе. Видимо, дело в том, что современная историография стран Прибалтики активно продвигает тезис о невозможности сопротивления. Это не так. Российский историк М. Мельтюхов свел воедино данные о военном потенциале государств Прибалтики в 1939 г. Численность армий стран Прибалтики военного времени – 427 000 человек, 1200 орудий, 8325 пулеметов, 147 танков и 292 самолета[52]52
  Мельтюхов М. Упущенный шанс Сталина. Советский Союз и борьба за Европу. М., 2000. С. 193.


[Закрыть]. Альтернативные данные: латвийский историк-эмигрант Э. Андерсон утверждал, что страны Балтии имели «более 900 орудий, 107 танков, 410 самолетов, а в случае всеобщей мобилизации – население Финляндии в 1940 г. составляло ровно половину населения трех стран Балтии – могли выставить 600 тысяч солдат»[53]53
  Andersons E. Latvijas vēsture. Ārpolitika II 1920–1940. Stockholm, 1984. P. 211.


[Закрыть].

Добавим к этому значительный процент укрепленных границ и естественные рубежи. Военные возможности государств Прибалтики были как минимум сопоставимы с финскими.

Следует согласиться и с точкой зрения А.С. Орлова, писавшего: «…при серьезном учете обстановки того времени… становится ясно, что надежды малых стран, находящихся между такими противостоящими друг другу державами, как Германия и СССР, удержаться на позициях нейтралитета являлись не более, чем иллюзией»[54]54
  Орлов А.С. СССР и Прибалтика. 1939–1940 // История СССР. 1990 № 4. С. 46.


[Закрыть]. Об этом же пишет и Уинстон Черчилль: «Финляндия и три прибалтийских государства не знали, чего они больше страшились – германской агрессии или русского спасения»[55]55
  Черчилль У. Вторая мировая война. Ростов-на-Дону, 1997. С. 59.


[Закрыть]. Аналогичной позиции придерживается и Р. Таагепера: «Они старались сохранить нейтралитет, но страны Балтии внезапно оказались втянутыми [в конфликт между СССР и Германией] с обеих сторон»[56]56
  Taagepera R. Estonian Return to Independence. Westview press, 1993. P. 59.


[Закрыть].

Историки Прибалтики не только сознательно исключают из анализа все события, предшествовавшие 23 августа 1939 г. Уделяя огромное внимание военно-политическим приготовлениям СССР, идеологи от истории в Прибалтике начисто игнорируют то, что мировую войну развязала Германия. Читателю предлагается исходить из того, что развитие международных отношений происходило в мире и Европе исключительно на основе норм права. Естественно, при таком подходе нет московских переговоров между англо-французской делегацией и СССР в 1939 г., Мюнхена 1938 г., японской агрессии в Китае, нападения Италии на Абиссинию, гражданской войны в Испании и т. д. Интересно, что значительная часть американских историков не так категорична в данном вопросе. «Советскому Союзу было важно укрепление своего влияния в Балтии, он даже пробовал играть на два фронта: в 1939 г. в Москве были проведены переговоры с Парижем и Лондоном, а также с Берлином. Соглашения противоречили друг другу, и проведение каждого имело целью для Сталина добиться больших уступок в Балтике»[57]57
  Walter С., Clemens. Jr. Baltic Independence and Russian Empire. New York, 1991. 51 p.


[Закрыть]. Собственно говоря, а в чем специфика целей СССР? Разве Германия и Великобритания преследовали какие-то другие цели кроме собственных? Отметим, что историки Прибалтики решают следующую задачу: любой ценой доказать ответственность России за события 1939–1940 годов. «Действия СССР не оправдывает и необходимость обороны границ СССР во время Второй мировой войны – иногда этим пытаются обосновать оккупацию Эстонии в 1940 году»[58]58
  Estonia 1940–1945: Reports of the Estonian International Commission for the Investigation of Crimes Against Humanity. URL: http://www.historycommission.ee/temp/pdf/conclusions_ru.pdf (11.03.2007).


[Закрыть]. Как уже было отмечено, действия СССР в 1939 году частично не отвечали духу международного права указанного периода. Однако, с нашей точки зрения, предотвращение германской агрессии и оккупации, обеспечение безопасности Ленинграда оправдывает договор 1939 г. с военной точки зрения.

Конечно же, вопросы безопасности Ленинграда в 1939 году не интересовали деятелей народного фронта Эстонии, собравшихся в 1988 году. В резолюции I конгресса Народного фронта Эстонии о «пакте Молотова – Риббентропа» отмечено следующее: «…В ходе конгресса нашло подтверждение то обстоятельство, что заключение пакта Молотова – Риббентропа не было для СССР вынужденным ходом и не обусловливалось необходимостью обороны государства. Заключение пакта ценой отказа от традиционного геополитического сотрудничества с Англией и Францией не дало времени для передышки, как это утверждалось до сих пор; Германии же это развязало руки для начала военных действий в Европе – Второй мировой войны. Путем заключения пакта две тоталитарные великие державы договорились о ликвидации независимых государств – Финляндии, Эстонии, Литвы, Латвии и Польши – и о разделе между собой их территорий»[59]59
  Народный конгресс. Сборник материалов конгресса Народного фронта Эстонии. 1–2 октября 1988 года. Таллинн, 1989. С. 217.


[Закрыть]. Таким образом, в Эстонии за два дня, 1–2 октября 1988 года, представители общественных организаций – непонятно как и неясно кем уполномоченные люди – дали ответ на ключевые вопросы политической истории XX века. Впрочем, некоторые историки и политики, юристы Эстонии и Латвии с осторожностью пожилого минера перед отпуском продолжают обсуждать вопросы, столь лихо «закрытые» за два дня в 1988 году. Тем не менее историческая и политическая концепция государств Прибалтики официально имеет именно такую сомнительную природу.

Возвращаясь к событиям 1939-1940 гг., мы исходим из того, что свобода государства принимать меры к самосохранению была закреп лена действующей в тот момент системой международного права. Принцип «minus in majori inest» – настоящее и подлинное состояние крайней необходимости – действовал в середине ХХ века. «Определение случая состояния крайней необходимости в международном праве является делом более трудным, чем в праве внутригосударственном. Быть может, не будет неточным сказать, что в каждом случае такой вопрос является, в сущности, вопросом отнесения к той или иной категории, которые определяются нами следующим образом: а) опасность для самого существования государства (а не для отдельных интересов, хотя бы и имеющих важное значение); б) опасность, возникшая не по вине того, кто совершил действие, и, наконец, в) тяжелая и неминуемая опасность, избежать которой нельзя, не приняв крайних мер»[60]60
  Анцилотти Д. Курс международного права. М., 1961. С. 427.


[Закрыть]. При отсутствии противоправного деяния вменение вины неосновательно. Но при наличии такового к обстоятельствам, освобождающим от ответственности, традиционно относятся:

1) вина самой потерпевшей стороны;

2) состояние крайней необходимости, когда совершение тех или иных действий продиктовано угрозой жизненным интересам субъекта-деликвента.

Именно эти обстоятельства определили ситуацию 1939-1940 годов для СССР.

Нередко обстоятельства вынуждают государства прибегнуть к превентивной самообороне. Такое понятие не ново. Еще Нюрнбергский трибунал признал, что захват Германией Норвегии в 1940 году при определенных обстоятельствах можно было бы считать действиями в порядке самообороны, только самообороны превентивной (см. об этом ниже). Точно так же актом превентивной самообороны можно признать нападение Израиля на иранский реактор в 1981 году. Превентивная самооборона редко оправдывается и считается актом исключительным, но она возможна, особенно в системе международного права начала XX века.

Рассмотрим исторический контекст. После захвата Третьим рейхом Чехословакии и Клайпеды в 1939 году, подтверждая территориальные претензии к Польше, СССР становится инициатором переговоров по вопросу о коллективной защите от агрессии. Речь идет о политическом и военном союзе СССР с Англией и Францией, а также странами, которые имели гарантии западных держав или могли их получить.

Заручившись договорами о ненападении с СССР, Прибалтийские республики в 1938 году принимают законы о «нейтралитете». Но насколько действенными эти законы могли оказаться на деле?

На политических переговорах с Англией и Францией Советский Союз выразил готовность предоставить странам Прибалтики гарантии безопасности. 1 июля партнеры по переговорам согласились дать такую гарантию только в случае прямой агрессии. Но советские представители выдвинули предложение распространить гарантию и на случай «косвенной агрессии» против Прибалтийских стран. Англичане высказали свою особую точку зрения: если в случае «непрямой агрессии» государства Прибалтики сами попросят правительства великих держав гарантировать их безопасность, то такую просьбу можно будет удовлетворить; если же не попросят, их следует оставить без всяких гарантий.

В.М. Молотов от советской стороны доказывал, что без гарантирования границ прибалтийских республик любой договор окажется фикцией, и говорил о необходимости полных и безусловных англо-французских гарантий для всех без исключения пограничных с СССР европейских стран, независимо от того, просят они о таких гарантиях или нет.

Советское руководство представляло себе это новое понятие – «косвенная агрессия» – на языке международных отношений как возможный внутренний государственный переворот или поворот к политике в пользу агрессии. Западные партнеры по переговорам сразу же поняли, что скрывается за этой формулировкой, и отвергли ее. Советский полпред во Франции Я.З. Суриц 19 июля 1939 г. докладывал в Москву, что там это предложение рассматривается как попытка предоставить «нам практическую свободу действия в Балтике, и притом не только в момент реальной германской угрозы, но в любой желательный для нас момент». Еще раньше, в мае 1939 г., суть советского предложения раскрыл министр иностранных дел Эстонии К. Сельтер, назвавший его «превентивной агрессией» со стороны Советского Союза. От советских гарантий отказались и правительства Латвии и Финляндии[61]61
  Семиряга М.И. Тайны сталинской дипломатии 1939–1941. М., 1992. С. 208.


[Закрыть].

Министр иностранных дел Латвии В. Мунтерс заявил от имени всех трех прибалтийских стран, что они придерживаются «строгого нейтралитета» и не желают принять гарантий Великобритании, Франции и СССР. Фактически прибалтийские страны стремились к тому, чтобы их нейтралитет был гарантирован не только тремя державами, но и Германией, а при отсутствии гарантии со стороны Германии они боялись примыкать к англо-франко-советскому блоку.

Однако реальная ситуация не исключала прямого и косвенного германского вмешательства. Очевидно, что руководство СССР считало возможным вмешательство во внутренние дела стран Балтии в случае прогерманского государственного переворота или резкого изменения политического курса балтийских стран, поворота к политике в пользу агрессии. В условиях угрозы фашистской агрессии против Прибалтийского региона правительства Литвы, Латвии и Эстонии провозгласили политику нейтралитета своих стран. Но это вовсе не гарантировало их безопасность.

К 1939 году Германия заняла практически монопольное положение в торговле с Эстонией, Латвией, Литвой. Усилились и политические контакты государств Прибалтики с Германией. Прогерманская ориентация внешней политики была характерна для всех государств Прибалтики. В июне 1939 г. эти страны заключили с Германией договоры о ненападении; начавшееся в 1935 году сотрудничество военных Эстонии и Германии выражалось в обмене разведывательной информацией, стажировке эстонских офицеров в Германии и т. п[62]62
  От пакта Молотова – Риббентропа до договора о базах. Документы и материалы. Таллинн, 1990. С. 52.


[Закрыть].

Летом 1939 года внимание международной общественности привлекли визит в Эстонию начальника генерального штаба сухопутных войск Германии генерала Гальдера и пребывание германского военного корабля «Адмирал Хиппер» в Таллине. Информированным кругам Западной Европы стало также известно о визите в Эстонию начальника военной разведки Германии (абвера) адмирала Канариса и других офицеров германской разведки[63]63
  От пакта Молотова – Риббентропа до договора о базах. Документы и материалы. Таллинн, 1990. С. 53.


[Закрыть].

В этом контексте важно свидетельство видного сотрудника германской военной разведки Рихарда Протце. В интервью английскому публицисту И. Колвину Протце отмечает: «Перед войной у нас были соглашения с Прибалтийскими государствами о координации деятельности военной разведки. Мы просто им говорили, чтобы они устроили наших агентов в учреждения английской разведывательной службы в Каунасе, Риге и Таллине»[64]64
  Секретные миссии. Пер. с англ. М., 1964. С. 77.


[Закрыть].

Следует помнить и об уникальном финско-эстонском сотрудничестве в сфере безопасности, которое следует расценить как исключительную угрозу СССР[65]65
  Межевич Н.М. Военное планирование Эстонии и Финляндии как фактор формирования систем безопасности в 1939 году // Вторая мировая война: мифы легенды, реальность. СПб., 2010.


[Закрыть]. Тяготение Эстонии к неинституционализированным формам военного сотрудничества с Финляндией и Германией является признанным фактом[66]66
  Urmas Salo. Estimation of security threats and Estonian defense planning in the 1930-s // Acta Historica Tallinnensia, 2008, 12, 35–74.


[Закрыть].

Дело в том, что Финляндии досталась значительная часть тяжелой артиллерии тыловой позиции «Морской крепости имени Петра Великого». «Морская крепость имени Петра Великого» – часть сложной глубоко эшелонированной системы обороны Санкт-Петербурга и Кронштадта, имеющей несколько минно-артиллерийских позиций, или рубежей обороны. Она была в целом достроена к началу Первой мировой войны и предусматривала эффективную защиту против любого потенциального противника, и прежде всего Германии. В свою очередь, «Морская крепость имени Петра Великого» являлась центральной частью системы обороны Балтийского моря, начинающейся западнее (Моонзундская позиция и Або-Аландская позиция) и проходящей восточнее тыловой позиции, непосредственно прикрывающей Кронштадт.

На указанных рубежах были установлены сотни орудий калибром от 305-мм (дальнобойность 147 кабельтовых) до 75-мм (дальнобойность 34 кабельтовых). Общая деморализация армии и флота, революция в Российской империи, обретение государственной независимости Финляндией, Латвией и Эстонией и быстрое продвижение немецких войск в совокупности привели к тому, что большая часть артиллерийских систем крупных калибров попала в распоряжение рейхсвера, вооруженных сил Финляндии и Эстонии. В Финляндии большинство из них было сохранено в боевом состоянии; более того, позиции были усовершенствованы и дооборудованы. Долгое время считалось, что в Эстонии тяжелой артиллерии калибра 305 мм не сохранилось. Это мнение основывалось на том факте, что на боевых позициях в 1940 году не было принято тяжелого вооружения указанного калибра. Однако это не так. Эстония имела тяжелые артиллерийские системы, восстановленные с помощью Финляндии. Для разъяснения ситуации приведем выдержку из плана модернизации обороны государства, представленного президенту Эстонии начальником штаба вооруженных сил (генерал-майор Н. Реэк) 14 декабря 1937 года. «…Морские крепости. С сооружением 305-миллиметровой бронированной башни на Найссааре значительно укрепилась бы огневая система наших морских крепостей… После модернизации 305-миллиметровых орудий с целью увеличения дальности стрельбы они смогут перекрыть огнем весь Финский залив на общей линии Таллинн – Порккала. Тем самым стало бы возможным, например, в случае военного конфликта с восточным соседом, создать ощутимые препятствия для выхода его флота на линию Найссаар – Порккала…»[67]67
  От пакта Молотова – Риббентропа до договора о базах. Документы и материалы. Таллинн, 1990. С. 37.


[Закрыть]

В сотрудничестве с Эстонским генеральным штабом в 30-е гг. началось активное оборудование побережья Финского залива на самом узком его участке тяжелой артиллерией, способной полностью блокировать выход советского флота из Кронштадта в Балтийское море. Кроме этого, в сотрудничестве с Эстонией планировалось создать широкую минную позицию в той же части Финского залива и активно использовать прежде всего подводный флот. Как отмечает финский военный историк, доктор государственных наук, доцент Хельсинского университета Яри Лескинен, «совместные планы финских и эстонских флотов достигли такой стадии, когда эстонские подводные лодки при возникновении войны присоединялись к финскому флоту под финским руководством»[68]68
  Leskinen J. The silenced bridge of Finland Secret military cooperation between Finland and Estonian against the Soviet Union 1930-1939 // Россия и Финляндия в XX веке. СПб. – Liechtenstein, 1997. С. 124.


[Закрыть]. (2 современных высокоэффективных подводных минных заградителя «Лембит» и «Калев» британской постройки.) По замыслам флотоводцев, 5 подводных лодок флота Финляндии и 2 – Эстонии в случае нападения СССР должны были действовать под единым командованием финской стороны[69]69
  Амосов И. Почтарев А. Цель – уничтожить Балтфлот // Независимое военное обозрение. URL: http://nvo.ng.ru/history/2005-01-21/5_laplandia.html (21.01.2005).


[Закрыть].

Опираясь на вновь открытые архивные документы, в своей статье «Тайное военное сотрудничество Финляндии и Эстонии против СССР» Я. Лескинен замечает: «…созданная прежними историческими исследованиями картина пассивной политики Финляндии и Эстонии в области обеспечения безопасности в период между мировыми войнами абсолютно неверна»[70]70
  Лескинен Я. Тайное военное сотрудничество Финляндии и Эстонии против СССР // Цитадель. № 10. – СПб., 2002.


[Закрыть]. Автор указывает на существование договоренностей о совместном командовании ВМФ и береговой артиллерией. Таким образом, 7 подводных лодок (5 финских и 2 эстонских), подпирая минно-артиллерийскую позицию Макилуото – Найссаар (калибр орудий – 305 мм) становились непреодолимым препятствием для Балтийского флота. Сотрудничество развивалось настолько активно, что последние совместные стрельбы были организованы летом 1939 года. В этом контексте нельзя согласиться с позицией президента Эстонии Тоомаса Хендрика Ильвеса, выступившего в марте 2007 года в ходе государственного визита в Финляндию с речью в актовом зале Хельсинкского университета. Президент Эстонии выразил сожаление, что Эстония в 1939 году была слишком слаба, чтобы сражаться плечом к плечу с защищающими себя финнами[71]71
  Веретенников А. Стыдно за предвоенную Эстонию? Estonia online. URL: http://www.estoniaonline.ru/news/151/ARTICLE/5480/2007-03-15.html (15.03.2007).


[Закрыть]. Данные о финско-эстонском сотрудничестве в военной сфере свидетельствуют об обратном.

Итак, современные данные свидетельствуют о том, что Эстония, с одной стороны, активно участвовала в военном планировании, направленном против СССР, а с другой стороны – наращивала германскую ориентацию во внешней политике. Однако убедительно показав этот факт, историки не делают следующего шага. Да, в 1924 году представителями 19 государств был подписан Женевский протокол о мирном разрешении международных споров, в котором было закреплено определение агрессивной войны как международного преступления[72]72
  Гарантии безопасности по Статуту Лиги Наций. М., 1937. С. 81.


[Закрыть]. Значение Женевского протокола 1924 года было высоко оценено в приговоре Нюрнбергского трибунала: «Хотя этот протокол никогда не был ратифицирован, он был подписан руководящими государственными деятелями мира, представляющими подавляющее большинство цивилизованных государств и народов, и может рассматриваться, как убедительное доказательство намерения заклеймить агрессивную войну как международное преступление»[73]73
  Нюрнбергский процесс над главными немецкими военными преступниками. Сборник материалов в 7 томах. Т. 7. М., 1961. С. 367.


[Закрыть].

В развитие положений декларации 1927 года годом позже был подписан многосторонний договор – Парижский пакт об отказе от войны как орудия национальной политики (пакт Бриана – Келлога)[74]74
  Сборник действующих договоров, соглашений и конвенций, заключенных СССР с иностранными государствами. Вып. 5. М., 1930. С. 5–8.


[Закрыть]. На базе этого документа в 1933 году была принята конвенция об определении агрессии. В документе, подписанном представителями СССР и Эстонии, указано: «…будет признано нападающим в международном конфликте, без ущерба для соглашений, действующих между сторонами, участвующими в конфликте, государство, которое первое совершит одно из следующих действий:

1) объявление войны другому государству;

2) вторжение своих вооруженных сил, хотя бы без объявления войны, на территорию другого государства;

3) нападение своими сухопутными, морскими или воздушными силами, хотя бы без объявления войны, на территорию, на суда или на воздушные суда другого государства;

4) морскую блокаду берегов или портов другого государства;

5) поддержку, оказанную вооруженным бандам, которые, будучи образованными на его территории, вторгнутся на территорию другого государства, или отказ, несмотря на требование государства, подвергшегося вторжению, принять на своей собственной территории все зависящие от него меры для лишения названных банд всякой помощи или покровительства»[75]75
  Конвенция об определении агрессии (заключена в г. Лондоне 03.07.1933). URL: http://bestpravo.ru/fed1991/data04/tex17922.htm.


[Закрыть].

В этом контексте следует вспомнить универсальный принцип международного права – принцип pacta servanda sunt (договоры должны соблюдаться) с оговоркой rebus dictantibus (то есть при существующем положении вещей). Но положение вещей изменилось. К 1939 году Эстония в союзе с Финляндией (и Латвией) представляла для СССР масштабную угрозу, на балтийском направлении сопоставившую с германской.

То есть пока сохраняются те обстоятельства, которые привели к заключению такого договора.

В решении Комиссии Президиума Верховного Совета Эстонской ССР по выработке историко-правовой оценки событий 1940 года в Эстонии отмечено: «Пакт о взаимопомощи, заключенный между Советским Союзом и Эстонской Республикой 28 сентября 1939 года, был, по существу, неравным договором, существенно ограничивавшим суверенитет Эстонской Республики и фактически ликвидировавшим ее политику нейтралитета. Это был договор, навязанный под угрозой применения силы оружия, несмотря на то, что пактом признавалась независимость Эстонии». В этом контексте следует отметить, что неравным бывает брак; термин «неравноправный договор» теоретически возможен, но на практике стороны практически всегда берут на себя различные обязательства. И наконец, любой договор означает ограничение суверенитета.

Концепция континуитета государства, принятая в Эстонии и Латвии (ситуация с Литвой несколько более сложная), основана на признании факта оккупации. Это обстоятельство является определяющим для деятельности государств Прибалтики в целом. К примеру, в Эстонской Республике была создана комиссия по политической и экономической оценке событий 1940–1941 и 1944–1991 гг. Постановка задачи достаточно очевидная, однако название комиссии свидетельствует о том, что, собственно говоря, оценивать нечего. В названии комиссии уже присутствует ответ на все основные вопросы: «Государственная комиссия по расследованию репрессивной политики оккупационных сил»[76]76
  Орешина М. А. Прибалтийские «мозговые центры» в рядах фальсификаторов российской истории / Военно-исторический журнал. 2012. № 8 [Электронный ресурс]. URL: http://history.milportal.ru/2012/08/pribaltijskie-mozgovye-centry/ (дата обращения 28.10.2014).


[Закрыть]. Примером научного анализа членов комиссии является следующий тезис: «После прибытия частей Красной армии на военные базы и появления советских кораблей в портах Палдиски и Таллина, Эстония перестала быть независимым государством». Аргументация исторического, политологического или правового характера закономерно отсутствует. Следует отметить, что даже представители эстонской эмиграции в своих исторических работах не сделали таких правовых открытий.

Таким образом, постсоветская история Прибалтики началась до распада СССР именно с политической оценки так называемого «пакта Молотова – Риббентропа». Между современной политической элитой Эстонии и эстонской группой за обнародование пакта Молотова – Риббентропа (Molotov – Ribbentropi Pakti Avalikustamise Eesti Grupp, сокр. – MRP-AEG) образца августа 1987 г. прослеживается прямая связь, идеологическая и кадровая, а уже затем историческая и политическая. И в Эстонии, и в Латвии, и в Литве на рубеже 80-х и 90-х годов прошлого века возникли две конкурирующие политические силы: массовые движения «народных фронтов», объединяющие предельно широкие социальные и политические группы, и так называемые «партии национальной независимости». Эти политические силы отличались не оценкой событий 1939–1940 гг., а выводами, которые были сделаны из политической оценки исторических событий. Действующая в Эстонии и Латвии правовая концепция была внедрена партией национальной независимости Эстонии и Движением за национальную независимость Латвии, но не народными фронтами.