Текст книги "Пока Фрейд спал. Энциклопедия человеческих пороков"

5

А что же было бы, если бы в мире напрочь отсутствовал гнев? Если бы все жили по заветам древней Стои, с абсолютной апатией к происходящему?

Учителя бы говорили своим нерадивым ученикам: «Ты сегодня в очередной раз не принес тетради в школу? Что ж, наверное, это судьба, сиди и просто слушай».

Ученик без какой-либо рефлексии по этому поводу продолжил бы сидеть за партой, не сделав для себя выводов. И не важно, что в следующий раз не принесли бы тетради несколько учеников, учитель бы этого даже не заметил. «Все к лучшему в этом лучшем из миров», – говорил Лейбниц.

Будь не гневлив ваш сосед, вам совсем некуда было бы метать дротики, когда вам плохо. В самом деле, хорошо иметь под рукой цель для своевременного злословия. Иначе мог бы пострадать кто-нибудь из близких.

А как жалко выглядят те, кто, придерживаясь всевозможных восточных учений, стараются вести крайне апатичную жизнь, лишенную всяких эмоций. Гнев для них – это напоминание об этом мире, мире материальной Вселенной; дух же, с их точки зрения, парит над всеми мимолетными страстями. Посмотришь на них со стороны – и не поймешь, живы они или мертвы. Нет, конечно, для этого мира они мертвы – они, собственно, этого и добиваются. Но разве этот мир настолько плох, чтобы брезговать его страстями?

Смиряя свой гнев, вы тем самым говорите: пора уходить на покой.

А представьте, если спортсмены перестанут гневаться? Если у них исчезнет критический настрой?! Не пропадет ли тогда конкуренция и желание победить? А вместе с ними и яркое зрелище, ради которого ходят зрители на стадион… Спортсмен, лишенный гнева, – явление редкое и встречающееся разве что в могиле.

Избавить мир от гнева – значит лишить его азарта, жажды жизни. Без гнева все становится застывшим. Гнев своим пусть и неприятным существованием напоминает людям о самом главном – о чувствах, которые заставляют нас любить нашу жизнь.

Что лучше – увидеть гнев в глазах девушки или ее равнодушие? Скажите, мужчины, только честно, без обиняков? Есть такое поверие: чем сильнее гнев женщины, тем эффектнее будет примирение – оно ведь, как правило, сопровождается не менее бурными сценами. При безразличии в расставании же ты встретишь безразличие во время встречи. Впрочем, нужна ли она будет? Не вызывают ли подлинную симпатию те люди, которые вызывают страсть?

Это как с книгами или фильмами – иной раз случается попасть на совершенно мерзкую безделушку, лишенную, казалось бы, хорошего вкуса, такта и элементарных приличий. Ты, раздраженный, выходишь из зала, плюешься во все стороны, брызжешь слюной в неистовстве, но со временем признаешь: да – это искусство. Оно не всегда должно радовать и быть уютным. Очень может быть, что подлинное искусство безжалостно вас кинет лицом в грязь – и даже не поморщится. Это его призвание – вызывать чувства и последующие размышления над ними. Вспомните только, как неудобны были фильмы Андрея Тарковского для советской власти! Да что там говорить, как неудобны были они для любого зрителя. И сейчас еще едва ли кто-нибудь смог окончательно разгадать смысл «Зеркала». Едва ли не каждый второй с раздражением воспринимает происходящее на экране. И практически каждого подталкивает к внутреннему диалогу.

Гнев – не показатель качества, а показатель отношения. Плохой фильм вообще не вызывает ни гнева, ни раздражения – он просто проходит мимо вашего внимания. Словно его не было, словно вы с ним просто не сталкивались. Вероятно, по этой причине книги-однодневки не сохранились в истории (а ведь они были!). Кто-нибудь сейчас помнит маму Шопенгауэра, чьи книги раскупались с большой скоростью? Зато в историю вошел ее сын Артур, который своей философией только и делал, что вызывал гнев и недоумение. Он будто издевался как над читателями, так и над своими слушателями, ставя свои лекции параллельно с Гегелем. Он и правда думал, что его зал не будет пуст?..

А еще общественный гнев просто-таки делает ту или иную книгу известной. Так, в 1857 году состоялся суд над знаменитым французским поэтом Шарлем Бодлером. Его сборник стихотворений «Цветы зла» нынче почитается как библия декадентства, в которой зло выглядит обаятельным и красивым. Однако для своего времени книга была вызовом: в ней присутствовали нападки и на религию, и на общественные нравы.

Официально обвинение звучало так:

«Ввиду того что поэт избрал себе неверную цель и шел к ней по неверному пути, осуждение, которым он предваряет либо заключает нарисованные им картины, не может воспрепятствовать гибельному воздействию их на читателей, чью чувственность стихотворения, вменяемые автору в вину, возбуждают своим грубым и оскорбительным для стыдливости реализмом».

Эрнест Пинар, выступавший обвинителем на процессе, говорил: «Призываю вас осудить […] опасное, лихорадочное желание изображать, описывать, высказывать все без изъятий, как если бы оскорбление общественной морали больше не считалось преступлением, а сама эта мораль более не существовала».

Одно из стихотворений, которое, по утверждению Пинара, порочит общественные нравы, это „Метаморфозы вампира“».

 
Красавица, чей рот подобен землянике,
Как на огне змея, виясь, являла в лике
Страсть, лившую слова, чей мускус чаровал
(А между тем корсет ей грудь формировал):
«Мой нежен поцелуй, отдай мне справедливость!
В постели потерять умею я стыдливость.
На торжествующей груди моей старик
Смеется, как дитя, омолодившись вмиг.
А тот, кому открыть я наготу готова,
Увидит и луну, и солнце без покрова.
Ученый милый мой, могу я страсть внушить,
Чтобы тебя в моих объятиях душить;
И ты благословишь свою земную долю,
Когда я грудь мою тебе кусать позволю;
За несколько таких неистовых минут
Блаженству ангелы погибель предпочтут».
 

(Пер. В. Микушевича)

И разве можно после всего этого читать «Цветы зла» Бодлера? Еще как хочется! Все, что не убивает нас, делает нас сильнее. Особенно гнев!

Жадность
Глава о том, что жадным людям завистники беспричинно желают скорейшей смерти

«В самом деле, что может быть ужаснее этой черствости, этой непонятной скаредности отца? На что нам богатство в будущем, если мы не можем воспользоваться им теперь, пока молоды, если я весь в долгу, оттого что мне жить не на что, если нам с тобой приходится, чтобы мало-мальски прилично одеваться, брать в долг у купцов?»

Мольер. «Скупой»

1

Скупой отец – образ вечный. Не нужно быть Мольером или уж тем более Плавтом, чтобы в сатирическом кураже метать стрелы в жадных людей. Эти стрелы припасены у каждого. Но Мольер, несомненно, благодаря своему бесценному таланту в пьесе «Скупой» сумел обозначить главную проблему – всеобщее желание смерти жадного Гарпагона. Ну, зачем он такой? Лучше бы побыстрее преставился и передал свое наследство: долгожителей ведь особенно не любят – покуда дождешься преемства, уже сам состаришься. Главный герой Гарпагон – человек, в общем, простой, явно обделенный какими-либо достоинствами и высоким вкусом. Все, что у него есть, это его состояние, которым он, разумеется, делиться не желает. Он устами игривого Мольера произносит в пьесе: «Нелегкий, ах, право, нелегкий труд хранить большие деньги в своем доме! Хорошо тому, кто все свое богатство вложит в прибыльное дело, а при себе только на расход оставит. Поди-ка вот придумай да устрой у себя в каком-нибудь уголочке надежный тайник. А сундукам золото доверить нельзя, я никогда не буду держать его в сундуках. Что сундук? Приманка для воров! Грабители первым делом в сундук полезут».

Понять его можно: каждый, кто, подобно мифологическому дракону, внезапно оказался бы обладателем сокровищ, едва ли немедленно от них отказался и всего скорее начал бы их усиленно хранить. Осуждать такое поведение мы все горазды, но пусть однажды хотя бы один из нас наденет это пресловутое «кольцо всевластия» и на века станет его рабом. Сила воли – красивые слова, неизменно произносящиеся на бизнес-тренингах для посредственных умов. Легко ее демонстрировать в отсутствии всяких соблазнов, и совсем другое дело, когда этим соблазном в один прекрасный день ты становишься покорен.

Ненависть с Гарпагону достигает воинствующих высот – дело доходит до того, что ему явно желают смерти. Ну, скажем прямо, для скупого человека это не новость. Он не проживает ни дня без мысли, что его деньги возможно получить легально по наследству. Или нелегально, но получить. И к чему в таком случае возмутительные восклицания: «Какой он мнительный? Всюду видит врагов!» Да просто, видимо, нет дыма без огня, и жадность появляется не на пустом месте. Когда всюду на тебя смотрят не как на положительно прекрасного человека, не как на личность, обладающую уникальными характеристиками, а всего лишь на обладателя несметных богатств, немудрено не сойти с ума и стать скаредным до неузнаваемости.

Жадность – обратная сторона зависти. Когда кто-то ожидает твоей скорейшей смерти, совершенно логично исполниться упованием на будущую справедливость и желанием оставить бессовестных лентяев перед пустым корытом. Согласитесь, ведь старуха, жадно желающая от золотой рыбки сначала дорогого убранства, затем высокого статуса, а может быть, и бесконечной власти, это не просто сказка, а реалии наших дней. Жадность, в сущности, разбросана везде – просто у кого-то есть возможность ее проявлять, снискав славу гнусного скупердяя, а у кого-то нет. Но это отнюдь не означает, что жадными бывают лишь богатые, жадными бывают и остальные, то есть люди, мечтающие стать богатыми.

Так устроена жизнь, что совершенно естественным путем происходит смена времен года и совершенно искусственным – смена собственников. Потому-то и революции происходят столь кроваво, что распределять имущество все горазды, лишь только дай волю. И жадности тогда не будет предела.

Является ли причиной революций жадность? Бесспорно. Униженные и оскорбленные желают сменить цивилизационную парадигму и начать самим унижать и оскорблять. Поэтому скаредность ходит рядом со смертью. Вашей смерти желают не менее сильно, чем вы не желаете расставаться со своим состоянием.

Вот, мол, говорят, что Гарпагона изобразил Мольер крайне подозрительным. Еще бы: а кто на его месте из вас не стал бы подозрительным? Посмотрели бы вы на себя, корыстолюбивые лицемеры! Стоило бы вам оказаться на его месте, как тотчас же вы обвинили весь мир в преступных намерениях. Это все равно что постоянно находиться под прицелом.

– Здравствуйте, мистер, – обратятся к вам, – как вы?

– Великолепно! – ответите вы, – но смерти моей не дождетесь.

– Что вы? Как вы могли о таком подумать?

– Наверное, потому, что вы справляетесь о моем самочувствии каждый день.

– Но я всего лишь задаю вопрос из чувства такта.

– Из этого же чувства вы могли бы вежливо промолчать.

– Стало быть, чувствуете вы себя хорошо…

– Гораздо лучше, чем вы. Во всяком случае на сей момент карман мой набит деньгами, о которых вы лишь можете мечтать.

И все в таком же духе.

У кого еще язык повернется сказать, что жадность – это порок. Какой вздор! В атмосфере всеобщей порочности робкую осторожность можно расценить как примерную добродетель!

На всякий случай, впрочем, не лишним будет подготовить себе эпитафию (да станет же могильная плита местом паломничества), какую, например, написал деятель русского просвещения, поэт Михаил Муравьев:

 
Прохожий, воздохни в сем месте мимоходом:
Расстался Гарпагон здесь ввек с своим доходом.
 

2

Вообще скупого человека легко определить по внешнему виду. Можно сколько угодно упражняться в красноречии, дабы перечислить гардероб такого человека, однако это будет напрасной тратой сил – перечислять-то, собственно, и нечего. Скупой человек выглядит всегда скупо. Бомарше говорил, что «любовник носит на шее портрет своей возлюбленной, а скряга – ключи». По большому счету ничего иного на скряге и не увидишь – все бережно хранится в шкафу, который еще нужно потрудиться найти.

Эй, богатый человек – или, во всяком случае, достаточно имущий, – иди себе на променад, ничего не стесняйся, приоденься как следует, мало ли что, вдруг еще найдешь приличную компанию. Но едва ли об этом беспокоится жадина! Компания? О чем вы говорите? Лучше уж быть одному, чем рядом с кучкой вожделеющих твое имущество людей. А лучше вообще из дому не выходить – так безопаснее. В мире, где человек человеку волк, так и поступают.

Как такой мир сложился? Что предшествовало ему? Одному Создателю известно. Ну, и, быть может, еще философу Томасу Гоббсу, который в своем трактате «Левиафан» утверждал: человеческая природа – это вам не сахар. Каждый сам за себя. О мирном сотрудничестве не может быть и речи, когда интересы одного человека пересекаются с другими. И конечно же главный интерес – это желание прибрать к себе как можно больше денег.

Разумные люди, говорит Гоббс, однажды решили заключить общественный договор и поставили над собой государство с полицейскими функциями. Раз уж мы не способны управлять своими страстями, то пусть Большой брат сделает это за нас. Так, в общем, и получилось, и расхлебываем мы роковые последствия такого общественного договора по сей день. Вот понравилась тебе какая-нибудь игрушка, захотелось тебе ее присвоить – ан нет. Она уже принадлежит кому-то другому. И по закону принадлежит. Государство следит за этим (хотя временами и увлекается).

Жадным людям в этом смысле повезло: полиция тщательно охраняет их собственность. Единственный оставшийся негосударственный институт по охране собственности – это совесть. Лишь она – незаменимое оружие в борьбе с противником, который априори сильнее тебя и желает у тебя что-нибудь украсть. Апеллировать же к совести самого собственника трудно – если есть возможность чего-то не делать, человек всегда именно этой возможностью и воспользуется.

– Не хотите ли дать мне в долг, сударь?

– Знаете ли, я взвесил все доводы «за» и «против» и решил ответить отрицательно.

И нечего тут удивляться: каждый бы так поступил!

Совесть активизируется лишь тогда, когда из жадного ты становишься алчущим и неимущим, но тогда уже поздно. Раньше надо было думать.

Поэтому, кстати, самые щедрые богатые – это те, кто, будучи бедными, заработали свое богатство самостоятельно. Они-то знают, как им было трудно. Знают, чего приходилось лишаться, дабы выбиться в люди. И начинают заниматься благотворительностью.

3

Кажется странным, что в мире, построенном на жадности, еще существует благотворительность. Когда суровый капитализм диктует моду на эгоизм и корыстолюбие, трудно проникнуться идеями справедливости и сорваться на щедрость к другим людям. Однако, как ни странно, это случается. Но скажем шепотом: случается тоже из жадности. Пусть никто не обижается, сказано ведь это было как бы в шутку. Как бы не всерьез. Да и не про всех. Про некоторых.

Для чего эти некоторые жертвуют свои деньги? Безграничный альтруизм? Мимо. Высокие побуждения? Да что вы! Потому что папа в детстве завещал делиться? Полноте! А может быть, ради репутации? Спокойно – это все говорится шепотом. Как бы в шутку.

Как же все-таки престижно во всеуслышание заявить: я – да, да, именно я – занимаюсь благотворительностью. Вроде бы ни к чему не обвязывающее заявление. Меня за язык никто не тянул. Но как-то однажды, выйдя с работы, гуляя по вечернему городу и дыша несвежим воздухом, посетила мимолетная мысль: почему бы и нет?

Зато теперь вся страна знает, какой я молодец. Робин Гуд, например, тоже занимался своего рода благотворительностью: отнимал деньги у богатых и отдавал их бедным. Кто помнит этих богатых и бедных? А вот Робина Гуда помнят все – от мала до велика. Не то что бы Робин Гуд был тщеславным – нет, он-то как раз действовал бескорыстно (впрочем, не будем лезть в его голову, откуда нам знать?!), – но последователи разбойника из Шервудского леса не всегда оставались чисты в своих помыслах, как и вообще любые последователи того или иного образца для поведения.

«Я очень щедрый человек, – скажет кто-нибудь из оных. – Я обожаю дарить людям добро!»

И как дурно пахнут слова этого человека. Есть в них что-то соленое, ненастоящее. То ли дело жадина. Пусть он и противный в некоторых смыслах человек, зато честный. Все свое он разбазаривать не станет, говорить публично об этом не станет, будет сидеть себе тихо в углу и помалкивать. Ну как не зауважать такого человека?

Еще древнегреческий сатирик Аристофан показал в своей пьесе «Богатство», что оно, это самое богатство, слепо к своим клиентам. Честно не само по себе быть богатым или бедным, а честно признавать свое богатство случайным. Ибо сейчас оно есть, а завтра не будет. Не зря же еще в древних сказках красной нитью проводилась нехитрая мысль: богатый, умирая, лишается всего, а нищий ничего не лишается.

Поэтому скупой, понимая мимолетность своего состояния, бережно его хранит. Расстаться с ним всегда можно успеть, а насладиться его обладанием – это удовольствие для избранных. Скупердяй – это элитный коллекционер, который видит ценность не вещей, а их количества. Да, на деньги можно купить себе много полезных вещей, но в том-то и дело, что подходит к деньгам он не утилитарно, а эстетически.

Мысль о своем богатстве греет душу. Но разве это объяснишь какому-нибудь мелочному обывателю?

4

Можно нескончаемо насмехаться над патологической скупостью иных лиц, можно находить их наивными и в некотором роде глуповатыми, но разве они не сами выбрали этот путь? Причем сознательно? Вот, дескать, Гоголь в «Мертвых душах» пишет про Плюшкина, что тот «…восемьсот душ имеет, а живет и обедает хуже моего пастуха!..». Пусть так. Да, он экономит на всем – на одежде, на еде, на образе жизни. Не случайно же в «Корабле дураков» Бранта сказано:

 
Дурак – добро копящий скряга,
Ему его добро не в благо.
Кому богатства он откажет,
Когда в свой час в могилу ляжет?
 

Но, с другой стороны, при всех недостатках этого типа ему нельзя не отказать в здравомыслии. Да, может быть, простодушном, но здравомыслии.

Слышали ли вы когда-нибудь о бойком на язык человеке хоть пару добрых слов? Едва ли. Напротив, жадные на слова, то есть знающие им цену и держащие свой язык за зубами, превозносятся в обществе как люди рассудочные и сознательные.

Тут речь не о том, чтобы «поделиться» своими мыслями. Кто захочет – сам попросит. А кто не захочет – скорее сбежит, нежели будет выслушивать ваши разглагольствования. Впрочем, все это больше относится к другому пороку – болтливости. Но и в любом пороке важно хранить дистанцию: будучи щедрым в своих греховных деяниях, ты вряд ли обретешь симпатию окружающих. В пороках как раз нужно быть очень жадным: не делиться им, держать под ключом.

Говоря о жадности, люди почему-то поднимают лишь один аспект – добродетельный. Мол, давай, делись своим состоянием. Но почему-то о пороках они никогда не заикаются – не то в силу боязливости, не то в силу стыдливости. Человек устроен так, что зло предпочитает находить в других людях, но никогда не в себе. Поэтому легче обвинить другого в алчности, чем в его намеренной сдержанности.

«Не жадничай», – говорят человеку, когда он держит в руках конфету.

«Нет, спасибо, оставь себе», – отвечают, когда он предлагает заведомо несъедобный продукт.

5

Мы обвиняем жадность, но не замечаем, что результаты ее совершенно безобидны для окружающих. Чего не скажешь об обратной ее стороне – мотовстве!

Проматывающий деньги светский лев не способен делать это в одиночку – он обязательно затащит в рискованную авантюру друзей и с большим удовольствием купит им билет в ад. Вот уж циник – ни о ком не думает, даже о себе.

У скупого человека сохранилось еще достоинство, но можно ли то же самое сказать о моте? Кажется, он и сам не понимает, чем занимается, когда транжирит свои деньги. Каждый день он топит в праздности и легкомыслии, тогда как жадный человек полагается исключительно на расчетливость и светлый ум. Без плана на жизнь скупердяй не способен идти дальше. И пусть в его поведении бывают перегибы: он может не отдавать свою драгоценную дочку замуж за нищего человека, может не делиться состоянием со своими детьми, может скрывать свои доходы от налоговой инспекции. Так или иначе, этого человека не назовешь легкомысленным – он прекрасно представляет себе, как должно жить, а как не должно.

И если жадный человек вправе назвать мота глупцом, то мот жадину – едва ли.

Выбор скупого – это выбор умышленный. «Сколько сегодня мои гости выпили вина?» – задается он вопросом всякий раз после очередных посиделок. Да, его мелочность весьма напрягает, что и говорить. Но это его выбор – быть предельно точным.

Просто все зависит от взгляда на вещи. Можно сказать, что религия жадна до земных благ. А можно, что религия щедра на небесные награды.

Жадность никогда не ходит в одиночку. И квалифицировать ее нужно, исходя из ситуации. Так почему же общество ополчилось на этот, казалось бы, невинный порок?

Что в нем такого?

Или дело в другом? Заглядывая в колодец в поисках чудовища, живущего глубоко на дне, мы видим в отражении себя? Не мы ли, в сущности, демонстрируем свои самые худшие качества, когда указываем другому человеку на его жадность?

Да и вообще в приличных обществах о таком стараются умолчать. Во всяком случае приличные мужчины не отвечают на вопрос: «Сколько вы зарабатываете?» А приличные женщины их не задают.